Девятая рота

– Можно?

В небольшой комнате, уставленной по бокам огромными стеллажами с различным скарбом, за столом сидела полная женщина в сером застиранном халате, чуть не лопавшимся на ней.

При появлении Лёньки выражение её лица и поза не изменились. Она по-прежнему сидела, уложив пухлые руки на стол со спрятанным в них мельхиоровым подстаканником со стаканом и налитым в него чёрно-коричневой жидкостью.

«Наверное, это чай» – предположил Лёнька.

Женщина удостоила посетителя презрительным взглядом, исходящим из щелочек глаз, глубоко спрятанных под нависшими бровями и подпёртых розовыми, как спелые яблоки щеками.

Из слегка приоткрытых, ярко обозначенных багрово-красной помадой губ, неожиданно громогласно вырвалось:

– Чего надо? Чё тут шум поднимаешь? – если бы не тюки, плотно уложенные на стеллажах, поглотившие фанфары голоса хозяйки кабинета, у Лёньки бы точно, полопались барабанные перепонки.

Справившись с первым впечатлением от неожиданной встречи, он полностью открыл дверь и, сделав на цыпочках несколько шагов в сторону стола, протянул бумагу, выписанную в отделе практики.

– Марьванна, – заискивающе пролепетал он, – Владимир Кузьмич меня к Вам послал. Сказал, что Вы постельное бельё можете выдать. Так не откажите в просьбе, а то спать сегодня не на чем, – учитывая создавшуюся обстановку Лёнька постарался придать своему голосу самые жалостные нотки.

– Давай, давай сюда свою цидулю, – протянула руки за бумажкой знатная мадам, а Лёнька вставил её пухлые пальцы Марьванны. – Я многое чё могу, – голос от Лёнькиной лести у Марьванны подобрел, и она уже не так громогласно продолжила: – А то ходют тут всякие разные, да только надоедают и доброго слова ни от кого не услышишь, – это она уже пробурчала про себя, но децибелы от такого бурчания с такой силой достигли Лёнькиных ушей, что в них даже что-то задребезжало.

Почесав себя за ухом, чтобы унять скрежет в ушах, Лёнька ждал вердикта всемогущей Марьванны.

А та откуда-то из закромов выудила очки, водрузила их на маленький носик, каким-то чудом затерявшийся на её лице и занялась прочтением записки, переданной ей Лёнькой.

– Так ты не абитура, что ли? – Марьванна поверх очков строго взглянула на Лёньку.

– Не-а, – отрицательно замотал головой Лёнька. – Я на третий курс. А сейчас перед практикой надо в одиннадцатой роте переночевать.

– А-а… – значительно протянула Марьванна. – Тады ладно, – и, отодвинув подстаканник с предполагаемым чаем, придвинула к себе одну из амбарных книг и что-то начеркала в ней.

– Тут расписывайся, – ткнула она в сделанную надпись, а когда Лёнька расписался в том, что ему выдан матрас, подушка, одеяло и пара простыней с наволочкой, аккуратно уложила книгу на прежнее место и выплыла из-за стола, заполнив небольшое, набитое всякой всячиной, помещение.

– Шуруй за мной, – пропыхтела она и, если бы Лёнька не прилип спиной к стеллажу, то точно бы снесла его, как девятым валом, впечатав в тюки с барахлом.

Проследовав по коридору, Марьванна открыла одну из дверей и проникла в неё, скомандовав Лёньке:

– А ты тут стой, жди, – Лёньке ничего не оставалось делать, как подчиниться, оставшись в коридоре.

Минут через пять из глубины комнаты послышалось:

– А иди-ка ты сюда, соколик ты мой.

Лёнька моментально выполнил приказ, вошёл в комнату и застыл в ожидании следующих распоряжений.

– Так, – пропыхтела Марьванна. – Забирай своё барахлишко и иди в свою одиннадцатую роту, да скажи там дежурному, что их я сегодня ждать больше не намерена и обходные подписывать буду только завтра. А если они не подпишут обходные, то они сами знают, что я им устрою, – уже грозно закончила она, но увидев, что Лёнька со свёртком матраса всё ещё стоит перед ней, гаркнула: – Кому я сказала, чтобы ты дул в свою одиннадцатую роту!

От такого приказа, да ещё выданное столь «нежным голоском», Лёньку смыло с такой силой, что он даже не запомнил, как выскочил из подвальных коридоров и оказался перед дверьми с табличкой «11-я рота».

Глава четвёртая

Открыв хлипкую дверь, Лёнька вошёл в коридор, мало чем отличающийся от таких же коридоров общежитий, что ему пришлось видеть.

Длинный коридор шёл далеко влево и вправо, где в его конце находились широкие окна, дающие достаточно света, чтобы осмотреться. Тумбочка дневального сиротливо пустовала, одиноко прижавшись к стене слева. Освещение в коридоре выключено, что создавало ощущение гнетущего полумрака помещения, покинутого людьми.

Стены выкрашены ядовито салатной краской. Двери в кубрики, такого же цвета, кое где оставались открытыми, что свидетельствовало о том, что в них обитатели отсутствуют.

В середине коридора полумрак рассеивался. По всей видимости, там находилась Ленинская комната. Но, из-за отсутствия контингента, вечерами расслабляющегося в ней за просмотром телевизора, её заставили, вынесенными из кубриков койками.

Поудобнее перехватив свёрток с матрасом, Лёнька двинулся вглубь коридора на голоса, раздающиеся из района умывален и туалетов.

Его шаги гулко отдавались от голых стен со следами серых квадратов от недавно снятой наглядной агитации.

Ощущение от нахождения в этом мрачном, покинутом людьми помещении возникло удручающее. И, чтобы нарушить нависшую тишину, Лёнька изо всех сил проорал:

– Есть кто живой? – закончив свой вопль сакраментальными выражениями общеизвестного русского языка, без которых не обходится ни одна курсантская речь.

Через какое-то время в конце коридора открылась дверь одного из кубриков и вываливший из неё огромный детина в курсантской форме, но без мицы, проорал в ответ:

– Какого… и т.д и т.п… ты тут разорался? – красноречиво просигнализировав, что живые в роте ещё присутствуют и не только присутствуют, но и несут вахту, охраняя вверенное им государственное имущество.

Такому ответу Лёнька обрадовался. Это означало, что ему сегодня не придётся одному куковать в пустых кубриках.

Подойдя ближе к верзиле, Лёнька рассмотрел у него на рукаве сине-белую повязку, говорящую о том, что перед незваным гостем находится самый, что ни на есть дежурный по роте.

Правда от него даже на расстоянии в полтора метра шёл такой смэл, что Лёнька удивился, как этот дежурный ещё держится на ногах.

– Чё надо? Чё ты тут разорался? Абитуры тут нет, – голосом сильно подвыпившего человека прорычал верзила, подтвердив свои слова энергичным жестом.

– Да я не из абитуры. Я из 9-й роты, – поморщившись от удушающего выхлопа верзилы, Лёнька отошёл от него на шаг. – Меня Кузьмич из отдела практики послал сюда переночевать, пока «Орджоникидзе» не подошёл. Опоздал я на практику, так вот сейчас надо подождать, чтобы сесть на него, – тут же придумал Лёнька своё появление.

– Так чё ты сюда припёрся? – никак не мог понять верзила. – Чё? Вообще, что ли зенки повылезали, что не можешь третью общагу от первой отличить?

– Да там абитуру поселили, поэтому и свободных кубарей нет, – изображая раздражение, попытался объяснить Лёнька.

Тут его слова начали доходить до дежурного и он, сменил гнев на милость, решил:

– Ну, – с трудом выговаривая сложнейший текст, – если такая история, то проходи, садись, побазарим, – и широким жестом указал на открытую дверь, из которой только что вышел.

Лёньку уговаривать не пришлось. Свёрток с матрасом порядочно оттянул руку, и он думал только об одном, где же его скинуть.

В кубрике обстановка свидетельствовала, что выпускники тут расслабляются уже не первый день.

Койки не заправлены. На них только небрежно накинуты одеяла, полы не подметены, на тумбочках навалено невесть что, зато на столе, застеленного разорванными и замызганными газетами, в беспорядке стояли тарелки с остатками крупно нарезанной селёдки, корками хлеба и каким-то засохшим закусоном в замызганных тарелках, окружённых множеством пустых стаканов.

Главное украшение натюрморта, ополовиненная бутылка «Коленвала», занимала центральное место на столе, а её опустошённые подруги, валялись по всему кубрику. Всё свидетельствовало о том, что газ-ураган здесь продолжается очень давно.

В кубрике стояло четыре койки. На двух ближайших от входа изволили возлежать в бессознательном состоянии новоявленные инженеры-судомеханики.

Стол окружали с десяток «баночек», но сейчас занятыми оказались только три.

Два представителя сословия новоявленных механиков находились ещё в адекватном состоянии и только мимоходом, без всякого любопытства, взглянули на вошедшего Лёньку, продолжая начатый разговор.

Третий представитель – высокий, слегка лысеющий парень в курсантской форме с пятью лычками на рукаве, вертел в руках синюю корочку диплома и до Лёньки донеслось окончание его речи:

– …никто не поверит, что Федя пьяница и разгильдяй – инженер. Маманя, так первая, а корефаны в Корсакове – те только рассмеются… – но его перебил парень, сидевший напротив:

– Да брось ты ерунду пороть, Федя. Диплом есть – значит все! Инженер. А как ты его получил – никого не касается. Главное – это листок с отметками никому не показывай, – и со смехом хлопнул своего соседа по плечу. – Точно говорю, Лёха? – на что тот, недовольно скинув с плеча руку соседа, только хмыкнул:

– И это правильно, – и, показывая указательным пальцем на опустошённые стаканы, потребовал: – Наливай, Колян, чтобы даже и сомнений ни у кого не возникло, что мы – инженерА.

Сосед послушно протянул руку к бутылке и налил из неё пару бульков по стаканам.

Закончить осуществление процесса им не дал дежурный, вошедший следом за Лёнькой:

– Лёха, – обратился он к одному из сидевших за столом, – у тебя в кубаре, кажись, ещё не раздербаненные койки стоят?

– Ну, – протянул Лёха, – стоят. И чё? – уставившись осоловелым взглядом на дежурного.

– Да вот парню из девятой роты надо переночевать. Как ты посмотришь на то, что он у тебя поселится?

– Да пусть селится, – пожал плечами Лёха, – я всё равно ночевать не останусь, пойду к своей Таньке, – и, рассмеявшись, пояснил: – А то уеду в свою Манзовку, как же она без отметки останется? – парни от его слов дружно заржали, скрестили стаканы «камушками» и опрокинули огненную жидкость в себя.

Увидев, что парни не против его присутствия, Лёнька скинул на ближайшую тумбочку свёрток с матрасом и постельным бельём, заняв свободную «баночку».

Дежурного присутствующие уважительно называли Батей, через несколько минут посмотревшего на часы и громко объявившего:

– Харе балдеть, пора столы идти накрывать. Сколько там у нас сегодня будет наших?

– Сколько будет – все наши, – весело ответил Колян, разгрызая зачерствевшую корку хлеба.

– Так ты метнись по роте, да посчитай, – приказал ему Батя, – а то чё мы будем лишнее накрывать. А что не зачифаним, то с собой заберём. Ты с нами пойдёшь, – посмотрел он на Лёньку.

Лёнька, чувствуя, что у него кишка кишке протоколы пишет, тут же согласился. Ведь он с утра кроме сосисок с чаем в «Кулинарии» ничего не ел:

– Конечно пойду, – согласился он с Батей.

– Тогда у тебя будет особая задача, – для обозначения важности задачи, Батя даже поднял указательный палец над головой. – Берёшь сумку, – он кивнул в угол кубрика, где валялись сваленные в кучу вещи, – набиваешь её жоревом и тащишь в роту. Понял? А то пацанам, кто попозже придёт, подкормиться надо будет.

– А чё тут непонятного? – Лёнька пожал плечами и бывало добавил: – Не раз такое сотворял.

– Ну, если всё понятно, то пошли, рассиживаться уже времени нет, – Батя поднялся с баночки, посмотрел на Лёньку и указал ему на рундук: – Возьми там фланку, а то в твоей гражданке ты у нас, что петух на помойке, – но тут же поправился: – Хотя абитуры тут шарахается немерено.

Потом он повернулся к Лёхе и уже другим тоном приказал:

– А ты поднимай всех живых и через полчасика приходите в столовую. Я думаю, что к тому времени мы там уже всё накроем.

Лёнька выудил из рундука чью-то тёмно-синюю фланку и напялил её на себя.

Батя, осмотрев его, хмыкнул и оценил:

– Сойдёт, – и, махнув рукой, скомандовал подвахте: – Пошли! Чё расселись, – по его виду, если не подходить ближе, чем на полтора метра, сейчас вообще не замечалось, что этот человек с полчаса назад употребил полстакана. Ну, это если не подходить, а если подойти, то от духана, исходящего от дежурного по роте, подошедший улетел бы в нирвану.

Выйдя из общаги, Лёнька последовал за Батей, идущего впереди с Коляном и ещё с парой парней, одетых в форму, но без гюйсов и миц. Вольница! Они уже от дежурного офицера за нарушение формы одежды, нарядов вне очереди не получат.

Непривычным оказалось то, что строем идти не надо. Парни шли шагах в пяти впереди Лёньки и о чём-то весело разговаривали. Да, им было, что обсудить. Позади пять лет обучения и теперь перед ними открывается дорога жизни. Что она для них приготовила? Никто не знал. Но они и не боялся на неё ступить. Ведь всё родной нашей страной заранее предусмотрено. Родился, учился, работал – пенсия, ну, а там кому как повезёт.

Из того времени, что Лёнька провёл с этими жизнерадостными ребятами, он узнал, что они уже получили направления в различные пароходства, а сейчас у них заслуженный месяц отдыха после защиты диплома.

Батю направили в Дальневосточное пароходство, Федю – в Сахалинское, Лёху – в Приморское на танкера, а Колян должен лететь на Камчатку. Там у него жили родители и ждала девушка.

До столовой дошли минут за десять, неспеша поднялись на второй этаж по неширокой бетонированной лестнице и оказались в зале, заставленном столами.

Батя посмотрел на Лёньку.

– Делай то, что мы и не ошибёшься, – но, увидев, что Лёнька чего-то колеблется, подбодрил его: – А ты не тушуйся, всё нормально. Давай, помогай парням расставлять тарелки и хлеб, да не забудь про сумочку, – он взглядом показал на сумку, прихваченную Лёнькой из роты.

Лёнька огляделся и направился за парнями готовить столы.

Слева располагался прилавок с раздачей пищи, чуть дальше посудомоечная, где надо брать тарелки и расставлять их по столам, а дальше хлеборезка.

Работа привычная. Он не раз выполнял её у себя в училище, когда находился в нарядах.

Когда столы накрыли и по середине каждого установили по вместительной кастрюле с каким-то жидким варевом, в зал начали прибывать те, кто изволил почивать после праведных трудов.

Парни привычно рассаживались за столами. В зале стало шумно от радостных голосов и прибауток прибывших.

Лёнька не знал, куда ему приткнуться, но его сомнения развеял появившийся Лёха.

– Лёня! – окликнул он его. – Чё мнёшься? Иди сюда. Садись, не стесняйся. У нас здесь, – он показал на один из пустых столов, – никого не ожидается. Так что можно будет позлобствовать от самого пуза.

Проголодавшийся Лёнька не противился и, устроившись за столом, налил себе полную тарелку варева из кастрюли.

В Мурманске он привык, что блюда готовили в основном из рыбы. Рыбные супы, рыбные котлеты. Иной раз казалось, что и компот вонял рыбой. Парни шутили: «Привыкай. Что наловили, то и съели».

Здесь же суп оказался с мясом. Лёнька даже выловил из кастрюли приличный кусок с хрящевой косточкой. Правда в варево добавили какую-то крупу, но всё равно – настоящий мясной суп. На второе – котлета с пюре и каким-то рыжим соусом. Но котлета оказалась, хоть и с мясом, но его присутствие в ней приготовители значительно разбодяжили различными ингредиентами, во вкусе которых Лёнька особо не разбирался.

Он оказался так голоден, что не обращал внимание на изысканность вкусов предложенных «деликатесов».

Насытившись, он откинулся на стуле и осмотрел полупустой зал столовой, заполненный меньше чем на треть, значит котлет, хлеба и пюре должно остаться достаточно.

Тут он увидел жест Бати, показывающий, чтобы Лёнька занялся сбором оставшейся пищи.

Вскоре он заполнил сумку, и они вместе с Лёхой вышли на улицу.

– Стой тут, – скомандовал Лёха, указав ему на угол обычной кирпичной хрущёвки, на первом этаже которой находился гастроном.

– Ты куда? – не понял его приказа Лёнька.

– Жди. Пять сек. Я сейчас, – отмахнулся от него Лёха, но пояснил: – Тут на Авраменко «Коленвал» не так разбирают, как в «Зелёном», да и салатики из морской капусты можно взять. Так что я сейчас, – и исчез за большими стеклянными дверями гастронома.

Ну, ждать, так ждать. Лёньке после такого наполнения трюма, двигаться вообще не хотелось. У него возникало только одно желание – это растянуться на кровати и расслабиться.

Лёха и в самом деле появился через несколько минут.

– Отлично, – прокомментировал он своё появление. – Всё О-кей, – похлопывая по неожиданно увеличившемуся животу, где, как предполагал Лёнька, и находился вожделенный «Коленвал».

«Ничего в курсантах не меняется, в какой бы точке Союза они ни находились», – отметил он про себя.

От этой мысли он усмехнулся и они, поднапрягшись, ухватили сумку за ручки и доставили её в роту.

Затащив сумку в кубрик, Лёха указал Лёньке на свободную койку:

– Тащи сюда свой матрас. Тут будешь спать, а я пойду к Бате и хавчик ему отдам, – он нагнулся к сумке и переложил из неё несколько тарелок с пюре и котлетами в тумбочку.

Они вместе вышли из кубрика, отнесли сумку Бате, Лёнька забрал матрас и вернулся в кубрик к Лёхе.

Тот в задумчивости сидел за столом.

– Чё заскучал? – поинтересовался у него Лёнька.

– Да чё тут говорить? – невесело вздохнул он.

Вся весёлость и бесшабашность, фонтаном бьющаяся из Лёхи, куда-то исчезла.

Перед Лёнькой сидел обычный пацан, с присущими ему обычными чувствами пацанов, когда с их лиц уходила маска искусственной беспечности и бравады.

Лёха вздохнул и глядя на Лёньку, застилавшего постель, поделился:

– Не хотел я в это чёртово Приморское пароходство идти. Ну, никак не хотел! – чуть ли не надрывно вырвалось у него. – Хотелось в ДВ остаться, но тут, понимаешь, заковыка какая оказалась. Блатные, да женатики туда распределились. Нет блата – иди на танкера, на Камчатку или на Сахалин, – Лёха со злостью махнул рукой и мастерски выругался. – Были корефанами-друзьями, а на деле, что получилось. У кого лапа волосатее, тому – всё, а у кого – ничего, тому… – и Лёха выставил перед собой согнутый локоть. – Как теперь смотреть на этих друганов? – он вновь разразился забористыми перлами русского языка.

Но, успокоившись, посмотрел на Лёньку, прекратившего заниматься постелью и внимательно смотревшего на изливающегося Лёху.

– Вот, например, я. – Вновь начал он. – Я с Манзовки. Так что? В ДВ оставили? Не-ет, – Лёха горько усмехнулся, – на танкера направили. А у меня Танька во Владивостоке. Тоже учится. Год ей ещё учиться. А тут в Находку надо ехать. Где там жить? Как там дальше быть? – за поддержкой своих слов, Лёха вновь посмотрел на Лёньку. – А никто не знает, – и он развёл он руками. – Чё делать? Понятия не имею. – Он на несколько мгновений умолк и уже другим тоном начал новую тему: – Надо сейчас до мамани съездить, хоть дипломом похвастаться. Пусть порадуется, – это Лёха добавил уже мягко, представляя себе, как мать примет его.

– Так едь к ней. Чё ты тут сидишь и её радёмую глушишь? – Лёнька кивнул в сторону тумбочки, куда Лёха уложил еду и добычу из гастронома.

– Да, – вновь махнул рукой Лёха, – дела тут некоторые закончить надо, с Танькой объясниться, да и ещё кое-что. Вот я и взял билет только на завтра. – Так что давай, по пять граммулек на зуб примем, да я пойду, – Лёха поднялся и наклонился над тумбочкой.

– А может не надо? – предостерёг его Лёнька. – Всё-таки серьёзный разговор у тебя с твоей Танькой намечается…

– Да ну тебя, учитель хренов, – Лёха распрямился, держа в руке бутылку и, приподняв её, пояснил: – Это я так, только для храбрости, – он задорно, как и прежде, ухмыльнулся, как будто и не произошло той мимолётной грусти и слабости, которыми он поделился с Лёнькой несколько минут назад.

– Хозяин – барин, – пожал плечами Лёнька. – Я вот тоже со своей Шишкиной перед отъездом из Мурманска разругался в дрызг. Нажрался и устроил скандал. Специально нажрался, чтобы она за мной никуда не ехала и отстала. Во, где засела, – он резанул себя по горлу ребром ладони, пояснив: – А то что-то уж очень много планов она на меня распланировала. Короче. Дрыснул я от неё таким образом, – и хохотнул.

– А, может быть ты и прав, – ответным смехом поддержал его Лёха. – Стоит сейчас нажраться, чтобы концы обрубить и в воду… – он задорно посмотрел на Лёньку. – А там – будь, что будет.

Достав стаканы, Лёха плесканул в них, а после того, как они основательно закусили, принялся рассказывать о жизни в училище и нюансах этой жизни, что Лёньку особенно интересовало.

Ополовинив бутылку, Лёха собрался уходить. Причесался, надушился и, хлопнув Лёньку по плечу, подмигнул:

– Давай, ложись-ка ты спать, а я пойду попробую устроить свою судьбу.

Лёха ушёл. Делать нечего. Лёньку невольно начало клонить в сон, а он не стал ему сопротивляться. Разделся, по привычке аккуратно уложив на баночке сложенную форму и, устроившись калачиком на такой привычной для него курсантской койке, отправился в царствие Морфея.

Из глубокого сна Лёньку вывел неожиданно зажёгшийся свет и громкие маты, несущиеся из рундука.

От неожиданности Лёнька подскочил с койки и увидел валяющегося в рундуке Лёху. Тот оказался настолько пьян, что самостоятельно выбраться оттуда не мог, а только беспомощно размахивал руками и ногами, изрыгая при этом невообразимые маты.

Поняв, что без посторонней помощи новоявленный инженер-механик и уже, возможно и не жених, выбраться из рундука не сможет, Лёнька подхватил это аморфное создание и переместил его на койку.

Чучело, недавно бывшее энергичным и весёлым Лёхой от всех противоправных действий, сотворённых с ним Лёнькой, начало возмущаться.

Поняв, что при таком раскладе это возмущённое существо может ещё потянуть на подвиги или какие-нибудь разборки, Лёнька скрутил его, вытряхнул из штанов и фланки и заложил в койку, прижав всем телом и накрыв одеялом.

Почувствовав себя в родной стихии, тело, под названием Лёха, что-то ещё бормотало, но постепенно бормотание начало утихать и перерастать в богатырский храп.

Отдышавшись от перенесённой схватки, Лёнька отпил воды из графина и, накрыв голову подушкой, чтобы звуки, исходящие с Лёхиной койки не тревожили его, вновь провалился в темноту сна.

Глава пятая

Утром Лёньку поднял такой знакомый и громогласный призыв, от которого невольно пришлось подскочить на койке:

– Рота-а-а! – возвещал призыв, громогласно несущийся по пустому коридору, отражаясь эхом от всех его выступов и закоулкуов. – Подъём!!! – дальше следовали переборы общепринятых нюансов русско-татарского языка, заканчивающиеся предложением: – Господа инженер приглашаются на завтрак!!!

Тут же некоторые из этих самых инженерОв выглянули в коридор и пожелали орущему всех благ в виде междометий и прочих восклицаний, перемежающихся с воспоминаниями о многочисленных матерях:

– Да заткнись ты… Да чтоб тебя разорвало… Да чтоб у тебя треснуло… Да чтобы у тебя упало и никогда не поднялось, – наверное всё это имелось в виду о том радостном настроении, поселенное в них дневальным.

Но вскоре по коридору послышалось шарканье ног, из туалетов донеслись звуки сливаемой воды в унитазах, а из умывальной комнаты громких струй воды о железные раковины умывальников.

Под воздействием таких звуков, никак не располагающих к продолжению сна, Лёнька поднялся, достал зубную пасту со щёткой, перекинул вафельное полотенце через плечо и двинулся в конец коридора, откуда неслись эти звуки.

Вернувшись в кубрик, он попытался поднять Лёху, но все его усилия оказались тщетными. Такого домкрата, который бы смог это сделать, ещё не изобрели.

Поняв бессмысленность своих действий, Лёнька с остатками 11-й роты пошёл на завтрак.

Утренний лёгкий ветерок, дующий со стороны Амурского залива, прогнал остатки сна и подгонял редкие кучки курсантов, бредущие к столовой.

После завтрака, прихватив все необходимые документы, для прохождения медкомиссии, Лёнька пошёл в третью общагу, где на первом этаже располагалась медсанчасть.

Подойдя к приступкам медсанчасти, ему стало интересно, где же стоит общежитие, в котором ему, возможно, предстоит прожить не один год.

Он завернул за угол этого кирпичного пятиэтажного здания и его поразило увиденное.

Здание стояло почти на самом обрыве, идущим почти вертикально вниз к берегу Амурского залива.

Расстояние от крыльца первого подъезда до обрыва составляло около двадцати метров. Край обрыва порос высокой порослью сорняков, по неизвестной причине до сих пор не уничтоженных курсантами и поэтому Лёнька с трудом разглядел, где он начинается. Но такие мелочи, как сорняки и мусорные баки на краю обрыва сразу исчезли, когда он взглянул вдаль.