скачать книгу бесплатно
Вторично – лет через десять, в троллейбусе. Но он так устал после службы, что поленился ее додумать.
В последний раз догадка осенила, когда ему было уже хорошо за пятьдесят. Несколько дней подряд она наведывалась. Но так и осталась неузнанной и забылась навсегда…
По невидимой в темноте реке прошли между домами красные и белые огни, обозначавшие баржу.
…тащил свою любовь, как несут на плече длинную прогибающуюся доску.
Вьюго-запад.
Ребенок что-то прошелестел во сне губами.
Его родословное дерево сожгли еще в революцию, в буржуйках.
Маленький тщедушный человечек был помещен в большое кожаное пальто.
Писатель Иван Посредственный.
…И свернул рукопись, как продавщица свертывает кулек.
– Да у него во рту кубик Рубика!
На концерте индийской музыки не различил момента, когда музыканты уже кончили настраивать инструменты и принялись играть.
Синьор Дурраччино.
1985
Потное балетное ремесло.
В его внешности было что-то от миллионера, только неважно одетого.
В те далекие годы, когда лифтерши вязали в парадных бесконечные чулки.
…Иногда ветер дует из-за реки, со стороны вокзала. Он приносит тягучий запах древесного угля от спящих на путях составов. И тогда кажется, что прямо там, за похожим на помесь мечети с аэропортом вокзальным зданием, сразу открывается свободное пространство – страна, перерезанная веером уходящих через поля, леса и полукружия рек блестящих рельсов.
На самом деле там еще долго тянутся пакгаузы, какие-то ангары, заваленные бочками и ящиками сортировочные станции, закопченные городские окраины, полосы отчуждения и прочая железнодорожная чепуха.
Но поля и леса действительно существуют дальше, и они снятся в такие дни.
В окружении подруг, перемежавших телефонное вранье с любовью.
Представляясь, он произнес нечленораздельно нечто похожее на «Екатерин Палыч».
Исподнее жизни.
Чужой желудок – потемки.
Весна проявилась исподволь, как неизлечимая болезнь. Снег невидимо подтаял изнутри, наполнив воздух всепроникающей сыростью. И уже вскоре первые велосипеды проехали по освобожденному от почерневшего льда асфальту.
На стене висел энергичный набросок жилистой натурщицы.
Девки будут обнимочно и на вывоз.
Земля просохла, но принялась невидимо набухать всеми кочками и деревьями, как набухают и проклевываются бобы, завернутые перед посадкой в мокрую тряпицу.
Голубая, ветреная весна.
По очередной прихоти моды, мужчины почти поголовно приобрели вид лыжников, только что вернувшихся с прогулки.
В учрежденческом туалете пятеро сантехников со стонами корчевали унитаз.
Профессия – мародер.
Профессор Бандер-Логин, индолог.
Мраморные греческие боги и герои расположились в анфиладе голышом, как в райвоенкомате на медкомиссии.
Тт. Сциллов и Харибдова, сотрудники ОВИР.
Мудрый дворовый закон: замахнулся – бей!
«В семь часов вечера после Указа», роман-памфлет.
Жук натрещит, и птица насвистит.
Над остывающим вечерним полем пролегли длинные тонкие облака, похожие на белые борозды, взрытые невидимым плугом.
В той стороне, где уже сгустился сливовый закат, они понемногу темнели и обращались в чернозем.
На деревьях тяжело ворочалась листва.
Та стадия превращения юной женщины в матерую бабу, когда легкие черты первой еще просвечивают под застывающей ленивой тяжестью ее нового облика.
– И как это муравьи умудряются жить в асфальте?
Нынешний ленинградский чиновник – совершенно особенный, в неприкосновенности сохранившийся гоголевский персонаж. Только подстриженный покороче и в синей пиджачной паре.
Техник-смотритель человеческих душ.
«Хиппи, штопающий джинсы. Холст, масло, джинсы» (из каталога выставки).
Любой провинциальный город, если идти от центральной площади со статуей вождя, удивительно быстро мельчает и сходит на нет – до изб с сараюшками.
Радио бормотало о посевных площадях.
Золотистый август, слегка уже тронутый осенью.
В канавах копались какие-то земляные люди.
Официанты принялись убирать со столов, а на паркетной полянке перед сценой еще продолжала топтаться, обнявшись, последняя пара, хотя музыка уже ушла.
Зоологический музей
Давай пойдем в зоологический музей.
Вот раковины южных морей, красивые и бесполезные, как пластмассовые игрушки в «Детском мире».
Вот костяки доисторических чудовищ, вымерших миллион лет назад, когда мы еще были детьми. Помнишь, как они выезжали на Садовое кольцо после репетиции парада и громыхали в голубом смраде, и из каждого торчала голова в шлеме с наушниками, похожая на улитку?
Вот лошадь Пржевальского из папье-маше и на колесиках, подаренная Буденному благодарным монгольским народом. По ночам старый маршал садился на нее и скакал, обнажив именную шашку.
Вот йети, ловко избежавший четырех экспедиций, специально отправленных на его поимку. После он спустился с гор, выучился на водопроводчика, приехал по лимиту в Москву и теперь по воскресеньям приходит сюда, в кургузом пиджачке, попахивая пивком, со своей коренастой подружкой-лимитчицей, напоминающей ему девушек-йети. Они всегда стоят перед витринкой с реконструкцией снежного человека, выполненной по медвежьей челюсти, которую он тогда подбросил ученым возле своей стоянки, – хихикают и жуют ириски, шурша конфетными бумажками.
Детская кухня им. Р. Б. Барабека.
Предпенсионного возраста жэковский бухгалтер, крючконосый и похожий на серую птицу, в ситцевых нарукавниках в цветочек. Понравившимся посетителям, особенно из молодых, любит рассказывать свою жизнь. Не всегда в этой клетушке сидел. Доклады писал для министров. Весь Союз объездил. Лучшие гостиницы, автомобили к трапу. «Приеду, только взгляну на отчеты…» Женщины легко дарили любовь…
Что-то и правда притягательное в легкой усмешке, растягивающей уголки губ и глаз на не по возрасту гладком лице.
Не было гостиниц, автомобилей, женщин. И министерских докладов не было.
К уставленному «делами» шкафу прислонены две черные палки с кольцами для предплечий. А исковерканные полиомиелитом ноги криво стоят под столом на щербатой скамеечке.
Но писал он и правда с чудесной тщательностью, по одной внося всякую цифру и букву. Мелко-мелко.
1986
Круглый лысый человечек с узкой «бабочкой», вспорхнувшей на горло крахмальной сорочки.
В тот год, как и в предыдущие, в запущенных московских квартирах всегда можно было обнаружить где-нибудь на кухне небольшое сборище почти оборванцев, рассуждающих о феноменологии, экзистенции и тому подобных материях, запивая все это дешевым портвейном из разнокалиберных чашек, обычно с отбитыми ручками.
Город Извинигород.
Полярник Маманин.
Художником старик был средним, но старательным. Без малого три четверти века мазал холсты. Выходило похоже на цветные фотографии. Только три или четыре раза за жизнь у него правда получилось – всё цветы, и всё красные. Эти эскизы он никому не отдал, они и теперь кровоточили на стене.
Так он и состарился, украшая какие-то клубы, колхозы и столовые портретами и пейзажами на сюжеты, почерпнутые в «Огоньке» и из настенных календарей.
Совсем одряхлел, ослаб и вконец запустил свою комнату-мастерскую в бывшем доходном доме возле метро, в свое время полученную по записке добродушного Луначарского. И теперь скопившиеся в ней карандашные наброски, повернутые лицом к стене холсты, заставленный флаконами колченогий туалетный столик и большой, с облупленной позолотой, заваленный бумагой, кистями и скрюченными тюбиками письменный стол, драные кожаные кресла, перекинутые на ширму заляпанные краской драпировки вперемешку с предметами стариковского быта и туалета неожиданно придали ей тот замечательно артистичный, живописный облик, которого он тщетно пытался добиться в своих работах.
И тут в прежнюю бесконечно длинную коммуналку намерился въехать отдел какого-то министерства, и старика принялись выселять.
Уж все остальные жильцы, радостно перекрестившись, вселились в отдельные блочные квартиры где-то за ВДНХ. Уже полы покрыли новым пахучим линолеумом и принялись завозить канцелярские столы. А старик, всю жизнь привыкший выходить из парадной на одну и ту же улицу и покупать хлеб и масло в одном и том же гастрономе, упирался.
На его счастье, в давние годы в этой самой комнате он рисовал портрет сестры самого Ульянова-Ленина, она даже упомянула одобрительно в какой-то заметочке о способном живописце из рабочих.
Сложив в серую холщовую папку старые выставочные дипломы, похвальные отзывы о своих работах, пожелтевшую газету с той самой заметкой и письмо в поддержку, подписанное старейшим ветераном партии, старик принялся обивать пороги кабинетов.
Чудом ему удалось заполучить чью-то подпись да еще звонок куда-то, и его оставили в покое. Не без расчета на естественный ход вещей: старику-то уж было за девяносто.
И посетители министерства, ждущие своей очереди на стульях в коридоре, получили возможность с изумлением созерцать, как из высоких крашенных белой краской дверей появляется длинный худой старик в домашних тапках, серых брюках на подтяжках, пожелтелой от времени рубашке с расстегнутым воротом и, не обращая внимания ни на посетителей, ни на министерских, со сковородкой в руках шаркает под стрекот пишмашинок в дальний конец, в специально для него оставленную кухню.
«Обратно с речки утописта понесли!»
Один из тех хорошо подстриженных молодых людей, что сразу рождаются в руководящей должности.
Тюлени с коричневыми телами цирковых борцов.
Когда сытые, с лоснящимися губами государственные люди и те, кто к ним прибился, разъезжаются с очередного банкета, они лишь дописывают очередную строчку Всеобщей истории халявы, уходящей корнями в глубь веков. Еще в Шумере народные собрания сопровождались пирами за храмовый, т. е. казенный, счет.
Тягучий кофейный запах трубочного табака.
Птичий рынок
Уже на подходе, на разобранных трамвайных путях перед рынком, торгуют котятами. По полтиннику из картонных коробок. И подороже из полированного ящичка с гнутой прозрачной крышкой.
Эти – у старорежимной дамочки в потертых кошачьих мехах.
Будто пухлый брэмовский том с картинками, переложенными папиросной бумагой, рассы?пался по веселым рядам под желтым просвечивающим навесом.
Населенные тварями аквариумы, банки, колбы с чистой водой.
Хитрые машинки, качающие воздух
Гроздья крошечных серебристых шаров, уплывающих из спрятанных на дне трубочек вверх – как исчезающие виды.
Рыбки в полосатых пижамах и в бальных платьях со шлейфами. Генеральчики неведомых армий с фосфоресцирующими лампасами на боках. Толстые розовые «телескопы», шевелящие трубочками глаз с любопытством естествоиспытателя.
Крабики и аксолотли, восхитительные своим уродством.
Мраморные и полосатые водяные черепашки: стоит купить, если ты одинок и не уверен в себе.
Склонные к философии аквариумные лягушки, белая и черная, медленно кружащие в сферическом стекле, перебирая перепончатыми лапками.
Место, где торжествуют необыденные ценности.
Щенята копошатся в детских манежах с пришпиленными родословными и цветными фотографиями родителей, вроде того, как развешивают портреты киноартистов в газетных киосках.
Цветастый петух растопырил перья и, кажется, вот-вот загорланит, задрав к небу раскрытый клюв.
Розовую козу украшает черная строчка, словно вышитая шерстяной ниткой по хребту.
Любители редкостей: опрятные старички, дамы спортивного вида, подростки.
Завсегдатаи неспешно играют в шашки на обитом жестью прилавке между заключенными в аквариумы стайками рыб.
Среди торгующих птицами почему-то особенно много убогих.
