Алтарь Отечества. Альманах. Том 4

Письмо получено от бывшего командира звена 13-го дивизиона малых катеров ОВСЯННИКОВА Дмитрия Апексимовича. Он прислал официальный документ, заверенный круглой гербовой печатью. Вот содержание этого документа:

Подтверждение о ранениях старшины, мичмана Горбунова Николая Константиновича, полученных при защите Родины от немецко-фашистских захватчиков в боях за Моонзундские острова в период Великой Отечественной войны в 1941 году.

Я, бывший командир звена 13-го дивизиона малых катеров – тральщиков RVNO водного района БОБРа КБФ, Овсянников Дмитрий Апексимович, проживающий по адресу: город Ленинград, улица Будапештская, дом За, квартира 28, был командиром сводного морского отряда на острове Сааремаа с 14 (четырнадцатого) сентября по 4 (четвёртое) октября. Моё звено КМТЩ, а потом сводный отряд моряков принимали активное боевое участие в операциях на море и на островах Вормси, Муху, Сааремаа (Эзель), Хийумаа (Даго). Мичман Горбунов Н.К. был на катере КМ стрелком-пулемётчиком, а в сводном отряде моряков – командиром отделения захвата.

Во время боёв Горбунов Н.К. был дважды ранен и тяжело контужен в голову с кратковременным онемением конечностей ног и левой руки. Находился в госпитале две недели в июле и неделю в сентябре 1941 года. Первое ранение получил на катере в море, находясь у пулемёта по боевому расписанию при уничтожении торпедного катера противника.

В одной из атак вражеского самолёта Горбунов Н.К. увидел приближение неминуемой гибели своего командира звена, меня, Овсянникова Д.А., закрыл своим телом и броневой плитой и принял на себя очередь вражеского пулемёта. Этим спас мне жизнь. Сам получил тяжёлую контузию головы, сквозное ранение щёк и левой руки с оторванным средним пальцем. Это было в первых числах июля 1941 года. Я лично сам раненого Горбунова поместил в Курессаарский госпиталь.

Второе ранение Н.К.Горбунов получил при выполнении Вормской операции по снятию нашего десанта с острова Вормси, маяка, окружённого фашистами. Из госпиталя вернулся недолечившись, слабым, глухим и сильно заикающимся, с незажившими ранами на прострелянных щеках и левой руки. Он был допущен к операции по обеспечению десанта пулемётным огнём. В момент пулемётного единоборства взрывной волной от мины Горбунова сбросило в холодную воду залива и вторично контузило. По возвращению на базу Триги он был госпитализирован. Врачи поставили диагноз онемения конечностей ног и левой руки, глубокую контузию. Через шесть дней госпиталь Триги эвакуировали, а Горбунов Н.К. прибыл в сводный отряд моряков. Не долечившись в госпитале, слабый и заикающийся, Горбунов продолжал сражаться за Родину.

Для нас тогда был дорог каждый защитник.

После 4 октября 1941 года я был направлен на работу в тыл противника на остров Сааремаа (Эзель), и расстался со своими боевыми товарищами на полуострове Сырве.

Основание для подтверждения: моё личное участие и документальная книга Ю.А.Виноградова «Хроника расстрелянных островов», страницы 61–63, 157 – 158, а также книга: «Эстонский народ в Великой Отечественной войне Советского Союза», страница 227.

Подписал Овсянников Д.А. 8.06.1980 г.

Службу тов. Овсянникова Д.А. в 13-м дивизионе малых катеров подтверждаю.

Фрунзенский райвоенком полковник Попов

Письмо пишет пенсионер МАКОВЕЕВ Александр Иванович, г. Москва.

В 1917 году к революционному Питеру и Кронштадту рвались немецкие боевые корабли.

С этой армадой иностранных кораблей сражались насмерть моряки революционных кораблей «Слава», «Диана», «Гражданин» и другие. Они первыми приняли тогда на себя удар противника. Эти события описаны в романе В.Пикуля «Моонзунд».

У меня в памяти остались довоенные рассказы моего отца И.В.Маковеева. В том бою мой отец корректировал артиллерийский огонь с фок-мачты «Славы». В этой смертельной схватке осколками вражеских снарядов ему раздробило правую руку от плеча до кисти, перебило обе ноги и обожгло всё тело. Он был снят с высоты на палубу с помощью канатов.

Более года он лечился в Гельсингфорсе (Хельсинки). Левая рука осталась сухой. В свои 24 года матрос-сигнальщик И.М.Маковеев остался инвалидом. Но не упал духом боевой матрос революции, стал работать, обзавёлся семьёй. Вырастил шестерых детей, двое из них сражались на фронтах Великой Отечественной войны.

В селе Котельники Люберецкого района Московской области он возглавлял культурно – массовую работу среди крестьян. Дом богача, бежавшего от революции, оборудовали под библиотеку. Набрали книг, начал работать самодеятельный театр, устраивались громкие чтения.

В войну я шёл по стопам отца. Воевал в Прибалтике, на Ленинградском фронте до Великой Победы. Отмечен правительственными наградами.

Маковеев. г. Москва.

Воспоминания Анатолия Николаевича Мурашова

В начальный период Великой Отечественной войны я служил в 15-й отдельной авиаэскадрильи, которая базировалась на острове Эзель в бухте Михельконе. Был в должности старшего техника звена самолётов МДР-6 (Ща-2). Во время полётов на Берлин группы Е.Н.Преображенского, капитану Усачёву, командиру авиазвена из двух самолётов МДР-6, было дано задание оказывать помощь экипажам самолётов Ил-4 при вынужденной посадке на воду во время полётов на стратегические объекты Германии, а так же летать на разведку погоды по маршруту Кагул – Берлин.

Старший техник лейтенант Анатолий Николаевич Мурашов, 1945 г.

В начале сентября полёты в логово фашистов прекратились, группа Преображенского покинула Кагул, и звено самолётов МДР-6 распалось. Я принял обязанности старшего техника авиазвена управления 15-й ОАЭ, командиром моего звена стал старший лейтенант Новосёлов, он же был заместителем командира эскадрильи по лётной части. Начальником штаба был старший лейтенант Г.С.Репин, начальником строевой – П.И.Усачёв. Восемнадцатого сентября 1941 года 15-я ОАЭ получила приказ перелететь на своих самолётах из бухты Кихельконне на аэродром в районе Новой Ладоги. Перелёт планировался в несколько дней, только ночью и одиночными самолётами. Командир моего экипажа старший лейтенант Новосёлов получил задание перелететь двадцать первого сентября ночью.

С нами определён лететь начальник штаба 12-й КОИАЭ капитан Гольберг Самуил Аронович. Я должен лететь за стрелка радиста, а на моём месте, на правом сидении рядом с командиром корабля будет Гольберг. Всего на самолёте должно разместиться шесть человек, Новосёлов – командир экипажа, Г.С.Репин – начальник штаба, А.Н.Мурашов – техник звена, начальник секретной службы, начштаба С.А.Гольберг, и я, техник самолёта.

Мне Гольберг был незнаком. На нём был кожаный реглан и морская фуражка, среднего роста, очень подвижный, инициативный. Двадцать первого сентября в 22 часа мы покинули Кихельконну. Весь маршрут предстояло совершить над территорией, занятой немцами.

В конце маршрута, ближе к Ленинграду, нас обстреляла вражеская зенитка. Снаряд попал в самолёт, разворотил всю плоскость. Была выведена из строя левая группа бензобаков, элероны не действовали, запахло гарью. Началась борьба за живучесть самолёта. Старший лейтенант Новосёлов с великим трудом удерживал самолёт в горизонтальном полёте, рассчитывая перелететь линию фронта и сесть на своей территории. Бензин вылился, моторы заглохли, самолёт беспорядочно плюхнулся в воду. Все получили сильные ушибы.

Тонувший самолёт мы покинули на резиновой шлюпке, которую успели вытащить. Я успел снять пулемёт ШКАС вместе с патронным ящиком, Новосёлов снял второй. На шлюпке мы пробивались к берегу. Гольберг отобрал у нас все документы. Лично я в руки Гольберга отдал комсомольский билет и удостоверение личности. То же сделали все остальные. Я видел, как Гольберг привязал все документы к пулемёту и сбросил всё в воду. Было темно. Мы выбрались на берег, нас окружили фашисты, завязался бой. Фашисты были вооружены автоматами. Новосёлов отстреливался из пулемёта, остальные расстреливали обоймы пистолетов. В этом бою меня ранило в левую ногу. Боль была сильная, я не мог передвигаться. Наша группа с боями отходила на сушу, отдаляясь от меня. Я слышал, как Гольберг кричал:

– Не стреляйте! Не стреляйте!

Перестрелка продолжалась, потом голос Гольберга затих. Мне показалось, что его убили. Огонь и хлопки от выстрелов удалялись от меня. Я не мог пошевелиться от боли. Самое жуткое состояние почувствовал в тот момент, когда понял, что остался один. Пролежал на одном месте до рассвета и весь день. Вечером меня обнаружили фашисты и забрали в коляску мотоцикла.

Вначале меня привезли в лагерь под городом Поповым, местечко Кресты, в 1943 году перевели в концлагерь Радвилишкис в Литве. Из этого лагеря мне удалось бежать и попасть в партизанский отряд района города Шадова (Литва). В августе 1944 года партизанский отряд соединился с частями Советской Армии. Так я остался жить и продолжать служить в Советской Армии, уничтожать фашистов, изгонять их с родной земли.

В 1945 году я узнал о судьбе членов экипажа нашего самолёта. Новосёлов и Репин остались живы, об остальных сведений не поступало. На этом кончаю свой рассказ.

А.Мурашов

«Уважаемый Яков Михайлович!

Пишет Вам Мурашова Тамара Александровна, жена Анатолия Николаевича.

Вашего товарища по оружию Анатолия Николаевича больше нет.

Он умер 14 октября 1986 года. Пошёл в сад ненадолго, а остался навсегда. Я не могла с ним пойти в сад, четыре дня как вышла из больницы, лежала пять недель с сердцем. Он же был болен стенокардией, вероятно не смог достать из костюма нитроглицерин. Сын нашёл его в саду уже холодным.

Я.М.Вьюгин (слева направо) и А.Н. Мурашов.

Встреча ветеранов в 1986 г.

У памятника в Кагуле (Когуле). Памятник открыт 11.10.1969 г. К 25-летию освобождения Сааремаа. До сегодняшнего дня не сохранился.

Нет слов выразить наше горе. Хоть он и готовил меня к этому. И всё же это произошло неожиданно. В этот день его многие видели, он со всеми разговаривал, ходил на завод, был жизнерадостен. Мне сказал, что скоро вернётся, просил приготовить обед. Думала, что он скоро вернётся, и вдруг… это было не вдруг, он десять лет жил на нитроглицерине. Я очень боялась, что не вернётся из Эстонии, где он был с вами на встрече. Он много рассказывал о тех памятных минутах. С тех пор прошло два месяца, как его не стало. Да. Горе моё неизмеримо. Трудно смириться, что его больше нет.

Хоронили Анатолия Николаевича всем заводом. Развитие Лысковского электротехнического завода, его превращение из кустарных мастерских в крупное современное предприятие проходило при его непосредственном и самом активном участии, где он был начальником цехов: прессового, литейного, № 14, начальником производства, а с 1973 года до ухода на пенсию трудился заместителем директора завода. С работы приходил усталым, но довольным и энергичным. Остались в памяти многих его высокие качества, которые проявлялись на протяжении многих лет, простота, скромность, исключительная добросовестность. За внесённый вклад в развитие производства, он был награждён Орденом Трудового Красного Знамени. На пенсии он не терял связи с заводом, проявлял глубокую заинтересованность и обеспокоенность делами предприятия.

Так было написано в некрологе, так вспоминали его друзья и сослуживцы. Всем вам он желал долголетия. Высылаю его фотографию.

До свидания. Будьте здоровы на долгие годы.

С уважением Т. Мурашова

Иван Петрович ДЕНИСОВ, бывший политрук роты, неожиданно получил такое письмо:

«Дорогой Иван Петрович, милый мой политрук, ты жив. Я об этом узнал из книги бывшего Командующего Балтийским флотом адмирала В.Ф.Трибуца «Балтийцы идут в бой». Он там пишет о тебе. Нет слов, чтоб выразить мою радость, я готов немедленно ехать в Ленинград, но прежде решил написать письмо. Звонил Ивану Кочетасову, он тоже очень рад, что ты жив. А ведь мы тебя похоронили в 1943 году»…

Это было письмо от Дмитрия Ивановича БЕЛЯЕВА, который прошёл с боями вместе с Иваном Петровичем самые тревожные дни на Эзеле. Со своим отрядом они пробивались к Ориссааре. Вместе делили горькую участь. Ивану Петровичу сразу вспомнилась добродушная улыбка Беляева, густая чёрная шевелюра, крепкая фигура и по-мужски красивое лицо.

Иван Васильевич КОЧЕТАСОВ был комсоргом в его 24-й батарее.

Через некоторое время пришла телеграмма Ивану Петровичу:

«Встречай тринадцатого поезд 22 вагон 7, Беляев, Кочетасов».

Всю ночь не спал Иван Петрович, сверлила мысль, узнает ли он их. Волнения были напрасны, они узнали друг друга сразу. В крепких объятиях плакали, целовались, радовались. Пассажиры, видя эту встречу, останавливались, а кондуктор объясняла:

– Фронтовики, не виделись тридцать лет!

Так они шли по Невскому, держась друг за друга. Пришли на квартиру. Их встречала добродушная хозяйка, участница обороны Ленинграда, Ада Сергеевна Денисова. За праздничным столом то и дело слышалось:

– А помнишь…. а помнишь!

Почти каждый год они встречались на острове Сааремаа. Возлагали цветы на священную землю, могилы павших товарищей.

Жители острова священно чтут память погибших защитников, содержат могилы в образцовом состоянии, радушно встречают живых ветеранов.

Комбат А.Т. Захарченко

И от пуль невредим и жарой не палим,Прохожу я по кромке огня.Видно, мать непомерным страданьем своимОткупила от смерти меня.А. Сурнов

О героических сражениях на острове Эзель вспоминает бывший командир батальона 79-го стрелкового полка 3-й стрелковой бригады капитан Андрей Трофимович Захарченко:

«Прошло много лет после жарких сражений на острове Эзель, но в памяти сохранились боевые подвиги защитников, о которых я расскажу.

Командир пулемётного батальона

79-го стрелкового полка

Андрей Трофимович Захарченко. 1941 г.

Командиром 3-й стрелковой бригады был полковник П.М.Гаврилов, командиром 79-го стрелкового полка был майор Ладеев. Формировалась 3-я стрелковая бригада в городе Кингисеппе Ленинградской области. Двадцатого августа 1940 года прибыли в город Курессааре на острове Эзель. Местом дислокации был мыс Малево в 11-ти километрах от Курессааре.

Командир бригады дал распоряжение своим батальонам выбрать место расположения и доложить свои соображения.

Выполняя распоряжение, я с командирами рот вышел на местность. Штаб батальона предположили разместить в доме бывшей помещицы Лепихе. Приступили к строительству помещений для всего личного состава и к выполнению программы учебно-боевой подготовки. Седьмого мая 1941 года, несмотря на плохую погоду с дождём и сильным ветром, мы приступили к строительству укреплений Балтийского района на восточном побережье Ирбенского пролива.

Надо было построить укрепления для 33-х пулемётных точек и 4-х артиллерийских установок. Работали по две смены. Жили в палатке в лесу. Двадцать первого июня вечером смотрели кинофильм «Богдан Хмельницкий» и не успели сделать отбой ко сну, как услышали сигнал боевой тревоги. Из штаба поступила команда перейти на боеготовность № 1. По тревоге батальоны заняли оборону в районе бухты Тагалахт. Мой батальон разместился в роще, восточнее города Курессааре. Это было началом боевых действий. Мы начали строить укрепления по восточной окружности города Курессааре, вдоль побережья залива до реки Насва.

Начали пробную пристрелку по Рижскому заливу, окапывались и тщательно маскировались. В ходе подготовки каждая пулемётная точка знала свой сектор обстрела и боевую задачу. В батальоне три пулемётные роты, в каждой роте 12 становых пулемётов. При умелом действии – это огромная сила. Командиром первой роты моего батальона был лейтенант Окунев, политруком – Погребной, второй роты – Шварцбург, политруком – Иванов. Командиром третьей роты был лейтенант Федченко, политруком – Поляков. Во всех подразделениях чувствовалась слаженность и взаимовыручка. Год упорной подготовки положительно сказался на выучке личного состава, который мог отлично выполнить любую задачу. Как ни пытался противник овладеть островом со стороны моря, это ему не удалось. Радовались победам катерников и успехам дальнобойной 315-й батареи, они за одни сутки уничтожили четырнадцать транспортных средств противника. Фашисты поняли, что со стороны моря им не удастся овладеть островом, и стали вести бои со стороны материка.

Это было 16-го августа. Обстановка изменилась. Я получил приказ занять оборону в районе Сальме. Там сапёры вырыли противотанковый ров, установили проволочное заграждение в два кола, вырыли траншеи и заминировали некоторые места. К вечеру батальон был переброшен и расположился в следующем порядке: вторая рота – справа, первая – посередине и третья – на левом фланге. Усовершенствовали траншеи и пулемётные площадки, произвели тщательную маскировку. Каждой пулемётной точке был определён сектор наблюдения. Через шесть дней приехал генерал Б.А.Елисеев. Его провели по переднему краю участка, он одобрил и, пожав руку, сказал:

– Товарищ Захарченко, здесь вы будете стоять насмерть. Отходить некуда, дальше вода. Все отступающие одиночки и группы будут поступать в Ваше распоряжение. Тяжелораненых отправлять в тыл.

В ходе жарких сражений стали поступать одиночки и группы бойцов, многие были ранены. Пришлось строить оборону в два эшелона. В моём подчинении оказалось 670 своих бойцов, 36 станковых пулемётов своих и 11 поступивших от 46-го стрелкового полка, винтовок было с избытком. Образовался такой укрепрайон, что вселяло уверенность в победе. Прибыла группа моряков с потопленного катера. Лейтенант Сорокин доложил:

– Поступаю в Ваше распоряжение, и со мной одиннадцать моряков. Вскоре они приняли бой. Из одиннадцати осталось трое. Сорокину оторвало миной руку.

Бои были жаркие. Атаки следовали одна за другой. Наши ряды таяли. Впереди нашей обороны был кустарник, где накапливался противник для следующей атаки. Мы были замаскированы, и противник не знал о нас. Когда фашисты подползли к нам на 50 метров, мы встретили их шквальным огнём. Когда они стали отползать снова в рощу, это уже были одиночки.

Нас стали бомбить «юнкерсы», потом снова полезли фашисты. В этот день мы отбили четыре атаки. Враги усеяли трупами поле боя. Мы потеряли три расчётные точки вместе с расчётами.

Уважаемый Яков Михайлович!

Я дошёл до такого места, что дальше писать не могу. Вот на столько у меня хватило сил. В следующем письме возможно закончу».

Долго не было писем от Андрея Трофимовича, и, наконец, он прислал продолжение своего рассказа:

«Прошу прощения за такой длительный перекур. На второй день после того, как я отправил вам письмо, пришёл доктор и выписал направление в стационар. Я отказался идти туда, стал лечиться выписанными им таблетками. Итак, продолжаю свой рассказ.

Вам уже известно, что немецкие войска ночью не наступали. В это время мы приводили в порядок подразделения и восстанавливали маскировку. Но вот однажды ночью со стороны Финского залива они высадили десант и зашли в тыл первой и второй роты. Пришлось организовать из резервов ударную группу и ликвидировать этот десант, затем восстанавливать оборонительный рубеж. В этих боях и мы имели потери. В ночном бою погиб командир второй роты Шварцбург, командир первой роты Окунев и политрук первой роты Погребной, политрук третьей роты Поляков и младший лейтенант первой роты Штыков, много погибло рядового состава. Наши ряды поредели, но без приказа мы не отходили. Утром получили приказ отойти на запасной рубеж в районе Каймри. Пришла санитарная машина за ранеными, в машине находился начальник санитарной службы нашего 79-го полка доктор Зыков. В это время разорвалась мина, и осколком снаряда ранила в живот рядового Левченко. Погрузили раненых.

– Садитесь в машину, – сказал мне доктор Зыков, – я довезу вас до нового оборонительного рубежа.

– Нет! – сказал я, – я буду отходить только с боями и только со своими людьми, которые верили и верят в меня.

Мы отходили с боями. Станки Соколова отсоединили, тяжеловато было их тянуть, приспосабливались нести на сучках и багорках. Люди были очень усталые, но вели огонь по противнику, который преследовал нас. Осталось одиннадцать пулемётов. Дал бойцам немного отдохнуть, усилив наблюдение и безопасность с флангов и установив фланговые пулемётные точки. Я сел, прислонившись к сосне, меня окружили бойцы, курить ни у кого не было. У меня остался один связной, второй погиб. Над нами просвистела мина, разорвалась и убила одного бойца по национальности узбек.

– Кончай курорт, – скомандовал я, – пошли дальше.

Стали подходить к оборонительной линии. Это была большая поляна. Была видна дорога, по которой ушла машина с ранеными и с начмедом Зыковым. Увидели машину, она лежала опрокинутой в кювете, прямым попаданием были убиты все раненые и начмед. Волею судьбы, я отказался тогда поехать в ней и остался жив.

Мы подошли к оборонительной линии, прошли по обозначенному проходу, вся поляна была заминирована. В наспех построенных дзотах приняли оборону. Меня вызвали на командный пункт. За себя я оставил начальника штаба батальона Макарова. По дороге меня встретил командир полка Ладеев. Он не находился на одном месте, его всё время перебрасывали на разные участки.

– Ты куда, Захарченко? – спросил он.

– Меня на командный пункт вызывают, – ответил я.

– Скажи там, чтобы меня освободили, – просил Ладеев.

Оказалось, что он руководил этой обороной до нашего прихода.

Пришёл я на командный пункт, там был батальонный комиссар Шатров.

– Ладеев просил его освободить, – сказал я.

– Ничего, – ответил Шатров, – пусть побудет там, а ты будешь на командном пункте формировать резервы ему на пополнение.

– Мне как- то неудобно, – сказал я.

– Так надо, – ответил Шатров, – тебе надо отдохнуть и привести себя в порядок. Ты оброс щетиной, тебя не узнать.

– Разрешите забрать начальника штаба Макарова?

– Разрешаю, – ответил Шатров.

Два дня мы собирали с Макаровым резервы. Это были бойцы хозяйственных подразделений. Обучали их стрельбе из винтовок, бросать гранаты. Макаров был чем-то озадачен, ему было не по себе. Он сказал:

– Комбат, давайте уйдём к своим бойцам, они скучают без нас, а мы без них.

– Я тоже бы хотел этого, поговорю с Шатровым.

Разговор состоялся.

– Вы здесь больше нужны, – ответил Шатров.

Мы стали настоятельно просить его, и после долгих колебаний он сказал:

– Идите крошить фашистов, вы это доказали своими делами.

Мы ушли. Ряды наши убывали с каждым днём и часом. Командный пункт переместился с Кайми к Ирбенскому проливу. Фашисты наступали, разбомбили все наши дзоты, и нам пришлось отойти. Там уже не было запасных позиций. У нас всё было на исходе, люди и боеприпасы. Враг был уверен в разгроме наших сил, смело преследовал малочисленные подразделения. Мы собрались в единый кулак, поклялись драться до последнего патрона, до последней капли крови.

На рассвете третьего октября сформировали около роты в 150–200 бойцов и пошли в наступление. Нас встретили фашисты сильным заградительным огнём. Мы залегли. Мне пришлось дать команду:

– Отойти на исходный рубеж!

Мы ползли 600 метров по полю, усаженному картофелем, а проклятые «мессера» преследовали нас до самой опушки леса. В спасительном лесу я сосчитал живых. Снял шинель, отряхнул пыль и обнаружил в ней четыре пулевых пробоины.

– Наверно, сама судьба меня хранит, – подумал я тогда. Жалко было планшет, который незаметно оборвался и был потерян. Там была карта и семейная фотография, жена и две дочурки, они были всегда при мне.

– Теперь их нет возле меня, может быть и судьба мне изменит, – подумал я с грустью.

Посмотрел на своих бойцов. Говорят, на войне страшно, в их лицах я не видел страха, и это меня отрезвило, придало больше сил и ненависти к врагу. Мы опять пошли в наступление. С криками «Ура!» мы гнали фашистов без передыха два километра. Они бежали и оставляли всё своё снаряжение. Нас остановил их заградительный огонь. Мы залегли. Рядом со мной лежал политрук второй роты 3-й отдельной бригады Иванов.

Слышу выстрел… лежавший рядом со мной Иванов захрипел. Я тронул его, он не проронил слово. Пуля попала в голову. Горько стало на душе.

– Наверно, судьба меня хранит для грядущих битв, – подумал я.

Стали собирать раненых, среди них лежали убитые фашисты, из них два офицера. Один был одет в наше обмундирование командного состава. Я приказал снять с него наше обмундирование. Подобрали их оружие, ещё оказалось четыре длинных фургона, доверху набитых. Награбленное имущество мы направили в тыл. Они не ожидали нашего наступления, их пугало наше громкое «Ура!» по всему фронту. Мы не ожидали подкреплений и дрались отчаянно. Я был горд тем, что на всём протяжении боёв не терялся боевой дух. Чтобы экономить патроны, мы шли врукопашную. В одной из штыковых атак мне штыком пропороли левую руку. В другой атаке поцарапали грудь. Спасибо ребятам, которые шли рядом со мной, перевязали, помогли, им я благодарен до конца своей жизни. И здесь я остался жив.