Жестокеры

– Я ненавижу этот город! Что он делает с людьми! Он сводит их с ума! – Она обреченно опустила голову и руки с картами. – Я давно уехала оттуда, но ничего не изменилось. Теперь я несу город …sk в себе – везде, куда бы я ни пошла. Он отравил меня. Пропитал до самого основания.

Она резко подалась вперед и посмотрела на меня безумными округлившимися глазами. Я невольно отстранилась. Моя попутчица продолжила свой рассказ. Оказалось, что пока она жила в городе …sk и училась там на медика, один ее однокурсник спился, другой повесился.

– Если решишься жить в этом городе – главное не спиться и не повеситься, – раздавая карты, мрачно резюмировала она. – Хотя лучше бы тебе вообще держаться от него подальше.

Я невесело улыбнулась. Ее слова тут же вылетели из моей головы.

Потом я приехала, и были похороны бабушки. Все организовали ее соседки, такие же одинокие старушки, как она сама. Одна из них передала мне ключи от ее комнаты.

Жилище покойной бабушки Фриды представляло собой небольшую комнатенку, с тесным закутком возле входной двери, в котором была установлена душевая кабина. Кухонная плита располагалась прямо в комнате, здесь же стояли холодильник, небольшой раскладной диванчик и буфет. Этим нехитрая меблировка ограничивалась. Я открыла дверцы буфета, и в нос мне ударил резкий запах специй – черного перца, кориандра, гвоздики – и каких-то лекарств, которыми за эти годы пропитались его стенки. На одной из полочек лежала сухая заплесневелая корка хлеба. Глядя на нее, я ощутила укоры совести. Бабушка никогда не жаловалась на свою судьбу – она всегда хохотала над ней, громко, заливисто, запрокинув голову. Еще умудрялась помогать нам с матерью. Но теперь я видела, как бедно, покинуто и одиноко она жила…

Буфет у бабушки выполнял сразу несколько функций. Шкафчики были вместилищем лекарственных пузырьков, круп, приправ и посуды. А на горизонтальной поверхности бабушка нарезала продукты для приготовления обеда, а также использовала ее в качестве письменного стола – об этом говорили чернильные следы.

Я раздвинула шторы и открыла окно, чтобы впустить в комнату свежий воздух и выпустить воздух, запертый здесь на долгое время. И занялась уборкой. Пыль стояла до потолка, когда я выметала деревянный пол растрепанным старым веником. Целый ворох каких-то пожелтевших бумажек, записок, вырезок из газет – чужая прожитая жизнь – был вынесен вниз к мусорным бакам.

Уборку я закончила только поздно вечером. Усталая от трудов, разочарования и какой-то смутной неясной тревоги, я подошла к окошку. В темноте шелестела листва. Напротив дома, метрах в пяти, стояли в ряд несколько высоких деревьев.

***

По наследству от бабушки Фриды мне досталась эта крохотная комнатенка в старом, неуютном, словно на глазах рассыпающемся доме, который стоял в маленьком островке похожих лачуг, придавленных со всех сторон шумной жизнью высокомерного мегаполиса. Нас окружали новехонькие многоэтажки, модные стеклянные офисы. Они наступали со всех сторон, угрожая когда-нибудь нас раздавить. Тишина маленького дворика оставалась позади, как только ты сворачивал за угол: там по оживленной центральной магистрали вихрем мчались автомобили, по тротуарам текли нескончаемые потоки офисных работников. Даже не верилось, что посреди всего этого шума и толчеи есть такой тихий, богом забытый уголок.

На следующий день я вышла на «разведку»: на поиски продуктовых магазинов, больницы, аптеки – всего, что может понадобиться для самостоятельной взрослой жизни. Я шла мимо офисных зданий с прозрачными фасадами. Я поняла, что здесь, в этом городе, все любят находиться на виду, за стеклом, с гордостью демонстрируя себя всем, кто смотрит. В офисах свет горел даже днем, и сквозь стекла я видела сидящих в кабинетах людей. Мне показалось, что они с вызовом смотрят на меня сверху вниз и высокомерно улыбаются, словно говоря: «Мы-то сидим здесь, наверху, а где ты? Кто ты?» На этот раз я чувствовала себя неловко – совсем не так, как накануне. Мне почему-то вдруг стало стыдно за свою немодную и порядком поношенную одежду и за то, что я поселилась в таком бедном ветхом домишке.

Каких только чудиков не было ни улицах этого города! Навстречу мне летел растрепанный старик в широкой выцветшей блузе, которая, судя по всему, когда-то давно была цвета морской волны. Длинные седые волосы, давно нечесаные, развевались вокруг его головы. А на голове был красно-коричневый берет, порядком полинявший и сбившийся набекрень. Через плечо у старика был перекинут какой-то деревянный ящик на ремне, похожий на мольберт, который мне смастерил Дим. Еще издалека я увидела, что старик что-то декламирует, при этом отчаянно размахивая руками и распугивая тем самым прохожих. Когда он поравнялся со мной, я услышала:

– Ах, все не то! Опять не то. Они все – не те!

Старик совсем не смотрел, куда идет, и едва не сшиб меня. Но, казалось, он этого не заметил. Даже не извинившись, он продолжил свой ход, не переставая жестикулировать и разговаривать сам с собой. Глядя ему вслед, я покрутила пальцем у виска.

Гуляя по улицам города …sk, я заметила еще одну странность: как будто здесь, в этом просторном городе, мне чего-то не хватает. Я словно задыхалась. Проходив несколько часов, я чувствовала себя неважно. Но день не прошел впустую. В квартале от дома я нашла подходящие магазинчики. Здесь был даже супермаркет и маленький открытый рынок с фермерскими продуктами. Гуляя, я сделала круг и теперь приближалась к дому с противоположной стороны. Оказалось, что там располагалась стройка, которую не было видно из окна. Подъемный кран перемещал по воздуху огромную связку кирпичей. Квартал бараков постепенно исчезал с лица города.

«Интересно, как скоро они подберутся и к нашим домам?» – не без тревоги подумала я.

Когда я проходила мимо стройки, из-за забора на меня бешено залаяла свора уличных собак. От неожиданности я вздрогнула, положила руку на грудь и прибавила шаг. В груди бешено прыгало мое напуганное сердце…

Зайдя во двор, я поняла, почему во время прогулки мне как будто не хватало воздуха: в отличие от утопающего в зелени Города Высоких Деревьев, в городе… sk не было ни одного деревца, ни одного кустика! Удивительно: за все время пока я гуляла, мой глаз не встретил ни одного зеленого островка. Деревья уцелели лишь в нескольких дворах, таких же закрытых и старых, как наш. Город …sk при более близком рассмотрении оказался сплошным царством асфальта, бетона, стекла и выхлопных газов. Я подумала, что если выключить все эти мегащиты и витрины, поразившие меня вчера своей многоцветной яркостью, от этого красивого города останется одна глухая неуютная серость.

Я встала под деревьями, запрокинув голову. Высоченные липы – это их силуэты я видела вчера из своего окна – уже наполовину были тронуты желтизной осени. Внезапно налетевший легкий ветерок поиграл листвой. Я жадно вдохнула этот свежий воздух. Деревья! Кислород! Наконец-то!

Подойдя ближе к дому, я почувствовала сильный запах канализации. Накануне, усталая с дороги, я его не заметила. Но сейчас он был настолько явным и так бесцеремонно лез в нос, что я поморщилась от отвращения. Подъем наверх с тяжелыми пакетами продуктов дался мне нелегко – из-за нестандартной высоты ступеней приходилось высоко поднимать колени. Сложновато будет каждый день сюда карабкаться… Мне с непривычки нужно было посидеть на диванчике и отдышаться после такого подъема. Я представила, как наверх, в свою каморку, забиралась бабушка Фрида. Я распахнула створки, чтобы было легче дышать. Ветер за окном шелестел желто-зеленой листвой. Липы, судя по их исполинским размерам, были посажены несколько десятилетий назад. Они давно переросли дом и теперь закрывали мое окно от чересчур любопытных взглядов из расположенных напротив офисов. Я вспомнила эти маленькие фигурки, хаотично снующие по ярко освещенным коридорам и лестницам. Нет, я бы так не смогла – сидеть вот так у всех на виду, напоказ. Как хорошо, что меня никто не видит.

На следующее утро, проходя мимо аптеки, я зашла и купила себе кислородный коктейль. С ним прогулка по улицам этого душного города далась мне намного легче.

***

Потом я узнала, что наш район в городе …sk презрительно называли «трущобами». Считалось, что там селились одни отбросы общества. К числу этих отбросов теперь относилась и я.

Дом бабушки Фриды по документам не считался коммуналкой, но являлся таковой по сути, со всеми вытекающими последствиями: длинным коридором, общим туалетом и маленькими тесными комнатушками, разделенными не полноценными стенами, а тонкими перегородками, которые не мешали прекрасно слышать друг друга (спасибо, что хоть не видеть!), а также вынужденным соседством с представителями самых низов человеческого общества – хронически безработными алкоголиками, наркоманами, мелкими жуликами, проститутками. Шум, грязь, толкотня, пьянки, ругань и постоянные выяснения отношений стали неприглядными декорациями моей новой жизни. Пока бабушка была жива, она держала в порядке весь этаж. Был введен график дежурств. Более или менее поддерживалась чистота в местах общего пользования и видимость уважительного отношения друг к другу. Но теперь, после ее смерти, жильцы совсем распоясались. За довольно короткое время они развели на этаже такую скотскую грязь и такую антисанитарию, что если бы их самих можно было хоть чем-то унизить, то это было бы самым жутким из унижений. Но носорожьи брони невозмутимости, а также полное отсутствие брезгливости спасало этих людей от осознания того, как они унижены.

Мои новые соседи просыпались еще до рассвета. Они нигде не работали, а только и делали, что толклись в общем коридоре и громко перекрикивались, стоя на противоположных его концах, словно им больше нечем было заняться. Весь этот неумолкающий человеческий улей непрестанно гудел – денно и нощно. Казалось, он облепил весь наш старый дом, и тот вот-вот рухнет под этим копошащимся роем. Я не знала, что написать матери в ответ на ее вопросы о том, как я там устроилась. Я боялась, как бы она не надумала приехать навестить меня. Я успокаивала себя:

«Ну ничего, АЕК! Найдешь работу и будешь целыми днями отсутствовать, не видеть всего этого… А потом съедешь отсюда. Как можно скорее, при первой же возможности…»

Но все-таки я вырвалась! Я вырвалась – и это главное!

Поначалу эта пьянящая мысль заслоняла собой все эти и еще предстоящие мне разочарования и невзгоды самостоятельной взрослой жизни, предчувствие которых меня тогда накрыло. В беззаботной эйфории первых недель своей иллюзорной свободы я бесцельно гуляла по городу. Было такое чувство, как будто меня с рождения держали в плену, в тесной клетке, а сейчас вдруг выпустили на волю. Во время одной из таких прогулок я вышла на широкий проспект и увидела высокое помпезное здание с колоннами. Над входом крупными золотыми буквами было написано: «ИНСТИТУТ ИСКУССТВ». Когда-то давно чудесная, похожая на инопланетянку женщина с белыми волосами и волшебным именем Нонна Валерьевна приглашала меня сюда – именно сюда, я поняла это! Я улыбнулась своим наивным детским мечтам. Да, ведь когда-то давно – в прошлой жизни – у меня были мечты о том, что я стану певицей! Как Бунтарка! Сейчас это казалось таким смешным.

И все же было любопытно увидеть это здание воочию. Я долго ходила между колонн, любуясь на их лепные капители. А ведь я могла бы учиться не в нашем жалком педколледже, а здесь – если бы в свое время у меня хватило смелости. У меня сохранилась визитка Нонны Валерьевны с номером ее телефона. Но когда пришла пора поступать, я не решилась ей позвонить. Кем я была тогда? Глупой девчонкой, у которой нет музыкального образования, нет денег и связей. Странной девчонкой в черной кофте, которая полжизни провела в больнице и в депрессии? Да Нонна Валерьевна и не помнит меня, наверно. Сколько таких, как я, ей довелось в своей жизни прослушать?

Я сразу же сдалась, не предприняв даже попытки штурма.

И вот теперь я стояла перед своей мечтой, на которую у меня в свое время не хватило смелости, и снова не решалась открыть дверь и войти внутрь.

Я сделала это не с первой, и даже не со второй попытки. Долгое время я просто приходила сюда, убеждая себя в том, что хочу еще раз посмотреть на прекрасные резные верхушки, венчающие эти колонны. В конце концов, в один из таких приходов, я решилась.

«Я ведь просто спрошу и все».

Собравшись с духом, я потянула на себя тяжелую створку огромной деревянной двери. Дверь со скрипом отворилась. Я шла по коридорам института, с любопытством рассматривая все, что попадалось мне на пути. На стенах висели портреты лучших учеников. Глупо, но я представила, как в ряду с ними мог висеть и мой портрет. Я ощутила какой-то странный трепет при этой мысли.

Когда я проходила мимо одной из аудиторий, оттуда раздалось пение. Я невольно замедлила шаг. Я вспомнила свои занятия вокалом в Доме Молодежи, а до них свои репетиции перед спектаклем – в том актовом зале, когда я пела легко и свободно, и мой голос летел, как сейчас летят эти сильные молодые голоса.

«Сейчас я, наверно, не спою ни строчки», – с горечью подумала я. – Голос заскрежещет как эти старые дверные петли на их входной двери».

Хотелось стоять и слушать это пение вечно. Я с усилием заставила себя оторваться и пойти дальше.

– Милочка! Вступительные экзамены давно закончились! – высокомерно заявила худощавая чопорная женщина, с длинным носом и высокой прической в виде башни. Хотя слово «женщина» неприменимо к такой важной особе – правильнее будет назвать ее «дама».

– Учебный год уже начался! Где вы были раньше?

– Я знаю. Но… дело в том … я все равно не смогу себе позволить очное обучение… Меня интересует… какие еще есть варианты?

Я всегда смущалась и невнятно что-то лопотала, когда на меня вот так смотрели – с выражением высокомерной недоброжелательности. «Дама» смерила меня презрительным взглядом – от макушки до пят. Сделала она это мастерски – я сразу почувствовала себя ничтожным насекомым. Видимо, она частенько практиковалась.

– На какую специальность вы претендуете?

– Живопись.

«Дама» на всякий случай смерила меня еще одним таким же взглядом.

– Ваша подготовка? Педагоги, которые с вами занимались? Чья школа?

Я совсем смутилась.

– Дело в том, что я никогда не занималась с педагогами. Я совсем начинающий художник. Самоучка.

Зря я это сказала. Слово «самоучка» заставило «даму» презрительно поморщиться. Она даже нагнулась вперед над своей конторкой и поправила очки, чтобы получше рассмотреть: что за диковинный зверек тут перед нею? Когда ей все стало про меня окончательно ясно, «дама» откинулась на спинку стула и придала своему лицу выражение язвительной насмешливости.

– То есть ваши умения и способности никогда не были оценены кем-то, кто в этом разбирается? А вдруг вам только кажется, что у вас есть способности?

Я молчала, стоя перед ней, не зная, что ответить.

– Могу дать стопроцентную гарантию, что вы, девушка, не поступите – ни на следующий год, ни когда бы то ни было. Даже платно мы вас не возьмем. Для того чтобы учиться в нашем институте, нужна многолетняя работа за плечами, нужна база, нужна школа. Понимаете, школа!

Этот ушат холодной воды, который вылили мне на голову, заставил меня содрогнуться.

– Ну, может, у вас есть вечерние курсы, чтобы у меня появилась эта самая база? – предприняла я еще одну попытку. – Понимаете, я ведь не претендую на то, чтобы учиться очно… Мне … все равно придется работать и… много времени у меня не будет…

«Дама» всем своим видом демонстрировала, что вот на этот раз ей нанесено глубочайшее оскорбление. Взгляд ее потух. Казалось, она разочаровалась во мне окончательно. Она наполовину прикрыла глаза веками, сложила руки на груди и отрезала, не глядя на меня:

– Милая девушка! Искусством не занимаются после работы. Ему либо посвящают всю свою жизнь и все свое время, либо не занимаются им вообще!

Это был контрольный выстрел. «Дама» демонстративно развернула газету, и я поняла, что перестала для нее существовать.

– Извините, что отняла у вас время.

Я понуро плелась по коридору.

«В – Высокомерие. И откуда их таких набирают? «Искусству либо посвящают всю свою жизнь, либо не занимаются им вообще», – передразнила я «даму», пытаясь скопировать ее голос и манеру. – И как люди становятся художниками? Кто кормит их, пока они целыми днями сидят и рисуют?»

Я забыла спросить у этой «чудесной» женщины, которая так любезно объяснила мне роль искусства в жизни художника, где мне взять деньги и кто будет меня содержать и оплачивать мои расходы, пока я буду посвящать искусству все свое время. Если мне, конечно, когда-либо, по велению чуда, в принципе посчастливится сюда поступить – без школы и базы.

На стенах в коридоре все так же висели портреты лучших учеников. Мне казалось, что они смеются надо мной и моей незадачей. К своей досаде я поняла, что мой портрет никогда не будет висеть среди них.

***

Я достала из сумки ватрушку с творогом и положила ее на буфет. Это моя еда на целый день. Я обычно покупала ватрушку, потому что творог питательный и на нем хоть как-то можно продержаться. И еще – пакетик жареных соленых семечек, если будет совсем невмоготу. Когда это не помогало утолить голод, я пила стаканами горячий чай: он наполнял желудок, создавая обманчивое ощущение сытости, от чего на время становилось легче.

Приняв решение переехать в город …sk, я не предвидела и половины тех трудностей, с которыми мне пришлось здесь столкнуться. Я искала работу уже больше месяца. Меня никуда не брали, потому что у меня не было опыта. Красный диплом с отметками «отлично» по всем дисциплинам никто даже ни разу не посмотрел, хотя я приносила его с собой. Та небольшая сумма денег, которую мне дала с собой в дорогу мать, стремительно таяла – оставались какие-то крохи. Скоро и их не будет.

Путь домой после сегодняшнего неудачного собеседования занял около часа. Проще было бы доехать на автобусе, но я находилась в режиме жесткой экономии, и пришлось пройтись пешком. Несмотря на то, что стоял октябрь, солнце пекло немилосердно. Дышать было тяжело. Я размотала шарф и расстегнула верхние пуговицы старенького пальто. Проходящие мимо люди оценивающе смотрели на меня, переводя взгляд с моего бледного потерянного лица на мои потертые ботинки. Я по старой привычке мысленно сжалась в комок. Я поняла, что выгляжу слишком бедно для этого города.

Чувство стыда за свою неказистость, усиленное этими бесцеремонными разглядываниями, заставило меня потерять последние крохи уверенности в себе. Мне казалось, что весь город глазеет на меня – глазеет и издевательски смеется. Я шла мимо высоких небоскребов и в раздражении ловила высокомерные взгляды более удачливых, чем я, людей, добровольно томящихся в этих стеклянных клетках. Почему они все так довольны собой? Что хорошего они создали или совершили, чтобы получить основание для такого самодовольства?

Я шла мимо навязчивых, оглушительно орущих мегащитов – гигантских экранов, по которым круглосуточно транслировались рекламные ролики, популярные реалити-шоу, анонсы будущих развлекательных мероприятий, прогнозы погоды и какие-то срочные сообщения. Они вытесняли домашние телевизоры, которые давно уже никто не смотрел – ведь гораздо интереснее поглощать все эти тупые шоу и прочий информационный мусор не дома, в одиночку, а за компанию. Это давало возможность тут же обсудить увиденное и с облегчением убедиться, что и все другие думают так же, как и ты.

Думать самостоятельно, автономно от других, жители города …sk не умели, да и не считали нужным. Лучшим доводом в пользу собственной правоты, а порой и финальным убийственным аргументом в защиту своего мнения была фраза: «Я сам это слышал по мегащитам!». Эта волшебная фраза, как правило, снимала последние сомнения и возражения оппонента: «А, ну раз ты слышал…» Жители города …sk равнялись на мегащиты, подгоняя свои взгляды под то, что по ним вещали – насколько бы странным и абсурдным это ни являлось. А порой казалось, что кто-то специально транслирует с экранов странные и абсурдные вещи, и было непонятно, почему все эти люди стоят и послушно впитывают всю эту чушь – впитывают, как губка. Они словно образовали собой какой-то общий коллективный разум, какой-то единый ленивый мозг, у которого очень туго с критическим мышлением и которому можно внушить все, что угодно.

Избежать мегащитов с их назойливым промыванием мозгов было невозможно: они были понатыканы на каждом перекрестке. Они мигали и галдели ежесекундно, без перерыва, даже ночью – словно пытались захватить у людей все их время, все их мысли. Жители города …sk, словно примагниченные, с открытыми ртами, безвольно зависали напротив этих зомбирующих огромных ящиков. Для них мегащиты были не только источником их собственного мнения, ничем не отличающегося от мнения всех других, но и настоящей отрадой, ежеутренним бесплатным развлечением по пути на работу. На них, вытянув шеи, выглядывали из окон автобусов и такси. На них смотрели, следуя от одного перекрестка к другому и не теряя при этом нити – благо что экраны стояли практически на каждом углу. Из коротких роликов можно было почерпнуть свежие городские сплетни, которые потом целый день мусолились в офисах. Из очередной серии реалити-шоу можно было узнать, что сейчас происходит в жизни персонажа, который тебя бесит. Вдруг его наконец-то выгнали? Ведь с самого начала было понятно, что его надо гнать – не зря его неприятная рожа с первых секунд показалась подозрительной! Особенно им нравилось смотреть, как у кого-то что-то не получилось. Или с кем-то случилась какая-нибудь неприятность. Это давало возможность дружно сказать, что этот человек сам виноват и так ему и надо. Часто любопытные зеваки увлекались и засматривались настолько, что забывали о том, что им нужно спешить на работу! Они пропускали свои автобусы и проезжали свои остановки. Их даже не пугали штрафы за опоздания: важнее было узнать, кого выгнали на этот раз. И как сделать так, чтобы не выгнали тебя самого – уже не на экране, а в реальной жизни.

По мегащитам денно и нощно транслировали истории преуспевающих местных дельцов и их невероятного, головокружительного взлета. Люди, построившие карьеру и заработавшие огромное состояние, были героями этого города, помешанного на деньгах, популярности и статусе. Попасть на мегащит считалось высшей степенью признания твоих заслуг. Герои всех этих роликов были и кумирами, и «занозами» одновременно: на них пытались равняться, им старались подражать, их ненавидели, им втайне завидовали. Но главное – сюжеты про них жадно поглощали.

Один такой мегащит был установлен недалеко от дома бабушки Фриды, и мне вопреки своему нежеланию приходилось ежедневно наблюдать истории очередного чужого успеха. Но вот что необычно: я обратила внимание, что на экраны почему-то не допускали по-настоящему умных и интересных людей, которые бы что-то из себя представляли и которым было бы что сказать. Удивительно, но каждый раз, когда я смотрела на очередного предложенного нам «героя дня», мне почему-то казалось, что ему не место на экране, что его успех как будто случаен и совсем не вяжется с обликом и сущностью самого этого «героя»… Было совершенно не понятно, по какому критерию отбирают этих людей. Каким-то непостижимым образом права появиться на мегащите зачастую удостаивались люди, которые даже толком разговаривать не умели!

На экранах царили весьма странные персонажи, начисто лишенные всякого внутреннего содержания. Это читалось во всем: в том, как они держались, как себя вели, как смотрели, как разговаривали. Как будто это были пустые человекоподобные оболочки, ничем не наполненные. Они ничего не знали и не умели – да и не хотели ничему учиться. При этом они почему-то совсем не стеснялись этого отсутствия внутреннего содержания, равно как и своих бросающихся в глаза недостатков. Напротив: именно эти недостатки – ограниченность, невежество, придурковатость, меркантильность, отсутствие образования и вкуса – они как будто нежно в себе любили и всячески выставляли напоказ, словно гордясь ими. У них была какая-то ненормальная, демонстративная любовь к собственным недостаткам. И – что было для меня совсем уж непонятным – казалось, что именно за эти недостатки зрители и любят своих жалких экранных «героев». Казалось, чем ты тупее, ничтожней и ущербней, чем больше ты бесишь, тем больше у тебя шансов попасть на мегащит. Тем больше шансов, что ты понравишься. Такими и были эти экранные персонажи. Именно на такой сомнительной основе и был возведен хрупкий стеклянный остов их странной славы, из нее он вырастал.

В тот день под мегащитом, установленным неподалеку от дома бабушки Фриды, собралось непривычно много народа. Я невольно замедлила шаг. Я решила подойти поближе и посмотреть, что там такого интересного показывают на этот раз. Оказалось, транслировали сюжет про какую-то жилистую, похожую на выдру, девицу. У нее были длинные, нездоровые, неестественно черные волосы, кончавшиеся метелкой на уровне пояса, крошечные бесцветные глазки, затерявшиеся где-то в дебрях искусственных щеток-ресниц, а также гипертрофированные скулы с глубокими впадинами под ними, словно девица специально втягивает щеки внутрь. Ее огромные толстенные губы напоминали промасленный вареник, а нарисованные черным маркером брови расходились в стороны резко изогнутыми дугами.