Алтарь Отечества. Альманах. Том 4

Отлетающие покинули землянку. Усатов сел в самолёт с молодым лётчиком Иващенко, техник Парамонов с лётчиком Власовым, Журганов – с Добряком. Первым на старт вырулил П.Смирнов с техником Филимоновым. Минута, другая, самолёты ведомых задерживаются, Смирнов летит в условленный квадрат. Самолёты ведомых не прилетели. Смирнов летит на Даго. Иващенко с Усатовым вылетели с опозданием. Чтобы посадить Усатова, надо было снять бронеспинку, и это отняло время. В условленный квадрат они не прилетели. Их обстреляла вражеская зенитка, Иващенко уклонялся от разрывов и потерял ориентировку. Затем летели по компасу, ориентиров аэродрома Даго не видели, летали до полной выработки горючего и упали на полуостров Нуки, который уже был занят врагом. Добряк с техником Жургановым пропали без вести.

В болоте, в обломках самолёта кайтселиты нашли Иващенко и Усатова, посадили на мотоциклы и увезли в плен. Их поместили в тюрьму города Хапсалу, держали тринадцать дней. Ушибы и раны немного зажили. В тюремном бараке спали на цементном полу, питались водой с небольшим куском хлеба. Из тюрьмы их перевели в концлагерь города Пярну. Однажды Усатов шёл по территории лагеря, еле переставляя ноги от голода. Увидел военнопленных, которые на носилках несли больного. Им оказался техник Парамонов. Он кратко рассказал Усатову:

– Я лежал в гаргроте самолёта. На вынужденной посадке самолёт разрушился, меня в гаргроте переломило, ноги поломаны, позвоночник тоже.

Больше с Парамоновым не встречались. Усатова перевели в лагерь Вилянды. В бывшей конюшне сделали шестиэтажные нары, это была казарма, куда поместили военнопленных. В их числе был Иван Усатов. Обращались с узниками зверски, придирались ко всему, даже к взгляду. Подозрительных травили собаками, били дубинками, а по пяткам – поленом. На нарах заедали блохи. Из Вилянды перевели в Польшу в город Лодзи. Те же шестиэтажные нары, те же блохи. Иван сидел на нарах с болью в голове, зажав виски ладонями. К нему кто-то подошёл, потрогал по плечу. Подняв голову, Иван увидел майора С.А.Гольберга, начальника штаба 12-й КОИАЭ. Иван уступил ему место на краешке нар. Майор торопился сказать Ивану:

– Наш самолёт обстреляли зенитки. Вынужденно сели на воду. Документы утопили. Фашисты узнали, что я еврей. Иду на телесный осмотр. Вот моё место на нарах. Если не приду, знай, что меня прикончили.

Иван ждал с тревогой, но не дождался. Больше они не встретились.

Из Лодзи Ивана перевели в Хамельбург. Лагерь был в горах, режимный. Каждый барак был обнесён колючей проволокой, а затем по три барака вместе проволокой в несколько рядов. Через проволоку шёл электрический ток.

Голодные, измождённые узники, истощённые до неузнаваемости возили на себе арбу с мертвецами. Охрана была строгая, весь лагерь был обнесён траншеями. Утром проверка длилась не менее четырёх часов на ветру и холоде. Каждый узник не имел своего имени и фамилии, его звали только по номеру. Из Хамельбурга перевели в Штраубинг на осушку болот. Работали в воде, на ногах были деревянные колодки. Работали лопатами, ломами, киркой. Кормили брюквенной ботвой и опилочным хлебом. Приходили наниматели и отказывались от такой «рабочей силы».

Лагерь строили невольники, немецкие коммунисты. На Нюрнбергском процессе установлено, что там было замучено много немецких коммунистов.

В лагере много было итальянцев, не согласных с фашистами. Их возили на строительство бункера под усиленной охраной СС. Переводчиком у них был русский Николай, его кормили так же, били так же. В этом лагере Усатов был до 1945 года. Затем немцы хотели этапом перегнать всех на юг, довести до Альп и там всех уничтожить. Этап двигался медленно, кто не мог передвигаться, того пристреливали. Их вели по холмистой местности. Воспользовавшись сумерками и скрытостью дорог, Иван Усатов, Земцов и Нагибин совершили побег. Пересекли холмистую местность, речку, картофельное поле, зашли в кустарник овражка и там провели ночь. Утром на Ивана надели зелёную куртку Земцова, берет Нагибина, и он стал немного похож на француза. Он вышел в открытое поле, хуторов было не видно. Появилась отара овец. Подойти к пастуху было опасно, Усатов не знал иностранных языков. Всё-таки решил подойти, будь что будет.

– Геноссе, бите, сколько километров до посёлка? – спросил Иван.

Пастух скрыто улыбнулся, пошевелив палкой по земле.

– Не менее четырёх километров, – ответил пастух по-русски, – но вам не следуеттуда идти, там вас заберут.

– А что нам делать? Мы голодные…

Иван проговорился, сказав слово «мы». Пастух вынул из сумки хлеб и сало, протянул Ивану. Тот судорожно схватил и положил в карман.

Пастух сказал, что в империалистическую он был в плену у русских, научился говорить по-русски. В ложбине послышался гул моторов, Иван побежал к своим товарищам. Прежде всего накормил их и сам поел. Появились машины с белыми звёздами. Был апрель, снега уже не было, но деревья стояли ещё голые, и люди на машинах легко их обнаружили и забрали. Переводчик по национальности поляк, переводил разговор. Это были американцы. В селе их передали бургомистру, приказали накормить. Бургомистр определил их к одному крестьянину, но тот не вызывал доверия, жить у него они опасались, поэтому сбежали. Их снова поймали и посадили в лагерь за колючую проволоку. Но это был лагерь не немецкий, а американский. Лагерь Пассау. Это был сборный пункт русских пленных. В этот сборный пункт приехал представитель советского командования, всех военнопленных посадили на пять грузовых машин и увезли в Австрию, в город Линц, здесь они и встретили радостную дату-День Победы.

В мае 1945 года все офицеры Советской Армии проходили проверку в городе Вене. В бывших немецких казармах они жили до октября. Затем их направили в войсковую часть на переподготовку. В октябре1945 года прибыли на Родину в город Вышний Волочёк Калининской области. Туда пришло личное дело на Ивана Андреевича Усатова. В деле звание числилось «воентехник 1-го ранга», на один ранг выше того, что было на Эзеле. С этим званием его демобилизовали. Он поехал в Кировскую область на свою родину, там работал учителем, окончил институт, ушёл на пенсию с должности директора образцовой средней школы.

Через испытания ада

(Продолжение рассказа А.С.Малофеева)

Лейтенант Александр Сергеевич Малофеев, май 1941 года

Командир батареи Александр Сергеевич Малофеев рассказывал нам о своей службе на острове Эзель. Остановился на том, что после тяжёлой контузии лечился в госпитале в городе Курессааре. После выписки из госпиталя в штабе БОБРа получил назначение в 512 зенитную батарею. Вот продолжение его рассказа.

– К месту назначения я добирался попутной машиной. На середине пути услышал гигантский взрыв. Это подрывали бомбы на аэродроме Кагул и в Ромассааре. Прибыл на огневой рубеж батареи. Её командир Казаков был в госпитале, обязанности командира исполнял Мартьянов. Комиссаром батареи был выпускник нашего училища П.М.Жуков. Мы с Чепраковым заняли фланг танко-опасного направления.

Двадцать первого сентября сюда на Церель переехал штаб БОБРа. К великому сожалению, не все сюда могли прорваться. Гарнизон Кихелькона был отрезан немцами и прорваться на Церель не мог.

Наша задача была – прикрытие с воздуха батареи Стебеля. Здесь скопилось огромное количество раненных, около пяти тысяч, больше, чем здоровых. Эвакуировать их было не на чем. Двадцать восьмого сентября нами был сбит фашистский самолёт. Я пошёл к месту его падения. Бензобак был наполнен бензином, он мог бы продолжать расстреливать оборонявшихся воинов. На груди лётчика было много орденов и крестов, с его плеча я снял планшет с картой, на ней была обозначена вся линия обороны. Бои шли круглыми сутками, и мы находились возле своих орудий, отражая налёты вражеской авиации, теряя своих товарищей. У нас не хватало артснарядов. Их доставляли на самолётах МБР-2 с Большой земли.

Третьего октября сражение на Церели достигло кульминационного накала. С утра до вечера рвались авиабомбы, мины, снаряды. Враг превосходил нас во всём. Мы могли только противопоставить своё мужество, злость и хладнокровие. В наших рядах не было уныния, признаков обречённости и паники. Четвёртого, пятого и шестого октября происходили разрозненные бои в отдельных очагах сопротивления. Защитники, прижатые к морю, начали искать пути к спасению, уходили в море на чём только можно, лишь бы держаться на воде. В ходу были рыбацкие лодки, плоты, спасательные круги. Полуостров Церель был объят пламенем и едким дымом. Вечером пятого октября по приказу командира батареи Мартьянова была взорвана батарея. Он выстроил весь личный состав, поблагодарил за стойкость в упорных боях. Затем все командиры попрощались со своим личным составом, жали руки, обнимались со слезами на глазах. Командир дал распоряжение просачиваться группами в два-три человека через немецкие позиции на север полуострова и там в лесах продолжать борьбу.

Я с Чепраковым пошёл на хутор Тамуна. Там на южной окраине нашли в зарослях кустарника рассохшуюся рыбацкую лодку. К нам присоединился комиссар батареи П.М.Жуков и моторист катера батареи Стебеля краснофлотец Романов. Взяли с собой два одеяла и моток провода. Спустили лодку на воду, спешно законопатили, мотком провода закрепили два одеяла, получился парус. У меня была японская винтовка «Арисака» с тесаком. Из досок этим тесаком выстрогали подобие вёсел. Вместо компаса послужит артбуссоль, карта немецкого лётчика тоже пригодилась.

Погрузились и двинулись на запад полуострова. Мы обогнули полуостров, где стояла немецкая эскадра, взяли курс на Ханко. Один грёб, другой правил, третий вычерпывал воду из лодки каской, четвёртый отдыхал. Была темень, густая облачность заволокла чернильное небо. Со стороны моря полуостров казался кровоточащей раной, пылали деревянные здания, освещая тьму красными языками. Всюду зловещий дым, даже на море. Во многих местах слышалась стрельба. Это фашисты добивали отважно сопротивляющихся моряков. На море штиль, редкий на Балтике в такое время года. Грустно было покидать берега истерзанной Родины и её защитников, но мы были уверены, что придёт время отомстить захватчикам. Нелегко немцам досталась победа. Они побывали во многих странах победителями, наслаждаясь награбленным. Здесь же их заставили зарываться в землю, испытывать ужасы рукопашных боёв, хоронить и просто закапывать в землю трупы своих близких.

Пройдя некоторое расстояние в море ночью, мы стремились держать путь на запад. Самодельные вёсла не позволяли развить скорость, прямоугольный парус из двух одеял был надёжнее. Всю ночь мы боролись со стихией. Утро оказалось пасмурным, свинцовые волны набегали на борт нашего спасительного судёнышка. Мы поменяли курс и всеми силами старались держать на север, чтобы обойти Моонзунд. К вечеру ветер посвежел, море вспенилось. Седьмого октября утром ветер усилился, лодка понеслась быстрее, но в половине дня двигаться под парусом стало невозможно, лодка кренилась и черпала носом воду. Спустили парус и стали держать лодку против ветра. Нас погнало на юго-восток. Ветром срывало гребни волн, и нас окатывало волной. После перенесённых ранений я почувствовал в себе силы, даже мог сидеть за рулём, морская болезнь не тяготила. Всем составом мы вычерпывали воду со дна лодки, я держал курс вразрез волнам. Одни в безбрежном море, мы оказались во власти стихии. Ждать помощи было бесполезно, это подстёгивало и утраивало силы. А ветер упорно гнал лодку на юго-восток. Всматриваясь в морскую пучину, справа по борту увидели очертания берега.

– Друзья мои, – сказал кто-то, – может это берега Латвии?

– Надо бороться с волнами, – сказал я, – не дать им прибить нас к берегу в светлое время суток.

В стороне от нас прошёл немецкий самолёт. Заметив его, мы попадали на дно лодки и в неестественном положении пролежали на дне, пока не стих шум мотора. Сосредоточив всё своё внимание на берег, мы обнаружили две нарастающие чёрные точки. Это были два немецких сторожевых корабля, которые приближались к нам, видимо, по сигналу с самолёта-разведчика. Видя, что плена не избежать, политрук П.Жуков вынул пистолет, приложил к виску, выстрелил и мёртвым опустился на дно лодки. Мы с Чепраковымтоже вынули пистолеты.

– Что вы делаете! – закричал Романов, – неужели мы на суше не убежим от немцев?

В секундном замешательстве каждый подумал о себе, затем в сумку противогаза мы вложили комсомольские билеты и пистолеты, и в скорбном молчании опустили сумку за борт.

Неуправляемая лодка быстро наполнялась водой, красной от крови комиссара, и медленно погружалась в воду. Мы схватились за её борта и вместе с ней медленно погружались в холодную воду. В голове каждого была одна мысль, «что дальше?»

Один из сторожевых кораблей приблизился к нам и сбросил в лодку трап. По трапу спустились в лодку два немецких матроса, прикрепили трап к передней банке и скомандовали нам подняться на палубу. Мы с трудом выполнили приказ, матросы подняли на палубу корабля тело комиссара Жукова и уложили его в парусиновый мешок.

Мы сидели на корме, прижавшись друг к другу, дрожа от холода и страха неизвестности. Несколько часов никто к нам не подходил. Причалили. Нас высадили где-то севернее Либавы. Там мы похоронили Жукова. В деревянном домике, куда нас поместили, было уже более десяти краснофлотцев, высадившихся и пленённых на берегу Латвии. Утром нас повели на север вдоль берега моря. Через каждый километр мы видели доты и там немцев с пулемётами. Затем нас посадили в автомашину, привезли в Митаву и загнали в паровозное депо. Там было наших моряков человек 350 – 400.

Утром девятого октября нас погрузили в полувагоны и отправили через Ригу в Саласпилс, это в восемнадцати километрах от Риги по Двинскому шоссе. В Саласпилсе выгрузились, и нас погнали пешком по шоссе Рига – Двинск. Остановились перед участком рощи, обнесённом колючей проволокой. Здесь за колючей проволокой под открытым небом находились русские военнопленные. В корнях деревьев было вырыто множество нор, входы прикрыты плащ-палатками. Пленные стояли бледные, угрюмые, обросшие, в грязной форме, обгоревшей от искр костров. Пилотки натянуты на уши от холода. Мы смотрели на них с ужасом, а фашисты откровенно издевались, кивали на беспомощных, голодных людей: «Смотрите, вас тоже это ждёт!». Затем нас раздели догола и стали обыскивать, поторапливая ударами резиновых палок. Я посмотрел на деревья, они были общипаны на высоту вытянутой руки, очевидно, для костра. Мы от холода жались друг к другу.

Подъехала группа немецких офицеров. Нас снова выстроили. Толстый немец в гражданской одежде вызвал из строя Евгения Курца. Высокий Курц со шрамом на левой щеке вышел из строя и поздоровался с ним рукопожатием. Позже стало известно, что Курц был переброшен на Эзель из Литвы, как шпион, но его там не разоблачили.

Из строя вызвали Чистякова и Калинина, и увели в неизвестном направлении. Больше их никто не видел. Чистяков был оперуполномоченный 315 батареи, Калинин – работник штаба БОБРа. Потом я узнал, что они сидели в одиночном карцере, затем зимой были расстреляны.

Нас разместили в казармах. Настроение у всех было подавленное, сотни наших людей погибали от голода, холода и побоев, их никто не учитывал. Моряков поместили в отдельный барак. Еженощно вдоль колючей изгороди с вышек вели стрельбу из пулемётов и автоматов, а утром на изгороди висели трупы, матросские шинели и бушлаты. Некоторым удавалось сбежать. Я бежать не мог, на ногах открылись раны, ходил с трудом.

В лагере военнопленные были лишены всякой жизни, на каждом шагу их убивали физически и морально. Постоянно говорилось, что Москва и Ленинград пали. Расстрелы шли по всякому поводу, за медленное движение, подозрительный взгляд, убивали без всякой жалости. Рискуя жизнью, русские командиры разъясняли, что это всё враки, немцы говорили о падении Ленинграда ещё на Эзеле.

Командиром лагеря был полковник Карамзин, позже переведённый немцами в Псков. Полиция состояла в большинстве из казахов во главе со старшим лейтенантом Разумоновым. Перед тем, как завести нас в лагерь, немецкий полковник высказал такую речь:

– Господа русские военнопленные! Вы счастливы тем, что война для вас закончена, и вы находитесь на территории, освобождённой Великой Германией. Вам здесь будет предоставлена работа, хорошее обращение и питание. Но не сейчас, а немного позже. Война окончится через 2–3 недели, а пока отдыхайте здесь, ведите себя хорошо, тем скорее вас отправят домой. Соблюдайте порядок, мы любим дисциплину. За порядком следят они, – он указал на строй полицейских, – а это ваш высший начальник, господин полковник Карамзин. Слушайтесь и повинуйтесь ему.

Он пальцем указал на высокого седеющего мужчину в командирской форме.

– А это его помощник, господин старший лейтенант Разумонов, – он показал на толстого казаха, – за подход к проволоке – расстрел, за подстрекательство к побегу – расстрел, за оскорбление чинов – расстрел. Расстрел, расстрел, перечислял он дальше.

Расстреливали евреев и всех обрезанных татар и мусульман, политработников. Утром давали булку хлеба на шесть человек, ведро кофе-эрзац на двадцать человек. В обед – ведро баланды на двадцать человек. Баланду варили из нечищеной картошки и брюквы. Постоянный голод действовал на психику даже больше, чем угрозы расстрела.

В ноябре я работал в трёх километрах от Саласпилса в летнем лагере Рижского пехотного училища, готовя его под лазарет. Мне с краснофлотцем эсминца «Смелый» по фамилии Смолин удалось спрятаться в яме. В этой яме нас забросали вырубленными деревьями, забыв о нас. Ночью мы оттуда вылезли и бежали. Шли лесом вдоль шоссе Рига – Двинск. Через три дня зашли на один из хуторов. Вошли в дом, там нас накормили, дали продуктов на дорогу, а у калитки нас ждали вооружённые айсерги – латышские националисты. И снова Саласпилс.

Стало холодно, бараки не отапливались. Они были с деревянными крышами без потолков, с многоярусными нарами через каждые 60 сантиметров. Ночью внизу замерзали, а наверху нечем было дышать. С нами были морское лётчики: Медведовский, Голубь, Барышев, Коровин, Виноградов. Были командиры с Моонзунда: Пожарный, Глухов, Чепраков, Коган. Ещё был военфельдшер Вакржевский и фельдшер, назвавшийся Васильевым. Были командиры из 46-го стрелкового полка: Елиневич, Герасименко, Сидельников, начальник артиллерии 46 СП капитан Говорков, командиры: Вишняков, Драницын, Мортирасян, Сакаев и другие. В лагере под открытым небом начались простуды со смертельным исходом, ангины, радикулиты. Пленные стали строить полуземлянки. В декабре я заболел тифом и меня вместе с другими увезли в лазарет. Там мне спас жизнь старшина тифозного барака краснофлотец с острова Даго Василий Орёл. Он заменил мне вшивое бельё, прожарил одежду и через матросов, работающих на кухне, поддерживал пищей.

В этом лазарете умер осетин Бацазов, который до конца своей жизни сохранял свою звёздочку Героя Советского союза. Вернувшись из лазарета в Саласпилс, я не застал половины узников, из тысячи человек едва осталось человек пятьсот. Большинства моих товарищей не стало, умерли под открытым небом. Весной 1942 года прибыло пополнение. Среди узников я встретил земляка И.А.Масленникова, военрука Меловской средней школы, и раненого авиатора Ф.П.Громоклова, который вскоре умер от голода.

Однажды краснофлотцы указали мне на высокого человека и сказали, что это капитан с Моонзунда, которого привезли из Риги. Я узнал его, это был Дима Овсянников, командир катера МО. Я встречал его на пристани Кувайсту в 1941 году. Нам после войны посчастливилось встретиться с ним в Таллине на встрече балтийцев в 1966 году.

Среди прибывших в Саласпилс был командир «Орла», старший лейтенант И.Д.Фёдоровский и военный инженер 1-го ранга Филиппов, потерявший в Либаве ногу. Филиппов стал для нас, молодых флотских офицеров, идейным руководителем, вселял в нас веру в победу над фашистской Германией. Скоро его из лагеря увезла жена, как инвалида.

Из лагеря Валги Эстонской республики были привезены узники, они рассказали, что там встречали капитана А.М.Стебеля. Немцы предлагали ему восстановить 315-ю береговую батарею, но он отказался и погиб от пыток. Из морских защитников острова Эзель, взятых в плен и вместе со мной попавших в Саласпилс, не осталось почти никого. Все они или умерли, или увезены в Германию.

Из армейцев остался почти весь командный состав артиллеристов 46-го СП во главе с начальником артиллерии полка капитаном Говорковым. Это В.Вишняков, Мортирасян, Сидельников, Драницын и другие. Все они, кроме Говоркова, служили в лагерной полиции. Рядом со мной на нарах лежал капитан В.Потапов, артиллерист. Ему было лет тридцать пять, но на вид лет пятьдесят пять – шестьдесят. Он оброс длинной бородой, носил какой-то зипун, подпоясанный верёвкой. Зимой бежал, долго пробирался на восток, но был пойман айсоргами. Начальником полиции был капитан Кривошеев, танкист из Сталино. Летом в лагерь привезли украинцев из Риги. Гимнастёрки и фуражки они носили советские, брюки – французские, а на рукавах зелёные повязки с надписью на немецком языке «на службе у немецкого командования». Днём их где-то обучали, на ночь привозили в отдельные бараки. Поступил в лагерную полицию и мой спаситель, краснофлотец Орёл, он вошёл в доверие к немцам, а потом сбежал.

В лагере была команда могильщиков. Они рыли траншеи – могилы напротив лагеря. Трое из них убили часовых, и вся команда разбежалась. Удалось сбежать далеко тем, кто был покрепче, слабых поймали и всех расстреляли. Я сильно ослабел, опухшие ноги еле передвигались. Но от лагерного начальства пощады не было, они заставили меня перетаскивать тяжёлые камни. Всех обессиленных на этой работе каратели приканчивали прикладами. Некоторых военнопленных водили в лес рубить дрова. Ослабленных узников оставляли на обочине дороги, живых заваливали сучьями деревьев.

Вечером в казармы приносили газеты, в них писалось всякое. Газета «Правда» была такого же формата, как настоящая, только с призывом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь на борьбу с большевизмом».

В начале октября 1942 года пленных офицеров погрузили в вагоны и увезли в Германию. На перегоне около Шауляя группа пленных сделала дыру в полу вагона и сбежала. Уже в Германии такую же дыру сделали в другом вагоне. Немцы её обнаружили и всех пленных расстреляли на перроне какой-то станции. Привезли в Нюрнберг, из вагонов вышли узники, а потом стали выносить трупы. Нас построили и повели в лагерь. Мы шли измученные, оборванные, грязные. Немецкие мальчишки, встретив нас, затыкали носы, называли «русские свиньи». Нас не признавали людьми. Гнали нас долго, около города Кассиль поместили в лагерь 1ХА Цыгенгейм. Этот лагерь был построен во времена первой мировой войны. Он имел изолированные секторы, в которых размещались узники из Польши, Югославии, Франции, СССР. На наши груди повесили чёрные фанерные квадраты, мелом написали номера. Отныне для меня фамилия Малофеев была потеряна, от неё осталось только воспоминание, её заменил номер 45645.

Лагерной полицией командовал Дворецкий. Было известно, что он был директором в одном из сочинских санаториев. Он ненавидел своих соотечественников, издевался над пленными, как только мог. Шли бои за Сталинград, а мы здесь были в полной изоляции. Меня направили на работу в каменный карьер, он находился в 200 – 250 метрах от лагеря. В этом карьере работали гражданские немцы, инвалиды и старики. Меня поставили на ручную помпу откачивать воду из карьера. Я всё время мечтал о побеге, присматривался к узникам, подыскивал единомышленников. Так подружился с членом кип-команды лейтенантом Виктором Квашко. В Прибалтике он был на батарее 76-миллиметровых орудий. Вдвоём мы стали готовиться к побегу, составили план. В десять часов вечера в бараках производили проверку. После этого лагерь закрывался на замок, и никто ворота не охранял. Если раздобыть ключ, то можно открыть замок и выйти за ворота, а там и в лес.

Утром кип-команда выгружала породу около барака. Один из пленных попросился сходить в туалет, который был на территории лагеря. Охранник дал ему ключ от лагеря. Пленный сходил в туалет и принёс охраннику ключ. Квашко сообразил и тоже попросился в туалет. По дороге Виктор взял кусок глины, размял и сделал оттиск ключа. Затем он попросил П.Фриза, работавшего на станции Лизинген по ремонту вагонеток, принести напильник, причину указал другую. Квашко нашёл железку и сделал ключ. Во время проверки в казарме мы должны были открыть ворота и сбежать. Около ворот нас оказалось четверо, В.Квашко, Т.Бибиков, Фриз и я. Ради конспирации мы не знали всех.

– Ну, Витя, иди, пробуй! – сказал я.

Если бы замок не открыли, мы бы вернулись на проверку незамеченными. К нашему счастью, замок был открыт и брошен в кусты, а мы ушли в лес. Первую длинную ночь мы прошли около 20 километров. Тимофей Бибиков заранее изготовил компас. Для этого намагнитил швейные иголки, воткнул их в пробку и опустил в банку с водой. Этот компас был хорош только днём, ночью мы ориентировались по Полярной звезде, расположением крестов на кладбище, мхом на деревьях, а так же дорожными указателями. Тимофей Бибиков оказался прекрасным путеводителем. Он был командиром батареи в звании старшего лейтенанта, служили вместе с Виктором Квашко. Его брат генерал-майор служил в Генеральном штабе.