Цирк Странных Чудес

– Мм… А где Мирон? – спросила она, ее голос был сладок, как забродивший мед, но с острым, ядовитым жалом внутри.

Торнгаст, не моргнув глазом, повернул к ней свою массивную голову.

– А нам откуда знать? Мы здесь – он там. Профессора спроси – он больше знает.

– Мм, угу. Так и сделаю, – Мордейн сделала легкий, небрежный жест, будто отмахиваясь от назойливой мошки, и уже собралась развернуться, чтобы идти своей дорогой, но остановилась. Плавно, как кошка, повернулась обратно. – А где он, кстати?

– У манежа вроде был, – невозмутимо пророкотал медведь, и в его тоне не дрогнуло ни единой нотки.

"Прямолинейно, – промелькнуло у него в голове. – Но лучше, чем выдумывать. Правда проста. Пусть ее ищет. Найдет больше, чем ожидает."

– Мм, угу, – повторила Мордейн, и в этот раз ее согласие прозвучало чуть более заинтересованно. Она бросила последний оценивающий взгляд на сломанную дверь и, не сказав больше ни слова, поплыла прочь, ее каблуки мягко стучали по утоптанной земле.

– Хорошего вечера, – вежливо бросил ей вслед Торнгаст.

Но она либо не услышала, либо сделала вид, что не услышала, не обернувшись.

"Ушла, но ненадолго, – подумал медведь, провожая ее взглядом. – Слишком много вопросов, слишком много интереса. Как змея, которая учуяла кровь. Нужно торопиться."

Он снова повернулся к двери, отодвинул ее еще немного, снова пытаясь проникнуть взглядом в темноту.

– Ну что, Оракул, – прорычал он Эларе, все еще стоявшей как вкопанная. – Идем внутрь. Пока нас не накрыли с поличным. Ты ведь чувствуешь, что здесь что-то не так?

Его слова вернули ее к действительности. Она кивнула, сглотнув комок в горле, и сделала шаг вперед, к зияющей черноте вагончика, хранящего последние тайны Мирона.

Торнгаст, уперевшись плечом в косяк, заглянул внутрь. Пространство было тесным, до боли личным, буквально забитым памятью о хозяине. Для такого крупного мужчины, как Мирон, здесь было бы неуютно, а уж медведю и вовсе не развернуться. Он остался в проеме, словно громадная пробка, затыкающая вход в склеп. Одной лапой он зажег походный фонарь и, протянув его вперед, принялся водить лучом света по углам.

Свет выхватывал фрагменты жизни: узкую, почти монашескую койку, застеленную грубым шерстяным одеялом; груды бумаг на маленьком столике – счета, расписания, черновые наброски выступлений; и главную гордость – целую стену, утыканную газетными вырезками. «Странные Чудеса» покоряют столицу!", "Мирон Великолепный и его дрессированный медведь покорили сердца зрителей!" – гласили пожелтевшие заголовки. Булавки, державшие эти реликвии, ржавели, но все еще блестели в луче света, словно слезы.

Луч скользнул дальше, и тут Торнгаст заметил его. На тумбочке у кровати стоял глиняный горшок, а в нем – пышный, неестественно яркий цветок. Большая кувшинка с мясистыми, сочными лепестками и темной, почти черной сердцевиной. Она казалась чужеродной в этой спартанской обстановке, слишком ухоженной, слишком… живой.

Свет, видимо, потревожил ее. Лепестки вздрогнули, и прежде чем медведь успел среагировать, цветок выдохнул ему прямо в морду густое облако золотистой пыльцы. Торнгаст фыркнул, закашлялся – воздух внезапно стал густым и сладковато-горьким, обжигающим горло. Слезы ручьем потекли из его глаз, застилая все вокруг молочно-золотистой пеленой. В ушах поднялся навязчивый, оглушительный гул, словно внутри черепа завелся рой разъяренных пчел.

– Что там такое? – услышал он приглушенный, будто из-под воды, голос Элары.

Она, привлеченная его кашлем, протиснулась в проем рядом с ним. И тут же получила свою порцию. Облако пыльцы окутало ее голову. Элара вскрикнула, закрывая лицо руками, но было поздно – ее глаза застили те же слезы, тот же шум заполнил сознание, вытесняя все мысли.

"Отравление! Ловушка!" – пронеслось в воспаленном сознании Торнгаста. Инстинкт взял верх над разумом. Сквозь слепящую пелену он увидел расплывчатый, колеблющийся образ врага – тот самый цветок. Собрав волю в кулак, медведь сконцентрировал энергию стихий. Воздух вокруг его лапы завихрился, обвиваясь невидимыми потоками, а сама лапа на мгновение обрела твердость и текстуру древнего дуба. Он нанес размашистый, сокрушительный удар.

Он пришелся в цель. Раздался влажный, неприятный хлюпающий звук. По комнате брызнула липкая, прозрачная слизь, мясистый бутон треснул, но цветок не сдался. Он лишь затрепетал с новой силой, будто разъяренный. Его сердцевина снова сжалась, и новое, еще более плотное облако пыльцы выплеснулось прямо в лицо Торнгасту.

Медведь зарычал от боли и ярости. Кашель сотрясал его грудь, мир распался на отдельные, не связанные между собой кадры: слезящиеся глаза, золотая мгла, треснувший бутон, полный ненависти. Он совсем потерял ориентацию. "Угроза! Уничтожить!" – стучало в висках. Собрав остатки сил, он слепо нанес еще один удар, уже не разбирая, куда именно.

Элара, пытаясь протереть глаза и хоть что-то разглядеть, вдруг почувствовала резкое движение воздуха и увидела, как огромная, расплывчатая тень обрушивается на нее. Это не было целенаправленной атакой – это была слепая, животная ярость. Сердце ее упало, похолодело. "Он не видит! Боже, он сейчас меня убьет, даже не поняв этого!"

Инстинкт самосохранения заставил ее отшагнуть назад, из вагончика. Она споткнулась о ножку кровати и едва удержалась на ногах. Шок сменился холодной, тошнотворной волной осознания: они в ловушке, и их ведет к гибели комнатное растение. Этот абсурд почти заставил ее рассмеяться сквозь слезы.

Нужно было действовать. Убежать некуда. Оставалось одно. Сжав кулаки, Элара закрыла глаза, отгородившись от слепящей пыльцы, и обратилась внутрь себя. Она собрала свою волю, свое спокойствие, всю ту тихую силу, что позволяла ей слышать шепот судьбы, и… послала ее вперед.

– Тшшш, успокойся. Это же я, – ее голос прозвучал тихо, но с неожиданной твердостью. Она сделала плавный, умиротворяющий жест рукой, будто сглаживая невидимые морщины на лице мира.

Волна безмолвного успокоения достигла сознания Торнгаста. Ярость и паника, бушевавшие в нем, будто наткнулись на прохладную, гладкую стену. Гул в ушах отступил на шаг, в золотой пелене перед глазами на мгновение проступил знакомый силуэт в струящемся платье и повязке. "Элара… Я… Ошибся…" – промелькнула смутная, но светлая мысль.

Этого просветления хватило. И тут его осенило. Глиняный горшок! Корни! Он не видел ясно, но помнил, где стоял цветок. Собрав последние силы, Торнгаст схватил горшок и с низким рыком швырнул его через себя, в открытую дверь, на улицу. Глиняный сосуд с треском разбился о камни.

Но на этом все не закончилось. Среди осколков что-то зашевелилось. Оба героя, протирая глаза, увидели, как покрытый землей и слизью цветок поднялся на своих корнях, будто на паучьих лапах. Его поврежденный бутон с ненавистью развернулся к ним, лепестки раскрылись, готовые к последнему, смертоносному выдоху.

Элара смотрела на это существо, это воплощение ненависти и магии, с холодным отвращением. Такие вещи не должны существовать. Они портят гармонию, вносят боль и хаос. Ее собственный страх угас, сменившись ледяной решимостью. Она не стала искать нож.

Вместо этого она вытянула руку, и пространство между ее пальцами сгустилось. Не свет и не тьма, а сгусток чистой, негативной энергии, вырванный из самого эфира, тугая спираль из боли и отчаяния, которые она наслушалась за сегодняшний вечер. Беззвучный щелчок – и темная, невидимая пуля ненависти рванула вперед.

Она достигла цели беззвучно. Цветок не взорвался и не рассыпался. Он просто замер, его лепестки обвисли, ядовитая яркость цвета померкла, сменившись серым, безжизненным пеплом. Затем он безвольно рухнул на землю среди осколков горшка и стал разлагаться, превращаясь в жижу. Угроза была уничтожена.

В наступившей тишине было слышно только их тяжелое, прерывистое дыхание. Пыльца постепенно оседала, и зрение к ним медленно возвращалось, открывая картину небольшого погрома.

Но, конечно, грохот ломаемой двери и последующая короткая, но яростная схватка не могли ускользнуть от внимания труппы, греющейся у костра. Первым поднялся Алиеф – глава «Пёрышек». Ответственный и привыкший брать инициативу в свои руки, он решил лично выяснить, что за переполох творят у вагончика Мирона гадалка и медведь. Неподалеку, в тени большого шатра, Торнгаст заметил и Мордейн. Казалось, она никуда и не уходила, а лишь отступила в тень, чтобы наблюдать за развитием событий. Самодовольная ухмылка и легкое, насмешливое хмыканье так и читались на ее прекрасном лице, но на этот раз она не сочла нужным приближаться, предпочитая остаться в роли зрителя.

Алиеф подошел, поправляя на плечах свой цветастый плед. Он бросил беглый, понимающий взгляд на вывороченную дверь, на странную, быстро разлагающуюся жижу на земле, которая еще несколько минут назад была цветком, и на самих «взломщиков» – перепачканную Элару и невозмутимого Торнгаста.

– Это чо было-то? – спросил он просто, без предисловий, его голос был спокоен, но в глазах читалось деловое беспокойство.

Торнгаст, уже открывший было пасть, чтобы начать свой лаконичный и прямолинейный рассказ, был опережен. Элара, быстро сообразив, что правда сейчас принесет лишь панику и ненужные вопросы, которые долетят и до ушей Мордейн, сделала шаг вперед. Ее речь прозвучала слегка торопливо, но убедительно, подкрепленная реальным ключом, который она протянула, демонстрируя его Алиефу.

– Вот ключ, – начала она, стараясь говорить ровно. – Мирон попросил принести пару бумаг перед отъездом, а дверь заело. Пришлось действовать как умеем. Но внутри оказался… злой цветок. – На этих словах она быстренько скосила взгляд на Торнгаста, будто ища подтверждения. Глазной повязки на ней не было – она висела на поясе, и ее выразительные аметистовые глаза, еще покрасневшие от пыльцы, смотрели прямо и открыто.

Алиеф внимательно выслушал, его взгляд скользнул с ключа на сломанную дверь, на явные следы борьбы внутри, и он медленно кивнул. Версия была хоть и диковата, но в цирке «Странных Чудес» и не такое случалось. Он развернулся к костру, откуда за ним с любопытством следили, и крикнул:

– Все нормально! Мирон знает! Ну ладно, вы только не шумите сильно и приходите к нам тоже ужинать!

С этими словами он направился обратно к теплу и свету, к своим ждущим объяснений артистам.

Торнгаст недоуменно глянул на гадалку. "Можно было просто сказать 'дверь не открывалась, сломали'. Зачем приплетать мертвеца и сочинять про бумаги?" – промелькнуло у него в голове. Но, почувствовав скрытую логику в ее вранье – необходимость скрыть и свое расследование, и возможную причастность Мирона к чему-то, – он оставил эти мысли при себе. Иногда ложь была надежнее щита.

Вздохнув с облегчением, что этап оправданий позади, Элара решила наконец-то зайти в каморку и осмотреть все внимательно.

– Я пойду посмотрю наконец, что там, – сказала она, протискиваясь в проем.

– Угу, – отозвался Торнгаст, его внимание уже было приковано к останкам цветка. Он вновь обрел свой привычный вид – медведь-мыслитель. Он аккуратно, кончиком когтя, перевернул кусок мясистого лепестка, изучая его структуру. "Мирон – садовник? Нет, никогда. Значит, подброшено. Но кем? И зачем? Чтобы защитить то, что внутри? Или чтобы убить того, кто войдет?" Он принялся внимательно изучать землю вокруг вагончика, но следов было великое множество – и рабочих, и артистов, и самого Мирона. Разобрать, где чьи, в наступающих сумерках было практически невозможно. Расследование заходило в тупик, едва успев начаться.

И тут его осенило. Сеть «Пёрышек». Ее ведь тоже кто-то испортил, перегрыз. Их вагончик как раз стоял неподалеку, в том же ряду. "Что если это звенья одной цепи?" – мелькнула мысль. Он решил направиться к нему и осмотреть на предмет следов крыс или иных вредителей. Мало ли, вдруг повезет найти хоть какие-то зацепки. Да и от паразитов, если они завелись, нужно было избавляться – цирку лишние проблемы были ни к чему.

Подойдя поближе, он сразу заметил несколько неестественно больших дыр в нижних досках обшивки вагончика. Слишком уж крупные и аккуратные, будто их не грызли, а методично высверливали. Он наклонился, принюхался. Ни привычного запаха мышиного помета, ни шороха, ни возни – лишь запах старого дерева, краски и пыли. Тишина. Абсолютная.

Таких дыр было несколько. Торнгаст провел когтем по краю одной из них – срез был странно ровным, волокна древесины не растрепаны, а будто подрезаны. "Съестное тут вряд ли хранили… – размышлял он. – Да и крысы, будь они здесь, не стали бы так стараться. Сделали бы одну дыру и хозяйничали бы внутри. Или уже ушли, если еды нет. Но чтобы просто так… прогрызть стену насквозь в нескольких местах и исчезнуть?"

Он выпрямился во весь свой исполинский рост, сдвинул очки на нос и снова уставился на зияющие отверстия, его медвежья физиономия выражала глубокую, неподдельную задумчивость. Эта картина не складывалась в голове. Слишком много странного для одного вечера. Слишком много «совпадений», пахнущих отнюдь не случайностью.

Тем временем Элара внутри нашла и зажгла небольшой светильник, висевший на стене. Он был необычным – искусной работы, из темного, отполированного металла, с мягким, теплым светом, исходящим от скрытого внутри кристалла. Качество исполнения выдавало в нем дорогую вещь, явно не купленную в первой попавшейся лавке. Но больше всего ее заинтриговала надпись, выгравированная изящными буквами по основанию: «Увидь то, что желаешь увидеть». Она повертела светильник в руках, но не нашла ничего примечательного – просто очень качественный и философски настроенный источник света. Однако эта загадочная фраза глубоко засела у нее в голове, обещая что-то большее.

Под мягким светом она наконец смогла по-настоящему осмотреть стол. И почти сразу же ее взгляд упал на аккуратную, перевязанную тесемкой пачку бумаг – бухгалтерскую книгу цирка и, что главнее, вложенный в нее список номеров на сегодняшнее выступление. Тот самый, которого так отчаянно не хватало Профессору. Элара с облегчением вздохнула. "Вот оно. Мы, сами того не зная, в целом неплохо справились, чтобы хотя бы соответствовать списку." Она решительно положила папку себе в сумку – это нужно было немедленно передать Профессору.

Ее взгляд отвлекся на старый, запыленный кнут, висевший на стене на единственном гвозде. Элара поморщилась. Она не думала, что для работы с Бардольфом когда-либо нужен был кнут. Даже в прошлом. Это выглядело как какая-то жуткая, ненужная реликвия, не вязавшаяся с образом того Мирона, которого она знала.

Погрузившись в изучение газетных вырезок на стене, она вчитывалась в восторженные заголовки прошлых лет, искала в них хоть какой-то намек, тень, что могла бы привести их к убийце. А снаружи Торнгаст все так же в задумчивости водил лапой по останкам странного растения, пытаясь разгадать его ядовитую загадку.

Тем временем Чучун, запыхавшийся и все еще взволнованный, подбежал к одинокому островку света, где под трепетанием факела дежурил Профессор. Старик сидел на перевернутом ящике, сгорбившись, и смотрел в пустоту за пределами круга света, но видя не тьму, а бесконечный лабиринт проблем и подозрений. В уголке его рта дымилась короткая трубка, запах дешевого табака смешивался с запахом ночной сырости. Заметив приближающегося крысолюда, он медленно, будто сквозь сон, перевел на него усталый взгляд.

– Ну что? – голос его прозвучал хрипло, без ожидания хороших новостей.

– Всё! – выдохнул Чучун, останавливаясь и опираясь лапками о колени, чтобы перевести дух.

А затем, сделав глубокий вдох, он запустил свой экспрессивный рассказ. Слова вырывались водопадом, подкрепленные активной жестикулировкой, прыжками на месте и живой мимикой. Он живописал и лесную чащу, и полчища змей (которые в его рассказе разрослись до размеров полноценного войска), и яростную схватку, и свое героическое спасение Зазза. Где-то он додумывал, ведь у страха глаза велики, и он не видел в лесу четко каждую тварь, но общая картина была передана с пугающей интенсивностью.

– Вот как-то так, – закончил он наконец, делая финальный, широкий жест лапой, будто ставя точку в своем эпическом повествовании.

Профессор, пытавшийся уловить суть в этом нескончаемом, эмоциональном потоке, испытал за минуту невероятную гамму чувств – от ужаса и тревоги до неловкого восхищения отвагой (и глупостью) этой парочки. Его лицо побледнело, затем покраснело, он сглотнул комок в горле. По его старой, иссеченной морщинами коже пробежали мурашки. Большие, уставшие глаза уставились на Чучуна.

– Где… где Зазз сейчас? – спросил он наконец, едва найдя голос.

– А он у Элиции, – Чучун легким движением головы указал в направлении вагончика заклинательницы змей, словно это было само собой разумеющимся.

Профессор молча встал, отряхнул колени. Его движения были резкими, продиктованными внезапным приливом энергии на фоне общей усталости.

– Останься здесь. Посторожи, – бросил он коротко, уже направляясь в указанную сторону. – Я туда.

Чучун проводил его взглядом, пока темная фигура Профессора не растворилась в сумерках. Он остался один под трепещущим светом факела, сторожа немого свидетеля их общей беды. Его гиперактивная натура тут же начала бунтовать против вынужденного бездействия.

"Скучно… – подумал он, бесцельно пнув камешек. – Все что-то делают, расследуют, взламывают вагончики, а меня тут… разве что не привязали. Сиди тут, как на привязи."

Его взгляд упал на его собственную лапу, которую он автоматически потирал. На предплечье краснели несколько мелких, но глубоких проколов. И тут его осенило.

"Интересно, а как так? Змеи покусали, да, больно, конечно… но не отравили. Почему?" – он покрутил рукой, разглядывая ранки, которые должны были бы сводить его с ума от яда, но лишь пощипывали, как самые обычные царапины. Эта загадка показалась ему куда интереснее сидения на одном месте. Может, стоило все-таки пойти и спросить у Элиции? Или у Зазза? Но приказ был четким – «Останься». Чучун тяжело вздохнул и прислонился к ящикам, впервые за вечер чувствуя себя по-настоящему бесполезным.

Пока Профессор шел, его ум лихорадочно прокручивал версии. Месть цирка Дасклайт? Ревность или злоба той самой ведьмы-хозяйки, не способной смириться с бегством своих «звезд»? Или нечто более древнее и мрачное – может, они развернули шатры на проклятой земле, и теперь духи леса или иные твари требуют их ухода? Но Профессор всегда был сторонником сурового реализма. Фантазии оставлял для сцены. Проблемы нужно решать по мере поступления, а не бросаться в омут с головой, толком ничего не зная.

Он широко и быстро шагал, стараясь добраться до цели, но путь его постоянно преграждали члены труппы. Кто-то хотел обсудить сегодняшние триумфальные (и не очень) выступления, кто-то – будущие номера, пара встревоженных голосов пожаловалась, что Торнгаст и Элара вламываются к Мирону, и правда ли, что он сам их послал. Профессор лишь отмахивался, не сбавляя темпа, бросая на ходу усталое: «Потом, потом!» – и жестом, не терпящим возражений, останавливал дальнейшие расспросы.

Дойдя до вагончика Элиции, он увидел картину, частично подтвердившую рассказ Чучуна. Зазз полулежал на траве, бледно-зеленый и явно еще не пришедший в себя, но живой. Элиция, стоя над ним, открыла походную флягу и, поморщившись от резкого запаха, протянула ее гоблину:

– Выпей. Полегчает.

Зазз сделал глубокий глоток. В воздух брызнуло острым, терпким духом самогона. Гоблин закашлялся, вытирая рот рукавом, и вернул флягу.

– Спасибо, – просипел он, и в его голосе все еще слышалась хрипота, но уже не предсмертная.

– Ну, как ты тут? – спросил Профессор, опускаясь на корточки рядом. В его голосе сквозило неподдельное беспокойство и смутное облегчение от того, что видит подопечного в относительном порядке.

– Уже лучше, – кивнул Зазз, стараясь выпрямиться.

– Я хоть и выслушал Чучуна, но рассказывать внятно – не его конек, – Профессор бросил взгляд на валявшуюся неподалеку окровавленную доску, красноречивое доказательство истории. – Поэтому расскажи ты, пожалуйста. Как было.

Зазз, не приукрашивая и не сгущая краски, кратко изложил факты. Лес, одна большая змея, неожиданная атака, яд, потеря сознания. Никаких полчищ. Это внесло в душу Профессора ноту осторожного оптимизма – значит, масштаб катастрофы пока не достиг апокалиптических уровней.

Выслушав, Профессор потер ладонями лицо, смахивая усталость и напряжение. И еле слышно, сквозь зубы, выдохнул:

– Ёб твою мать…

Потом он поднял взгляд на Элицию.

– Что-нибудь еще выяснила?

Заклинательница, все еще находящаяся под впечатлением, обвела рукой окрестности, ее палец в конце концов указал на тушу большой змеи.

– Это не нормально. Так быть не должно. Что-то происходит… – ее голос дрожал от смеси шока и профессиональной уверенности, что природа вдруг сошла с ума.

Профессор молча кивнул, делая для себя какие-то выводы. Картина понемногу складывалась в тревожную мозаику.

– Я понял. – Он обернулся к Заззу. – Я рад, что ты жив. Хорошо, что Чучун нагнал тебя. Не ходи один, держитесь вместе. Я пока проведаю других, – он мотнул головой в сторону вагончика Мирона. – Кажется, они там не справиляются.

С этими словами он развернулся и зашагал прочь, его силуэт быстро растворился в сгущающихся сумерках.

Элиция проводила его взглядом, полным непростых дум, и, обернувшись к Заззу, застала его за странным занятием: гоблин снова пытался прокусить поджаренную на его же магии маленькую змейку, которую он так и не выбросил.

– Не стоит это есть, – чуть опешив, сказала она. – Ядовитые ведь. Давай уберем их отсюда. «Отпустим» туда же, куда я выпустила других.

Зазз немного смутился, но перестал грызть трофей.

– Это куда? – спросил он, разглядывая свою добычу.

Элиция указала пальцем в темноту, вдаль от своего вагончика, где темнел подъем холма, защищавшего стоянку цирка от ветров.

– Вон туда. Пойдем. Это недалеко.

Зазз, привыкший к грубой работе, уже собрался было схватить большую змею, как мешок с тряпьем, но Элиция резко остановила его:

– Тише ты! Помнишь, что я про чешую говорила? Тебе ведь не нужна еще сотня порезов за этот вечер.

Зазз понял свою ошибку и на этот раз аккуратно помог ей поднять и понести тяжелую тушу в указанном направлении. Дойдя до места, они без лишних церемоний сбросили ее в густую траву под холмом. Правда, ловкость рук и гоблинская хитрость помогли Заззу сделать вид, что он выбросил и маленькую змейку, на самом деле быстрым движением снова упрятав ее в карман. Расставаться с таким уникальным ингредиентом он явно не намерен.

Профессор, направляясь к источнику шума, все же нашел в себе силы ненадолго задержаться у костра. Он поднял руку, призывая к тишине, и коротко, но уверенно объяснил встревоженной труппе: «Все в порядке, Мирон в курсе происходящего. Он сейчас крайне занят, поэтому послал ребят решить неотложные вопросы». Успокаивающие кивки и несколько вздохов облегчения стали ему наградой. Заметив в отдалении, недалеко от вагончика «Пёрышек», неподвижную белую фигуру Торнгаста, погруженную в глубокие раздумья, Профессор тихо, почти неслышно, подкрался к нему.

– Ну, что там? – спросил он, подходя так близко, что медведь вздрогнул от неожиданности, хоть тот и не планировал красться.

Торнгаст обернулся, его очки блеснули в сумерках. Низким, размеренным голосом, как докладывая о погоде, он принялся излагать факты: о намеренно заклинившем замке, о смертоносном цветке-ловушке в каморке, о своих безуспешных поисках следов на земле. Затем он указал когтем на зияющие дыры в вагончике акробатов.

– Видишь? Крысы это грызли. Не для еды. – Он помолчал, собирая мысли в единую цепь. – Дверь заклинило, чтобы задержать, заставить потратить время и силы. Цветок… он был не для нас. Он ждал его. Мирона.

Профессор нахмурился, стараясь уследить за ходом мысли медведя.

– Ждал? Но как? И зачем?

– Мирон – сильный, – продолжил Торнгаст. – Очень сильный. Яд змей мог его не взять сразу, ослабить, но не убить. Он бы вернулся сюда, в свою каморку, уставший, злой… Стал бы возиться с замком, ругаться… Цветок бы его добил. Отвлекшись на дверь, он не заметил бы угрозы внутри. Это была ловушка. Для здоровяка. Расчет на силу и ярость.

Выслушав медведя, Профессор тяжело вздохнул, проводя рукой по лицу.

– Знаешь, когда ты говорил о друидах, я подумал, что это чушь. Теперь же… теперь это выглядит вполне правдоподобно. Природа будто ополчилась на нас, и вряд ли сама по себе. Ладно… Я к тебе еще вернусь. Пока проведаю Элару. Будь осторожен.