Литерный особой важности

Белянкин явно смутился и отложил зажигалку в сторону. Потер воспаленные веки, пытаясь вернуть себе бодрость.

– Чего ты кричишь-то?– возмутился он, позволяя себе один на один говорить с высокопоставленным генералом на «ты».– Все пока идет по плану…

– По чьему?– ехидно осведомился Леонид Петрович.– По плану террористов? Твой Вишневский упустил главного подозреваемого, вместе со своей помощницей! Где теперь прикажешь их искать?

– Чуйка – город маленький,– пожал плечами полковник,– розыск-дело времени…

– Которого у нас нет! – коротко отрезал генерал.– Время-это единственное чего у нас нет!

– Четыре дня очень много! Некоторые войны длились и того меньше. Иногда хватит нескольких минут, чтобы выполнить боевую задачу. Мне ли тебе рассказывать об этом, Лёня!– попытался успокоить друга Белянкин, плюнув на все условности и закуривая.

– Ты не понимаешь, что ли!– воскликнул горячо Старостин.– Если мы упустим террористов, дадим им подорвать состав, то нам кранты! Нас не то, что посадят, нас четвертуют с тобой!

– Не горячись…

– Необходимо срочно менять маршрут поезда, пустим его через другую станцию, в обход Чуйки!– генерал схватился за телефон, но на его крепкое запястье, поросшее густым черным волосом легла небольшая ладонь Белянкина.

– Лёня…Маршрут литерного менять необходимо в самый последний момент. Иначе стукачи националистов будут в курсе и смогут скорректировать свои планы. Дай время Вишневскому до вечера четверга, не паникуй! Он справится, я в нем уверен!

– Мне бы твою уверенность, Валя,– выдохнул устало генерал, стряхнув чужую руку со своей,– мне из Министерства каждый час звонят, спрашивают, интересуются…

– И что ты им говоришь?– улыбнулся Белянкин.

– Что работа ведется, что мы вот-вот поймаем супостата и примерно его накажем…Что в таких случаях принято говорить?

– Вот и говори дальше,– кивнул полковник, вставая.

– Ты…

– Я, Лёня, в них верю. Это мои два лучших ученика. Если они не смогут найти террористов, то не справится уже никто…

– Ты слишком веришь в это Вишневского, а между тем, я знаю, что он не выполнил боевой приказ, за что с позором был отправлен в отставку…

– Это другая история!

– Человек-то один…

– Один…– задумчиво проговорил Валентин Рудольфович, глядя в пространство куда-то мимо генерала, вспоминая события десятилетней давности, когда еще он еще подполковник подписал собственной рукой приказ группе Вишневского умереть в горах Грузии. Да…Тогда тоже было лето…Жаркое лето 2008…Август…

Гулкая сирена раздалась в штабе Северо-Кавказского военного округа, как гром среди ясного неба. Так бывает, когда откуда не возьмись, на безоблачном летнем небе неожиданно появляются стремительные пушистые тучи, проливаясь на землю дождями с грозой и молниями. Деревья клонятся к земле, сгибаясь под порывами ветра. Трещат столетние дубы, ломаются клены, а через пять десять минут снова светит солнце, и над Доном появляется яркая цветная радуга. Так и с тревогой…Только радуги что-то не было видно! В движение пришла огромная неповоротливая военная машина, затрещали ее шестеренки, загудели двигатели самолетов авиации, зашумела техника на аэродромах подлета. В штаб пришло тревожное сообщение о нападение грузин на Цхинвал и миротворческий батальон в Осетии.

Начальник штаба округа Шафиков, вызвал его посреди ночи и приказал готовить группу для вывода раненных из зоны боевых действий. Выбор мгновенно пал на лейтенанта Вишневского, находившегося на дежурстве. Терять время было никак нельзя. По звуку сирены их мгновенно подняли в транспортник, пообещав, что им необходимо выйти с ранеными в заданный квадрат, а там придет помощь…

– Сашка,– окликнул Белянкин Вишневского, сопровождающего свою группу в отсек самолета. Лейтенант остановился, обернувшись на своего куратора.

– Слушаю, товарищ подполковник!

– Твоя задача вывести оттуда всех транспортабельных раненых. Вывести их в двадцать четвертый квадрат и ждать наши вертушки.

– Я понял!

– Работать придется в сложных условиях. Грузины заняли значительную территорию Осетии. Идет постоянная переброска войск. Ополченцев зажали в Цхинвале. Ты с группой, считай, будешь в тылу врага.

– Не привыкать,– отмахнулся Вишневский.

– Тогда с Богом!– Белянкин ободряюще похлопал по плечу молодого лейтенанта, к которому всегда относился, как к сыну.

А потом…Потом планы нашего военного руководства поменялись. Нужно было уносить из Грузии ноги, пока не спохватилась мировая общественность. Группу Вишневского оставили в Осетии, потеряв почти половину личного состава и выведя всех раненных он сумел выбраться из пылающего Цхинвала. При первой же встречи он со всего маху зарядил своему учителю по лицу, сломав нос.

И если бы это произошло не при свидетелях, не на аэродроме Ростова в окружении остальных подчиненных, Белянкин бы простил своего лейтенанта, тем более сам прекрасно понимал, что поступил бы на его месте точно так же. По сути группу Вишневского бросили умирать в угоду мировым политическим интересам. Такое случалось в нашей истории довольно часто и не было чем-то удивительным, но вокруг были другие, которые мгновенно доложили куда следует. Вишневского командующий округом уволил, и только заступничество Белянкина помогла оформить вместо военного трибунала уход по собственному желанию.

Все это промелькнуло перед глазами полковника, словно было вчера.

– Валик…– тихо позвал друга генерал.

– Прости, немного задумался,– очнулся от воспоминаний Белянкин.

– Может в усиление к Вишневскому послать группу Кобелеву. Иван опытный оперативник, тем более, когда-то давно в учебном центре они оба прошли подготовку, были твоими замкомвзводами?

– Потерпим. Я верю в Сашку. Капитан справится,– кивнул уверенно полковник, выходя из кабинета Старостина.

8

город Чуйка

Этот район в городе, как и парк пользовался дурной славой. В лихие девяностые тут непременно случались драки с поножовщиной, кого-нибудь грабили, убивали, снимали дорогие норковые шапки, сходились район на район. Соцгородской парк был прибежищем наркоманов и алкоголиков, и обычные люди чаще всего старались обходить его стороной.

С приходом какой-никакой стабильности в начале двухтысячных парковую зону облагородили, вывезли горы использованных шприцов, пустых стеклянных бутылок из-под дешевого портвейна., установили новые скамейки и слегка вырубили кленовые заросли. Понемногу, со сменой поколений стала забываться жуткая слава, сопутствующая этому мрачному месту. Все чаще молодые мамочки с колясками стали прогуливаться по аккуратным, уложенным тротуарной плиткой садовым дорожкам, все реже стали появляться в парке небритые с красными глазами и трясущимися руками личности, ищущие, где бы раздобыть сотню другую на очередную дозу. Жизнь налаживалась, становясь тихой и спокойной, словно в болоте.

Вот и сегодня, несмотря на поздний вечер, недалеко от заросшего камышом пруда слышался детский смех, играли популярная музыка, медленно бродили влюбленные парочки, держась за руки под начавшим темнеть звездным ясным июльским небом.

Богдан Гончаренко был естественно никаким не молдаванином, и тем более не строителем. С ранних лет он выбрал себе стезю более сложную и опасную, став членом запрещенной в России националистической организации «правой сектор». Не сказать, что он был таким уж непримиримым националистом или искренне ненавидел русских. Просто в какой-то момент чувство адреналина, опасности, непременно присутствующие в жизни каждого боевика этой организации, стали для него своеобразным наркотиком. Он больше не хотел, не умел жить по-другому. Ему нравилось постоянное напряжение, чувство, когда ты находишься на краю пропасти, как артист цирка под куполом, готовый в любой момент сорваться вниз под восхищенный выдох разряженной и размалеванной публики.

Сегодня его чуть не раскрыли. Сегодня он снова прошел по кромке лезвия ножа и от этого ощущения парня немного потряхивало, оставляя в душе приятное ощущение пощекоченных нервов.

Девчонку, конечно же, надо было ликвидировать. Добить, чтобы в случае чего, она не могла его не описать, не узнать, но в последний момент он передумал. Пусть ищут строителя молдаванина из славного города Кишинева! Пусть носом роют землю, выдавая ориентировки патрулям на темноволосого парня лет тридцати! Это отвлечет от поисков основную массу спецов, а он тем временем…

Богдан щелкнул экраном телефона включая фронтальную камеру «Айфона». С экрана на него смотрел умудренный годами и глубокими морщинами мужчина лет сорока, худощавый, с крупными чертами лица и благородной сединой в волосах. Новый образ ему нравился. Этакий трудяга с завода, после смены решивший отдохнуть с пивком в парке культуры и отдыха, полюбоваться на короткие юбочки нынешней молодежи, и чем черт не шутит, найти себе развлечение на ночь… Благо силенок хватает, а до кризиса среднего возраста еще, ой, как далеко.

– У вас свободно?– с легким акцентом уточнил крепкий парень лет тридцати, подошедший бесшумно со спины, словно не ходил по земле, а парил. Богдан обернулся на мужчину, оценивающе осматривая связного.

– Конечно, присаживайтесь,– кивнул он после минутного разглядывания.

– Вам привет от Исы!– сообщил с улыбкой незнакомец, без спроса взяв бутылку пива и сделав из нее приличный глоток. Богдан поморщился. Он любил хамов, но со многими из них просто вынужден был работать.

– Как его здоровье? Как жена, дети?– ответил положенную фразу-пароль сквозь зубы Гончаренко.

– Слава Аллаху! Все хорошо…

– Как идет дядюшкин бизнес?– уже просто так уточнил Богдан. Ису он знал еще со времен второй чеченской компании. Отъявленный ваххабит Иса Мурзаев, поняв, что запахло жареным, когда федеральные войска загнали воинственных горцев в горы, мгновенно ушел в подполье, перешел границу Дагестана с материковой Россией, а оттуда поездом отправился в Чуйку, где его никто не знал и даже не догадывался о прошлом мирного чеченца, бежавшего от войны из своего родного Шатоя. Мурзаев мгновенно сориентировался на новом месте, организовал свой бизнес, торговал одеждой и фруктами, вскоре к нему приехала жена. И все бы хорошо…Если бы Богдан не знал, что вместе с фруктами и овощами хитрый чеченец занимается подпольной торговлей оружия, что именно через него на майдан достоинства было закуплено оружие и стреляли в «небесную сотню» именно его снайперы.

С Гончаренко они познакомились в конце двухтысячных. Тогда Иса Мурзаев командовал одним из полевых отрядов численностью до ста сорока человек. Это крупное соединение боевиков каждодневного приносило федералам неприятности, то колонну раздолбают, то организуют нападение на милицейский участок в крупном селе. Именно к нему молодые националисты ездили на «производственную» практику партизанской борьбы, уверенные, что рано или поздно им придется, как вольная Ичкерия, схлестнуться лицом к лицу с Россией. Так и произошло…

– Бизнес процветает,– кивнул племянник Исы,– бананы нынче в цене…

– Рад за вас…– кивнул Богдан.– Аллах пить запрещает спиртное,– не выдержал он и кивнул на почти опустошенную бутылку пива в руках парня.

– Так ночь…– улыбнулся тот.– Аллах спит уже!

Они оба рассмеялись, напряжение первого знакомства спало. Богдан позволил себе расслабиться. Парк опустел. Они были одни. Парень доказал, что прибыл от Исы. Да и наружки за ним не наблюдалось, а значит ему хоть немного, но можно было доверять – единственному в этом проклятом городе.

– Почему Иса не приехал?– спросил Богдан, выбрасывая пустую бутылку. В его родном Львове пиво было вкуснее, наваристей, что ли.

– Дела, да и годы берут свое. Здоровье уже не то…Горы дают о себе знать!– да…Чего-чего, а по горам Мурзаев успел поскакать, повоевав и 96-ом и 2000-ом. Подумал про себя Гончаренко.

– Дядя хотел знать, что хотел от него столь уважаемый человек?– безмятежно спросил парень, доставая из кармана настоящие мусульманские четки.

– Мне нужно оружие и взрывчатка!

– Много?

– Нет…Четыре автомата, два гранатомета, десяток пистолетов и противотанковые мины восемь штук.

– Все?– словно речь шла о поставке овощей, переспросил парень.

– СВД и пару-тройку людей. На всех противогазы,– немного подумав, добавил Богдан.

– Ты захотел сделать маленький переворот в этом Богом забытом городке?– рассмеялся собеседник националиста. Он был далек от войны. Все это казалось ему лишь игрой…Интересной и увлекательной, но лишь игрой. В его столь молодом возрасте и мертвые, будто в компьютерной игре, оживают, если перезагрузить программу.

– Почти…– хмуро буркнул Богдан. Ему не нравилась излишняя веселость племянника Исы.

– У военных сегодня какая-то проверка, а вот завтра…– немного подумав, настроился на серьезный лад, парень. – Ближе к обеду можно будет подъехать и посмотреть товар.

– Я подъеду, говори адрес!– прервал его Богдан, вставая со скамейки.

– Где магазин дяди знаешь?

Гончаренко кивнул. За то время пока он находился в Чуйке, он успел неплохо познакомиться с городом, чтобы в случае какой-то экстренной ситуации не плутать, теряя время. Нашел он и супермаркет Мурзаева.

– За ним склады ниже по улице. В два!– парень тоже встал, спрятав четки в карман. Только сейчас Богдан заметил, что под бравадой и напускной наглостью скрывается обычная трусость. У молодого человека подрагивали пальцы. Он его боялся!

– Привет, Исе!– украинский националист еще долго провожал взглядом торопящуюся нескладную фигуру племянника Мурзаева, пока тот не скрылся за поворотом. Потом вздохнул и взглянул на часы. Ему еще нужно было сделать одно очень важное дело. Оглядевшись, он мерно и не особо напрягаясь быстрым шагом пошел вверх к противоположному выходу из парка.

9

город Чуйка

Процесс осмотр комнаты молдаванина занял часа два. Пришлось перевернуть в номере все верх дном, чем вызвать недовольство администрации, но вслух возмутиться они не посмели, терпеливо ждали, пока мы с Юлькой закончим обыск, который, впрочем, ничего интересного нам не дал.

Наш противник был явно не из дураков. Пока Лавоченко была в отключке, он неплохо прибрался здесь, умудрившись даже стереть кое-где отпечатки пальцев. Старший прапорщик нашла какие-то следы в ванной, но были ли это следы подозреваемого или прошлого постояльца сказать точно было нельзя. Помощница собрала весь доступный генетический материал в прозрачный целлофановый пакетик, пообещав немедленно отправить его в Москву на экспертизу.

Я с горечь вздохнул, представляя сколько это займет нашего драгоценного времени. Сутки до столицы, сутки там и только к концу сорока восьми часов у нас на руках будет возможно хоть какая-то информация. До литерного останется всего лишь день. Я отряхнул брюки, вымазанные в пыли, когда я лазил под диван, проверяя не закатилось ли чего-нибудь туда. Нам было важно все…Взглянул в окно. На освещенную скупым светом желтого фонаря улицу.

– Сколько же сейчас времени?– удивился я. Для меня эти несколько часов пролетели незаметно. Я был в своей стихии, на любимой работе, не замечая, как влюбленные, безумно быстро летевших минут.

– Половина десятого…– устало моргнула заспанными глазами администратор, оставленная управляющим, укатившим домой, за старшую. – Может уже хватит? Понятно же, что тут ничего не найти…

– И, верно, товарищ капитан!– просительно взглянула на меня Лавоченко.– Ночь на дворе…Да и устали мы сегодня. День у обоих с самого утра не задался,– она с саркастической улыбкой кивнула на мой разбитый висок,– завтра с утра устроим мозговой штурм.

– Хорошо!– недовольно выдохнул я. В моей голове глухо отсчитывал удары незримый метроном, приближая с каждым своим ударом прохождение литерного.– Надо выспаться…

– Ну, и хорошо!– обрадовалась такой перспективе администраторша, доставая из кармана ключи от номера.– Завтра, если будут вопросы, милости просим…

По ноткам ее голоса было понятно, что она будет совсем не рады, если они у нас возникнут, но постаралась сохранить лицо.

– Спасибо вам!– поблагодарила ее Юлька, собирая свои щеточки, пушисты венчики и клейкую ленту.

– Да чего уж там…– отмахнулась та.

Втроем мы спустились вниз в вестибюль. Кивнув на прощание головой, администратор отправилась за стойку, чтобы уже спокойно сдать смену.

– Ты сейчас куда?– спросил я помощницу, поймав себя на мысли, что до сих пор, так и не спросил, где она устроилась. В воздухе стрекотали сумасшедшие кузнечики. Жара спала, уступив место приятной прохладе. Даже появился легкий ветерок, скользнувший по волосам Юльки еле заметной тенью.

– В кабинет…– пожала плечами помощница.– Отправлю найденные генетические образцы в контору, а потом спать.

– В кабинете?– округлились мои глаза. Я-то был свято уверен, что Белянкин на столь важную командировку не поскупился, оплатив частный дом или квартиру, но старый прохиндей и тут всех обманул. Заставив молодую девчонку жить на вокзале.

– Душ в комнатах отдыха, а на стульях вполне себе терпимо,– улыбнулась старший прапорщик,– я худенькая, замечательно умещаюсь!

Я оценивающе посмотрел на помощницу. Такая тростинка, и правда, уместится на стульях. Сволочь ты, Валентин Рудольфович…Хитрая и коварная сволочь! Подумал я про себя, тяжело вздыхая.

– Отставить кабинет! – выдавил я из себя, смущаясь и краснея. Не зная, прилично будет звучать то, что я собирался предложить своей помощнице.– Думаю, что удобнее будет переночевать у меня.

–Александр Сергеевич, товарищ капитан…– замялась девчонка.

– Никаких товарищ капитан! Мать будет рада гостям. Она у меня очень гостеприимная! К тому же мне нужная помощница завтра свежая и отдохнувшая, а не вареный измученный овощ. Как понят приказ, товарищ старший прапорщик?

– Есть!– улыбнулась Лавоченко, шутливо отдавая воинское приветствие.– Раз уж приказ, то ведите в свои хоромы.

Улыбнувшись, мы отправились по полутемному переулку к месту сбора местных таксистов. Пересекли центральную площадь, на манер московской, называемую Красной. Пахло какими-то цветами и почему-то скошенной травой.

– Как получилось, что такая хрупкая девушка стала старшим прапорщиком военной разведки?– чтобы не молчать, как последний остолоп, я задал, наверное, самый банальный вопрос из всех.

Улица была пуста. У наших ног, внизу растекался желтыми огнями маленький районный центр. Дымили трубы заводов, стрекотали кузнечики, где-то в районе Казацкой, в честь какого-то праздника ухал надрывно и глухо салют.

– Наследственность…Мой папа почти двадцать лет отслужил в органах, брат к в военной службе оказался не приспособлен вообще, и вот, отце решил самостоятельно решить мою судьбу, чтобы доченька была обеспечена работой и ранней пенсией,– улыбнулась Юлька, шагая рядом, сопровождая каждое наше движение цокотом длинных шпилек.

– Понятно…– кивнул я. Ноги сами несли нас вниз по городскому мосту, единственному в Европе расположенному под таким углом наклона, через некогда широкую и полноводную реку Чуйка, в честь которой и был назван наш город.

– А ты?– она впервые с такой простой, лишенной всякого официоза интонацией произнесла «ты». Я вздрогнул. В памяти снова всплыли горящие дома Цхинвала, крики раненных и страх, что тебе вот-вот убьют.

– Это долгая история,– отмахнулся я. Не рассказывать же этой молодой еще совсем девчонке, как в восемнадцать лет он попал на самую настоящую войну, как мечта стать профессиональным военным разбилась вдребезги, как пришло осознание того, что военная служба эта не привлекательная картинка в телевизоре, где у героя не кончаются патроны, а пули, пущенные его врагами, летят мимо? Не стоило…Жаловаться я не любил, тем более все это старательно все эти одиннадцать лет пытался забыть. Грязь, предательство, кровь, ужас – это война, а не то, что нам пропагандисты показывают по центральному телевидению. Война – это крики раненных детей, предсмертная агония стариков, это жажда жизни, это полная безысходность.

– И все же?– прищурилась Юлька.

– Не сегодня,– покачал я головой,– может быть как-нибудь в другой раз…Сегодня у нас был тяжелый день.

– Я читала твое личное дело,– неожиданно спокойно произнесла Лавоченко, отводя глаза в сторону,– прекрасные характеристики…Лидер, стрессоустойчивый харатер, спокойный, образованный…Один из лучших курсантов центра. Старший лейтенант ГРУ, командир спецгруппы, и неожиданно съездил по морде своему куратору?– она выжидательно посмотрела на меня.

– На то были причины,– настроение испортилось, продолжать разговор не хотелось. Романтическое исчезло. Даже цикады перестали стрекотать.

– Куратором был полковник Белянкин?– продолжала допрашивать меня Юлька.

– Подполковник…– поправил я ее, вспоминая, как вывел группу из окружения и на дороге встретил Валентина Рудольфовича, в новеньком камуфляже, чистенького и отутюженного, словно сошедшего с плаката «Вступай в ряды вооруженных сил». Вместо слов покаяния за откровенное предательство, просто произнесшего короткое «извини».

– И ты его…

– Юль…Давай так, я твой начальник, ты моя подчиненная. Негоже командиру отчитываться перед своими подчиненными. А ты меня сейчас буквально допрашиваешь…

– Я хочу понять…

– Не надо тут ничего понимать!– рявкнул я, поздно увидев, как в глазах моей помощницы заблестели прозрачные крупинки слезинок.

– Негоже подчиненным ночевать у своего начальника! Могут подумать невесть что…– еле сдерживаясь, проговорила мне Лавоченко с саркастической интонацией. Молча, развернулась и пошла вперед, игнорируя мои призывы остановиться. Вот остолоп! Обругал я сам себя. Никогда не умел разговаривать с девушками! А с такими молодыми и подавно. Сколько ей? Двадцать два? Три?

– Юль!– позвал я ее. Быстрым шагом догнал, схватил за руку, но тут же был взят на болевой прием, которого и не ожидал от такого хрупкого и ранимого сознания. Сухожилия на запястье обиженно затрещали. Я ойкнул и мгновенно скрючился от боли, пронзивших локоть до самого плеча.

– Извини…

– И вы меня извините, товарищ капитан,– она выпустила мою руку, ослабив захват,– пожалуй, я переночую в кабинет,– обиженно бросила она, направляясь в сторону вокзала.

– Дай, хоть провожу тебя! Ночь на дворе!– прокричал я ей вслед, но она меня уже не слышала или не хотела слышать. Ее тоненькая, как тростинка фигура уверенно двигалась по Коммунистической в здание вокзала. А мне оставалось лишь смотреть ей в спину и корить себя за излишнюю черствость.

10

станция Чуйка

Богдан стоял под часами на железнодорожном вокзале этого Богом забытого городка, изредка посматривая на крупный циферблат, показывающий без семи минут восемь. В век цифровых технологий, в крупных городах, когда все вокруг захватили микросхемы и платы, уже не встретишь такого раритета. Все вокруг цифровое, электронное и какое-то безжизненное. А ведь под такими часами по всей стране тысячи людей назначали свиданья, женились, разводились, встречались, любили, прощались навсегда, горевали…Вокзал помнит намного больше искренних слов, чем любое другое место. Вокзал видел намного больше чистых эмоций, чем ЗАГС. Вокзал для любого человека – это какой-то итог. Итог жизненного пути, этапа, одной, пусть и самой маленькой части его суетной и, в сущности, бесполезной жизни, где он на мгновенье может остановиться, чтобы оглянуться назад, подвести черту, определившись, что делать дальше.

– Сережа!– дверь в трехэтажное узкое, словно башня, здание открылась со звонким металлическим лязгом и выпустила под сгущающиеся сумерки красивую женщину лет сорока, со светлой стрижкой каре, округлыми, по-кукольному широко распахнутыми глазами, слегка крупноватым носиком, большой грудью, стройной талией и широкими бедрами. Одета она была в легкомысленную короткую служебную юбочку серо-мышиного цвета и светлую форменную рубашку с коротким рукавом, игриво расстегнутую слегка больше положенного, именно так, чтобы не казаться распущенной, но, чтобы мужские взгляды, то и дело, жадно пытались заглянуть за полупрозрачную ткань в поисках заветного плода, сгубившего ни одно поколение пола, называемого сильным.

Богдан вздрогнул и медленно повернулся на голос. Его задумчивое лицо мгновенно приобрело счастливое выражение. Тонкие губы тронула счастливая улыбка.

– Мариночка! Хотел сделать тебе сюрприз…– из-за спины он выудил огромный букет белых роз и большую плитку шоколада «Аленка».

– Ой, спасибо,– женщина подошла к Гончаренко и благодарно поцеловала его в щеку. Тяжелый пакет из рук женщины по-джентельменски перекочевал в крепкие ладони Богдана.

– Ты сам понимаешь…– затараторила она, шагая вслед за мужчиной, крепко взяв того под локоть.– Сейчас с этим поездом полный аврал на работе. Одно указание глупее другого! Иногда, кажется, что в управлении дороги все разом сошли с ума. Шлют телеграммы и шлют…А мы что? Мы люди подневольные…нам сказали, а мы исполняем. Правда, ради этого приходится задерживаться на работе.