Между светом и тьмой

– Держи. Вяленый ягнёнок и кларакольский хлеб.

Тин, ещё не доверяя, медленно развернул ткань, и воздух тут же наполнился соблазнительным ароматом специй, копчёного мяса и тёплой муки.

Желудок снова напомнил о себе, на этот раз требовательнее.

– Меня зовут Ниомир, – продолжил мужчина, выдержав паузу, словно давая Тину время смириться с ситуацией. – Позади меня мой сын Ардан. Вы уже поняли, откуда мы.

Он указал на юношу с чёрными, как ночь, волосами, что ещё минуту назад пытался унять вспышку раздражения.

– Сидящего в углу парня зовут Эол. Он из Родников, что к западу от Соловьиного моста.

Тин бросил быстрый взгляд на того, кто так старательно избегал зрительного контакта. Эол, казалось, с ещё большим упорством продолжал изучать свою ветку, но теперь смахивал с неё невидимые пылинки.

– А тот, кто лежит на полу, – незваный гость, – голос Ниомира стал жёстче. – Песчаник.

Тин перевёл взгляд на связанного человека.

– Пришёл сюда через сухой перешеек далеко на юго-востоке от Клараколиса.

Ниомир выдержал паузу, прежде чем добавить:

– К слову, тот кабан, которого ты убил, был его ездовым животным.

Тин склонил голову набок, прожигая взглядом недвижимое тело пленника.

Песчаник.

И он был на кабане?

Слишком много странных совпадений для одной ночи.

– Путники давно не заходили так глубоко в Жёлтый лес, – наконец произнёс Тин, откусывая хлеб, – как вы здесь оказались и что вам нужно?

Ниомир кивнул, будто ожидая этого вопроса.

– Мы направлялись в Зелёную Рощу, – он слегка повернулся, обозначая жестом своего сына. – Но разбушевавшаяся стихия затопила Соловьиный мост, преградив нам путь.

Тин задумчиво провёл пальцем по зазубренному краю хлеба.

– Вы могли пройти через дальнюю переправу и двинуться по Каменному Тракту.

– Мы бы так и сделали, – резко ответил Ардан, его голос наполнился раздражением. – Но весь Каменный Тракт оказался под водой.

Он скрестил руки на груди.

– Тогда мы решили пойти через Жёлтый лес. Перебрались по ветвям Павшего гиганта.

Тин поднял бровь.

– Если бы не ненастье, мы бы сюда и не сунулись, – пробормотал Ардан, словно оправдываясь перед самим собой.

– Ардан, – мягко, но настойчиво произнёс Ниомир.

Сын нахмурился, но послушно опустил взгляд.

– Отец, но мы ведь спасли их! К чему эти вопросы?

– Сын! – Голос Ниомира стал на тон ниже, и в нём появилась твёрдость, заставляющая Тина невольно напрячься.

Ардан сжал губы, но промолчал.

– Итак, – продолжил Ниомир, вновь обращаясь к Тину. – Переночевав в медвежьей пещере у Громового Утёса, мы двинулись дальше в глубь Жёлтого леса, по Тропе Гигантов.

Тин слегка прищурился.

– В сторону Арна?

– Верно.

– Но Арн находится левее тропы.

– Так и есть, – Ниомир кивнул. – Но, услышав звуки борьбы, мы решили проверить, что происходит. Оставлять опасность позади – не в наших правилах.

Его взгляд был прямым, непоколебимым.

– Эол заметил Песчаника первым, – добавил он, снова глядя в сторону мальчишки.

Тот, казалось, сжался ещё сильнее.

Тин задумался.

Что же здесь произошло на самом деле?

Тин старался внимательно слушать, вылавливая каждое слово из речей Ниомира. Бархатистый, ровный голос, наполненный невозмутимостью и силой, действовал завораживающе, почти гипнотически. Словно звучала древняя песня, сплетённая из вековых историй и неотвратимых истин

Он откусывал вяленое мясо, чувствуя, как оно крепко сопротивляется зубам, и заедал его кусками плотного кларакольского хлеба, чуть шероховатого на ощупь

Голод больше не тревожил, но тревожило другое

Каждый новый звук, каждый всхлип, вырывающийся из подёргивающегося мешка, накинутого на голову узнику, с каждой секундой раздувал в нём угли сомнений

Кто он?

Почему связан?

Почему, несмотря на всё, внутри зарождалось странное, липкое чувство жалости?

Пленник не пытался кричать. Он просто тихо всхлипывал, а изредка его дыхание прерывалось резкими, судорожными вздохами

Чем дольше Тин слушал, тем сильнее ощущал, что не доверяет этим людям

Больше, чем свежая рана, время от времени пульсировавшая болью

Больше, чем собственной незащищённости

Будто всё, что они говорили, выстраивалось в убедительную, цельную картину, но в самой её сердцевине зияла пустота – нечто недосказанное, скрытое, умышленно спрятанное от чужих глаз

Время на мгновение застыло

Тин вдруг осознал, что больше ничего не слышит

Кроме этого плача

Тонкого, жалобного

Почти детского

Его сознание медленно стало проваливаться, вязнуть, словно он ступил в зыбучие пески, что затягивали его всё глубже

Но в следующий миг раздался щелчок пальцев

Резкий, чёткий, как удар камня о камень

Мир вздрогнул, словно покачнулся, и Тин вырвался из плена чужого голоса, с шумом вдохнув прохладный воздух

– Магия песчаников, будь осторожен, – голос Ниомира был твёрдым, но не напуганным, как у человека, прекрасно знающего природу этих чар. – Услышав такой плач, всегда концентрируйся на том, где ты находишься, иначе останешься во власти иллюзии, созданной их чёрной магией

Тин моргнул несколько раз, прогоняя туман из головы

Иллюзия?

Ему стало не по себе

Ардан презрительно фыркнул и пнул лежащего узника

– Это отродье пыталось скормить вас своей зверюшке, – процедил он, в голосе звучала нескрываемая ненависть

Тин вздрогнул

– Зачем он вам? – хрипло спросил он. – Бросьте его во тьму и поминайте лишь его имя!

Неприязнь в его голосе отдалась глухой болью в ране, заставив его непроизвольно скривиться

Но Ниомир покачал головой

– Не всё так просто, Тин

Он говорил спокойно, но в его голосе чувствовалась осторожность

– Где один песчаник – там и другой

Он бросил короткий взгляд на пленника, но взгляд его был отрешённым, оценивающим, словно он думал не о человеке перед собой, а о чём-то большем

– Мы отвезём его в Флосфорд, – продолжил Ниомир. – И найдём ответы на интересующие нас вопросы

В этот момент наступила короткая, звенящая тишина

Её нарушил неожиданный звук – слабый дребезг, будто старая пластинка скользнула по камню

Тин повернул голову

Это был Эол

Он держал в руках что-то похожее на небольшую пластину, и его взгляд, наполненный удивлением, устремился прямо в глаза Ниомиру

И в тот же миг вспышка света прорезала полумрак

Яркая, пронзительная

Она ворвалась в их временное жилище, разлетаясь сотнями искр по стенам, и тут же отразилась от множества граней хрустального бурундука, который лежал на коленях у Даны.

Глава 8. Сквозь время

Тёплый сентябрьский ветер рассеивал над землёй терпкие ароматы – запахи ещё не ушедшего лета, вплетённого в дыхание ранней осени. Воздух был насыщен сладковатыми нотками увядающих трав, прохладной свежестью росистых полей и пряным ароматом опавшей листвы, начинающей рассыпаться под ногами в золотистую крошку.

Осень в этом году была как никогда прекрасна, словно строка древней поэмы, в которой переплелись прощальные песнопения последних цветов, ласкаемых лучами уходящего солнца, и буйство красок, расплескавшихся всюду, куда лишь дотянулись лёгкие, золотые пальцы сентября.

Высоко над землёй кружил соловей, исполняя свою грустную, заливистую песнь. Её мелодия текла над полями, смешиваясь с шелестом воды, что мягко струилась по каменистому руслу ручья, пробираясь меж волнистых холмов, покрытых золотистыми волнами пшеницы. Всё вокруг было похоже на сон – тёплый, медленный, наполненный светом и покоем.

На этих полях, будто в другом, отдельном мире, царили свои законы жизни. Расставленные рядами ульи гудели, словно живые сердца, вокруг которых кипела работа тысяч пчёл, торопившихся собрать последние капли нектара перед грядущей зимовкой. В нескольких шагах от пасеки несколько бесстрашных мальчишек с громкими воплями уносились прочь, размахивая руками и пытаясь ускользнуть от разъярённой стражи ульев. Их смех разносился над округой, пугая бурых ласточек, которые лениво чистили крылья после удачной охоты.

Солнце, пробиваясь сквозь облака, заливало всё вокруг тёплым, мягким светом. Казалось, что сам воздух был соткан из золотистых нитей – лёгких, едва заметных, но заполняющих всё пространство.

У самой центральной площади собралась детвора. Их внимание привлекал спор двух мужчин, чей разговор с каждым мгновением становился всё громче. Кузнец, с испачканным сажей лицом и мощными, загрубевшими руками, что держали кусок раскалённого металла, спорил с дородным булочником, размахивающим полотняным мешком с мукой, из-за чего белая пыль оседала на его рыжеватых усах. Их ожесточённая перепалка привлекла толпу зевак, которая росла с каждой минутой.

Однако внезапно на верхнем этаже одного из домов распахнулось окно, и чья-то широкая фигура с грозным лицом, энергично потрясая кулаком, заставила спорщиков мгновенно поубавить пыл. Кузнец, усмехнувшись, пожал булочнику руку, а тот, ворча себе под нос, отправился прочь, потряхивая указательным пальцем в воздухе, будто продолжал спор уже без слов.

Но несмотря на эту небольшую стычку, в воздухе витало ощущение праздника.

Чуть поодаль, у границы деревни, пастух громко выкрикивал слова, знакомые лишь его пёстрому стаду, пытаясь отогнать его от огородов. Однако коровы, заворожённые запахом свежей капусты, проигнорировали окрики. Тяжёлый кнут свистел в воздухе, но звери не спешили отступать.

Тогда пастух перешёл к решительным мерам.

Спрыгнув с лошади, он извлёк из кармана небольшой пузырёк с цветной жидкостью, поднёс его к губам, сделал глубокий глоток, а затем выплюнул содержимое сквозь пламя зажжённой щепки.

Вспышка озарила округу.

Коровы, словно наткнувшись на огненную стену, в панике рванули прочь, разбросав по дороге листья капусты. Дети, наблюдавшие за этим зрелищем, зааплодировали, хохоча и показывая пальцами на убегающее стадо.

Детвора с неугомонной энергией носилась по деревне, подхватывая любой повод для веселья, словно осенний ветерок, порхающий от крыши к крыше.

Но даже в этой круговерти мелких событий и шалостей нашлось нечто, заставившее их ненадолго притихнуть.

На обочине, под старым вязом, сидел пожилой человек. Он был одет в длинный, потертый камзол, а на голове у него красовалась шляпа с узким полем, напоминавшая те, что носили в далекие времена.

Старик неспешно перебирал пальцами гладкую серебряную монету, отчего та, казалось, танцевала у него в ладони.

А затем – исчезла.

Дети ахнули.

Но не успели они оглядеться, как монетка неожиданно появилась за ухом у одного из мальчишек.

– Как?! – выдохнул тот, не веря своим глазам.

Старик хитро улыбнулся и, поймав их полные восторга взгляды, тут же принялся показывать новый трюк.

Глядя на эту сцену, Лиррик на мгновение позволил себе забыться, растворившись в картине этого неспешного, почти безмятежного дня.

Но мысль о завтрашнем отъезде вспыхнула в сознании, вырывая его из этого потока умиротворения.

Он сидел на лавочке возле дома и смотрел на свою деревню – остров, который исходил вдоль и поперёк, знал каждый его тайник, каждую укромную тропинку.

Он знал, что самая крупная рыба водится у старого причала, куда изредка прибывали лодки с мешками зерна. Корма просыпалась в воду, привлекая голодных рыб, которые со временем становились самыми жирными.

Он знал, где прячутся чёрные змеи – опасные, свернувшиеся в смертоносные клубки под плоскими камнями, нагретыми солнцем.

И, разумеется, только он знал, где растут дневные ягоды.

Вернее, только он мог их видеть.

Это было его тайное знание. Его дар.

Однажды, когда Лиррик прогуливался по лесу в компании своих друзей, он вдруг заметил, как светятся в траве маленькие ягодки, от которых исходил едва заметный, но манящий свет. Его пальцы, тронувшие их, как будто наполнялись чем-то невидимым, но очень реальным, чем-то мистическим и бесконечно живым. Он, не раздумывая, принялся собирать их, щедро указывая спутникам на это чудо, однако они только обменивались взглядами, в которых ясно читалась растерянность и недоумение.

– Ты что, с ума сошел? Тут ничего нет, – сказал один из них, отводя глаза. – Ты что, хочешь, чтобы мы поверили в сказки?

Лиррик не был обманут их реакциями. Он знал, что это не простые ягоды. Свет, который они излучали, был особенным, он вибрировал в воздухе, наполняя его странным, едва уловимым ощущением. Это был дар, которым он обладал, и который, казалось, вёл его куда-то дальше, чем просто в этот лес. Он продолжал собирать их, чувствуя, как они оживают в его руках, и, несмотря на всё большее отчуждение со стороны друзей, не сомневался – его способность реальна.

Те, кто был рядом с ним, отходили, переглядываясь, их лица становились всё более напряжёнными. В их глазах мелькало то, что Лиррик знал безошибочно: страх. Он продолжал собирать ягоды, и это ощущение, что его дар скрывает в себе нечто большее, что он был на пороге чего-то важного, наполняло его всё сильнее.

Весть о мальчике с необычным даром быстро распространилась по всему округу, а затем и далеко за его пределы. Школы магов, алхимики, мудрецы и даже таинственные странники, приходившие из самых отдалённых земель, начали активно искать способ вырвать его из родных мест. Все они, без исключения, стремились заполучить Лиррика – не столько за его уникальный дар, сколько за возможность раскрыть тайны, которые он хранил. Все эти люди были уверены: он был ключом к чему-то великому.

И, конечно, они не обходились без угроз, потому что никто не желал мирно уступать свои знания и силы. Однажды Лиррик получил письмо, написанное кровью, с темными пятнами на старом, потрёпанном пергаменте. Запах металла и гари исходил от этих слов, и он почувствовал, как по коже побежали мурашки. Другие послания были вовсе странными: обёрнутые в дорогие ткани, они пахли ладаном и восточными благовониями, но вскрывая их, Лиррик находил лишь пустоту или странные знаки.

Иногда, вскрывая конверты, Лиррик сталкивался с еще более странными явлениями: выскакивающие из письма пауки, сыплющийся бесконечно песок, словно весь мир был заперт в этих крохотных гранулах времени. Однако ничто не могло подготовить его к тому, что один из конвертов пытался… проглотить его. Почти как живое существо, что он с ужасом осознал, схватив письмо за край, прежде чем оно полностью поглотило бы его руку.

Но особенно запомнился ему подарок от школы Шепчущих Сестёр – предмет, который он получил совершенно случайно. Это было нечто странное, неясное, неведомое. И, как ни странно, именно эта загадка привела его к размышлениям, которые отложились в его памяти, оставив след на многие годы. Отец, увидев подарок, буквально лишился дара речи на целый месяц. Эта история ходила по их дому, и каждый раз, вспоминая её, Лиррик улыбался. Это была та история, которая сделала его жизнь ещё более насыщенной, полной загадок и неизведанных дорог.

Одно из писем оставило на его душе неизгладимый след. Это было письмо, написанное не словами, а на доске, как если бы кто-то стирая одну фразу, мгновенно вписывал новую. Он увидел это через лист бумаги, который казался не просто письмом, а настоящим окном в другую реальность.

Комната, в которой он разглядывал послание, была тускло освещена, и через мутное стекло было трудно различить детали. Но на доске изменялись вопросы, словно кто-то, пишущий их, никуда не торопился, оставляя лишь загадочные намёки. На самом деле, всё это было гораздо более важным, чем могло показаться на первый взгляд.

Первое сообщение, которое запомнилось Лиррику больше всего, было: «Что ты готов отдать взамен тех знаний, к которым получишь доступ?» Эти слова эхом отзвучали в его голове, терзая его сознание. Но вскоре появлялись и другие, менее серьёзные вопросы – почти шуточные, как те, что часто задают друзья. «Не больно ли тебе было приобрести этот дар, упав с высокой яблони?» или «Ты разрешил себя покусать чёрным змеям?»

В конце концов, на доске появилось последнее послание, написанное дрожащей рукой. На фоне смутных шуточных фраз стоял вопрос, который, похоже, был серьёзным испытанием: «Что ты выберешь? Ты готов заплатить цену за то, что хочешь узнать?»

Этот вопрос висел в воздухе. Он крутился в голове Лиррика, как повторяющаяся мелодия, впиваясь в его мысли. Несколько дней он не мог избавиться от этого, пока однажды, в момент, когда всё вокруг словно затихло, он не произнёс вслух ответ, который до этого держал внутри.

«Да.»

Как только эти слова слетели с его уст, письмо разорвалось на две части, и из них чудесным образом появилась пара ласточек. Одна, не спеша, полетела в сторону заката, а другая, захватив уголёк из потухшего костра, принялась рисовать карту на стене дома, указывая точное местоположение загадочной школы, о которой все так много говорили.

Глава 9. Нити прошлого

– Неравенство возникает из стереотипов, которые вживляются в нас с самого рождения. Мы привыкли думать, что свет – это добро, а тьма – это зло. Но если задуматься, то в самом начале была лишь тьма. И из этой тьмы возникло всё, что нас окружает, включая нас самих. Так что же это значит? Значит ли это, что мы – порождения зла? Нет, я так не думаю. Тьма – это не зло. Это всего лишь начало, пустое полотно, на котором свет рисует свои узоры, свои истории, свою жизнь, – произнес голос, и его слова наполнили пространство, где царила лишь пустота. Тёмные, густые тени, словно живые, тянулись из каждого уголка, но слово было мощным, и оно затмило их.

– Так что же такое зло, и как его победить? – крикнул Лиррик в этот белый, обволакивающий его туман, который висел вокруг, как призрачная вуаль, скрывающая реальность, и саму суть происходящего. Его голос дрожал, но в нём звучала решимость, которая пробивала через пелену сомнений, словно холодный ветер, прорезающий тишину. Лиррик стоял, опершись на колени, окружённый этим зыбким белым морем, но в его сердце бушевала буря, а на языке – огонь, который, казалось, мог сжечь саму тьму.

– Зла нет, мой друг, – ответил второй голос, и он был холодным, как лед, проникающим в душу. – Есть лишь неправильные решения, ошибки, которые мы совершаем, исходя из нашего неведения, из наших ограниченных знаний о том, как устроен мир. Мы боимся тьмы, потому что не понимаем её. Мы называем её злом, потому что не можем принять её как часть себя. Она – зеркало, в котором мы видим лишь тени наших страхов.

– Как победить тьму? – вновь выкрикнул Лиррик, и каждое его слово, казалось, резало пространство, как меч. Он делал паузу между фразами, словно вбивая их в пустоту, пытаясь найти ответ, который мог бы затмить всё. Его голос эхом разносился, но вместо ответа наступила лишь мёртвая тишина.

– Никак. Прими её, – проговорил второй собеседник, его слова словно стали ледяным ветром, проникающим прямо в сердце Лиррика. Холод от них ощущался даже в самой душе. – Тьма – это часть тебя, как и свет. Ты не сможешь уничтожить её, не уничтожив себя. Мысли об этом поглощали Лиррика, как будто каждый его вдох становился всё тяжелее, а окружающий мир сжимался вокруг его груди.

– Шестьсот лет я борюсь с тем, что вы натворили. Целую вечность я сражаюсь с тьмой, не давая ей поглотить этот мир! Целую вечность я сижу в этом замке, как узник, – Лиррик, теряя контроль, упал на колени. Его голос был исполнен ярости и боли, словно в нём собралась вся угроза разрушения, вся тяжесть безысходности. Он кричал, срывая голос, переходя на хрип, и каждый его крик отзывался в пустоте, как отголоски древних войн, не завершившихся до сих пор. – Ты думаешь, я не узнал твой голос? О, я прекрасно помню его, Хенрик Орхонский! Я знаю, что всё это натворил ты, великий магистр! Яви свой облик, ты мерзавец!

Гнев кипел в нём, словно вулкан, готовый разорвать землю, но, несмотря на всю эту бурю, его сердце было одновременно и сжато, и переполнено чем-то неизведанным. Он сжал кулаки, ногти впились в ладони, но боль в руках не значила ничего по сравнению с тем огнём, который горел в его груди.

– Вернись туда, где всё началось, – прошептал незримый голос, его слова словно нависали над Лирриком, вбиваясь в него, как тяжёлый камень. Лиррик замер, он ощутил холод, который словно сковал его тело, и в голове вновь забрезжил слабый свет истины.

– Мама? – прошептал он, отчаянно вглядываясь в пустоту, как если бы она могла ответить. Но вместо слов он почувствовал лёгкое прикосновение руки на своей щеке – тёплое, живое, словно сама любовь, проникшая в его душу. Это прикосновение было мягким, но его сила могла разрушить все его сомнения. Лиррик не сдержался и заплакал. Слёзы, текшие по его щекам, исчезали в воздухе, не касаясь земли, как если бы мир не мог позволить им утонуть в этой пустоте.

– Мама, я так виноват перед тобой и перед отцом… Прости меня, – Лиррик склонился вперёд, его плечи дрожали от слабости. Слова вырывались из него, как мольбы, и боль, которую он испытывал, разрывала его на части. – Я был высокомерен, заносчив и легкомыслен. В своём стремлении достичь большего я не заметил, что творилось у меня под носом. Прости меня…

В этот момент туман вокруг него сгущался, как будто сам воздух пытался обвить его, удержать его в своём плену. Он чувствовал, как его тело становится тяжёлым, словно туман впитывает в себя его силы, но он не сопротивлялся. Он слишком устал, чтобы бороться с ним. Туман сжимался всё сильнее, и каждый его вдох становился ещё труднее, но, несмотря на это, Лиррик продолжал стоять, с каждым шагом погружаясь в этот мир, который когда-то был ему таким знакомым, но теперь казался чужим.

Тем временем, за окнами лаборатории, солнце высоко в зените раскидывало свои лучи, словно небрежно, указывая на мир, в котором Лиррик теперь существовал. Лучи, пробиваясь сквозь частично выбитые оконные ставни, освещали пыль, поднятую ветром. Свет, отражаясь от многочисленных поверхностей, создавал причудливые узоры в воздухе, создавая иллюзию танцующих огней, словно сама комната жила своей жизнью. Свет и тень переплетались в магическом танце, как два древних духа, борющихся за доминирование.

Стоявшая в стороне пара рыцарских доспехов спорила о произошедшем, активно жестикулируя и указывая в сторону лежащего на полу создателя. Один из золотых стражников, с копьём наперевес, тыкал древком в ребра Лиррика, ожидая какой-либо реакции. Судя по боли, он делал это уже давно, и каждое его движение было не просто механическим, а наполненным невыраженным ожиданием, словно он надеялся, что малейшее движение или вздох Лиррика возвестят о пробуждении.

Мягкий фавский ковёр щекотал лицо Лиррика своими длинными ворсинками, когда его сознание наконец вернулось в этот мир. Он почувствовал, как воздух стал менее тяжёлым, а запахи вновь стали различимыми – смесь старого дерева, пыли и металлического привкуса пота. Перевернувшись на спину, он замер, пытаясь пробудить память о событиях вчерашнего дня. Он повторял слова матери, вновь и вновь прокручивая их в голове, словно они могли стать ключом к разгадке, а образы сновидения, где она казалась живой, ускользали от него, как туман, стремящийся раствориться в первом луче утра.

Лиррик почувствовал, как сила, исходящая от него, вновь возвращается, но он всё ещё был ослаблен – каждая клетка его тела словно боролась с собственной тяжестью, сопротивляясь своему существованию. В этот момент в лабораторию ворвался сквозняк, развеявший всё вокруг: свитки, записи и старинные манускрипты взмыли в воздух, создавая хаотичный танец бумаги и пера, а пронзительный звук их движения разогнал всё живое и не живое, собравшееся вокруг своего создателя.

Окинув взглядом взволнованную братию, Лиррик поднялся на колени, решив, что больше не будет тратить время. Он жестом показал всем, что с ним всё в порядке, и велел каждому заняться своими делами. Подойдя к зеркалу, он увидел всё того же черноволосого мужчину, готового свернуть горы.

– Что же, Лиррик Тредецим, – произнёс голос, тяжело и с усмешкой. – Вы выглядите просто изумительно. Позвольте узнать, как вам это удаётся? – пророкотал он, откидывая волосы, вытирая слёзы, которые, как он заметил, высохли в уголках глаз. Голос звучал весело и невозмутимо, как у пятилетнего мальчика, который только что совершил какую-то невообразимую шалость. – Сейчас не время для уныния.

Резко развернувшись, Лиррик махнул рукой двум стражам, которые непомерно отличались от остальных воинов своей грандиозной фигурой и могуществом. Эти двое были не просто высокими – они были истинными каменными великанами, казавшимися потомками древних стихий, укрощённых магией первых волшебников. Их лица, вырезанные из камня, не выражали эмоций, но в них была мягкость – детская наивность, та, что напоминала Лиррику о друзьях из детства, когда мир был простым и понятным.