Жестокеры

«Смерть по заключению прибывших на место экспертов наступила в результате перелома шейных позвонков». По официальной версии девушка сама свела счеты с жизнью. Но мое журналистское чутье подсказывает, просто кричит мне, что тут не все так просто, как нам пытаются это представить. Похоже на то, что нас снова пытаются накормить очередной наглой ложью, прикрывая этим чьи-то грешки.

Красивая молодая девушка на дверях собственного подъезда… Что это было? Самоубийство? Доведение до самоубийства? Убийство? Я намерена разобраться в этом. Надеюсь на помощь людей, которые что-то знают об этой истории и которые неравнодушны к тому, что творится в нашем городе».

Алла Королёва

Я свернула газету и отложила ее в сторону. И правда странная история… Странная и жуткая… Я, как и автор статьи, считала, что это чудовищно, – когда люди цинично радуются чьей-то смерти. И была уверена, что девушка была совершенно не такой, какой ее пытаются выставить… Но зачем им это?

Я не могла не отметить, что статья была непривычно смелая для города …sk. Странно, что ее пропустили в печать: автор так непозволительно усомнился в правдивости официальной версии случившегося, которая всех устраивала. Было невероятно, что кто-то – единственный! – не побоялся высказать свое сомнение и пойти вразрез с общественным мнением.

Я еще раз развернула газету и прочла подпись в низу страницы: Алла Королёва.

***

Что-то с ними определенно было не так, с жителями города …sk, хотя я и не могла понять, что именно. Словно они все играли в какую-то жестокую игру с абсурдными правилами и непонятно как выставляемыми оценками – как в одном из тех шоу, которые они ежедневно поглощают, жадно прильнув к этим огромным экранам на улицах. Казалось, они перенесли одно из таких шоу и в свою реальную жизнь.

Я ощущала себя невольным участником этого реалити-шоу. Сценарий был примерно таков:

1)Я выхожу из дома.

2)Я попадаюсь им на глаза, меня рассматривают (почему-то я им жутко интересна, как будто я диковинный зверек).

3)Мне выносят вердикт, для меня неутешительный – я им не нравлюсь.

4)Мне пытаются всеми силами показать свое презрение и неодобрение – через осуждающий взгляд или откровенное агрессивное хамство.

Эта игра была мне непонятна и неприятна. Я не хотела в ней участвовать. Но, так или иначе, вопреки своему нежеланию быть частью этого абсурда, я всегда становилась его невольным действующим лицом. И именно я оказывалась тем раздражающим героем, которого почему-то всеми силами пытаются выгнать с телешоу. Впрочем, не знаю, чем я всегда была так неугодна людям. Но я явственно ощутила последствия этого своего странного воздействия на окружающих в первые же месяцы жизни в городе …sk, когда устроилась на свою первую работу в фирму по производству и продаже межкомнатных дверей. Там меня – с самого первого рабочего дня, с той самой секунды, как мы впервые встретились взглядами, – необъяснимо возненавидела администратор торгового зала, моя начальница по фамилии Кантур.

Сразу отмечу: Кантур далеко не самый важный персонаж в моем повествовании. Но она прекрасно иллюстрирует собой тот тип странных людей, о которых я поведу речь дальше. О них будет сказано еще немало, но упаси бог кому-то счесть их главными героями этой книги! Эта книга вовсе не о них, как бы она ни называлась.

История с Кантур – типичный пример взаимоотношений руководителя низшего звена со своими подчиненными в те годы, когда я только начинала свою «карьеру» в городе …sk. Я не ставила своей целью проводить масштабные социологические исследования, собирать и анализировать статистику – в конце концов, я писатель, а не ученый. Но я больше чем уверена: спросите бывших офисных работников примерно моего возраста о том, как складывались на заре карьеры их отношения с администраторами, старшими менеджерами и начальниками отделов, и каждый третий, а то и второй расскажет вам подобную историю.

Прежде всего, проясним один важный момент: как, мечтая о живописи и поступлении в Институт искусств, АЕК в итоге устроилась менеджером в небольшую фирму по продаже межкомнатных дверей? В сферу, столь далекую от своих интересов и планов? Я и сама не знаю, как это получилось. В менеджеры редко идут для того, чтобы стать менеджером. Обычно люди это делают потому, что нет другого варианта и выхода. В менеджеры идут, потому что надо кем-то работать, чтобы платить за съемную квартиру, чтобы помогать своей семье, чтобы не умереть голоду. Чтобы выжить в одиночку в незнакомом городе. В менеджеры идут, когда идти больше некуда. В менеджеры идут, когда больше никуда не берут, потому что нет опыта, а на твой красный диплом всем откровенно наплевать. В менеджеры идут, когда на то, чтобы стать тем, кем ты хочешь стать, не хватает денег, связей или образования. В менеджеры идут, чтобы, вкалывая днем на работе, по вечерам учиться или наращивать мастерство в каком-то деле, чтобы все-таки сделать когда-нибудь этот отчаянный рывок к своей мечте и лучшему будущему. Которое, возможно, никогда не наступит.

Что из всех вышеперечисленных причин заставило меня пойти в менеджеры? Все. Или мне просто надоело есть ватрушки.

Впрочем, это было «лишь временно». Я и представить тогда не могла, что меня затянет так надолго… Как я на годы стала заложником не своей жизни? С чего все началось? А вот послушайте.

Мудрая мать дала мне важное наставление в дорогу: я должна забыть свои «творческие глупости» и найти «стабильную, престижную, высокооплачиваемую работу», а главное – состоятельного мужа. На это мне даже были назначены конкретные сроки: на работу – месяц, на мужа – год. Посмеявшись над второй частью материнского совета (я представила, как я бегаю по улицам, прикладываю руки рупором ко рту и кричу направо и налево: «Муж» Муж! Где ты?»), я и к первой части ее совета – искать работу – отнеслась по-своему. Я искала ее не как самоцель, чтобы сделать блестящую карьеру, а лишь как способ прийти к тому, чего я действительно хочу. Да не собиралась я забывать свои творческие глупости! Ведь ради них я и приехала в город …sk.

Получив от ворот поворот в Институте искусств, я какое-то время ходила униженной и подавленной. Впрочем, довольно быстро придумала выход: найти несложную подработку. Я планировала уделять этому несколько часов в день, просто чтобы было на что жить. А все оставшееся время заниматься искусством – серьезно и основательно, как им и стоит заниматься.

«Работа – это всего лишь то место, где зарабатывают деньги на мечту – жить по своему призванию, – сказала я себе. – Работа – это временно».

Но как далека оказалась реальность от того, что я себе напридумывала!

Бедной АЕК быстро пришлось понять, что не получится играть по своим правилам. Найти подработку в городе …sk оказалось таким же непростым и практически безнадежным делом, как и посвятить в нем себя искусству! Оказалось, здесь и понятия не имеют о том, чтобы трудиться не полный рабочий день, посвящая этому не все свое время, не всю свою жизнь. Что? Работать не ради работы, как таковой, а чтобы оплатить учебу? Что? Подрабатывать? Отдавать работе не всего себя, а только часть? Иметь вторую жизнь, и даже не личную, а творческую?!

Ну что за дурочка к нам приехала? И она еще надеялась здесь чего-то добиться?

Жители города … sk, в отличие от меня, готовы были фанатично вкалывать от зари до зари. Они строили карьеры с таким остервенением, словно каждый из них – без исключения – был по природе своей способен к построению карьеры и достижению высокой должности. Они терпели и сносили все: низкую заработную плату, регулярные переработки, а также постоянные придирки и оскорбления от таких недоделанных псевдоначальников, как Кантур.

Я даже не помню ее имени. За глаза мы звали ее Рыжая – из-за цвета волос. А в глаза мы к ней обращались… Впрочем, мы старались к ней лишний раз не обращаться, поэтому я и не помню ее имени. Администратор Кантур властно восседала (если слова «властно восседала» уместно применить к ее маленькой неказистой фигурке, с какой-то неестественно большой, словно взятой от чужого туловища головой)… Итак, администратор Кантур властно восседала за стойкой возле входа, на высоком стуле, настолько высоком, что ее коротенькие ножки болтались, не доставая до пола. Ее единственной обязанностью было с милой улыбкой встречать клиентов, распределять их по сотрудникам и наблюдать за порядком и за тем, чтобы мы – не дай бог! – в свободную минутку не позволили себе откинуться в кресле и мечтательно взглянуть в потолок. Писклявый пронзительный голосок Кантур то и дело выводил нас из состояния такой короткой релаксирующей задумчивости и заставлял работать … или, по крайней мере, делать вид, что мы работаем.

Сейчас я понимаю, что Кантур и ей подобные ничтожества были всего лишь стражниками и одновременно жертвами тех глупых корпоративных стандартов для менеджеров, которые не они сами придумали и под которые мы все попали. Сейчас по ним уже давно никто не работает. Нам просто не повезло. Мы родились не в то время. Вот лет бы на десять позже – не застали бы этого всего. Но тогда… Эти нечеловеческие стандарты, по которым нам пришлось трудиться, прописывали, руководствуясь лишь одним интересом – получение максимальной прибыли. Те, кто их придумал, не учитывали физические и психологические возможности людей, которым предстояло эти стандарты выполнять. Они в принципе не учитывали того, что мы люди. Для них мы были лишь расходный материал – офисное сырье.

Они говорили: «Вы должны быть клиентоориентированными» (меня до сих пор трясет, когда слышу это неуклюжее громоздкое слово!). Мы отвечали: «Но нас всего двое в смене. Вы экономите на зарплате, не нанимаете дополнительных сотрудников, и поэтому мы сегодня работали без обеда. И вчера тоже. И завтра тоже будем работать без обеда. А еще мы даже не можем сходить в туалет или выпить стакан воды, потому что клиентов слишком много и они постоянно идут и идут, а нас всего двое».

Они говорили, нет, они требовали: «Вы должны подскакивать со своих мест, как только заходит клиент – в ту же секунду, не позже!» Мы отвечали: «Но мы устали. Мы подскакивали целый день. И вчера тоже. И позавчера. Мы больше не можем подскакивать. К тому же клиентов это пугает. Вы спросите у них!»

Нас регулярно заставляли перерабатывать, только чтобы не нанимать больше сотрудников и не платить им оклады. На нас экономили, как на чайных пакетиках: выжимали из нас все, что только можно – до капельки, – а потом просто выбрасывали. При этом они постоянно считали и высчитывали – не только свой навар, но и нашу эффективность. Выстраивали специальные графики. Да-да, для них мы были всего лишь механизмами, эффективность работы которых можно посчитать! Эффективность человека… Сегодня это звучит дико, не так ли? Бывает эффективность труда, эффективность каких-либо действий или принятых мер. Но может ли быть эффективность человека? Да, может. Они заставили нас в это поверить. Точнее в то, что вот мы-то как раз совсем не эффективны. Нам постоянно открывали эти чертовы графики и таблицы и тыкали ручкой в экран. Помню, как мы краснели, видя, что наш собственный столбик гораздо ниже, чем положено, чем у других наших коллег. Мы чувствовали себя так, словно это не результат чьих-то ошибочных, нереальных ожиданий, а словно мы действительно настолько тупы и никчемны.

Все эти глупые, нелепые и невыполнимые стандарты и правила воплотились для нас в неказистой фигурке нашего маленького, но властного администратора. Все понимали, что большая часть нашего времени и сил уходит не на выполнение наших прямых обязанностей, а на то чтобы стоически держаться под натиском Кантур. Она ежедневно дрючила нас тупыми, бессмысленными придирками – ко всему, к каждой мелочи! Она заставляла нас говорить с клиентами одними и теми же дурацкими заученными фразами из скриптов продаж и ругалась, если мы отступали от шаблона хоть на одно слово. В глазах клиентов мы, должно быть, выглядели нелепыми тупыми марионетками – ряд безвольных идиоток в одинаковых белых блузках, которые талдычат одинаковый текст, загруженный им в мозг. Но ничего не поделаешь. Таковы были правила игры, и мы их приняли.

Но эти глупые правила нас, конечно, корежили. Еще как! Под их давлением давали сбои наши организмы. У моей соседки слева был нервный тик. А еще гиперемия: у нее краснели пятнами шея и лицо, когда она волновалась. А волноваться приходилось часто – вот она и ходила все время пятнистая. Даже стала носить свитера с высоким глухим воротом – под самое горло. И пудрить лицо толстым слоем белой пудры.

Однажды она призналась мне:

– Я не сплю уже месяц наверно, я не помню точно. Я всерьез думаю, не повеситься ли мне.

Моя соседка справа сошла с ума несколько иначе. Она все время твердила:

– Я обожаю двери. Я обожаю все, что связано с дверьми. Или дверями. Как правильно говорить?

Я пыталась узнать о ее интересах: вдруг мы подружимся. Ведь я только приехала в город …sk, и у меня здесь совсем не было друзей. Я спросила, что она читает. Я всем всегда задавала этот вопрос – именно ответ на него давал мне понять, сойдемся ли мы с этим человеком. Но моя соседка фыркнула:

– Если я что-то и читаю, то только про двери!

И продолжила всем твердить, как она их любит. А как-то раз, в конце очередного трудного дня мы вдвоем остались разгребать завал заявок и договоров, к которому Кантур с удовольствием добавила еще пяток «срочных», но на самом деле ненужных поручений. Когда мы остались с ней одни, эта девчонка неожиданно сорвалась, впала в истерику, начала разбрасывать вокруг себя чертежи и, судорожно глотая слезы, призналась мне, что на самом деле она их, эти двери, ненавидит! Ну просто терпеть не может!

– Только никому об этом не говори! Особенно Рыжей!

Я смотрела на нее и недоумевала: так слететь с катушек из-за работы! Ну со мной-то такого точно никогда не будет!

Чуть не забыла про «молчаливую пошлячку». Была у нас там одна девочка, образцово правильная такая, жутко усердная в работе. Казалось, она вознамерилась выполнить все требования Кантур (что – мы-то знали – невозможно). Но эта девица старалась. Из кожи вон лезла. Она покорно сжимала губы, когда Рыжая отчитывала ее при всех. Опустив глаза, она послушно молчала, только маленькая жилка предательски вздувалась под ее правым глазом. А ее длинные обесцвеченные волосы свисали вниз грустными паклями.

Эта девочка без устали штудировала каталоги и техническую документацию (шутили, что она уже знает их наизусть). Она регулярно становилась лучшим менеджером месяца. Но мы невольно задавались вопросом: как она расслабляется? Ну, как отряхивается от этого всего – ежедневного неимоверного напряжения, вот этого вот терпения на грани сил? Казалось, что она робот. Она никогда не разговаривала с нами. Только кратко и по делу. Мы в принципе ничего не знали о ней: что она за человек, почему все время молчит. Мы недоумевали до тех пор, пока однажды утром, когда, воспользовавшись отсутствием Кантур, мы беззаботно шутили и обсуждали какие-то новости, эта девчонка, очевидно, во внезапно проснувшемся желании поддержать беседу, не открыла рот и оттуда не вырвались такие непристойные пошлости… Причем говорила она эти пошлости точно с такой же интонацией и таким же выражением лица, с какими предлагала покупателям наши двери!

Мы все сходили с ума. Неизбежно. Типично или нестандартно, как «молчаливая пошлячка», но все равно сходили. Одни бедняги выгорали и уходили. Или их выгоняли. На их место тут же набирали новых офисных новобранцев. Мы были одинаковые. Мы были заменяемые. Удивительно: ведь это было совсем недавно! Прошло ведь чуть больше десяти лет, но столько всего изменилось за эти годы. Аля говорит, что я сама во многом поспособствовала этим переменам. А мне кажется, все дело в том, что эти перемены были неизбежны, поэтому они и произошли. Сейчас, словно из другого времени, сама удивляюсь, как мы все это терпели, а главное – зачем? Так долго и безропотно. Терпеть такое было нельзя – теперь мы это понимаем. Тогда же это казалось естественным положением вещей, чем-то хоть и ненормальным, но неизбежным.

Упакованные в чехлы своих одинаковых белых дресс-кодовых блузок, мы героически сносили все. Моим коллегам – в большинстве своем таким же девчонкам, которые, как и я, устроились на свою первую работу, – несладко жилось под руководством деспотичной Кантур. А что до меня, то в меня она почему-то вцепилась особенно рьяно. Впилась несколькими рядами своих острющих, как у пираньи, зубов. Вгрызлась, как питбуль вгрызается в чью-то лодыжку. Когда утром я входила в офис и встречалась с ней взглядом, та менялась в лице: злобными огоньками вспыхивали ее широко посаженные глазки, с хитро загнутыми в уголках ресничками, в тонкую упрямую складку сжимались губки в форме бантика, еще сильнее выдвигалась вперед массивная челюсть, с круглым выпяченным подбородочком. Когда я здоровалась с ней, Кантур не отвечала, демонстративно отворачиваясь. Зато днем, занятая работой, я постоянно чувствовала на себе ее едкий упорный взгляд. За что она так на меня взъелась, когда и в чем я перешла ей дорогу, – было непонятно ни мне, ни моим коллегам. Мне доставалось больше других. Все, что бы я ни делала, было, по мнению Кантур, сделано не так, сделано плохо, неправильно. Все вызывало ее визгливую возмущенную истерику. Привыкнув со школы все делать на «отлично», я не могла понять, как так случилось, что я вдруг резко испортилась и стала такой неспособной и бестолковой, какой меня пыталась выставить Рыжая. Мне нужны были деньги, поэтому я терпела любые ее нападки. Я знала, ради чего я терплю.

«Это ненадолго, – успокаивала я себя. – Я уйду сразу, как только накоплю на уроки живописи».

Я выработала свой способ защиты – тактику «вежливого игнора»: когда Рыжая начинала визгливо отчитывать меня, я просто продолжала невозмутимо работать, делая вид, что не слышу ее. А если она была особенно настойчива, я кратко и сдержанно отвечала, что все поняла и исправлюсь. Как же бесилась, как вскипала Кантур от моего нерушимого спокойствия! Казалось, подойди я к ней и затронь ее, раздалось бы «пшшш», как если ты по глупости трогаешь мокрым пальцем раскаленный утюг. Отвесь я Рыжей хорошую оплеуху, она, наверно, не была бы так возмущена. А может… так мне и стоило поступить? Такие стервы, как она, наверняка втайне это любят. Но тогда я была слишком хорошей девочкой. Неопытной и хорошо воспитанной.

Вскоре, убедившись, что ее единоличные придирки не приводят к желаемому результату и что нужны влиятельные сообщники, Кантур начала жаловаться на меня вышестоящему руководству. На первых порах обеспокоенное руководство вызывало меня в свой кабинет и смотрело на меня, строго сдвинув брови. Но вскоре стало ясно, что все эти ситуации либо надуманы, либо я в них не виновата, либо – было даже и такое! – что виновата сама Кантур. Руководство вскоре привыкло к ее постоянным ноющим жалобам и перестало воспринимать их всерьез.

***

Чего добивалась эта маленькая злая женщина? Довести меня до слез и насладиться этим зрелищем? Заставить меня уйти с этой работы? Я не понимала, чего она от меня хочет и зачем ей это нужно.

Я не боялась Рыжей. Она была для меня чем-то вроде назойливой мухи. После того, как руководство перестало реагировать на ее жалобы, она затихла и, казалось, прекратила свои попытки меня уничтожить. Но, как выяснилось, Кантур тихо продолжала свою, правда, уже скрытую борьбу по выживанию меня из офиса. И вскоре ей почти удалось всерьез мне навредить.

Хотите узнать, как из личной неприязни подставляют молодых неопытных сотрудников?

Мастер-класс от Кантур

В тот вечер в пустой зал вошел мужчина. Невысокий, с неприметной внешностью. Он остановился у входа и почему-то сразу уставился на меня. Я удивилась, как быстро подбежала к нему Кантур – услужливо, на цыпочках. Обычно она выжидала хотя бы секунды три, прежде чем возникнуть прямо перед носом у ошеломленного клиента, как чертик из табакерки. Мужчина указал на меня пальцем и громко, театрально произнес:

– Она! Это сделала она!

Кантур подвела его ко мне и усадила на стул. Мужчина смотрел на меня с нескрываемой ненавистью. Оказалось, речь шла о двери, которую он заказал: ее произвели не в тех размерах, и она не подошла при монтаже. Посмотрев на техническое задание, я увидела, что цифры, подписанные замерщиком, кто-то исправил ручкой.

– Здесь переписаны размеры двери. Вы решили внести изменения?

Клиент всеми силами изображал возмущение.

– Девушка, вы что такое говорите?

– Тогда зачем исправили размеры? И кто это сделал?

– Вы. Хотите сказать, что не помните?

Я смотрела на него, ничего не понимая. Кантур внимательно наблюдала за моим замешательством. А потом произнесла:

– Лена! Чертеж с клиентом согласовывала ты. На техзадании стоит твоя подпись.

Она ткнула пальчиком в низ листа. Я посмотрела: подпись действительно была моя. Но я не могла так грубо исправить на чертеже размеры – вот так, перечеркнув ручкой! Это было запрещено внутренним регламентом. К тому же сами цифры были написаны не моим почерком. Я еще раз посмотрела на свою подпись. Я не знала, что сказать. Говорить начала Кантур, с дежурной «администраторской» интонацией:

– Виноват наш сотрудник. От лица нашей компании я приношу Вам извинения. Мы, конечно, изготовим Вашу дверь заново, на этот раз по верным размерам. В кратчайшие сроки!

Мужчина пожал ей руку и ушел. А Кантур повернулась ко мне и, поедая меня глазами, издевательски произнесла:

– Я не буду вычитать у тебя эту дверь из зарплаты. Пока не буду. Дам тебе шанс исправить свою ошибку. Если тебе удастся «пристроить» дверь другому клиенту, у которого – о вдруг! – окажутся такие же размеры проема… В общем, даю месяц. Если нет, то извини, дорогая!

Довольная собой, она пошла за свою стойку и вскарабкалась на свой высокий стул, свесив с него ножки. Я попыталась успокоиться и обдумать ситуацию. Найти проем такого же размера возможно: дверные коробки в типовых домах стандартные. Но как быть со странным оттенком двери – розовый бук? Шанс, что новый клиент с такими же размерами проема выберет такой же, минимальны!

Со своего места Кантур, счастливая, с возбужденно горящими глазками, наблюдала за ходом моих рассуждений. Мне не было нужды проговаривать их вслух – наверно, они бежали по моему лицу бегущей строкой, и Кантур без труда читала их. Она даже как будто внезапно похорошела от радости. Глядя на Рыжую, я с досадой подумала о том, что цена двери, пусть даже и себестоимость, равнялась моей месячной зарплате. Что я буду делать, если останусь без денег на целый месяц? Просить их мне будет не у кого. Спала я в ту ночь плохо. И в последующие ночи тоже.

Чтобы не затягивать эту историю, скажу, что мне каким-то чудом повезло. Через месяц, к неудовольствию Кантур, я все-таки пристроила эту дверь. Попался клиент с такими же размерами проема. Правда, цвет он изначально выбрал другой, но я показала ему этот, и клиент согласился. Помню, как с досадой кусала себе губы злющая Кантур!

Уже пристроив эту дверь, я не могла избавиться от ощущения, что здесь что-то не так. Я решила проверить, чья подпись стоит в реестре изделий, помещенных в производство. Я достала толстую папку, нашла там по номеру этот злополучный заказ и вдруг застыла: подпись была другого сотрудника, не моя! Я ничего не могла понять: если чертеж согласовывала я, то почему не я передала заказ в производство?

Я пошла в бухгалтерию и подняла договоры с клиентами. Неудивительно, что и на самом договоре красовалась не моя подпись, а того же сотрудника, что и в реестре! Но все-таки… как такое могло случиться, что подписи разные?

Я подошла к коллеге, чья фамилия значилась в договоре и реестре. Она взглянула на меня с деланным равнодушием. Я спросила, как все было, и она сказала, что не помнит этот случай. Но по ее недоброй улыбке мне стало понятно, кто исправил цифры на чертеже и по чьей указке это произошло. Я досадовала на себя за то, что не провела это простейшее расследование раньше. Какой же я наивный ребенок! Мне просто ткнули в лицо листок с моей подписью, и я во все поверила!

Когда я увольнялась из салона дверей, я узнала, как все произошло. Этот клиент действительно приходил ко мне, но успел только согласовать чертеж (поэтому там и стояла моя подпись). Но по какой-то причине договор он в тот день не заключил и оплату не внес. Он пришел через неделю, и сделку с ним завершала моя коллега. Кантур случайно увидела на чертеже мою подпись и ручкой исправила размеры двери. Она на это и рассчитывала, что я увижу свою подпись и, растерянная, не стану ничего проверять. Моя коллега видела исправленные цифры, когда отдавала дверь в производство, но Кантур ей шепнула на ухо, как она должна себя повести. Потом, когда клиент обратился с претензией, Кантур сама ему перезвонила и попросила показать на меня. Ей повезло, и он согласился это сделать, причем, как я узнала, за бутылку дорогого спиртного. За бутылку спиртного!