Слизь. Хищник всплывёт неожиданно

– У нас нет детей, мой муж был бесплодным, – тихо произнесла Виктория Ивановна.

Сотрудники милиции почувствовали себя неловко: слова женщины прозвучали так спокойно и в то же время болезненно, будто она давно с этим смирилась, а они только сейчас вскрыли старую рану. Хашимов отвёл взгляд в сторону, будто рассматривал узор на ковре, а Ровшан, привыкший к чужим трагедиям, всё равно ощутил неприятный холодок в груди.

– Простите… – тихо сказал он.

– А чего вы извиняетесь, – пожала плечами Виктория. – Вы же в этом не виноваты.

– Вопрос просто неудобный, – пояснил Ровшан. – Но пока мы не получим полные результаты, ЗАГС не вправе выдать вам свидетельство о смерти мужа, а мы – останки для захоронения.

– И когда же вы дадите? – её голос дрогнул. – Мне ведь нужно тоже определяться со своим статусом… Тут дом и так полон слухов, соседи ходят, распрашивают. Некоторые наглецы уже руку и сердце предлагают… как говорится, при неостывшем теле мужа изменять ему…

Капитан развёл руками:

– Трудно сказать. Ваш супруг погиб странной смертью. Это было утром в десять часов, а в двенадцать произошла аналогичная смерть в школе…

Женщина напряглась, чуть подалась вперёд:

– В школе? А что там произошло?

– То же самое, – ответил Ильчибаев. – Со слов школьников, какая-то тварь, похожая на розовую медузу, выползла из унитаза и сожрала пацана…

Виктория непроизвольно ахнула, прижала руку к губам:

– Ох… Какой ужас!

– Да, ужас, – подтвердил капитан. – И в три часа дня в бане была зафиксирована смерть одного из клиентов. Тоже есть свидетель… Но…

– Что «но»?

Ровшан уловил какую-то настороженность в голосе женщины. Вроде бы ничего особенного она не спросила, а интонация изменилась: как будто за простым «что но» проскользнул страх или скрытая тревога. Ему это показалось странным – может, она просто слишком устала, слишком много пережила, а тут ещё новости о смертях других людей. Вполне естественно, что нервы сдают.

– Сами судите, – вздохнул он. – Все твердят какие-то сказки… Розовая слизь, медуза – это несерьёзно. Мы из уголовного розыска, занимаемся убийствами, а люди вместо того чтобы помочь нам рассказывают невероятные вещи… о медузе в канализации.

– А я чем могу помочь? – в свою очередь удивилась женщина. – Я-то вообще ничего не видела. Мой муж погиб, как мне сказали милиционеры, в квартире Мирбабаева, такого же алкаша. Они оба – два сапога пара. Как увидят водку – так обниматься с ней…

Ровшан не смог скрыть досаду:

– Я это понимаю, но придерживаюсь версии, что ваш муж, возможно, был свидетелем чего-то. Ну, например, увидел какое-то преступление… может, шантажировал кого-то… и за это его убили…

– Шантажировал? Ну, это Серафим умел, – с легким пренебрежением ответила Виктория Ивановна и, будто между делом, закинула ногу на ногу. Халат слегка разошёлся и приподнялся, оголив гладкую, ещё упругую бедренную линию – белая кожа с лёгким золотистым оттенком вспыхнула, как вызов, среди сумрака комнаты. Лёгкое движение – и ткань накололась на колено, обнажив нежную ямочку в подколенной впадине. Этот жест вышел у неё совершенно естественно, но от него у Рашида внутри словно что-то щёлкнуло: кровь подкатило к вискам, дыхание стало прерывистым.

Ровшан мгновенно уловил реакцию коллеги – глаза его загорелись, пальцы чуть дрогнули на пиале. Капитан незаметно, но ощутимо хлопнул лейтенанта по руке: «остынь, ты на службе!» – и лишь тогда тот опомнился, сглотнул и отвёл взгляд. Осокина, будто осознав свою оплошность, с едва заметной усмешкой опустила взгляд вниз, поправила халатик, накрыв ноги плотной тканью. Бёдра исчезли, будто спрятались за занавесом, и в комнате сразу будто стало прохладнее.

– Вы говорите, что он мог… Разве он кого-то раньше шантажировал? – мягко спросил Ровшан.

– Не знаю… Просто у него такой гадкий характер был… Способен на такую подлость, понимаете, – махнула она рукой и едва не пролила на себя чай. – В общем, характер не из простых…

– А никто ему не угрожал?

– А кому он нужен, алкаш несчастный? – с усталостью бросила она.

Милиционеры сидели у Осокиной ещё минут двадцать, скрупулёзно фиксируя её ответы. Блокнотики на их коленях испещрились быстрыми угловатыми пометками: короткие фразы, даты, вопросы со стрелочками, номера телефонов – сухая канцелярская вязь, в которой позже будут выискивать зацепки. Карандаши скрипели, время тянулось вязко, как густой чай.

Наконец Ровшан поднялся, убрал блокнот в папку:

– Спасибо вам, Виктория Ивановна. Мы постараемся разобраться, кто и что, и если есть убийцы вашего мужа, то найдём их. – Он протянул ей руку.

– Да уж, найдите… Хоть и горе-муж был, но всё-таки муж, – ответила она, пожав ладонь капитана.

Рашид хотел было ещё раз взглянуть на фотографии – особенно на ту, где Виктория в купальнике и соломенной шляпе у лазурного моря: она там стояла по колено в воде, держа в руках маску для дайвинга, мокрые волосы выбивались из-под шляпы, а губы были приоткрыты в беззаботной улыбке. Но не успел: Ильчибаев третий раз за разговор несильно, но весьма показательно толкнул его в спину. Лейтенант обиженно поморщился, сжал губы в тонкую линию и нехотя поплёлся за капитаном, бурча что-то себе под нос о «строгом начальстве» и «профессиональном интересе».

– До свидания, – бросил он на прощание.

– Счастливо вам, – улыбнулась Осокина и закрыла дверь, оставив в прихожей лёгкий запах чая и женских духов.

У подъезда тем временем старушки не расходились: обсуждали новые версии гибели слесаря. Теперь уже говорили о питоне, который, дескать, сбежал из зоопарка и поселился в трубах. К ним присоединилась какая-то новая женщина в цветастом халате, размахивая руками:

– Будьте осторожны! Питон может жить в водопроводе и выползти через кран. Поэтому открывайте вентиль не сразу, смотрите, как идёт вода… А если трубы гудят, дергаются, значит, точно – там змея!

Старушки ахали, крестились, качали головами; две из них поспешно засемени́ли домой – предупредить внуков об опасности, проверить краны и, на всякий случай, налить в бачок святой воды. Во дворе, как в маленьком театре, кипела своя жизнь – полная домыслов, слухов и бытовой магии.

Ровшан молча подошёл к «Москвичу» и сел на переднее сиденье, которое под ним предательски скрипнуло старыми пружинами. В салоне пахло бензином, дешёвым кожзаменителем и сладковатым ароматизатором «Лесная свежесть», купленным, очевидно, на базаре. Хашимов устроился за рулём, привычно завёл двигатель: стартер взвыл, мотор пару раз кашлянул и, наконец, ожил глухим рокочущим звуком, дрожа всем капотом. Молодой лейтенант ухмыльнулся, выжал сцепление, затем начал его мягко отжимать, осторожно ловя момент, когда машина готова была тронуться.

– Если её приодеть как надо… да фотомодель бы вышла, – мечтательно сказал он, глядя в боковое зеркало и будто не замечая капитана. – Можно на подиум запустить. Да, вот это женщина! Мэрилин Монро и Мишель Пфайфер – ведьмы по сравнению с ней…

Однако Ровшана занимало другое. Он смотрел в окно на проплывающий двор и всё прокручивал в голове выражение лица Виктории:

– Что-то Виктория Ивановна не договаривает… Что-то скрывает… Почему она была такой напряжённой?.. – пробормотал он. Сам себе не мог ответить. Конечно, милицию пугаются – это уж с времён НКВД осталось, но эта женщина явно не боялась их лично. Её тревожило что-то совсем иное. Но что?

– А теперь куда? В управление? – не расслышав, переспросил Рашид, переключая передачу.

Ильчибаев посмотрел на часы с потертым кожаным ремешком:

– Так, у нас есть время – съездим к родителям погибшего Кочетова. Поговорим с ними.

Машина плавно тронулась. Рашид вырулил на трассу, щёлкнул поворотником. К обеденному перерыву транспортный поток не уменьшился, наоборот – автобусы и «Икарусы» грохотали по полосам, троллейбусы тянули рогами по проводам, таксисты сигналили прохожим. Люди с работы стекались к кафе и чайханам, где повара, по всем канонам восточной кухни, готовили плов, бешбармак, хасып, самсу, шурпу. Двери этих заведений стояли настежь, выпуская наружу густые струи ароматов. Запах раскалённого масла, зиры, барбариса и тушёного мяса дразнил ноздри, щекотал голодный желудок.

Ровшан даже облизнулся, представляя себе косушку6 плова, румяную лепёшку, сдобренную кунжутом. Но ещё больше сводили с ума запахи из торговых рядов Фархадского рынка, что тянулись вдоль дороги: ароматные гроздья винограда, наливные яблоки, сладкая сушёная дыня, золотистая курага, в мешках шуршал кишмиш, пахли орехи, жареные косточки, короче – всё то, чем изобиловал и радовал Восток.

Эти запахи не просто кружили голову – они сводили с ума, особенно гурмана. А Ровшан, если не скрывать, был гурманом. В молодости он даже работал в столовой, помогая отцу, который был там шеф-поваром. Там он постигал секреты кухни, научился на глазок отмерять специи, варить бульоны, раскатывать тесто. Во время хлопковой страды, куда его вывозили ещё студентом юридического факультета, деканат назначал его поваром одной из бригад, и Ильчибаев умел закрытыми глазами приготовить лагман, плов, самсу – всё, чем можно было порадовать голодных товарищей. Тогда он понял, что кормить людей – почти то же самое, что защищать: это тоже о заботе, только в другой форме.

Теперь, сидя в тесном салоне «Москвича», капитан вспоминал те времена, ощущая, как сердце на миг оттаивает, а живот начинает негромко урчать.

К счастью, Фархадский рынок остался позади, и «Москвич» уже несся по магистрали к центру города. Но Ташкент – это огромный живой организм, состоящий не только из проспектов и кварталов, но и из бесконечных базаров, чайхан и столовых, поэтому даже вдали от рынков воздух был пропитан запахами свежесрезанных овощей, сладких фруктов и жареного мяса. Ветер, проникая в салон, приносил то тёплую струю аромата жарящейся самсы, то холодок яблочного перегара, то смутную, но неотразимую нотку шафрана и кинзы. Эти запахи тянулись как шлейф за городом, окутывая целые улицы и дворы, и казалось, что сам воздух в Ташкенте можно есть ложкой.

Чтобы не дразнить свой желудок, Ровшан с раздражением захлопнул форточку. Но даже приглушив запахи, он не мог заглушить собственные мысли. Дедукция упорно не наводила на нужный след: куда ни поверни, упираешься в тупик. Внутри у него стояла глухая стена – не перелезть, не пробить, не обойти. За все эти дни следствие не дало ни одного конкретного результата, а улики словно рассыпались в руках, как сухой песок.

Может, семья Кочетовых подскажет хоть что-то, за что можно зацепиться? Увы, этим надеждам не суждено было сбыться.

Милиционеры застали родителей погибшего школьника в самый разгар сцены: отец Баходыра, высокий, жилистый, с осунувшимся лицом и старой армейской выправкой, размахивал костылём, как древним боевым посохом, и наносил удары отцу Вадима – коренастому мужчине с круглой головой и красным, как кирпич, лицом. Тот, несмотря на возраст, пинал противника тяжёлыми сапогами, будто футбольный мяч. Их жёны, две упитанные женщины, одна в ярком ситцевом халате, другая в поношенном платье, рвали друг другу волосы, кусали, царапали, с треском раздирали ткани, выставляя напоказ белые подолы.

В квартире стоял страшный визг и разноголосый мат, звучавший сразу на двух языках – русском и узбекском. Слова летели тяжёлыми снарядами, перемежаясь междометиями, щедро приправленными крепкими выражениями. Хашимов даже присвистнул, услышав, как легко обе стороны оперируют непечатной лексикой, но Ильчибаева этим было не удивить – он видел и более пёстрые словесные сражения.

Пришлось милиционерам выполнять прямые обязанности: разводить дерущихся, пытаться успокоить их, но это было почти невозможно. Мужчины и женщины скакали друг на друга, как петухи на боевом ринге, плюясь, швыряя то туфли, то сумки-сетки, то попавшие под руку кухонные тряпки. Из хаотичных выкриков стало ясно: родители Хусанова пришли сюда, чтобы свести счёты, мол, это Вадим сбивал их сына с правильного пути, приучил курить и пить, а те отвечали, что напротив – из-за Баходыра погиб их мальчик.

– Он убил Вадима за то, что тот не хотел пить водку! – орал глава семьи Кочетовых, потрясая кулаком. – А потом расчленил…

– Да, и потом придумал бред про слизь! – поддерживала его супруга, размахивая обрывком рукава. – Медуза, видите ли, в унитазе плавала!

Короче, милиционерам не удалось толком допросить никого из присутствовавших: стороны не желали успокаиваться и рвались к дальнейшему бою. Энергии у них было столько, что хоть провода подводи – освещай улицу этим бурлящим напряжением. В горячке схватки кто-то из женщин сорвал пуговицу с рубашки Хашимова, и он остался с расстёгнутым воротом, как школьник после драки.

В итоге Ильчибаеву пришлось вызывать участкового, который явился сюда с группой дружинников. Те встали в дверях живым щитом и дежурили до самого вечера, пока Хусановы, устав и хрипя, не возвратились к себе домой.

Зато соседям теперь было о чём говорить. Их разговоров хватило бы на неделю, а то и больше: с каждым днём пересказы становились всё трагичнее и фантастичнее. Кто-то уверял, что мальчика утащил «питон из канализации», кто-то – что «русалка из подвала», кто-то вспоминал «секретный химический опыт в школе». Из уст в уста истории пухли, обрастали новыми деталями, превращаясь в легенды местного масштаба. Впрочем, это уже выходит за рамки нашей повести, и мы эти сплетни опустим.

Глава шестая. Совещание у руководства

К трём часам дня милиционеры вернулись в здание городского УВД. Хашимов, запыхавшийся, как после кросса, понёсся к себе – печатать протоколы и одновременно пришивать злосчастную пуговицу, а Ровшан поспешил в зал заседаний к руководству с отчётом.

Сам зал был больше похож на актовую залу старого райкома: длинный овальный стол, местами потёртый, вокруг массивные, с трещинами на лакированных спинках кресла, стены обшиты панелями под тёмный дуб, кое-где висят пожелтевшие портреты партийных деятелей и плакаты «Служим закону!». Потолок низковат, люминесцентные лампы моргают, а у окон – тяжёлые серо-зелёные шторы, из-за которых в душное помещение просачиваются полосы солнца. На подоконниках – папки с делами и чашки с давно остывшим чаем. Кондиционеры, явно азербайджанского производства, гремят, как тракторы, но прохлады почти не дают; в воздухе стоит горячий запах бумаги, пота и прокуренных костюмов.

В зале находились начальники управлений, их заместители, сам руководитель УВД и трое его замов. Все были хмурыми, напряжёнными, их лица – каменные, а пальцы машинально перебирали листы, протоколы, схемы, копии показаний. За столом сидели ещё несколько офицеров, явно не местных – чистые, в идеально выглаженных кителях, с московским акцентом; скорее всего, их прислали из республиканского аппарата. Стало ясно: слухи об убийствах дошли до самого верха, раз сюда направили людей из угро министерства.

Когда явился Ильчибаев, разговоры стихли. Все взгляды устремились на него – тяжёлые, раздражённые, словно именно он, Ровшан, виновен во всех бедах города. Он чувствовал это почти физически: обвинительный взгляд как тёплый прожектор. Он понимал, что для этих людей он – тот, кто «провалил» дело, снизил показатели и заставил начальника собирать совещания третий раз за неделю.

– Разрешите войти? – спросил капитан.

Джахонгир Джавадович махнул рукой, приглашая к столу. Это был грузный, лысоватый мужчина лет пятидесяти, с бледной, но вспотевшей кожей, с короткой шеей, из которой выбивался узел ослабленного галстука. Китель он снял, ворот расстегнул; жарко было так, что даже его новые кондиционеры не справлялись. Пот градом катился по вискам и затылку, заливая листы; каждые пять минут он вытирал голову носовым платком, уже почти насквозь мокрым.

Когда-то Ильясов был физиком-астрономом, изучал звёзды, писал статьи о движении комет, и о работе сыщика даже не помышлял. Но удачная женитьба на дочери одного из больших начальников МВД СССР открыла перед ним коридоры ведомства. Из райцентра он быстро перебрался в столицу Узбекистана, получил звёздочки и кабинет. Как профессионал-оперативник он был слаб, честно говоря, никакой, но обладал несомненным организаторским талантом: умел командовать, направлять, распределять и прикрывать себя чужой работой. Так и продвигался, управляя теми, кто за него делал главное.

Сейчас он смотрел на Ровшана не столько сердито, сколько оценочно: понимал, что именно этот капитан способен распутать клубок. Чем быстрее он это сделает, тем меньше шишек с «Олимпа» упадёт на него самого. Но рядом сидел Акмаль-ака Саидов – партийный выскочка и, по совместительству, «учёный шкет». Он громко читал бумаги, перебивая всех, размахивал руками, задавал риторические вопросы. Вообще-то Саидов был хорош для адвокатской или, на худой конец, нотариальной работы – умел говорить, красиво жестикулировать, навешивать обвинения и задаваться вопросами. Как сыщик – абсолютный ноль. Никто не любил Акмаля Анваровича, при упоминании его имени сотрудники фыркали, будто услышали о прокажённом, но он был тем, кто всегда лаял громче всех по поводу и без повода, создавая видимость кипящей деятельности.

В такой атмосфере Ровшан вошёл и понял: сейчас начнётся – отчёт, разнос, а потом снова бессонная ночь за делами.

Начал, естественно, замполит, этот демагог от криминалистики, – Саидов. Он как будто нарочно подался корпусом вперёд, положил локти на стол, скрестил руки на пузе, дернул подбородком и посмотрел на Ровшана сверху вниз, как профессор на провинившегося студента. Его голос был тягучим и одновременно угрожающим – каждое слово он произносил с подчеркнутым презрением, будто подчеркивал свою значимость и «недосягаемость».

– Ну-у, сэр, маркиз или… как там вас… может, господин Ильчибаев, – начал он зловещим, напускным тоном, играя бровями и расставляя слова, словно актёр в провинциальном театре. – Что вы нам скажете? Какими новостями порадуете… или опечалите!

– Что именно вы ждёте от меня? – само сорвалось с языка у Ровшана, и в зале на секунду повисла тишина. Все присутствующие с удивлением посмотрели на него: это был не выверенный, неформальный ответ подчинённого, а настоящая реплика живого человека. – Я не программа «Ахборот» со свежими и приятными новостями!

Саидов тоже был изумлён такой дерзостью. Он даже застыл на месте, чуть приоткрыв рот, а потом быстро взял себя в руки: глаза сузились, брови сошлись, он вновь начал раскачиваться на стуле, будто заводя старый шарманочный механизм.

– Вы знаете, как партию заботит безопасность советских граждан? – заговорил он привычным тоном политинформации, быстро наращивая пафос. – Что нынешние руководители днём и ночью занимаются вопросами строительства коммунизма, защиты от нападков империализма и обеспечения прав и свобод человека? Что Запад только и ждёт, как бы воззрить топор в спину нашей социалистической демократии? Для чего наш товарищ Горбачёв встречался в Рейкьявике с господином Рейганом?

Саидов был в своём репертуаре, скакал на любимом коньке, размахивая руками и повышая голос.

Но тут Ровшана понесло – он жуть как не любил демагогию:

– А я тут при чём? Я же не коммунист… Но Горбачёв не общался с Рейганом о жизни медуз в канализации Ташкента!

Это вызвало взрыв негодования со стороны замполита.

– Вот именно – не коммунист! – заорал Саидов, подскакивая на стуле и стуча костяшками пальцев по столу. – Вот вы и вам подобные не понимаете нынешнюю политическую ситуацию, ложитесь под загнивающий Запад, отрываете нашу молодёжь от насущных проблем! И что в итоге? Наши школьники читают всякие эротические издания типа «СПИД-инфо», смотрят порнуху по телевидению, читают книгу про Джеймса Бонда, а совсем забыли книжки Аркадия Гайдара или Льва Толстого, не интересуются нашим героическим прошлым! Сегодня на одном из мусорных баков я обнаружил будёновку! Вы представляете, что это значит? Это значит, что революция по боку нашему подрастающему поколению! Какая-то мразь буржуйская выбросила символ нашей стойкости и несгибаемости! Мой дед под красными знамёнами и в будёновке рубил басмаческие банды под Ферганой!..

Тут Ильясов не выдержал. Его голос прозвучал резко, как удар сабли:

– Давайте по существу – мы не на политинформации!

Саидова словно окатило холодной водой. Он изумлённо посмотрел на начальника, губы сжались в тонкую линию, глаза налились обидой. Он замолчал, но было видно, как внутри него клокочет ненависть: «Я ещё с тобой поквитаюсь». А Акмаль-ака был злопамятным и вредным – это знали все. Такое публичное унижение он не простит ни тому, кто его нанёс, ни тем, кто это видел.

– Что по следствию? – спросил генерал-майор, сдвинув к переносице мокрый носовой платок. – Какие результаты?

Ровшан, уняв раздражение, почувствовал, как разговор снова вернулся в деловое русло, и ответил уже ровно, почти отрывисто, как на строевом:

– Работаем, товарищ генерал-майор. Созданы три группы, каждая занята сбором материалов по событиям в трёх точках – в бане, школе и квартире Мирбабаева. У школьников ничего нового узнать не удалось, кроме повторов про розовую слизь, распитую бутылку и сожранную колбасу-ослятину. От слесаря тоже нет толку: он вообще ничего не понимает, мычит что-то, машет руками, как безумный. Я отправил его в психоневрологический диспансер, чтобы проверили вменяемость и дееспособность. Провели повторный обыск в его квартире – там, извините за резкость, полный срач, ничего особого тоже не обнаружили. Допросили Ольгу Миросенко – она у нас в картотеке проходит как ЖЛП7 – но тоже ничего существенного. Повторяет ту же историю про розовую слизь… Супруга Осокина – тоже ноль.

А вот с родителями Хусанова, Кочетова и Маннанбекова поговорить не удалось – они находятся в состоянии вражды, обвиняют друг друга… О медузе ничего не знают. – Он коротко пересказал сцену, как милиционеры застали семью Хусанова и Кочетова: «баталии» в духе базарной площади, отец Баходыра, худой, с острыми скуловыми костями, в вылинявшей рубашке, размахивал костылём, пытаясь достать отца Вадима, грузного, краснолицего, в сапогах, который, не стесняясь, пинал оппонента ногами. Их жёны, растрёпанные, с разорванными платьями и сбившимися косами, визжали и тянули друг у друга волосы, швыряясь в противницу авоськами, кастрюлями, тапками. В подъезде стоял пронзительный визг и мат вперемешку на русском и узбекском, так что эхо звенело в старых обшарпанных стенах. Даже видавший виды Хашимов поразился богатству лексики обеих сторон, а Ильчибаев только хмурился – он-то видел и не такое.

В зале кто-то прыснул. Несколько офицеров переглянулись, ироничные улыбки смягчили напряжение.

– Что за ерунда – какая слизь? – недоумевал начальник одного из управлений, подняв брови. – Они фантастики начитались, что ли? Тут убийство, а свидетели про чушь какую-то несут…

– Три события с одним итогом – скелеты, – нахмурился другой. – Это не Джек-Потрошитель поработал, а нечто иное. Я никогда не слышал, чтобы убийцы оставляли не трупы, а скелеты. Даже акулы так кости не обглодают. Я просмотрел результаты медэкспертизы – хорошо препарированный скелет: ни одной жилки, ни одного волокна мяса… хоть сейчас ставь как учебный экспонат в аудиторию.

Тут кто-то несмело предположил:

– А что если это инопланетяне?

Это вызвало нервный смех. Даже офицеры из МВД, сидевшие за длинным столом, не удержались и прыснули в кулаки. «Инопланетяне» – модная тема, чуть ли не каждый месяц кто-то звонит: то «летающая тарелка» в Чирчике приземлилась, то «забрали соседа к марсианам» – иногда с подробностями в духе популярных журналов.

– Ага, точно… летающие тарелки, монстры-людоеды… Бермудский треугольник… Сейчас сценарий к очередному фильму ужасов писать начнём… – заметил кто-то с конца стола.

– Не верю я во всякие внеземные организмы, – проворчал третий начальник, курирующий ОБХСС, человек приземлённый, привыкший иметь дело с хищениями социалистической собственности. – С чего это вдруг возникла эта слизь и сожрала троих людей? Откуда она взялась? Разве в канализации что-то такое разводят?

Ровшан развёл руками: он и сам не мог понять, кто или что может быть таким существом.

– Так у нас в Ташкенте полным-полно научных учреждений, – вдруг произнёс Ильясов, обмахиваясь влажным платком, оставлявшим на лбу следы, словно от морской воды. – Есть биологические факультеты столичного университета и педагогического института, зоопарк, академические институты зоологии, биологии, ветеринарии, есть медицинские вузы с биологическими кафедрами – неужели спросить там не у кого? Найдите пару профессоров, они вам быстро втолкуют, что это за слизь – может, и есть на свете такой паразит. Сейчас люди свободно за границу ездят, кто его знает, что везут домой. Вот такой организм в рюкзаке и пронесли к нам, выпустили в канализацию…