Всадник между небом и землёй

Якобы, дело это весьма нешутейное. Ведь звезда присандаленная ни к месту – враз упадет, потом ищи ее свищи. А как хоть одна потеряется, так и все небо на землю рухнет. Вот ведь оно как.

А степь тянулась далеко-далеко и казалось, что идти по ней можно веками, да так никуда и не дойти. Иногда налетал теплый ветерок, пригибал на мгновение траву и тут же вновь стихал. Месяц куда-то исчез, наверное все-таки оторвался и упал в какой-нибудь пруд или в поле. И вдруг вижу – впереди горит свет. Посреди бескрайней степи стоит ларек, и торгует в нем не кто-нибудь, а сам Медведь. Я подошел к окошку – Медведь сидел за прилавком и читал газету.

– 

Здравствуй, папа Мишка, – сказал я, – помоги, как до Города добраться ?

Медведь уронил газету и с удивлением уставился на меня. Было такое ощущение, что он впервые увидел в этих краях живое существо. Как потом выяснилось, так оно и было на самом деле.

– 

Говорю, до Города бы мне," – повторил я. Медведь и рот от изумления открыл, дескать, и разговаривать еще умеет !

– 

Ну что же ты, а ? – не унимаюсь. – Понимаешь, очень уж мне нужно добраться туда.

Медведь и на это не ответил, зато неожиданно он высунул свою голову из окошка, вдохнул побольше воздуха, и, широко раздувая ноздри, подул на меня.

Я не успел сказать: "Ой !" – как был уже высоко над степью. Словно обезумевший филин, я летел с широко выпученными глазами над полями, лесами и реками. Когда я понял, на какой громадной высоте я лечу, я их тут же закрыл. С перепугу у меня захватило дух, и ветер шумел в ушах, обозленный, что я могу обогнать его. Он цеплялся за мою шерсть и пытался разорвать ее на тысячи маленьких кусочков. Ну, думаю, тут и смерть мне. А читал я в одной умной книжке, что смерть – это такое сухое дерево, которое приходит и съедает тебя своим зубастым дуплом. Прошла минута, другая, а ничего ужасного не происходило. Я потихоньку стал открывать глаза. Далеко от меня, мигая красными лампочками на крыльях, мчался самолет.

Я увидел, что впереди появились очертания Города, вон и высокая городская стена, и огни проспекта "Теперь-то я уж точно успею до закрытия Ворот," – с облегчением подумал я. И вдруг я открыл для себя такую очевидную истину, что лечу я не один. Рядом махала своими крыльями-пропеллерами старая Ворона.

– 

Ну что? Л-л-летишь? – спросила Ворона.

– 

Лечу, – ответил я.

– 

Н-ну л-л-лети. л-л-лети, – сказала Ворона и тут же куда-то пропала.

Но прошло какое-то время и она снова появилась, но уже прямо передо мной мигали ее прищуренные глазки. Ворона летела задом-наперед.

– 

Л-л-ладно, г-говори – че хочешь ? – спросила она.

– 

До Города добраться целым и невредимым, – выпалил я свою заветную мысль.

– 

Д-до какого такого г-г-города ? Не слыхала, н-но э-э-э-э-это не важно. Да ! – вспомнила Ворона, – Стоп !

И вдруг полет прекратился. Мы стояли прямо посреди воздуха.

– 

М-меня просили передать теэ о-от эту штуку, – Ворона подала мне большой черный зонтик. – Только не забудь раскрыть ее, л-л-летучий ты наш.

И тут до меня запоздало дошло, что зонтик, который я теперь держал, стоя посреди неба, весил никак не меньше 70 кг. "Мягкой па-а-асадки !" – каркнула Ворона, и я, как торпеда, ринулся вниз…

Почти у самой воды зонтик раскрылся сам собой, а я плюхнулся на его дно…

Глава 2. Избушка-На-Опушке

Кругом была такая темень,что я не видел даже кончика своего носа. Рядом,очевидно, плескалась вода. Вдруг из темноты выглянула голова белого Слона, самодовольно ухмыльнулась и вновь канула во мраке. И тут меня ждала неожиданность. Впереди со страшной скоростью летела птица буквально апокалиптических размеров. Я прижался к краю зонтика, но, присмотревшись, понял,что это была никакая не птица. Это был тот самый Медведь , которого я встретил в степи. Медведь летел ,широко расставив лапы, и орал на всю округу:"Уж я подую так подую!!!" Он вихрем пронесся надо мной и моментально исчез из виду. Рядом кто-то облегченно вздохнул – у-ух.

      Я плыл по тихой извилистой речке, по берегам которой непроглядной стеной высились мохнатые лапы деревьев. Их желтые немигающие глаза таращились из мрака, длинные когти тянулись к самой воде, пытаясь преградить путь. По берегу иногда двигались чьи-то корявые тени, наблюдавшие за тем, что происходит на реке. И только глупые ивы плакали вслед уплывавшему зонтику. А потом все исчезло – глаза из чащи куда-то делись, и когти обернулись молодыми листьями папоротника, растущими на том и другом берегу. Звезды показались на небе, и все говорило о том, что в эту ночь должно происходить что-то очевидное, но, как водится, невероятное.

Я проплыл мимо столбика с надписью:" Лесник Герасимов, 200м."

«Вот здорово !– думаю. – Уж он-то меня в два счета домой доставит ! (Я даже стал подгребать, чтобы мой зонтик плыл побыстрее.) А поди Герасимов и в трубу даст посмотреть, в настоящую, не то что у Барсука. Как же это называется ? А! Те-лес-коп, во как». От мысли про телескоп мне захотелось прям по воде доскакать до заветного домика на опушке.

«Я скажу: – Здравствуйте, это я. А он скажет: – Давно тебя жду, заходи. А на столе у него и кваса целый кувшин, и картошка в горшке пары пускает, и… и… ну, в общем, и редиски пучок».

Одним словом, доплыл я до места с табличкой "Лесник Г." , зонтик на бережке оставил, а сам побежал к опушке. Каково же было мое разочарование, когда я увидел на двери избушки замок. «Вот вам и телескоп с редиской,» – с досадой пробормотал я. На крылечке лежал листок бумаги, а на нем я прочитал: «Никого нет дома, ушел по неотлучным делам».

– 

Какие там у него еще дела ? Да тем более в такую пору, – рассердился я.

А в записке дальше стояло: «А уж это, братец, не твоего муравьиного ума дело».

– 

Вот так да! – думаю. – Еще и издевается.

Перевернул я записку, а там: «Да ты не хнычь, никто над тобой не издевается, вытри усы и заходи». Я положил чудо-записку опять на крыльцо и стал размышлять. «В дверь не войти – вон замок какой ! Окна бить – нехорошо» (кстати, в окно нельзя было разглядеть, что там внутри !) Тут я увидел на крыше трубу дымохода, как указательным пальцем тыкающую вверх.

«Авось пролезу», – подумал я и в миг очутился на крыше избушки. В это время на небе творилась всякая чертовщина – пролетали кометы, огненными хвостами задевая верхушки сосен, созвездия кружили над головой, и каждый из знаков зодиака пытался занять наиболее престижное место – в центре небосвода. Не нужно было телескопа, чтоб увидеть как гигантская планета висела над дальней частью вон того поля. А другая, еще побольше, замерла впереди. Я стоял и смотрел на все это, изредка поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Звезды падали в неисчислимом количестве, а одна из них, на мою радость, упала прямо в трубу, рядом с которой я стоял. Я заглянул в нее, чтобы посмотреть – как там звезда, но пикнуть не успел, как упал в эту самую трубу и очутился в доме на печке. Звезда лежала рядом и освещала всю каморку. К моей величайшей радости, на столе у окошка стоял кувшин с надписью «Квас», а рядышком – чугунок с картошкой, видно только что сваренной, и два пучка редиски. «Вот так чудеса-а !» – вырвалось у меня…

После того, как я убедился, что есть мне дальше некуда, я – весьма довольный – пошел к двери, позабыв, что она закрыта снаружи замком. Но, как это всегда бывает в подобных историях, дверь открылась от легкого прикосновения. Я спрыгнул с крыльца и побежал мимо сосен, иногда подпрыгивая на ходу, чтоб достать до низкой ветки. Тропинка вела меня к блестевшей полоске реки, и я уже не мог видеть, как с другой стороны избушки на ровной поляне приземлялся громадный космический корабль, поигрывая огоньками на серебристом боку. Он сел бесшумно и медленно, даже чутко дремавшие цветы не проснулись и все так же продолжали качать сонными лепестками.

Лифт корабля открылся и из него вышли лесник Герасимов, собственной персоной, и два незнакомца.

– 

…А чаек у меня, судари, – продолжал Герасимов видать давно уже начатую беседу, – чаек у меня отменный, с душмянкой ! Да и вареньице ежевичное поди найдется. Как не найтись…

И все трое двинулись в сторону избушки, оставляя сзади корабль, который весьма недовольно помигивал вслед уходящим.

В то время, как я сел в зонтик и оттолкнулся от берега, лесник Герасимов и двое незнакомцев заходили в двери домика на опушке.

Глава 3. Волк выстругивает лодку

А ночь была нескончаема, так же как и речка, бегущая посреди леса, все дальше уносящая меня в его заброшенный полумрак. Здесь деревья были особенно древние, с бородатыми лицами, покрытыми мхом, с корявыми ветками, спускавшимися к воде, на которых листья были какого-то коричневатого цвета. Возможно, они когда-то и были зелеными, лет этак триста назад.

А вот и прощальная табличка: «Пожелаю счастливого странствия», а внизу в скобках стояла приписка «как не пожелать». Я почувствовал некоторую неловкость, когда на другой стороне этого столбика увидел еще одну табличку с надписью: «Ты пошто, морда, всю редиску слопал ?»

«Ясно, чьи это штучки, – подумал я. – Все-таки, как бы побыстрее удрать отсюда. Ведь говорил как-то мне Барсук: – Не дай вам бог из Города выплыть! Не поспеете к закрытию Ворот, опоздаете, так Солнце вас вмиг и сожжет- ничего не останется. Вспомните хотя бы Фонарика – простофилю этого. Пропал и с концами. Один клочок шерсти только и нашли». Пока я таким способом размышлял, местность заметно преобразилась. Опять появилось какое-то движение во всем, словно нервная дрожь пробежала по воде, по траве и кустам на берегу, и все это стало меняться. Деревья проснулись. Я плыл сквозь мерцающий разноцветный туман. Зеленые и розовые полосы двигались мне навстречу, окутывали берега и прядями проходили над головой. Я поднял лапу, чтоб достать одну из них и в ладони у меня оказалась…Рыба. Она махнула фиолетовым плавником и вдруг превратилась… в меня самого. Я от неожиданности аж подскочил, а видение поднесло палец к губам и прошептало: – Ччч, ТРУБАЧА РАЗБУДИШЬ!

Я проплыл под полуразрушенной каменной аркой. На правом берегу валялись обломки статуй и мраморных колонн. Разноцветный туман исчез. Река лениво несла меня мимо позеленевших стен старинного зала. Под высоким потолком потрескивали факелы, отблеск которых дрожал на статуях несуществующих королей, возвышавшихся у самой воды. Но интереснее всего были четыре огромные картины, что висели по обеим сторонам на стенах. На одной я увидел странного зверя, держащего в лапах выструганную из коры лодку. На второй были нарисованы ворота на утреннем холме, одна створка которых валялась в папоротниках. Я проплыл мимо третьей картины. На ней раскинулось пшеничное поле, и пугало отгоняло ворон и во все стороны размахивало руками. Четвертой картиной оказалось обыкновенное зеркало в золотой рамке, в которое я увидел себя, плывущего в этом темном зале и рассматривающим картины. Треск факелов прекратился, я снова плыл по лесу. Где-то впереди из воды вылезло нечто желтобрюхое и скрылось в зарослях на берегу, так что хруст веток по всей чаще разнесся.

«Пропал, – думаю, – сожрут и не заметят».

Какая-то гора ходила между деревьями, но видимо не желала подходить близко к воде. И вдруг она прошептала где-то совсем рядом: «Аухилом хилом». Я уставился в темноту; никого. И вдруг с другой стороны раздался скрежещущий голос: «Грумхилом грум!» И тут же еще один: «Лучше в мою!» И вскоре голова моя наполнилась беспорядочным гулом: «Нет, в мою пасть !», «Сигай ко мне в глотку !», «Нет, ко мне!» Я как угорелый стал грести листком , который упал ко мне в лодку. «Не сожрут, так утопят, – мелькало у меня в голове. – Не утопят, так сожрут».

И вдруг опять все умолкло. В лесу стало тихо, как в могиле. Я перестал грести и, осмотревшись, подумал: «Щас ка-а-к вылезет какая-нибудь тварь». Но все было подозрительно спокойно, только ночное эхо донесло издалека: «Чик-брик». И опять все смолкло. Я насторожился. Вновь впереди, но уже ближе: «Брик-чик». Как будто бы кто-то что-то скоблил. «Все ясно, – думаю. – Какая-нибудь зверюга точит свои клычища. Или лопает кого-нибудь всухомятку.» И тут я увидел, кто это был. На левом берегу на пеньке сидел Волк. Он строгал из коры лодочку, размером примерно с пол его головы, и было слышно, как он что-то мурлычет себе под нос. «Чик-брик», – скрипел перочинный ножик. «Брик-чик», – разносилось в тишине. Волк настолько был увлечен своим делом, что не замечал ничего вокруг. Он то подносил кору к самым глазам, то смотрел на нее издали, видать проверял, ровно ли выстругивается. Затем опять беззаботно продолжал свое занятие.

Когда я подплыл совсем близко, он принялся что-то искать у себя под ногами (сейчас, думаю, каким-нибудь бревном в меня запустит), обшаривал карманы своего пиджака, раздвигал траву, бурча нечто вроде: «Теперь осталось найти подходящий… М-да, ну это не то, – он отбросил в сторону лепесток какого-то цветка. – Так, так». Потом взгляд его упал на реку и очевидно он нашел что-то подходящее. И только потом он заметил меня и крикнул:

– 

Эй, Пушистый ! Сорви, братец, вон ту кувшинку прям перед тобой и, будь другом, пусти ее ко мне !

Я подумал, что ничего такого коварного в этом, наверное, нет; сорвал кувшинку и толкнул ее к берегу.

– 

Вот здорово, – Волк подхватил кувшинку и стал примерять ее листок к лодочке. – Такс, такс, ну-ну.

Я держался за свесившуюся ветку, остановившись посреди речки. Я думал-думал, смотрел-смотрел, а потом взял и спросил:

– 

А ты – Волк ?

– 

Как ты говоришь ? – зверь поднял голову.

– 

Я говорю, – ты – Волк ?

– 

Я ? Волк ? – он указал на себя и даже от удивления поднялся с пенька. Потом неожиданно сел и, как ни в чем не бывало, стал пристраивать парус к лодке. – Да, я Волк.

Наступило короткое молчание, а потом он посмотрел на меня и на зонтик и спросил:

– 

А ты, наверное, Пушистый ?

– 

Пушистый.

– 

Тогда вылазь сохнуть на берег, у тебя здесь привал.

Так я и сделал.

      Мы сидели на поваленной сосне на берегу, а сзади на костре, источая аппетитный аромат на всю округу, варилась уха. Волк по-прежнему выстругивал свой кораблик, а я кидал мелкие камушки в воду, пытаясь попасть в отражавшиеся звезды.

– 

Тебе, наверное, страшно сидеть здесь все время одному ? – спросил я.

– 

Мне ? – Волк перестал строгать и удивленно поднял бровь. – Мне страшно ? Ого ! – он засмеялся. – Ну ты даешь, братец ! К твоему сведенью…, – и вдруг Волк перестал смеяться, – конечно страшно.

Он опять погрузился, с печальным видом, в свое занятие, а я продолжал:

– 

Все-таки хорошо, что Лесник живет не так далеко, он ведь всегда…

– 

Кто ? – не понял Волк.

– 

Ну, Лесник Герасимов. Вы, наверное, часто видитесь ?

– 

А-а, ты спрашиваешь, часто ли мы видимся с Лесником Герасимовым ? Да если хочешь знать, мы с Лесником Ге… Нет, сроду не видывал здесь никакого лесника. – Волк принял опять равнодушный вид : – Я тебе даже больше скажу, тут на сто верст кругом не то, что лесника, живой души не найти. Во как!

«Странно, – подумал я, – очень странно». Опять подул теплый ночной ветерок, и угрюмые листья на верхушках столетних дубов лениво затрепыхались.

– 

Знаешь, – сказал Волк, – какая у меня самая… Слушай, что-то у нас костер разыгрался, больно уж приметен стал. – Он поднялся, что-то там поделал у огня, заодно и похлебку попробовал.

– 

Сыровата, – сказал Волк и закрыл крышку, – вообще огонь мы, конечно, зря развели. Эти твари по дыму могут найти, ну авось пронесет.

– 

Да, так вот, – Волк сел на прежнее место и мечтательно произнес, – знаешь, какая у меня самая заветная-раззаветная мечта ?

Нет, сначала скажи какая у Тебя самая заветная-раззаветная мечта

?

!

– 

До рассвета я должен быть в Городе, – уныло сказал я, – но похоже…

– 

В какой такой городе ? – спросил Волк, окрулив глаза до неимоверной степени.

– 

В такой вот, – сказал я. Волк, как я успел заметить, абсолютно не смыслил в географии. – Я там живу.

– 

А-а. А я вот, знаешь, хочу кого-нибудь спасти.

– 

Это как это?

– 

Ну, чтобы кто-нибудь был в ужаснейшей опасности, – он даже зажмурил глаза, – а я бы его спас. Ну, вот хотя бы тонул бы здесь кто-нибудь, – Волк указал на речку, – так ведь нет же, не тонут ! Чтоб им пусто было !

– 

Но ведь здесь же очень мелко, – возразил я.

– 

В том-то и дело, – сказал Волк и опустил буйну голову. – Знаешь, в этом лесу полно всякой нечисти и они уже сожрали всех, кого можно. Как ты думаешь: почему они меня не тронули?

Не успел он это договорить, как из соседних кустов высунулась голова Лошади и с удивлением уставилась на костер. Волк принялся обратно запихивать ее в темноту.

– 

Ну-у, ты наверное…-начал было я.

– 

Нет, совсем не поэтому.

Волк уселся поудобней возле костра, я тоже пересел поближе к огню.

– 

Видишь ли, когда я остался совсем один во всем лесу, эти твари согласились заключить со мной, этот, как его? Кон-т-рак-т. Вот.

– 

Что заключить? – не понял я.

– 

Это что-то воде перемирия, пока я не спасу кого-нибудь. Но с тех пор прошел уже целый год, они уж поди и потеряли меня, чтоб их располовинило…

– 

А что будет, когда ты этого "Кого-нибудь" спасешь?

– 

Что будет, что будет, – пробурчал Волк, – ничего не будет. Лично от меня – ничего не будет, это уж точно.

– 

А ты тогда никого не спасай, живи себе и все.

– 

Во чудной какой, – усмехнулся Волк, но ничего не ответил.

Мы опять сидели в тишине, нарушаемой, разве что, треском еле заметного костра, да бурлением в котелке. Уха должна была вот-вот подоспеть. Молчание нарушил мой собеседник:

– 

Я вот тут подумал, тебе никогда не приходилось сочинять?

– 

Приходилось, – ответил я. – Вот и завтра придется, когда спросят – где это я провел всю ночь.

– 

Да нет, – махнул лапой Волк, – вот темнота, стихи сочинять?

– 

А-а.

– 

Представь себе, – Волк отложил кораблик в сторону, – сплю я однажды и вижу сон. Обычно мне снится море, корабли всякие, вот, а тут, понимаешь, поле. И стоит посреди этого поля человек, ну ты знаешь…

– 

Да, я про них читал где-то.

– 

Ну вот. Стоит он себе посреди поля, на голове у него шляпа, а сам он в длинный плащ одет; да, и шарф еще, голубой такой шарф. Значит, стоит себе, лапы в стороны расставил, и на все поле стихи читает. Читает стихи, а каждое слово у меня в голове как эхом отдает. Это я как бы в поле превратился, или поле в меня. В общем, хочешь прочту ?

– 

Хочу, – сказал я и приготовился слушать.

– 

Я назвал это: «Поэма, которая приснилась мне».

Поэма, которая приснилась Волку.

Нарядное Пугало, кто же не знает?

Довольно своей красотой.

Дубовую шею шляпа венчает,

Есть плащ и шарф голубой.

С ценою той шляпы, плаща и шарфа

Сравниться могла, разве что, голова.

Ночь за ночью,

День за днем,

Торчит над почвой,

Ему все нипочем.

Но вот как-то путник ненастной порою

Шел, голову в плечи вобрав.

Вдруг видит он Пугало перед собою

Спросил: – Подари мне свой шарф?

Молиться я буду все свои дни,

Господь чтоб исполнил желанья твои.

–Что ж, – молвило пугало, – хочешь – бери,

Я со-

противляться не властно.

Молитвы, теми, что ты заплатил,

Надеюсь уйдут не напрасно.

И путник ушел, а его голова

Укрыта отныне мохером шарфа.

А ночью явилась разбойничья рать

Главарь их сказал лишь одно:

– Мы ограбили первого секретаря сельсовета и

его кассира.

В твой плащ мы и сложим добро!

Молиться мы будем все свои дни,

Господь чтоб исполнил желанья твои. (Общий хохот разбойников)

Остались от Пугала – шляпа и крест,

И думает: – Раньше я было

Досто-

примечательством всех этих мест,

А нынче торчу так уныло.

На кой черт мне сдались все ваши слова !

От меня вон осталась одна голова !

Наутро бродяга шел теми краями,

Прошамкал он, еле дыша:

– Послушай-ка, Пугало, для подаянья

Мне б шляпа твоя подошла.

Молиться я буду все свои дни,

Господь чтоб исполнил желанья твои.

Так Пугало стало простой деревяшкой,

И мысли его – как носки на подтяжках.

–За что!! – кричит, судьбу кляня. -

Напасти падают на меня!

Раз шел как-то поп той дорогою мимо

Как видно он шел неспроста -

Вчера на селе хоронили председателя

исполкома М. Приходько,

а нет на могиле креста.

И выпало Пугалу голым стоять,

На кладбище дни в тишине коротать.

Черту – вилы,

А богу – крыла.

Украшать могилу -

– Вот так судьба !

Но мысли летят в деревянном бруске:

О сколько же мне здесь торчать ?

Устал я быть жердью ( шмель плыл вдалеке),

Умел бы я прыгать, скакать.

(Вдруг из громкоговорителя , прикрученного к столбу на другом конце поля, доносится объявление диктора.)

– Молитвы услышаны, ты не забыт,

Выбирай же на свой риск и страх-

–Остаться ли в поле, таким как ты был,

Иль стать Человеком.

Бродягой.

В ремках.

И случилось все так, как должно было быть,

Дух в новую шкуру влез.

Так бывшее Пугало выбрало

на свою бедную голову

Нищим по свету бродить.

      В этот момент, откуда-то сверху, на меня падает здоровенный грецкий орех, и я ,c видом немалого удивления погружаюсь в глубочайший обморок.

Глава 4. О том, что произошло дальше

Волк закончил чтение, но еще некоторое время продолжал стоять, гордо задрав голову и крепко сжимая веник в высоко поднятой лапе. Потом, как это обычно с ним бывало, он резко сменил настроение с поэтического на бытовое и уже сидел рядом со мной и проверял – надежно ли он прикрепил парус. После прочтения поэмы веник был им запущен на ту сторону реки.

– 

А все-таки немножко жаль бедное Пугало, – произнес я, прикладывая к голове ложку.

– 

Это почему же ?

– спросил Волк, – все кончилось замечательно.

– 

Мне кажется, – сказал я, – мне кажется, что после превращения его ждет такая же невеселая судьба, – ведь поэма кончается – «и выбрало на бедную голову…»

– 

Ты еще скажи, – перебил Волк , – ты еще скажи, что превращения до добра не доводят.

– 

… Если уж ты, к примеру, – продолжал я, – воробей или какая-нибудь там стрекоза, так вот и будь себе стрекозой и кроме нее никем тебе не быть. Так и будешь всю жизнь мух клевать. Вот я, например. Как я жил в своем Городе – уютном и мягком, так и буду себе жить…

(Я уже придумал, что если даже и опоздаю к закрытию Ворот, то так и быть, отсижусь в Беседке – для – опоздавших. Говорят, что ее не снесли еще. Может Солнце меня и не достанет.?)

– 

Че затих-то? – спросил Волк.

Но я даже уже забыл о чем шла речь. Подождав – не скажу ли я еще чего-нибудь, он сказал:

– 

Мда. Я в свое время тоже так вот кумекал – спокойствие, мол, размеренность – что еще нужно? А потом… Что это? Ты слышал?

– 

По-моему, все тихо,– прислушался я; настороженность моего собеседника мне не нравилась.