Девятая рота

– Ну ты даёшь! – невольно вырвалось у него.

– Всё нормально, – пробубнил довольный похвалой ДГ. – Лучше давай на дорожку жахнем. А то когда ещё так придётся с лепшими корешами посидеть? Точно, Лёха? – ДГ перевёл взгляд на застывшего Лёху.

– Да, Димон… – печально покачал головой Лёха и цыкнул уголком губы. – Эт точно. Пять лет прошло, – и взглядом окинул выбеленные стены кубрика. – А кажется, что только вчера мы здесь заселились. Ну, давай, – стряхнув воспоминания, Лёха приподнял стакан, – за то, чтобы жизнь нас не разбросала, и мы почаще встречались, – он тут же посмотрел на Лёньку и уже другим тоном добавил: – а ты не пей, а полощи свой зуб. Это мы пьём, потому что впереди чёрт знает, что нас ждёт, а ты полощи. Тебе всё это для здоровья для… – и, чокнувшись «камушками» с Димой, опрокинул в себя стакан.

За столом нависла тишина. Лёха с аппетитом перемалывал закуску, Дима вяло жевал горбушку курсантского хлеба, а Лёнька старательно прополаскивал ранку в челюсти.

Затем пошли воспоминания о пролетевших годах, заходили ещё какие-то парни, тоже уезжавшие сегодня. Каждый говорил о своём, о своих воспоминаниях. Почему-то говорилось только обо всём хорошем, смешном. Про чёрные курсантские будни никто не обмолвился ни словом. А если и вспоминали, то с долей своеобразного юмора.

Вначале Лёньке не понимал его, не давала сосредоточиться на рассказах пульсирующая боль в челюсти, чуть ли не кувалдой бившая по мозгам. Но со временем, а особенно после третьего «полоскания», боль постепенно стала проходить, а вскоре и вовсе исчезла.

Лёнька бы и сам мог рассказать много историй о своих похождениях и приключениях в училище, но он находился среди старших, более опытных, теперь уже его товарищей. Поэтому только сидел и слушал.

Наконец, кто-то из парней взглянул на часы и «банкет» по поводу отъезда моментально прекратился.

Уходя из кубрика, Лёха крепко пожал руку Лёньке:

– Ну, всего тебе хорошего. Давай, дерзай, – пожелал он и пообещал: – Будет время, заскочу к тебе в твою девятую роту, но не забывай и одиннадцатую.

Парни, подхватив вещи, вывалились из кубрика в коридор, наполнившийся не совсем трезвыми голосами.

Лёнька не захотел оставаться в кубрике один и вышел вместе с галдящей группкой новоявленных инженеров на улицу, махнул на прощание рукой Лёхе и услышал в ответ:

– Удачи тебе, Лёнь, – на что тот крикнул:

– Пока, парни, не теряйтесь. Заходите! Адрес прежний!

В ответ послышались какие-то возгласы, содержание которых Лёнька не разобрал и, проводив парней взглядом, вернулся в кубрик.

Челюсть после истязания стоматолога уже так сильно не болела, поэтому он навёл относительный порядок на столах, кроватях, тумбочках и завалился спать.

Утром его поднял необычный сигнал подъёма.

Вместо горланящего во всю глотку дневального, кто-то обходил кубрики и, постучавшись, вежливо интересовался:

– Желающие сходить на завтрак есть? – и, если этого интеллигента не посылали по известному маршруту, то так же вежливо продолжал приглашение: – Господа инженерА приглашаются в столовую почифанить.

От такого предложения Лёнька отказаться не мог и, наскоро умывшись, присоединился к желающим небольшими группками, проследовавшими в столовую.

Дежурный офицер деланно отвернул от них лицо, делая вид, что вид растрёпанных, без гюйсов и миц выпускников, его абсолютно не волнует.

Лёньке, примазавшемуся к такому сословию, как новоявленные инженерА, даже понравилось такое посещение столовой, потому что он представил себе, что когда вольётся в свою роту, то им, третьекурсникам, такого вида не простят. Нарушителей моментально выявят, перепишут и в достойной степени «наградят».

После завтрака, собрав все имеющиеся с собой документы, Лёнька двинулся в отдел практики, где недовольный Владимир Кузьмич выписал ему направление на судно, но не отдал, хотя Лёнька уже с готовностью протянул руку за своей путёвкой в новую жизнь, а недовольно поинтересовался:

– А постельное бельё ты Марьванне сдал?

– Не-а, – не ожидавший такого вопроса Лёнька, в растерянности уставился на Кузьмича.

– Так чё ты припёрся сюды? – тут же возмущённо взвился голос Кузьмича. – А ну брысь отседова и пока цидулю от Марьванны не принесёшь, никаких направлений тебе не будет, – с этими словами он со злостью закинул бумажку с направлением в стол.

По виду Кузьмича Лёнька заметил, что утро у него по каким-то причинам не задалось.

Огорчённый таким поворотом событий, Лёнька выскочил из кабинета Кузьмича и на всех парах помчаться к Марьванне, попутно кляня себя:

«Да как же это я так! Чё это я забыл про постель то?»

Забежав в роту, он наскоро свернул матрас, всунув в него подушку с одеялом, полотенцем и простынями и сбежал в подвал.

Там его встретила прежняя таинственная тишина, но Лёнька, уже зная расположение обиталища Марьванны, промчался к долгожданной двери.

Для приличия стукнув в дверь костяшками пальцев, он резко открыл дверь.

Картина оставалась неизменной.

Марьванна в прежней позе восседала за столом и в её всепоглощающих руках по-прежнему прятался мельхиоровый подстаканник со стаканом из тонкостенного стекла. Чувствовалось, что время здесь не властно. Лёньке даже показалось, что и пылинки в этой сокровищнице Алладина летают те же самые.

При виде ворвавшегося Лёньки, из щелочек глаз Марьванны вырвались молнии, а небольшое помещение сотряс громоподобный глас:

– Ты чего это тут дверями размахался? Ты чего это здесь ветер разводишь?! – но, разглядев запыхавшегося Лёньку, возмущённые нотки исчезли, и всесильная Марьванна уже доброжелательно вопросила: – А-а-а это ты, касатик. И чего ты это пожаловал ни свет, ни заря? Али что случилось?

– Случилось, Марьванна, случилось, – в тон ей ответил Лёнька. – Бельё вот надо сдать, а то Кузьмич направление на судно может не отдать.

Лёнька уже не стал говорить, что это Кузьмич послал его сдавать бельё, а он сам проявил инициативу и вот он такой замечательный и сознательный явился перед очами очень ответственного работника, которым и являлась Марьванна.

Оценив преподнесённую лесть, Марьванна пододвинула к себе стопку гроссбухов и принялась в них копаться.

– Так, так, – приговаривала она при этом. – Так как ты говоришь, фамильё – то твоё?

Лёнька назвался, а Марьванна, перелистав странички толстой потрёпанной книги, нашла строчку с его фамилией.

– И чё ты там принёс? – посмотрела она поверх очков на Лёньку.

– Да всё, чё Вы мне давали, – Лёнька сделал попытку развернуть матрас, но его остановил царственный жест Марьванны.

– Погодь, там покажешь, – и со скрежетом отодвинула стул, чтобы выйти из-за стола.

Глядя на необъятную Марьванну, Лёньке показалось, что под её ногами даже прогнулся бетонный пол, попираемый «изящными» ножками хозяйки кабинета.

Когда Лёнька предъявил бельё и разложил его в соответствующие кучки, то тем же царственным жестом Марьванна отпустила его.

Но тот напомнил ей:

– А бумажечку напишите, пожалуйста, Марьванна, а то Владимир Кузьмич не поверит мне, – и с глубокой просьбой в глазах уставился на вершительницу своей судьбы.

От его елейного голосочка Марьванна, довольно цыкнув языком, изрекла:

– Ох, соколик, да какой же ты дотошный, ну совсем, как я в молодости, – и, проплыв в кабинет, черканула пару слов на небольшом листочке.

– Большое спасибо Вам, Марьванна, – рассыпался в благодарностях Лёнька и, прижав долгожданную бумажку к груди, со скоростью харикейна помчался в отдел практики.

Глава седьмая

Мельком глянув на протянутую бумажку, Владимир Кузьмич вернул Лёньке направление со словами:

– Дуй-ка ты на Морвокзал, дорогой мой. «Орджоникидзе» там уже стоит с вечера. Найдёшь руководителя практики, и он тебе всё расскажет и покажет, – напутствовал он Лёньку.

Схватив долгожданное направление, счастливый Лёнька выскочил из главных дверей корпуса.

Как же вокруг всё замечательно! Душа у него пела. Наконец-то исполнится его давняя мечта и он на самом настоящем судне выйдет в море!

Сколько раз он мечтал об этом. Сколько раз ему снились морские дали и жестокие шторма, куда попадало его судно, и он там справлялся со всеми трудностями и выходил победителем. Но, тогда это происходило только во снах. А сейчас воочию, он ступит на палубу белоснежного лайнера и выйдет на нём в море!

Погодка соответствовала его настроению.

Бирюзово-синее небо без единого облачка. Утренняя прохлада ещё не прошла и её разгоняло яркое солнце, поднявшееся над сопками полуострова Чуркин, заслонявшего бухту Золотого Рога от просторов Уссурийского залива.

Невольно в памяти всплыли рассказы Лёхи о замечательном городе Владивосток, где ему предстоит учиться, а потом, возможно, и возвращаться после длительных рейсов.

Прищурившись при взгляде на яркое светило, Лёнька подмигнул ему и сбежал по бетонной лестнице, прикрытой тенью высоких деревьев, к остановке автобуса.

На ней никого не было, что свидетельствовало о том, что автобус недавно ушёл и Лёнька, не захотев терять драгоценного времени, решил идти до Морвокзала пешком.

Багаж он так и не удосужился забрать из камеры хранения, поэтому только с портфелем в руках через минут десять подошёл к площади железнодорожного вокзала.

Обойдя вокзал, он по виадуку над железнодорожными путями прошёл к Морвокзалу, сиявшим огромными оконными стёклами на переднем фасаде.

Как пройти к причалам Лёнька ещё не знал. Поэтому, обогнув вокзал, вышел на площадку, огороженную стальными леерами, чем-то напоминающие судовые.

Завороженный открывшимся видом, он приблизился к ним и, оперевшись на ещё влажные от утренней росы леера, принялся рассматривать бухту с множеством судов, находившихся в ней.

У причалов мыса Чуркин стояли так знакомые по Мурманску большие морозильные траулеры и перегрузчики. Справа просматривались плавучие доки судоремонтного завода, а слева у стенки в одну струнку вырисовывались летящие силуэты военных кораблей. Внизу под площадкой, где он стоял, располагался причал с железнодорожными путями и там он увидел пришвартованный белоснежный пассажирский лайнер.

Лёньке много раз пришлось бывать в порту Мурманска, куда их приводили для разгрузки пришедших рыбацких траулеров, морских тружеников, пропахших рыбой и в многочисленных подтёках ржавчины на бортах.

Здесь же перед ним предстала совсем другая картина.

Лайнер сверкал белизной и его стремительные обводы свидетельствовали о том, насколько он быстроходен, а многочисленные квадратные иллюминаторы надстройки как бы показывали, что за ними скрыта какая-то тайна, невольно манившая к себе, обещая комфорт и уют.

Слева, метрах в ста тоже стояло пассажирское судно. Но как же оно разительно отличалось от «Орджоникидзе»!

По его виду сразу определялось, что оно очень старое. С его клёпанных бортов, покрытых яркими подтёками ржавчины, лопухами свисали ошмётки старой серой краски и поставлено оно здесь на отстой и доживает свои последние годы. На остром форштевне этого свидетеля прежних веков Лёнька прочитал название. «Якутия».

Да, «Якутия» разительно отличалась от «Григория Орджоникидзе», куда его направили на плавательскую практику и на палубу которого ему через считанные мгновения предстоит ступить.

Слева от здания вокзала он без труда нашёл широкую лестницу, ведущую к заветной мечте.

Чем ближе Лёнька приближался к белоснежному борту лайнера, тем громче стучало сердце и в груди ощущался какой-то незнакомый трепет.

Подойдя к спущенному на причал трапу, он остановился, глубоко вздохнул и, взявшись за деревянные поручни, без труда запрыгнул на блестящую алюминиевую площадку.

Трап опирался на причал нижним основанием, поэтому, пока Лёнька поднимался по нему, он не раскачивался.

Быстро взлетев на борт, Лёнька с трепетом ступил на тщательно отмытую и отполированную деревянную палубу, но не успел он осмотреться, куда же попал, как его радужные мечты прервались грозным окриком:

– Кто такой? Куда идём? Документы.

Повернувшись на грозный голос, Лёнька обнаружил перед собой худощавого парня, одетого в белоснежный вязанный свитер с воротничком под горло. Высокий блондин с залихватски зачёсанным чубом и голубыми глазами не спускал с него требовательного взгляда.

Ошарашенный таким неожиданным приёмом, Лёнька принялся мямлить:

– Да вот направление у меня к вам на судно, на практику меня сюда направили, – и, открыв портфель, попытался выудить из него заветную бумажку, но его суету остановил следующий вопрос грозного блондина:

– Какую практику? На палубу что ли? Ты что, из середянки, что ли?

– Да нет … – не понимая, чего добивается от него блондин, пожал плечами Лёнька, – из ДВВИМУ я, в машинную команду направлен.

Чувствовалась, что Лёнькин ответ вывел блондина из меридиана и, потеряв весь свой грозный вид и, почесав в затылке, он уже мирно поинтересовался:

– Так, из какой ты роты?

– Из девятой, – с полной серьёзностью ответил Лёнька.

– Как из девятой? – от удивления у блондина приподнялись брови. – Мы тут все из девятой роты на практике, но тебя я почему-то не знаю, – при этих словах он подозрительно уставился на Лёньку, надеясь вывести на чистую воду обманщика, нагло собирающегося причислить себя к неповторимой девятой роте.

– Так я только перевёлся, потому и не знаешь, – пожал плечами Лёнька, не подозревавший о буре мыслей, пронёсшихся в голове блондина.

Но тут к трапу подошёл, одетый в форму вахтенный с бело-красной повязкой на рукаве.

– Чё случилось тут, Андрюха? Об чём базар? – поинтересовался он у бдительного стража.

– Да тут видишь, пришёл вот этот вот, – Андрюха указал пальцем на Лёньку, – и говорит, что он из нашей роты. А я его в упор не знаю.

– Та-ак, – недоумённо протянул подошедший парень. – Документы есть? – вахтенный перевёл взгляд на Лёньку.

– Есть, – подтвердил тот и показал новенький курсантский билет, вынутый вместе с направлением из портфеля.

Парень повертел билет в руках и вопросительно поднял на Лёньку глаза:

– А направление?

– И направление есть, – подтвердил Лёнька, передавая ему направление.

Прочитав его, парень перевёл взгляд на Андрюху.

– Ваш он, с девятой роты, – рассеяв сомнения Андрюхи, и попросил его: – А ты бы отвёл его к вашим, пусть размещается, а то начнёт тут плутать, а мне за это ещё выговор впиндюрят.

– Да некогда мне, – недовольно отмахнулся от него Андрюха. – Итак сколько времени потратил, пока ты по гальюнам шастал. Тётку мне проведать надо. Я же тебе говорил…

– Да, ладно, – миролюбиво начал уговаривать его вахтенный. – Чё тебе эти пять минут? Погоду что ли сделают? Отведёшь – и свободен, как фанера над Парижем, – уже весело пошутил он. – Чё те стоит?

– Ладно… – с большой неохотой согласился Андрюха и, как бы между прочим поинтересовался у Лёньки: – Да, кстати, как тебя звать то?

– Лёнькой зови, не ошибёшься, – протянул он Андрюхе для рукопожатия руку.

– Андрей Клименко, – важно произнёс Андрюха, глянув сверху вниз на Лёньку: – Пошли, – и приглашающим кивком дал понять, чтобы Лёнька следовал за ним.

Пройдя несколько метров в нос судна, он открыл деревянную дверь с круглым смотровым стеклом, окантованным начищенным до блеска бронзовым ободом.

Андрюха, как заправский моряк, с шиком спустился по трапу, положив обе руки на пластиковые леера и подогнув ноги. Лёнька повторить такой манёвр не смог, так как в одной руке держал портфель.

⠀

⠀Глава восьмая

Спустившись по крутому трапу вниз на одну палубу, они оказались в большом, просторном холе.

После яркого солнечного света на палубе в холе показалось даже сумрачно, несмотря на свет, идущий из многочисленных люминесцентных ламп, установленных на подволоке и обычных бра, прикреплённых к переборкам.

Лёнька послушно проследовал за молчаливым Андреем по коридору левого борта, ведущему в нос судна.

Шикарность отделки переборок, красивые коричневые двери, отделанные пластиком под дерево, изящные переборочные светильники, тёмно-зелёный толстый палас, застеленный на палубе, поразили Лёньку. Следуя за Андреем, он даже не слышал звука собственных шагов.

Остановившись возле одной из дверей левого борта, Андрюха бесцеремонно толкнул её и крикнул внутрь:

– Серёга! Тут к нам на практику ещё одного прислали, – и, посторонившись, пропустил Лёньку перед собой в каюту, крикнув при этом: – А я к тётке пошёл, а то, итак, задержался с этим Мишкой.

Войдя в каюту, Лёнька осмотрелся.

Слева от него находились две двухъярусные койки, прикрытые шторками. Впереди на слегка наклонной переборке располагался круглый иллюминатор, с прикреплённым к переборке столом под ним. Справа, прямо у входа – два рундука, типа шкафов, для одежды.

За столом сидело два человека. Из-за яркого света, идущего из иллюминатора, Лёнька первоначально не смог разглядеть их, но подойдя ближе, это ему удалось.

Парень справа, свободно откинувшийся на спинку стула, без стеснения разглядывал Лёньку и, выдержав паузу, поинтересовался:

– Так откуда ты такой взялся тут?

Лёнька, за последнее время уже привыкший к подобным расспросам, заученно ответил:

– Перевёлся из МВИМУ и сейчас направлен сюда на практику.

– Из рыбы что ли? – с каким-то пренебрежением переспросил парень.

Такой тон вопроса Лёнька тоже хорошо знал, поэтому кивнул головой.

– Ага, из неё самой, – и постарался получше разглядеть любопытного парня.

Ничем особым тот не выделялся. Широкоплечий, в гражданской рубашке, русоголовый с длинной чёлкой, опущенной на лоб, пытливыми глазами и бакенбардами чуть ли не до конца челюсти, он продолжал пристально разглядывать Лёньку. Второй же парень сидел под иллюминатором, яркий свет из которого бил Лёньке в глаза, поэтому подробно рассмотреть его он не мог и только по контурам понял, что он его ровесник. Единственное, что Лёньке бросилось в глаз, что этот парень худощавого телосложения и его утончённые черты лица. Но парень молча сидел и только с интересом наблюдал за вошедшим Лёнькой.

– Да ты не тушуйся, – успокоил Лёньку широкоплечий, – это я так, для уточнения, – и, приподнявшись, протянул руку для знакомства. – Сергей, старшина третьей группы.

– Леонид, – Лёнька в ответ пожал шершавую руку Сергея.

– Ну что, Лёня, – как-то сразу перейдя на дружеский лад продолжил Сергей, – пошли к Борисычу, он тебя оформит и расскажет, что делать.

Сергей поднялся и вышел в коридор.

Лёнька последовал за ним.

Обернувшись, Сергей поинтересовался, кивнув на Лёнькин портфель:

– Это что, весь багаж твой, что ли?

– Не-а. Тут только документы, а сумку я ещё из камеры хранения не забрал, – пояснил Лёнька.

– А когда ты приехал? – поинтересовался Сергей и, не дождавшись ответа, пошёл по коридору в сторону холла.

– Да с пяток дней, как из дома уехал, – уже в спину Сергею начал рассказывать Лёнька.

– А откуда, если не секрет? – Сергей, не снижая темпа ходьбы, обернулся к Лёньке.

– Какой секрет? – хмыкнул Лёнька, едва поспевая за Сергеем. – Из Свободного я, – тут же пояснив: – Родители там живут.

– А-а, – протянул Сергей. – А я из Комсомольска, – так же на ходу пояснил Сергей.

Они поднялись по паре крутых трапов вверх, выйдя в коридор очередной палубы, где комфорт помещений чувствовался значительнее, чем на палубе курсантов.

Подойдя к одной из дверей с табличкой «Помощник капитана по личному составу», Сергей постучал в неё.

Из-за двери послышалось:

– Не заперто, входите, – и Сергей, открыв дверь, вошёл в каюту.

Каюта от курсантской заметно отличалась. Тут и отделка переборок и подволока сделаны по-другому и на полу вместо линолеума лежал застеленный толстый коричневый палас.

Одиночная кровать, задёрнутая плотной шторкой, небольшой диванчик и письменный стол с настольной лампой.

Если в курсантской каюте иллюминатор круглый с броняшкой, то здесь через большое прямоугольное окно в помещение поступало столько света, что каюта казалась большой и уютной.

За столом сидел мужчина. Увидев вошедшего Сергея, он доброжелательно приветствовал его:

– А, Котов, здравствуйте. Что случилось на этот раз?

– Доброе утро, Владимир Борисович, – ответил на приветствие Сергей и продолжил: – Ничего не случилось. Только вот к нам на практику направили ещё одного курсанта, – Сергей кивнул на Лёньку, стоящего у него за спиной.

– Да-да, – закивал головой Владимир Борисович. – Я ещё вчера получил РДО о его прибытии, – и заглянул за спину Сергея. – Чего прячетесь, курсант Макаров? Проходите, показывайте, что у Вас там за документы с собой имеются.

Лёнька, осторожно обошёл Сергея, загородившего весь проход, приблизился к начальнику практики и, поставив портфель на стол, достал всё, что ему передали в Отделе практики.

Владимир Борисович принялся рассматривать переданные документы, а Лёнька тем временем постарался разглядеть своего нового начальника.

Обычный, неприметный человек. Если бы он встретил его на улице, то никак бы не смог предположить, что этому человеку доверили воспитание и обучение пары десятков безбашенных пацанов.

Полноватый не по годам, с холёными ручками, с остатками тщательно прилизанных волос на голове, в небольших круглых очёчках, как у Кота Базилио, он никак не походил на морского волка, сумеющим привить Лёньке любовь к морю и морской профессии. Скорее всего, новый начальник напоминал заурядного бухгалтера или библиотекаря. От невольного разочарования, которое ощутил Лёнька, разглядев начальника, радость от прибытия на судно, как-то сама собой поуменьшилась.

Но он тут же вспомнил своего преподавателя сопромата, маленького, плюгавенького и дотошного человечка, на которого и внимания бы обращать не стоило и первоначально их группа так и делала. Но когда перед ними раскрылись все знания и жизненный опыт, скрытые под облысевшим и прыщавым лбом преподавателя, то для них он стал чуть ли не великаном, а по красоте, с которой этот Зигмантович излагал нудный сопромат, сравнился чуть ли не с Аполлоном Бельведерским и все ребята с разинутыми ртами слушали и воспринимали то, чему он их пытался обучить. И Зигмантович этого добился. Почти все ребята из его группы сопромат освоили прилично и с первого раза сдали. Даже Раилко и тот сдал, но это он сделал не за счёт полученных знаний, а только за счёт ловкости рук и непередаваемой наглости.

***

О Саше Раилко в Лёнькиной роте слагали анекдоты и рассказывали бесконечные истории. Многие, возможно, и выдуманные, потому что они шли вразрез с видом этого длинного и худющего парня чуть ли не под два метра ростом из Майкопа.

На вступительных экзаменах в сочинении на трёх листах он допустил тридцать одну ошибку. Но какими-то одному ему известными путями, Раилко добился, что ему позволили переписать сочинение и получил за него четвёрку. Хотя по остальным предметам при сдаче вступительных экзаменов Саша получил трояки, но его, опять по неизвестным причинам, зачислили кандидатом в курсанты.

А вот через полтора года, когда слабое звено, не выдержавшее курсантских будней, отчислили, то Саша занял место выбывших и приобрёл достойное звание курсанта.

Вот тогда-то на радостях он наклюкался, и тайна с покрова написания сочинения была снята. В степени «лёгкого» алкогольного опьянения, в котором Саша еле ворочал языком, он рассказал Лёньке о тяжести своего проступка. Выяснилось, что Саша пообещал преподавательнице, контролирующей написание сочинения, женится на её дочери. И дело бы действительно дошло до свадьбы, но невеста почему-то вскоре сама поняла, что Сашу она разлюбила и без ума втрескалась в Валерку Рогова. Красавца, хоккеиста и лучшего друга Саши Раилко, подсунутого ей Сашей. Валерка этих девиц, что Маш, что Люсь, собирал для коллекции. Для него важнее всего был хоккей и на остальное он хотел плевать. А поступал он в мореходку только для того, чтобы маманя от него отстала. Поэтому Валерка с трудом продержался в училище год и его отчислили за неуспеваемость. Его тут же забрали в армию, где он занимался хоккеем, а брошенные девчонки только лили по нему слёзы.

Зато Саша Раилко остался учиться в училище и оставался на плаву только из-за своей изворотливости и прохиндейству.

Зигмантович его быстро раскусил и прилюдно торжественно пообещал:

«А Раилко ни в жизть не сдаст у меня сопромат».

Зигмантович, конечно, наиумнейший мужик, но Саша его обошёл на бреющем.

Зигмантович ненавидел тех, кто пользовался шпаргалками или недозволенными методами приобретения знаний. Вертясь на своём высоком стуле и обозревая притихшую аудиторию, он неоднократно об этом заявлял и хвастался тем, что у него ещё никто на его экзаменах ничего не списал.

И вот, когда наступил день «Х», то есть день, когда Лёнькина группа сдавала экзамен по сопромату, Зигмантович громогласно подтвердил своё желание по Раилко.