скачать книгу бесплатно
Щербинин. Вы сказанное ею анализируйте, но дословно за правду не принимайте. И у нас пышным цветом разцветет взаимовыгодный альянс. Волки сыты, овцы целы… лишь пастух куда-то пропал.
Куприянов. Яснее мне не становится.
Щербинин. Всеми доступными мне способами я создавать для вас ясность не предрасположен. Конвертировать недоумение в понимание вам полагается за счет собственного сознания. Оно у вас насколько общественное?
Куприянов. В раздумиях о благе народа я не искушен. Во всю мощь я о нем не задумываюсь.
Синяева. Желаете наконец-то попытаться? Мы вам поможем – вы только попросите. Люди нам не безразличны, и вам самим вашим местом в их жизнях следует тянуться к тому же. Вы же работаете в поликлинике.
Куприянов. Я не доктор. Щербинин. Вы медицинский статистик… фактически не сталкивающийся с человеческой болью.
Куприянов. Зато я и поборов с пациентов не взимаю. О моей профессии вы узнали от Жукова?
Щербинин. От проводящего спектральное исследование звезд Матвея Гавриловича Бубрина, чья плавучая лаборатория дала течь при входе в Обскую губу Карского моря. Научная экспедиция пошла не по его сценарию. Матвей Гаврилович рисковал потерять оборудование, но сохранял хорошие шансы быть спасенным находящимися на подлете и судорожно взмахивающими скрипящими крыльями. Его лаборатория не затонула. Трещину заделал ассистент.
Синяева. Бапультинов.
Щербинин. За час до этого Матвей Гаврилович распекал Бапультинова за то, что тот ему наврал. Сказав, что он узбек. А он киргиз.
Куприянов. А приближающиеся к лаборатории чудовища… они улетели?
Щербинин. Спеша прийти на выручку, они засветились, и сейчас их поиски продолжаются. Когда выследят, уничтожат. Вы по ним не зарыдаете?
Куприянов. Я не рохля.
Синяева. Железный кардинал Ришелье зачастую плакал по пятнадцать раз в день. Если столь видная личность достойна вашего на нее равнения, приступайте. Вам есть, что доказывать!
Куприянов. Чего-то добиться, кого-то одолеть – это конечно… но не лить же слезы. Я такую цель перед собой не ставлю. Я обычный парень.
Щербинин. К которому подступает близорукость. Зрение у вас ухудшается, однако очки вы не носите. Не заботитесь о себе.
Куприянов. Кто не видит надобности в очках, тот видит достаточно.
Щербинин. Идти и свалиться в овраг было бы для вас горестно. Мне просто удивительно, как вы здесь в роще до сих пор не споткнулись.
Синяева. У него фотоаппарат.
Щербинин. Упав, он бы и его повредил.
Синяева. Не понимаю, что же он там снимает, когда перед ним все размыто.
Щербинин. Он точно разведчик. Болтает нам о каких-то фотообоях, а сам тут на задании. По неким, вроде бы неприметным признакам, я заключаю, что стажировку он проходил у шпиона Егорова.
Синяева. Пожалуй.
Щербинин. Ты слышал? Женщина она знающая…
Куприянов. Вам захотелось ко мне привязаться из-за того, что где-то в окрестностях секретный объект? Синяева. Военный или промышленный?
Куприянов. Я… я и не разбираюсь.
Щербинин. Ну а я, говоря словами поэта Баратынского «не предан промышленным заботам». И моя душа, цитируя его же, «не окажется с душой твоей в сношенье». Ты работаешь на чью-то разведку? Пожалуйста! Я от этих дел отошел и потенциальной угрозы для тебя не представляю. Топор мне не понадобится.
Синяева. Ты думаешь прикончить его ножом?
Щербинин. Он не причем. Топором рубят деревья, а я их рубить не намереваюсь – при наличии выгодного предложения на вырубку леса моя позиция останется неизменной. Я завел себе привычку принципами из-за денег не разбрасываться. А ты, Куприянов, предоставь тебе в конверте или на счет, о принципах и не вспомнишь. В текущем моменте ты ориентируешься… по твоей штанине ползет ядовитая гусеница.
Куприянов. Я ее прихлопну.
Щербинин. Рукой нельзя – прикоснешься, и батюшка тебя отпоет. С подлинно актерским мастерством! На том отрезке твоего пути, когда ты еще не получил от жизни того, чего хотел. Двести тысяч долларов твою алчность бы удовлетворили?
Куприянов. А кто мне столько даст?
Щербинин. В футбольном клубе за сезон заколачивают побольше, но в футболе конкуренция страшная, и поэтому для тебя вернее всего регби. Подбери команду, сходи в нее, покажись, и вот контракт у тебя уже в кармане. Загляни в него и поразись…
Куприянов. Мне по нему полагается так много?
Щербинин. Не слишком. Цифра с двумя нулями.
Синяева. Максимум девятьсот.
Куприянов. Долларов?
Щербинин. В контракте фигурирует фактически не известная здесь валюта, используемая в расчетах между племенами Экваториальной Гвинее. Где нынче обитается наш общий знакомый Жуков.
Синяева. От неожиданностей Жуков не застрахован.
Щербинин. В бой он не рвался, однако ему нужно выплачивать квартплату. Может, ее вносишь ты?
Куприянов. Приходящие мне квитанции я оплачиваю.
Щербинин. Конечно! Портить отношения с государством из-за копеек ты не станешь… такую промашку не допустишь. В указанных тебе хозяевами пределах ты законопослушен до чрезвычайности!
Куприянов. Младенец кричал.
Синяева. Чей младенец?
Куприянов. В квартире через стену. Устроил он нам концерт… с мощной акустикой, с перекрикивающими его вопли родителями – уговаривая его замолчать, они орали, как чокнутые.
Щербинин. Возможно, они говорили тихо-тихо. Куприянов. Они?
Щербинин. Тихие звуки иногда бывают слышнее громких. Мы тут беседуем в полный голос, а к нам кто-то подбирается, едва шурша… вы не улавливаете?
Куприянов. Гусеница по мне не ползет.
Щербинин. Тебя готова ликвидировать не только она. И нас заодно… перехлестывания в моем высказывании я не вижу.
Синеева. Его нет.
Щербинин. В твои прекрасные испуганные глаза я бы смотрел бесконечно. В этом я идентичен с Гербертом и Джаредом Майлсами. Синяева. Майлсы в Осинниках.
Куприянов. Здесь я осин не наблюдаю.
Синяева. Осинники – город в Кемеровской области. Достойный набор материальных благ там имеет не каждый второй.
Щербинин. И не каждый четвертый.
Синяева. Герберт Майлс, поскольку он по легенде механик, не вылезает из гаража, а Джаред шифруется под угольного трудягу. В кухонном мордобое с женой или кем-то подобным он всегда фаворит.
Щербинин. Женился Джаред по любви.
Синяева. Невесту он подобрал из местных. Его положение продолжает ухудшаться.
Щербинин. Ему приходится тяжко, но свои профессиональные разведывательные обязанности он выполняет. У их с Гербертом начальства нарекания как раз к Герберту.
Куприянов. А что с ним?
Щербинин. В гараже он приобрел склонность к занюхиванию бензина, что для мозга, с какой стороны ни подходи, разрушительно. Герберт тупеет, на связь со старшим, отвечающим за всю область, резидентом выходит не регулярно, всем необходимым Герберт Майлс снабжается, но внезапно он почему-то заговорил о самообеспечении, сказал, что начнет с меда… притащил в гараж улей и пересадил в него купленный у завербованного им пасечника пчелиный рой. А где этим пчелам собирать в гараже пыльцу? Как создается мед ты знаешь? Куприянов. Вас я не проконсультирую. Вы же меня за это не застрелите?
Щербинин. Специалистов наподобие тебя можно убить, только когда они без сознания. Пока ты в нем, ты неуязвим.
Куприянов. Допустим, что атаки тех, кто в моей видимости я отобью. Ну а что мне делать со снайпером, целящимся в меня оттуда, куда мой взгляд не достанет?
Синяева. Ощущать волнение тебе незачем. Куприянов. (озираясь) Совсем незачем?
Синяева. Едва он спустит курок, как у тебя на подсознательном уровне сработает оповещающий об опасности механизм, и ты пригнешься, либо повернешь корпус, не мне тебе объяснять.
Куприянов. С вами любопытно общаться. Если нам суждено пообщаться лишь однажды, я буду об этом жалеть.
Щербинин. О том, что мы общались?
Синяева. О том, что мы общались мало. Я восприняла так.
Щербинин. Получается, у нас с тобой расхождение. Чтобы его аннулировать, я бы обратился к самому Куприянову, но я догадываюсь, что он нам ответит. Менталитет у него не либеральный.
Синяева. Это отрицательный фактор.
Щербинин. Жесткость в нашей деятельности нужна. Естественно, без злодейской придури. Без выпученных глаз, бывших у Сатурна, пожиравшего собственных детей. Картина Гойи. Куприянов. Вы мне ее не воспроизведете? Щербинин. Я – Сатурн, а она мой ребенок? Мне данную женщину что, кончать?
Синяева. Варварская затея.
Щербинин. Я соглашусь. Представление с мнимым лишением жизни мы бы перед тобой разыграли, но тебе, Куприянов, хочется настоящих трупов, что, на твое несчастье, мы тебе не подарим. Я останусь непреклонным! Сумеешь ее порешить, я… с тобой пообедаю.
Синяева. Мною?
Щербинин. Живьем же нам тебя не съесть. После наших с ним укусов ты завопишь, и лично я отпряну… приведенным в смятение. «Он чувствует, как страх уже касается опасливых коленей». Поль Валери. «О смертная сестра, я – не быль, до свиданья!». Что еще я из него помню… «блаженны слитые тела течений плавных, а я один, один!». Сюда по месту добавится это – «и все же он познал нежнейшее из гнезд». Ну, и довершим цитирование этим – «из наболевших рук не выпускаю весел…». И с какой же предпосылкой он гребет? Сбытом чего занимается? Доставляет морским путем героин?
Куприянов. На весельной лодке?
Щербинин. Сонгвай Барвай бы повез.
Синяева. Он бы, спасаясь от полиции, в водоем бы не выпрыгнул. Ты о Согнвае, что герой гражданской войны в Буркина-Фасо? Щербинин. Он подключился в нее в преклонных годах и показал себя в самом лучшем свете. Секрет своей непобедимости в тех не крупномасштабных, но жутчайших рубках он унес с собой. Прощание с ним прошло при аншлаге.
Куприянов. На стадионе?
Щербинин. В зале для боулинга, где к нему и применили крайние меры. Без воздействия извне не обошлось.
Синяева. Самоубийством это не было.
Щербинин. Запустивший в него гранату намеренно щурил глаза. Не прицеливаясь, а выдавая себя за корейца или японца. Кожа не черная, поэтому не африканец… но для японца-то она слишком белая. Мы подозреваем Норвегию.
Синяева. Их уже раскрытого ликвидатора Олафссона, проживавшего до вылета на задание в китайском Чамдо. На реке Меконг.
Щербинин. С Сикан-Тибетского шоссе ее видно.
Куприянов. Да ну вас.
Щербинин. А чего ты отмахиваешься? Подойди к тебе Гуннар Олафссон, сверяющий твою физиономию с имеющейся у него фотографией, ты бы… бормоча, что ты – это не ты, ты стал бы заикаться и перестал бы жить. Именно! Гуннар Олафссон карал за малейшую неосмотрительность! С нескрываемой враждебностью к всем, кто ему попадается.
Синяева. Он спецработник нового типа. Норвежской тайной службе он осточертел, и они сами его сдали.
Щербинин. Объявили еретиком.
Синяева. Заявили о несогласии с его методами с трибуны ООН.
Щербинин. А ты к нему благоволила.
Синяева. Не самый отрадный эпизод моей биографии. Когда в давнишние времена мы пересеклись с Олафссоном в Москве, он вдохновил меня на возбуждение… уговорил предаться с ним страсти в мытыщинском санатории, по его данным не оборудованном прослушкой. Я поехала… домашних я оповестила, сказала я Олафссону. О чем оповестила? – спросил он. – О том, что дня на два меня хватит? Тебя, Гуннар, на один раз бы хватило, насмешливо промолвила я. Один я гарантирую! – крикнул он. – Слово чести!
Куприянов. Он его не нарушил?
Синяева. Нет. После нашего… того… я сказала ему, что даже жалко, что сейчас я засну.
Куприянов. Ну, и не спала бы.
Синяева. Хорошо бы, но меня потянуло непреодолимо. Что нетипично. Потому что, если я захотела, то захотела! Если меня раззадорили, я настроена делать это и делать! Из этого рабства мне себя не выкупить.
Куприянов. Существует лечебное питание.
Синяева. Хлеб? Черствый хлеб, картофель без масла, стебелек лука… и никакого сексуального желания. Щербинин. Твоему ничто не помеха.
Синяева. Вероятно…
Куприянов. Попытайся сесть на детские смеси. От активной половой деятельности они могут тебя отстранить.
Синяева. Я и без них в нее вовлекаюсь… но желание-то никуда не девается.
Щербинин. Православный государственник возжелал подарить кришнаиту таскаемую им с собой иконку. Брать ее кришнаит отказался. Пришлось всучить насильно. Под рукоплескания простых горожан.
