Монах Ордена феникса

Это был конец.

Каким то чудом Гнилое Пузо отбился от одного тигра, побежал к дереву, чтобы на него залезть, но не успел, обернулся на шелест звериных лап, со всего размаху ударил каменным топором по морде тигра, после чего просто влетел на дерево. Однако, как оказалось, кошки прекрасно лазают по деревьям.

Две кошки полезли снимать Гнилое Пузо с дерева. Две кошки (или кота) дрались с псом, вырывая из него клочки черной шерсти и щенячий визг. Лилия не подавала признаков жизни после удара лапой, как и Тупое Рыло, лежавший на поляне с располосованной когтями грудью, весь в крови.

Остальные обречены, лишь Альфонсо остался невредим, и только один верный путь подсказывал ему инстинкт обреченного – бежать, пока кошки не обращают внимания на тех, кто не представляет для них угрозы. И Альфонсо побежал. Он бежал со всей силы, получая по лицу ветками, не задумываясь перепрыгивая через норы змей, крыс, или червей – может кого еще. Стоило ли погибать вместе со всеми, когда есть возможность хоть кому то избежать смерти? Стоит ли чувства предательства принимать во внимание, если никто не узнает о случившимся? Альфонсо часто снился Брукс, но по этому и снился, потому что предательство дало ему возможность жить и, в том числе, видеть сны.

Решение не заняло у Альфонсо ни доли мгновения, мозг не родил ни тени сомнения, вот только…

Он оглянулся: возбужденные ускользающей добычей, тигры побежали за ним – всего трое, кроме той, раненной в живот, и предательство стало бессмысленным. Четыре лапы несли полосатые туши со скоростью ветра, вот они уже в метре от жертвы, бросок… И тут земля ушла у Альфонсо, из под ног, а прыгнувший на него тигр перелетел через того, на кого прыгал: оба они полетели вниз, в огромную яму, наполненную черной жижей, кувыркаясь по склону, влетели в затхлую, воняющую кровью, тухлыми яйцами и тленом воду (или что это такое? ). Тигр улетел дальше – он был тяжелее, да и кувыркался эффектнее, и брызг от него было в разы больше. Облепленный маслянистой жидкостью, барахтался он в ней в агонии, весь черный и похожий на грязевого монстра; жижа не держала тигра, и тот пропал, изрыгнув из себя рык скорби напоследок.

Альфонсо влетел в черную воду с разгону, и она моментально залепила ему глаза, попала в рот, нос, запретив дышать, осквернив горло вкусом Сарамонового дерьма. Он кашлял, он рыгал, он с пылом пытался высморкаться, горло его горело огнем. Перед глазами плыли круги, а еще он задыхался смрадом. Тигры спустились к озеру, но подойти боялись: носы их морщились от запаха, глаза горели осенним голодом.

– Идите сюда, суки! – заорал Альфонсо, и кошки, как один, вздрогнули, – ну, твари, идите, сожрите меня!

Твари стояли в нерешительности, Альфонсо, не смотря на запал ярости и злости, все же тоже не выходил, стоя по пояс в том, что ведьма называла «Кровью Богов». И он не нашел ничего лучшего, чем набрать этой жижи в ладонь, швырнуть ее в морду ближайшего тигра; Альфонсо не попал, но звери испуганно отпрыгнули, поджав хвосты, сбежали.

Альфонсо выполз на берег полуживой – сильно тошнило, лес вокруг него крутился, а потом его очень сильно и болезненно рвало. Казалось, его живот разорвется, казалось, вывалится желудок, казалось, он исторгнет из себя душу.

– Господи, да как ты умудрился то? – это воскликнула где то рядом Лилия – самая живая, – срочно, к воде его неси…

Альфонсо умирал. Он умирал не в пасти зверя, как ему казалось, он умрет, не в лапах святой инквизиции, не от холода в реке, не от голода. Он умирал нахлебавшись черной жижи, к которой, судя по рассказам Лилии, жителям ее деревни запрещено даже подходить под страхом смерти. Не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к ней.

Альфонсо пил воду из ручья, и блевал, раздирая и так разорванное горло, дышал мерзким смрадом, содрогался от жуткой боли в животе. Периодически он терял сознание, тогда Лилия стукала его по щекам, умывала холодной водой, потом он снова пил, снова блевал…

Гнилое Пузо сдирал с него одежду, скоблил голую кожу дощечкой, сдирая черную гадость с тела. Лилия совала в руки какую то сушеную траву.

Голый, облеванный, молящий о смерти, лежал на берегу ручья монах Ордена света, жуя сухую траву, как корова, с невыносимой болью проталкивая ее в горящее огнем горло, пока не потерял сознание.

14

Солнце светило неимоверно сильно, отчего было жарко, как в печке и ветерок эту жару нисколько не побеждал, по той простой причине, что ветерка не было. Вообще никакого. Кругом был песок и синее, совершенно безоблачное небо.

– Дурацкий песок, – отплевывался Альфонсо, – дурацкая жара…

– Дурацкая жизнь, – добавил Брукс.

– Сам дурацкий. Если тебе жизнь не нравится, чего ж ты тогда в нору ко мне полез?

У Брукса не было глаз, точнее, не было в том месте, где они должны быть у человека – в глазницах, а висели на груди, ссохшись в маленькие, сухие комочки. А еще у него был сломан нос, и под ним словно кто то мазнул его красной краской, был поток засохшей, черной крови.

– Больно было, когда из меня волк ноги выдергивал. Мы бы в норе спокойно поместились вдвоем, почему ты меня выгнал?

– Потому что зверь бы не отстал. Он раскопал бы нас, и сожрал обоих, а так, тобой он, в принципе, накормился…

– Ты мерзкая сволочь, Альфонсо дэ Эстэда…

Альфонсо разозлился, и от этого стало еще жарче.

– Я нашел нору, и я в нее залез. Хотел бы жить – нашел бы свою, и сидел бы там, а ты, вместо того, чтобы искать спасения, только орал и бегал. Каждый заслуживает того, что…э-э-э заслуживает.

– Чего ты с ним разговариваешь? – спросила Милаха. Она недовольно надула сине- зеленые, вздувшиеся щеки, сняла впившегося в ее раздутое тело рака, который пытался оторвать себе от нее кусочек. – Он всегда думает только о себе.

– А ты вообще не лезь, – огрызнулся Альфонсо, – ты сама виновата. И тебя выловили раньше, чем ты так раздулась, не ври мне. Вы если появляетесь в моем бреду взывать к моей совести, то будьте хотя бы правдоподобными, а то, как трупы с кладбища… Раздражаете меня.

– Это бесполезно, – сказала Милаха отрыгнув немного воды изо рта, – ты бросил своих друзей умирать…

– …И тем спас им жизнь… – вставил Альфонсо.

– …Хотя и предал их, – сказал Брукс.

– Вы зациклились на способе спасения, а не на результате. Я не хотел погибать вместе со всеми, я не герой былин – жизнь, не чертова книга, где мы бродим по Лесу, побеждая зубы и когти непрекращающейся храбростью и сверхпафосным благородством. Но в результате я всех спас, хоть и случайно.

– Ты не задумывался о том, что Боги умеют управлять временем? – спросила вдруг Милаха.

– Это ты о чем? – спросил в ответ Альфонсо, а потом до него, вдруг, что-то начало доходить. Если всемогущие Боги могут управлять временем, есть возможность повернуть его на тот момент, с которого начались все его несчастья, и изменить то событие, которое ко всему этому привело.

– Если всемогущие Боги могут управлять временем, есть возможность повернуть его на тот момент, с которого начались все его несчастья, и изменить то событие, которое ко всему этому привело, – сказал Брукс.

– Да понял я уже, – раздраженно бросил Альфонсо. – Подите прочь из моего горячечного бреда, оставь меня одного…

…А значит, и встречи с Иссилаидой никогда не будет, – подумал Альфонсо, и стало грустно. Надсадно грустно: заныло где то в области сердца тупой болью, которая пропала, точнее, растворилась в той кошмарной боли, в которой пылало все Альфонсово тело. Казалось, его положили в костер, накрыв, для полноты ощущений, еще и железным, раскаленным и с множеством острых игл одновременно одеялом. Костер горел еще и внутри, создавая впечатление, что в горло ему заливали кипящий свинец. Мутные пятна перед глазами были не различимы, но все равно били по голове своей яркостью, обжигая. И сквозь этот ад слышалось завывание Кариизия, заманивающего души праведных в Сарамоново царство.

– Господи, он умирает, а я ничего, ничего не могу сделать! – рыдал Кариизий знакомым голосом. А, это ведьма.

– Ну ты… ну успокойся… – это бормотал, несвязно, Гнилое Пузо.

– Он нас всех спас! Если бы не он, мы бы все погибли! А сейчас, посмотрите на него! О великий Перкун, это еще что за две новые язвы?!!

– Это он глаза открыл, – донесся голос Тупого Рыла.

Вскрик, мутное пятно, сопровождаемое шумом бегущего тела, упало рядом с Альфонсо.

– Альфонсичек, милый, ты очнулся! Слава Богам! Теперь все будет хорошо!– запричитала Лилия.

Впервые в жизни Альфонсо, считавший свое имя, которое на языке древних, наверное, значило что-то очень сильное и мужественное, самым лучшим на свете, покривился, внутренне, услышав это «Альфонсичек». Впервые в жизни Альфонсо задумался о том, что это имя красиво слышится в строю, при раздаче титулов, в геройских летописях, но чрезвычайно нелепо звучит в уменьшительно- ласкательной форме. Альфонсичек? Фонся? Альфа, черт возьми? Альфуся? Казалось бы, куда хуже, но и здесь Лилия умудрилась все испортить:

– Афончик, как ты себя чувствуешь? – нежно спросила она.

– Не дождетесь, – твердо, громко и злобно сказал Альфонсо, но с удивлением услышал только хрип, с нотками жалкого свистящего всхлипа. А потом от боли в горле потемнело в глазах, и больше он лишний раз шевелиться не рисковал.

Самое приятное в неимоверных страданиях – это неимоверное облегчение, которое так или иначе, но приходит со временем, и Альфонсо испытывал на себе все это свойство страданий в полной мере. Вот он не спал ночами, все тело чесалось, болело, резало и жгло огнем, а вот, он, вдруг, уснул, и сон придал ему новых сил. А вот, с утра, он смог – невыносимо тяжким усилием воли, повернуться, немного, но уже лежал не на кровавых пролежнях от впившихся в тело травинок, а на свежей (относительно) коже. А однажды он просто пришел в восторг от того, что больше не болел желудок, точнее, болел, конечно, но глухо, словно ворчливый дед после ругани, все еще брухтит, но уже почти успокоился. Это был прекрасный день: хмурый, холодный, ветреный и ненастный, но свободный от боли, и можно было просто лежать под шкурой, пялиться на огонь, иногда переворачиваться.

– Афоня, что ты за человек? – говорила Лилия, когда в свободные минуты (а все свободные минуты она проводила с Альфонсо), гладя его по длинным, сбившимся в колтун волосам, в которых прятались сухие листья, ветки, и комья грязи, – чертополох тебя может убить- давай в него наступим несколько раз, Черные птицы могут тебя убить – давай три ночи дежурства на Стене, самый могущественный орден Великого континента – отлично, надо поубивать несколько десятков их членов, Кровь богов смертельно опасна – сразу нужно в ней искупаться… Может хватит играть со смертью, Альфонсик?

– Я вообще с ней не играю, просто так получается, почему то, – Альфонсо не нравилось, что Лилия гладит его по волосам, но и шевелиться лишний раз, чтобы убрать ее руку, он не собирался.

– И вот опять, идешь в Волшебный Город… Ты знаешь, что там за Лес, дальше, за моей деревней? Эти полудохлые кошечки не чета тамошним зверям… Останься со мной в деревне, Альфонсик? Будешь моим мужчиной, а?

– Ты ополоумела, ведьма? – ответил Альфонсо. – Я не люблю тебя, ты это знаешь, и быть с тобой не хочу.

– Знаю, – тяжко вздохнула Лилия и убрала руку с головы Альфонсо. – Тебе не обязательно любить меня. Я могу любить нас обоих за двоих…

– Отстань от меня, ведьма! – взъярился Альфонсо ровно в той степени, в которой он мог взъяриться, – ты просто бредишь.

Назойливое чувство бедной женщины раздражало его, а раздражало потому, что болезненно отражалось в его собственных чувствах к Иссилаиде. Он скучал, скучал безмерно и болезненно, и тоска ныла у него в сердце, не переставая. Проще было, когда кругом то и дело что-то случалось- боль по утрате и предательство Иссилаиды молчали, пока тело боролось за жизнь – мозг любого животного, в том числе и человека, очень правильно, обычно, расставляет приоритеты, но стоило появиться свободному времени, как спасу от этих чувств совсем не стало. Альфонсо вздохнул; Лилия ушла – пошла жаловаться псу, которому, кстати, тоже серьезно досталось от двух тигров.

В одно замечательное утро Альфонсо прозрел. Нет, зрение не было четким и ярким, как обычно, но его вполне хватило, чтобы увидеть Тупое Рыло, задумчиво нависшего над Альфонсо с ножом.

– Ты если прикончить меня хочешь, – сказал Альфонсо, – то задуши лучше, а то узнают, что это ты меня убил, увидев ножевое.

Тупое Рыло вздрогнул.

– Ты видишь…

– Вижу.

– …Что со мной сделал этот проклятый Лес… Я хочу убить тебя, поскольку ревную, к кому, к ведьме! Я, едва обрел веру и теперь чернота сомнений раздирают мою душу…

– Что мне делать, граф Альфонсо? Что мне делать? Я не могу больше терзаться, видя как она сидит возле тебя, как она гладит твои волосы, как она вытаскивала тебя с того света, рыдала от отчаяния, когда думала, что ты умрешь! – возопил, ни с того, ни с сего Тупое рыло, подняв голову к небу.

– Ну во первых, ножик положи, – сказал Альфонсо.

Кинжал полетел в траву. Тупое рыло схватился за голову, прижал ее к земле, стоя на коленях, словно молился кому то внизу, не знаю, кротам, что ли?

– Я не могу предать веру. Я не могу отойти от Бога… Но и без проклятой ведьмы тоже не могу. Я думал, твоя кровь облегчит мои страдания, но убийство – тяжкий грех… Все же, не такой тяжкий, как мой крест…

Солнце светило ярко, небо было синим –синим, облачка бесшумно плыли по этой синеве – не тревожимые ничем, не беспокоясь ни о чем, и, уж тем более, не выслушивая эти пафосные стенания, достойные подмостков театра – новомодного явления, смысла которого Альфонсо понять не мог. Люди показывают то, что заведомо придумано, и все об этом знают, что это обман, а актеры просто играют, и все равно…

– Что мне делать, честной брат?

– Что делать? Иди к своей ведьмочке, нарожаете… этих… ведьмочат.

– Но я же верующий?

– Ну, значит, плохой ты верующий, раз в ведьму влюбился.

– Боже… Я покончу с собой.

– Слушай, ты, верующий, – взорвался вдруг Альфонсо и почувствовал всю боль своего истерзанного горла, – глаза открой, наконец! Тебе твои попы говорили, что здесь ад, а здесь просто Лес, тебе говорили, что здесь демоны и черти – ты видел, хоть одного? Огромные, да, опасные, да, но демонические – нет, просто кучка животных, которые хотят жрать. Тебя трахали в уши, играя на твоих страхах, перед будущим и смертью люди, которые дальше кельи из монастыря не вылазили, а ты и уши развесил. Я божественный, я божественный! Да если бы Бог захотел, чтобы у людей не было влечения друг к другу, он бы просто тебе яйца оторвал бы, легко бы это, между прочим, сделал, раз такой всемогущий! И эта девка, такая же ведьма, как и ты. К тому же…

Здесь Альфонсо дико закашлялся, выплевывая из горла хлопья засохшей крови.

– Но она… Он же любит тебя, – проговорил Тупое Рыло, ошеломленный этой отповедью. Думать тяжело и страшно, а верить легко и успокоительно.

– Она баба, – прохрипел Альфонсо, – откуда она знает, кого она любит и чего она хочет?

– Гореть мне в Геенне огненной, – прошептал Тупое Рыло.

Прошла неделя, по истечении которой Альфонсо мог начать ходить, нормально видеть и без содроганий смотреть на свою кожу, покрытую зарубцевавшимися язвами. У Лилии были такие же, но только на руках, и она их старалась прятать, если не забывала этого сделать. Вынужденный простой был тем обиднее, что до деревни ведьмы осталось всего два дня ходу.

– Что там дальше по дороге? – спросил Лилию Альфонсо, – Поле смертельных зарослей, Кладбище оживших мертвецов, сами Боги твои объявятся?

– Да нет, просто Лес. Все нормально будет, если на нас не нападет кто нибудь снова.

Но никто не напал. Звери, как оказалось, вообще старались обходить их стороной, едва почуяв: – «это запах Крови Богов» – сказала Лилия, – они ее боятся. Даже волк все время поскуливал, глядя на Альфонсо испуганными глазами и стараясь лечь от него подальше.

На следующие сутки Лилия, неожиданно, начала прихорашиваться: попыталась зашить и постирать свое платье, принялась намываться в ручье, не смотря на жуткий холод, долго полоскала свои волосы. Бородатые, обросшие спутники ее, двое из которых были в самосклеенной смолой одежде из сморщившихся от тяжкой жизни, плохо выделанных шкурах (одежду Альфонсо пришлось сжечь и клеить ему новую из зайцев) и вправду выглядели как лесовики, после недельного запоя. Попытка обрезать бороду и патлы свои привела мужиков к виду использованных щеток для чистки печных труб. Лилия вздохнула – горько, тяжко и подчинилась судьбе.

– Только не вздумайте говорить, – предупредила она их всех, что мы были у озера с Кровью Богов, а то сразу отправят к Зверю.

– К кому? – спросил Гнилое Пузо, – к главной вашей что-ли? – и он хрипло рассмеялся.

– Не смей смеяться над королевой! – вскрикнула Лилия. – И вообще, будьте повежливей, иначе… У нас законы суровые.

Деревня была близко, но ничем абсолютно себя не выдавала: Лес вообще не изменился, ни словом не говоря о присутствии где то поблизости людей (Или хотя бы женщин, – посмеялся Гнилое Пузо), только Лилия шла все быстрее и быстрее, соорудив на лице блаженную улыбку.

– Привет, осинка, – сказала она.

–Привет, березка, – сказала Лилия метров через пятьдесят.

– Может перестанешь с деревьями здороваться? – рыкнул Альфонсо. Тревога съедала его, она была тихой и вялой пока шансов дойти было мало, но последние дни она выросла, окрепла, подружилась с волнением и они обе начали грызть Альфонсо душу. Все решится в несколько дней, а эта ведьма ходит тут, скалится, раздражает своей веселой рожей.

– Ой, а в этом овраге я впервые кость вправила. Мне тогда семь лет было.

– А чего, повзрослее никто вправить не мог? – спросил Тупое Рыло.

– Мог. Но это же ее сломала.

– И ты сама себе кость вправила? – с сомнением в голосе спросил Гнилое Пузо.

– Ага. Не себе, а подружке… Ой, а у этого пня я впервые в жизни сотрясение головы лечила.

– Тоже подружке? – спросил Тупое Рыло.

– Той же? – добавил Гнилое Пузо.

– Нет, другой.

– Да, – ухмыльнулся Гнилое Пузо, – тяжко им давалась дружба с тобой.

Альфонсо в этой беседе не участвовал –он превратился в слух и зрение, поскольку признаки деревни должны были уже быть, а он их не видел, и это, его как прекрасного, в своей собственной голове, охотника, задевало. Неужели в глухом Лесу можно организовать поселение но не выставить никакую охрану. При том, что он ожидал появление поселка вот-вот, тот все равно появился неожиданно, очень ловко «выскочив» из-за деревьев уже тогда, когда путники подошли к трехметровому забору, собранном из заостренных бревен.

– Вот я и дома- выдохнула Лилия, – упершись носом в забор, – ей, там, дрыхните что-ли?

– Какого… Мать честная! Лилька, это ты что-ли никак из царства Смаргалы явилась?

Забор распался воротами, которые открыли две дородные девки с копьями. Одеты они были в беличьи шубы, меховые шапки, и в черных сапогах из змеиной, наверное, кожи. Круглые, полные лица были во всей боевой раскраске: губы подведены свекольным соком, брови – углем, на щеках – румянец (но это свой, родной), в глазах – чудовищное любопытство, особенно когда взгляд уперся в мужчин.

– А это кто с тобой? Опоила, все таки, или безумные привязались к тебе?

– Мужики мои, – гордо сказала Лилия, и нос ее задрался до самых небес, – из Города. Этот, – ткнула она пальцем в Альфонсо, – граф, этот, – палец уперся в Тупое Рыло, – вообще церковник, а этот… Ходок. Добровольно пришли со мной…

Глаза Лилии просто светились чувством собственного превосходства и гордости ровно настолько, насколько в охранявших ворота бабах светилось чувство нескрываемой зависти.

– Ладно, – буркнула одна из, – покажи их королеве, может, она тебя и простит за самовольный побег. Осинку и Березку видела?

– На постах. Идемте, мужики…

И Лилия пошла, нет, она поплыла по деревне в компании своих спутников. Все взрослые жители деревни замерли на местах, кто где был, смотрели на нее удивленно, словно на призрака, а дети подбежали к ней гурьбой, захлебываясь криками и радостными возгласами. Долго Лилия обнимала каждого ребенка, здоровалась с людьми, отвечала на вопросы, которые сыпались как горох из дырявого мешка. Остальные стояли потерянными, не знали, что предпринять, а когда не знаешь, как действовать – стой и жди, пока о тебе вспомнят. Вот они и стояли, настороженно оглядываясь по сторонам.

Деревня представляла собой огромную, расчищенную поляну с построенными по кругу избушками из массива мятой сосны, с дранкой из коры на крыше, разной степени красивости и разного размера. Посередине стояла самая большая изба, претендующая на роль «дворца», и перед ней была площадь, видимо, для выступлений ораторов или королевы, с каменной площадкой для жертвенного огня. Весь этот участок был обнесен забором, что не удивляло, удивляло другое – это волки. Они бродили по поселку совершенно свободно: огромные, страшные, как смерть, даже Песико по сравнению с ними был маленьким щенком; на некоторых катались дети, на некоторых спали кошки, по некоторым топтались даже куры, не причиняя, видимо, собачкам вообще никаких неудобств, и нимало их не беспокоя.

– Вот это да! – восхитился Гнилое Пузо. Все песики разом, как по команде, обратили взоры к пришельцам, понюхали воздух, но сидели, лежали, или стояли не двигаясь в направлении к пришедшим. Это было жутковато. Да что там, это было страшно.

– За мной, – скомандовала Лилия своим спутникам голосом, который сильно насторожил Альфонсо. Он изменился от женско-ласкового, иногда ехидного и насмешливого до стального, требующего беспрекословного подчинения без разговоров. Эта перемена была поразительна и отворила сознание для понимания окружающей обстановки: вокруг были одни бабы, причем, крепкие, в основном мускулистые и высокие, совершенно уверенно держащие оружие, как копье, так и топоры. Мужиков не было совсем, хотя нет, вот виден был один – замухрышка с поникшими, тусклыми глазами, боязливо озирающийся по сторонам, поправлял дранку на крыше. Вышла баба из избы, что-то ему крикнула, а когда он спустился с крыши, треснула по голове ладонью, пнула под зад, таким образом запихивая его в избу.

– Мы, кажется попали, – сказал тихо Тупое Рыло, – не знаю точно, куда мы вляпались, но точно ни во что то благоухающее цветами…

Место, куда они так долго и упорно шли целых десять шагов оказалось площадью. Прямо напротив крыльца избы –дворца, стояли две самые громадные бабищи, которых вообще Альфонсо видел в жизни. Вышла третья, поменьше, в платье из красного крепдешина отороченное мехом (зимнее платье) и в лисьей шубе, поправила, легким движением руки, прическу, поплыла к Лилии. Звонко цокали каблуками высокие, красные сапоги из кожи теленка.

– Ой, оделась, как всегда не вкуса, ни фантазии, – чуть слышно прошептала Лилия, а вслух, заливая медом слов тишину, запела:

– Розочка, как тебе идет это платьице! Сама сшила?

– Да. Лилька, совсем не ожидали уже видеть тебя живой, да еще с кадровым пополнением…

«Кадровое пополнение» стояли озираясь; бабы окружили их плотным кольцом, без смущения внимательно рассматривая масляными. вожделеющими глазами, как голодный кот на кусок мяса.

– А вот у того задница ничего, – сказала одна позади, – я бы пожамкала…

– Зато у этого плечи, как у воина. Как за сиську схватит… Ух…

Кому достались плечи, кому задница, Альфонсо не знал, да и это сейчас было не важно.

Отворилась дверь дворца, вышла женщина в белом платье, в шубе из белой лисы, красных, намазанных до блеска сапожках, чеканя шаг и играя бедрами, спускаясь по ступенькам. Большие глаза и брови она подвела углем, губы – каким то соком, а на голове соорудила волнисто – пышную конструкцию из волос, на которую сверху уселась диадема с бриллиантами. Она спустилась с крыльца высоко подняв голову, остановилась перед Лилией, осмотрела ее, потом перевела взгляд на спутников. Соизволила изречь:

– Почему эти еще с оружием?

Королеве никто не кланялся, видимо, здесь было так не принято, по этому Альфонсо подумал, что зря он начал наклоняться в почтительном поклоне. Еще он попытался начать говорить, но не успел – удар чего –то по спине и одновременно под колени, злобный женский голос прямо в голову: «На колени, мужик, когда Великая разговаривает с тобой!» уронил его на землю. Мигом вытащили все оружие, забрав и любимый кинжал с возгласом восхищения. Рядом грохнулись Гнилое Пузо и, с особым кряканьем, Тупое Рыло, тоже безоружные.

– Какого черта? – выкрикнул Альфонсо и тут же получил еще раз по хребту с дельным советом: «Заткнись, когда тебя не спрашивают!»

– Великая Королева, привет! – сказала Лилия, – ой, какие у тебя волосы пышные, отваром из ромашки ополаскиваешь?

– Да, и кончики не секутся, – ответила Великая и поправила рукой копну длинных светлых волос, – мы уже и не надеялись видеть тебя живой. Помнится, я запретила тебя уходить далеко от деревни под страхом страшного наказания.