banner banner banner
Варенье из падалицы
Варенье из падалицы
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Варенье из падалицы

скачать книгу бесплатно


– Господи, покажи мне Формулу мира.

– Гм… Ну, раз уж обещал… Смотри.

Из облака является каменная скрижаль, Эйнштейн погружается в изучение испещривших ее символов. То удовлетворенно вскидывает густые брови, то досадливо крякает. Вдруг останавливается, возвращается перечесть строку, на чем-то спотыкается вновь, недоуменно поднимает глаза:

– Создатель! Но тут – ошибка!

Всевышний морщится:

– Я знаю…

Такое настроение, будто меня пересадили в аквариум с мутной водой.

Пошли мне, Боже, желаний. А я их уж как-нибудь утолю.

В кресле, безмятежно перепутав лапки, дремала кошка.

Увидев одногорбого верблюда, он спрашивал: «Это что – одногорбый верблюд?»

Венера Милосская с руками Девушки с веслом…

1999

Самолетная девица с брезгливым лицом разносила липкую газированную воду.

Читатель-гуманист.

На сцену вышла женщина с худым лицом и полным телом.

Промерзший троллейбус, скрипя, пробирался по Садовому кольцу, а у меня за спиной беспрерывно тараторили две матерые московские тетки, перескакивая с Лужкова и евреев на гречневую крупу и какую-то Нинку-стерву, не дающую сыну житья.

По набережным огромные самосвалы возят серый московский снег.

Г. Ноголь, романист.

Все цивилизации не случайно зародились в теплых краях. Это на ленивом юге возможно, подкрепившись горстью оливок и овечьим сыром, прилечь в тени и поразмышлять о похождениях богов или про то, что человек – мера всех вещей.

А полежи-ка на снегу под колымской сопкой!

Плоские невские пейзажи.

Небо в разводах светлой синевы, как потолок перед побелкой.

Каждую весну, копая огород, я вынимаю из земли один и тот же камень, похожий на косточку сустава. Нынче я его снова выбросил.

На панихиду в гробообразный Малый зал ЦДЛ пришло больше народу, чем бывало на поэтических вечерах покойника.

Под ногами хрустели коленчатые обломки гвоздичных стеблей.

Живые собратья по перу выискивали в толпе журнальных редакторов, чтобы, пользуясь оказией, всучить рукопись.

Женщины переживали неудобства от занавешенного по случаю похорон зеркала, не позволившего поправить прическу.

В церкви смог только разглядеть из-за спин маленькую женственную руку архангела Михаила.

Теперь мы все – жители разрушенного Карфагена. Ликуй, Рим!

На клумбах лениво зевали лилии.

Нынче поезда кричат высокими женскими голосами. В моем детстве у паровозов были зычные басы.

Поливку сада я поручил Господу, и Он меня не подвел.

Яблочный червячок – это теперешний формат змея-искусителя? Впрочем, и грешки измельчали…

За рулем громадного, в дымчатых стеклах, джипа, дежурившего у церкви, сидела, углубившись в газету, здоровенная монашенка-шофер с грубоватым угрюмым лицом вроде тех, какие носят обычно вахтерши общежитий.

Любил себя страстно, но без взаимности.

Говорил долго, но так непонятно, что нечему было возразить и не с чем согласиться.

Из полированных дверей выскользнул официант и беззвучно покатил по офисному коридору накрытую крахмальной салфеткой тележку с торчащей из ведерка опростанной шампанской бутылкой. Так из операционной вывозят готовый труп.

Пахнуло чужой богатой жизнью.

Древо Познания переработали на целлюлозу.

Все вещи в ее доме жили медленной, как бы восточной жизнью.

Заложив руки за спину, по двору прохаживалась ворона.

Это был один из тех людей, что обладают способностью заполнять собой всякое пространство: гостиную, зал собрания, дачный сад, если их опрометчиво пригласили за город. И даже целиком небольшие равнинные пейзажи.

И жили душа в душу – как Мазох с де Садом…

Что-то мелькнуло в памяти, подобно тонкой девичьей тени, прошелестевшей в дни его детства на велосипеде по дачной улице.

Старик брел по колумбарию, как по библиотеке, разглядывая корешки…

2000

…Ему уже сыграл небесный джаз.

Потрескавшееся родовое дерево прабабушкиного комода.

Саксофонисты сгрудились у края сцены и отправили по барханам свой «Караван», покачивая золотыми хоботами.

Темнота в глубине комнаты мыркнула, и оттуда выкатилась кошка.

В постели вместе с платьем она сбрасывала весь свой светский форс и превращалась в сюсюкающую провинциальную девчонку.

В витрине лежала пластмассовая женская нога в ажурном чулке.

– Девушку ждешь?

– Ага.

– Беленькую или черненькую?

– Жду – беленькую. Придет – черненькая…

По комнатам разбрелась породистая мебель.

Эмиграция занесла ее в маленький французский городок, в среду местных обывательниц, занятых деторождением, обихаживанием мужей и хождением в церковь. На какое-то время она почувствовала себя среди них чем-то вроде миссионера: пыталась впустить в их беспросветное благонравие чуток светскости, здорового феминизма и вообще суждений об окружающем мире, почерпнутых не из клерикальной газеты. Но потерпела крах и сбежала вместе с дочкой в Париж, где стала жить с югославом-контрабасистом.

Жизнь его утратила молодое изящество и сделалась неповоротливой и громоздкой.

Припомнил, как в детстве ходили в антирелигиозный музей, где им показали заспиртованного ангела.

Дом лужковской архитектуры с такой высокой башенкой, что в ней уместен был бы человек с подзорной трубой.

Взяла в руки гитару и запела, открывая круглый рыбий ротик.

По набережной прогуливался человек с такой маленькой черно-белой собачкой, точно вывел на поводке морскую свинку.

Пересадка в Цюрихе

Бодрая, как фокстерьер, путешествующая французская старушка. Элегантные джентльмены с орлиными профилями международных воров. Детина с вьющимися бачками и с блондинкой, похожей на сообщницу.

После зал опустел, и только в креслах топорщились оранжевыми страницами брошенные «Файнэншл таймс».

И бармен, пощипывая бороду, прогуливался у себя за стойкой вдоль батареи крепких напитков.

Амстердамский аэропорт до того велик, что кажется больше самой Голландии.

Похоже, у голландцев с Ним договор: Он им всякие удобства и житейские блага, а они чтоб оставались всегда малыми голландцами. Вроде того контракта, с каким носятся эстонцы, литовцы, латыши, – вот только Он не подписывает. Потому что голландцы заключили его, еще будучи большими.

Так что все голландцы – малые. Что не мешает им бывать подчас весьма здоровенными мужиками и иметь таких же баб лошадиной стати.

Есть города, родившись в которых невозможно не стать художником. К примеру, Амстердам.

Раньше голландские ветряные мельницы перемалывали воду, теперь вертящиеся двери музеев перемалывают деньги.

Повсюду, как в палеонтологическом музее, были разложены святые мощи.

С годами уголки губ у него опускались все ниже, пока не замерли на отметке «Великое разочарование».

Упитанный ребенок хлебал столовой ложкой чай с молоком из кружки с розочками, покрякивая, как купчиха.

На яблоко ловить свежеподросших Ев…

Вдоль парапета порхала диковинная белая птичка, но, угодив в затишье за гранитным выступом, упала на воду и умерла, оказавшись простым клочком бумаги.

Дом был набит стариками и старухами.

Уже появилась на лотках молодая морковка мальчикового размера.

Летний асфальт некстати напоминал о зиме белыми шрамами от дворницких скребков, долбивших лед.

Европейская народная мудрость: иди за японцами, и попадешь в музей.

В фонтане брюхом вверх плавали дохлые русалки.

У здешних официантов до того развито чувство достоинства, что посетитель, просто спросивший пива, уже себя чувствует назойливым.

«Жар-птица» – это из сказки. А вот «жар-рыба», видимо, из меню.

На юге Франции познакомилась с бедным русским эмигрантом, замученным налогами на роскошь.

– Ты что-то сказал?

– Нет. Я просто громко подумал.

«В этом месте у меня очень нервные окончания…»

Господь уже присматривался к его жизни, как плотник прикладывает рейку к глазу – выверяя прямизну.

Будто вокруг затылка щелкал ножницами невидимый парикмахер.

Небесные прачки понапустили над садами мыльной белизны.

По-деревенски бесцельно протарахтел мотоцикл.

Тусклое золото пижмы напоминало военно-морской позумент.

По небу, одергивая свои вздувшиеся серые хламиды, семенили беременные тучки.

Оса пролетела так близко, что даже подула крылышками на ее голое плечо.

В ночном небосводе застряла телега Большой Медведицы.

Завели кошку, а не гладите!

В августе все подоконники завалены палыми яблоками, и дачи делаются похожи на бильярдные.

Коленчатый ход поездов.

На сцене расселся ансамбль народных инструментов, все как один с глуповатыми лицами.