скачать книгу бесплатно
В спирту томился мозг гения, похожий на кочан цветной капусты.
Молодость прошла, оставив на губах вкус дешевого вина и губной помады.
Очередь за желтенькими цветочками на мясистых стеблях оказалась очередью за весенними огурцами.
Лимонные японские улыбки.
Над поселком целый день тарахтели маленькие самолеты, будто там ползали трактора, вспахивая небо.
Хорошая погода как Царство Божие – она внутри нас.
Изувеченные селекционерами розы.
К заросшему тиной пруду брели, как паломники, детсадовцы, предводительствуемые толстой теткой.
Девушки ушли и унесли свои маленькие груди.
В колодце двора, снижаясь кругами, плыло выпавшее из какой-то птицы перышко.
Весь сад оплели жилистые вьюнки.
Курортные парочки из отряда тайнобрачных.
Я не муха, чтобы газет бояться!
В 1637-м на ярмарке в Портобело серебряные слитки лежали сваленными в кучи, как камни для мостовых…
И только запоздавшие мужики бились в ресторанные двери.
Туман развешивал свои сети от фонаря к фонарю, обращая весь город в рыбацкую деревню.
Как известно, Деда Мороза еще в 18-м году расстреляли за мешочничество.
1991
Из дома пишут, на улицах стали появляться люди с черными пуговицами, пришитыми белой ниткой: нужных не достать.
Инвалиды труда и зарплаты.
Сладкая физиономия несостоявшегося вождя с золотым паучком пенсне, усевшимся на переносицу.
Наползли многопалубные облака.
Бесконечный, как пещера, сипловатый голос свирели.
Гроссбухи венецианских купцов. Они-то и были Книгой странствий XIV века.
Один из тех, кто всегда выбирает место в самом последнем ряду. Запуганный человек. Боялся не только высоты и глубины, но и длины, и ширины…
Салон духовых музыкальных инструментов «Иерихон».
Кооперативные пепельницы «Помпея».
Смолотый на жерновах любви.
Улыбчивый раб каллиграфическим почерком вписал его имя в книгу обреченных.
Что появилось раньше: женщина или зеркало?
По небу еле слышно шуршали кучевые облака.
В зеленой шевелюре лета обозначились первые золотые пряди.
Смотрю себе легкие перепончатые сны.
Европейские вокзалы наводят на мысль о путешествиях. Российские – о бедствиях войны.
Из приемника лился жизнерадостный ранний джаз, еще не научившийся тосковать.
1992
Небольшой экскаватор дремал у разрытой траншеи, положив на кучу песка усталую когтистую лапу.
Жизнь, одинаковая по всей стране, как время на вокзалах.
Сделался начальником и облачился в пальто, тяжелое, как гроб.
Город Белоруцк.
«Смерть комара». Драма в четырех актах.
Китайские презервативы «Великая стена».
Смерть – чепуха по сравнению с жизнью.
На улице запахло морем. Не то из-за приближения весны, не то от цинковых лотков со свежей рыбой.
Возвращение в райство.
Старинная тяжелая ваза, похожая на отлитую из хрусталя берцовую кость.
Картинки эти водились в дебрях золоченого тома с верхней полки шкафа, до которой в детстве было так трудно дотянуться.
Дважды не войти в одну и ту же любовь.
О, сладкозадая!
И уехал в те края, где спят, подложив под голову камень.
Оркестранты в плохо сшитых фраках.
Только комаров всегда встречают аплодисментами.
Он был безмятежен, как продавец вееров в жаркий день.
Когда на море волны, кажется, будто всю дорогу плывешь в гору.
Между курортами бегал маленький черно-белый, со вздернутым носом катерок, похожий на матросскую бескозырку.
И тут началось одомашнивание меня…
Дама с комплекцией циркового борца.
Продавец ювелирных побрякушек поглядывал на гуляющую толпу и ждал, пока деньги проснутся и зашевелятся в бумажниках.
Чугунные копыта скамеек.
Густое солоноватое вино.
Насупилось, и дождь совсем уже приготовился вступить – вроде музыканта, перевернувшего скрипку к подбородку и только ждущего взмаха дирижерской палочки.
Полость головы.
Зал для игры без правил.
В школьном вестибюле стоял гам, как в зверинце.
1993
Ввалился прямо в пальто, под которым не угадывалось ни пиджака, ни свитера, ни даже рубашки.
Улыбка как улитка проползла по ее лицу.
Поэтический вечер вел главный бухгалтер издательства.
Румянолицые юноши так быстро превратились в краснорожих мужиков…
По снегу цепочкой протянулись лунки следов, желтые с той стороны, где падал свет уже зажегшегося фонаря, и голубые с другой, освещенной смеркающимся небом.
…А тебя в моем перечне «любимого» нету, потому что глупо признаваться, что любишь дышать…
Проклюнувшийся на комнатном цветке побег сложился в нежно-зеленую крошечную фигу.
Жена велела ему надеть драповое пальто: «Его пора проветрить!»
Вообще-то он предпочитал куртки, но послушался.
Пальто было тяжелое, скучное и наводило на неинтересные мысли. Он прогуливал его целый день, даже сводил в ботанический сад. Но с ними ничего не приключилось.
У ларька стоял квадратный мужик с лицом вулканического происхождения.
И уехал на историческую чужбину…
В щелку приспущенной ресторанной шторы видна была широкая терпеливая мужская рука, лежавшая на скатерти возле стеклянной ноги бокала в золотистом пятне настольной лампы.
Можно придумать целую историю про него и ту невидимую, что сидит напротив.
Одна из тех маленьких брюнеток, что снизу смотрят на мужчин как бы поверх их голов.
Лысый, с круглыми глазками, похожий на пресноводную рыбу.
…Так и летела по жизни, крутясь и подлетая, вроде воздушного шарика в метро.
Случайно повстречавшись на мосту, у гранитной тумбы беседовали о чем-то модное длинное пальто со старой болоньевой курткой.
Нищенка, вся увешанная сумками и кошелками.
На пустом эскалаторе, уплывая вверх, оживленно обсуждали что-то две девицы, одновременно всплескивая руками, точно играли в ладушки.
По улицам прошагали орды с красными знаменами.
Тот трудноуловимый миг, когда розовизна заката сравнялась с искусственной подсветкой высотки, и весь зиккурат вдруг сделался прозрачным, лишь обрамленным легкими штрихами контура, тающим, как сахарный, в красноватом растворе неба.
Ее тягучая любовь…
С какой-то стати в сад залетела бабочка в тропическом исполнении.
На протяжении жизни ему довелось поливать из кувшина многим женщинам, когда те мыли волосы. И всякий раз он удивлялся изумительной одинаковости их движений, когда пальцы перебирают мокрые потемневшие пряди под теплой струей. Жены, подружки, дочь.
С дерева валились то овальные, то граненые яблоки.
Лет сорока, груболицый, с разбойничьим перебитым носом, нежно прижимал заскорузлой рукой похищенную с бала Золушку. Ее белое кружевное платьице беззащитно выглядывало из-под наброшенного на плечи плаща. С бесстрашной любовью она глядела в его страшные желтые глаза, и под взглядом этим он, казалось, забывал свое разбойное ремесло и счастливо улыбался.
Эскалатор уносил их в обнимку наверх, в теплую ночь, и его потресканные от матерной ругани губы беззвучно шевелились, точно пытаясь выговорить ласковое.
Господи, где Ты их отыскал друг для друга?
Сдавала комнату, ненадолго поселился даже заезжий миссионер, после которого остался легкий запах ладана и запиханные в диванную подушку дамские трусы.
Уголок Дурова с черными чугунными слонами статуэточной породы.
Переливчатый серо-зеленый занавес, будто сшитый из шкурки ящерицы.
Глупые дрессированные птицы.
И сама хозяйка, смахивающая на большую старую ворону, приодевшуюся в елочную мишуру.
Кабан с отвратительными желтыми клыками раскатал по сцене ковер и немножко по нему покружился с голубым платочком в зубах – что обозначало танец.
