Былое

Начали ломать склады, расположенные вдоль железной дороги. В этих деревянных складах хранилось зерно, склады эти были очень старые, существовали еще в гражданскую и были они на вкопанных столбах, высота сначала от пола до земли, по рассказам стариков, была около метра, тогда же мы, мальчишки, едва могли под ними пролезть, и то не везде.

Это было сделано для  лучшей защиты от грызунов. Размером они были в длину  метров тридцать и в ширину  метров пять-шесть. В последнее  время  зерно стали хранить в других, более приспособленных местах и крысы, с которыми перестали бороться, расплодились там в неисчислимом количестве, прогрызли в самых разных местах множество дырок. В один прекрасный день подъехали машины с тракторами, мужики с ломами и топорами. Разломали все, вывезли на отдаленный пустырь и сожгли, не пытаясь что-либо пустить в дело. Не то два, не то три таких  склада было, я точно и не помню. Такой же склад стоял и на территории находившегося рядом комбикормового завода. Там все зерно вымели, помещение обработали  химикатами и в нем потом  хранили инструмент и оборудование. Когда я спустя много лет работал на этом заводе, столбы внизу прогнили и склад полностью опустился на землю.

До разлома складов там несколько месяцев промышлял один старичок, Захар Васильевич. Он отлавливал грызунов и снимал с них шкурки. Ребятишки после уроков иногда помогали старику, в шубинках, которые давал дед Захар и которые не смогла бы прокусить никакая крыса, вытаскивали крыс из петель и ловушек, которые тот расставлял и подносили их к деду  Захару. Тот брал зверька за шкирку, проводил вокруг шеи  круговой надрез, делал что-то еще возле задних лап и чулком выворачивал шкурку, лишь немного помогая ножом.

Затем  раздетого зверька он отбрасывал в сторону. Тот  оставался  совсем  целым, только без шкурки, даже  недолго  пытался  ползти. Шкурки  эти  дед отправлял в Ишим, в  тамошней тюрьме  заключенные из них  шили себе шапки. Трупики крыс дед собирал, обливал мазутом и сжигал в железной  бочке, которая  стояла в ближнем  складе, и вони  почти не чувствовалось. За шкурку старому  платили сорок копеек, в иной день он обрабатывал  их штук до ста, то есть рублей на сорок, по тому времени на две бутылки водки.

Каждую зиму происходили ужасные заносы, снегу иной раз за ночь наваливало столько, что,идя в школу, приходилось перелазить через ворота. Уборка снега занимала много времени. Ребята в переулках на обочинах в двухметровой высоты сугробах прорывали много-метровые ходы, где можно было заблудиться. Горка для катания как-то раз в одном месте была высотой в четыре метра. В один год на краю соседней  улицы  построили даже снежный городок с улицами, башней, заборами и деталями вроде конуры или колодца. Приходило после работы и в выходные много взрослых, вспоминали свое детство, брали лопаты и  каждый что-то дополнял и пристраивал. Глядя на это, ребята и в других  местах что-то строили.

Но больше всего от заносов страдала железная дорога. Термины «снегоборьба», «на снегоборьбу» слышались постоянно и везде. Железная дорога привлекала на снегоборьбу домохозяек, школьников, пенсионеров, нагружали полные платформы снега, увозили их за переезд и там  снег с них откидывали подальше. Плата была, конечно, небольшая, но ходили на снегоборьбу охотно, там можно было встретиться с теми, кого давно не видел.

С соседних станций приходили иногда снегоочистители. Специальный  вагон спереди был оснащен мощным стальным клином, что-то вроде лемеха, прицеплялся к паровозу,  тот толкал его и по сторонам разгребались, как бы плыли волны снега.

В сторону востока шли составы с платформами, на которые были погружены обломки сбитых самолетов, наших и фашистских. Долгое время валялись они на полях сражений, а теперь потребовалась нужда в металле и до них дошли руки. Построили, очевидно, в Кузбассе или подальше какой-то завод по переплавке алюминия и  эшелоны с таким грузом проходили много месяцев, очень много самолетов было сбито, не будет преувеличением сказать, что  десятки  тысяч. Во время стоянок ребятишки  залазили туда и кое-что  удавалось отвинтить. Тонкие трубочки, пластинки, куски плексигласа, в общем-то мало интересного, в тех местах , где они валялись, местная шпана облазила и осмотрела их более внимательно. Часто на корпусе можно было увидеть маленькие круглые отверстия, немало было и бесформенных рваных дыр, в которые проходила рука.

Нашим солдатам по окончании войны разрешалось привезти трофеи. Говорят, что такое распоряжение сделал Жуков, который, как и некоторые другие, везли себе добро из поверженной Германии целыми эшелонами, что в числе других факторов и послужило причиной охлаждения Сталина к Жукову, тогда мало кто об этом знал.

Стоит немного задержаться на этом моменте. И тогда, и сегодня слышались и слышатся рассуждения вроде того, как же мол, так, советский солдат-освободитель и вдруг становится  мародером. По мнению многих, и моему тоже, это уже чистоплюйство. Я не думаю, что все эти вещи выволакивали из населенных квартир. Германия тоже жестоко пострадала в этой войне, миллионы погибших и бесхозного имущества в опустевших жилищах, торговых точках, складах во всех населенных пунктах осталось в несколько раз больше. А о состоянии наших семейств, куда возвращались уцелевшие в войне солдаты, тоже лишних слов говорить не требуется, уж очень много фашисты уничтожили, сожгли и покалечили и это очень малая компенсация за все издержки и потери.

Вот уж сколько чего разрешалось привезти, зависело ли от того, офицер ты или сержант, орденов у тебя не один или пара медалек, скорее всего, зависело. У многих фронтовиков были сыновья, мои ровесники, и я знал об их родителях немало, равно, как и те о моих..

Многие фронтовики привезли в числе прочего велосипед. Немецкий велосипед очень хорошая машина, надежная и удобная, у одного моего знакомого он до сих пор на ходу, менял только спицы, камеры и покрышки. Камеры для нас, ребятишек, представляли предмет особого интереса ввиду их лучшей пригодности на рогатки…

Что было  абсолютно у всех  мужчин, это бритвы и даже по несколько штук. Длинные, в красивых коробочках, которые составляли предмет нашего вожделения. Но наши опасные бритвы, которые производили в Златоусте или же в другом каком месте из златоустовской стали, тоже были хороши.

Кто-то, очень хозяйственный, привез целый вещевой мешок, набил его шнурками, обычными  шнурками для ботинок и продавал их по три или даже пять рублей за пару. Дело в том, что у нас еще не научились делать наконечники, обмакивали концы шнурков в воск, они быстро разлохмачивались и зашнуровать ботинки было мучением. Не прогадали и те, кто запасся швейными иголками, особенно в больших количествах, у нас, например, долгое время служила сломанная игла, осталось в ней сантиметра два, не больше. Отец заострил ее и она служила несколько лет, пока наладили производство и эти иголки появились в свободной продаже. Тогда же появились и рыболовные крючки с бородкой. Их все-таки до этого где-то немного выпускали, может, даже кустарная артель, и достать их было трудно, но у некоторых моих приятелей они были.

Отец одного моего дружка был офицером, привез с собой мотоцикл «Харлей-Давидсон». Много он с ним мучился, соберутся мужики, специалисты, надсадно трещит,облако дыма, а с места не трогается.

Видел я в разных местах, наверное, полный набор, что давали тогдашним  фронтовикам. Фотоаппараты, баяны, аккордеоны, бинокли, охотничьи ружья, губные гармошки, часы-будильники и наручные, френчи и плащи, скатерти и ковры-гобелены. В двух или трех местах я замечал кровати, которые самым разительным образом отличались от наших. Блестящие, никелированные, замечательно красивые, с шишечками поверху. Спустя лет десять, когда самое необходимое в стране восстановили и залечили, дошли руки и до выпуска кроватей, и у нас их научились делать нисколько  не хуже.

Некоторые пошили себе костюмы из привезенных  отрезов, один мастер привез набор рубанков, стамесок, фигурных пилочек, чего-то еще.

Другой отец приятеля никак не мог сдержать свои впечатления о быте немецкой жизни. Его в свое время предупредили,чтобы он помалкивал, но когда я с его сыном сидели у него дома,то дядя Вася, подвыпив, присаживался к нам и делился тем, что застряло у него в душе

– Как они живут, – говорил он и горестно качал головой, – у них даже сараи для скота из кирпича сложены. И чего им не хватало, зачем они на нас полезли. Не дом там у каждого, а просто картинка. Видел я, заходили мы в ихние дома, ведь война, разруха, а там ковры, посуда, че го только нет. Мы наступали, так на пути все деревни были, все я смотрел, какая у них там живность. Гуси, утки, овцы, ну а свиньи уж особенно, крупные, чистые, породистые все, у нас таких  и нет, корова в два, а то и в три раза молока больше дает, у, сволочи, – и дядя Вася уходил на кухню, чтобы с расстройства еще хлопнуть стакан самогона или что там у него было. Вовка, его сын, жалобно смотрел на меня и я говорил: – Ладно, не бойся, не слышал я ничего.

У одного бывшего солдата, возвратившегося с фронта старшиной, был кобель, которого он назвал Фрицем. На шее у этого кобеля висел самый настоящий фашистский крест, которого удостаивались самые отважные гитлеровцы, а теперь с ним бегала безродная дворняга.

Помню я фронтовиков  красивых, бойких, совсем не старых, двадцатипятилетних, про одного такого мать шепчется на кухне с соседками: – А Ванька-то ходит к Дарье такой-то, ночует у нее, а жениться не хочет. – А я его у Маруськи видела, – говорит другая.

У нас дома, уж не знаю откуда, долго служил обеденный набор немецкого солдата – круглый алюминиевый котелок с крышкой, примерно  двухлитровый, с двумя плоскими руччками по бокам и алюминиевая же кружка, выгнутая по ноге, еще коньячные бутылки такие бывают, и с двумя проволочными ручками, которые двигались по сторонам, много лет прошло и они стали рассыпаться.

В этом году заработала новая двухэтажная школа, построенная по типовому проекту. Точно такие же школы я видел в Красноярске, Тюмени и Кургане, широкое крыльцо и по краям два каменных шара метрового диаметра. На тот момент это было самое крупное здание в поселке, исключая водокачку, конечно, да и сейчас оно войдет в первую если не пятерку, то в десятку точно. До этого учились в приспособленных неудобных  помещениях, одно из  них отремонтировали после пожара, его так и называли «горелкой», но спустя немного лет оно снова загорелось, и на этот раз уже до конца.

Я уже мог сравнивать то, что было там и что в новой школе. Светлые просторные классы, высокие потолки, центральное отопление, большой актовый зал, оборудованные кабинеты химии, физики, биологии, другие. Вот только спортзал располагался в старом каменном здании, он был тесен и для спортзала низок, по возможности старались проводить эти уроки на улице. Современный арочный спортзал построили спустя лет сорок.

Год 1955

Два первых класса я сидел за одной партой с девочкой, Нэлей Несчисляевой, очень опрятной и миловидной. Пожалуй, она была даже красива. Вот, скажут, сопляк, понимал бы чего. Напрасно. Чувство прекрасного доступно с самого раннего возраста. Я дичился ее и все время сидел на краешке парты, Нэля сидела посредине, часто что-то тараторила, а я боялся повернуть голову и взглянуть на нее.

Первые летние каникулы я долго не видел никого из одноклассников. Как-то так получилось, хотя и жили в одном поселке. Раз отец взял меня с собой на другую улицу, где он помогал строить дом. Вдруг я заметил Нэлю. Она подбежала ко мне, начала что-то спрашивать, а я покраснел, опустил голову и молчал. Отец с улыбкой наблюдал за нами, а потом сказал: «Ишь жених выискался». Это еще прибавило краски мне на лицо.

Едва только оттаяла земля, на пустыре за углом нашей улицы начали копать котлован под магазин. Сначала трактор с лопатой выровнял площадку, ее разметили и другой трактор с ковшом начал было выбирать грунт, но вскоре сломался. Ломался он и впоследствии, так что большую часть котлована выбрали обычные землекопы. Мы, ребятишки, часто толклись возле них, и как-то раз дядя Федя, пожилой уже работник, вдруг отставил лопату, нагнулся и поднял, на наш взгляд, бесформенный кусок земли. Он повертел его в руках, обстукал лопатой, внимательно осмотрел и отбросил в сторону: – «Нате, ребятишки, играйте».

Это оказался до предела заржавленный наган. Мы унесли его в чью-то пустовавшую баню и керосином, отверткой, молотком сколь возможно отчистили его и смазали растительным маслом так, что шагов с пяти он стал походить на настоящее оружие. Барабан намертво прикипел к корпусу и сдвинуть его не удалось даже ударами зубила, а вот спусковой крючок болтался свободно. Никто даже не стал претендовать на единоличное обладание такой игрушкой, а договорились по очереди по неделе держать его у себя.

Одна соседка, старая уже женщина, насмотрелась в гражданскую на такие вещи, и увидев у внука что-то похожее, вызвала милиционера. Пришел веселый длинный дядя Коля, осмотрел и ощупал наше оружие, а затем, попугав тетю Настю, на глазах у ней легонько молотком сплющил кончик ствола.

Дядя Петя, муж моей тетки, сумел привезти с фронта маленький пистолет. Это был «Вальтер», партию таких пистолетов изготовили, вероятно, для женщин, потому что рукоятка удобно располагалась в руке десятилетнего пацана. Дядя Петя удачно прятал его несколько лет, пока его младший сын Колька не подсмотрел и перепрятал оружие. Не могу сказать или  изначально  патроны от мелкокалиберной  винтовки подходили к нему или же ствол пришлось подогнать.Тогда достать патроны от мелкашки не было проблемой и мы, выбрав подходящий момент, стреляли из этого пистолета. Мы-это три паренька, был еще Толька, годом  еще старше и приходившийся нам троюродным. Уходили далеко в лес, вешали на сучок консервную банку и стреляли. Пистолет был маленький, изящный и как-то по-хищному красивый. Был он также однопульный, выстрелишь, отдернешь затвор и меняешь патрон. Дядя Петя хватился однажды своего трофея, жестоко драл Кольку несколько раз, но тот так и не признался.

Поздней уж осенью, когда Колькины родители уехали на покос, мы зарыли его в огороде. Перед этим его густо смазали, обернули газетой, потом тряпкой, уложили в картонную коробку, а ту в старый заржавленный железный ящик, обернули его куском половика, отсчитали пятый или шестой в изгороди столб, вырыли яму метровой глубины и так спрятали. Весной мы копали под этим столбом и двух соседних с каждой стороны, но ящика не обнаружили. Теперь я думаю, что это соседский парень, еще года на три старше, подозревавший, что у нас что-то есть, подсмотрел и выкрал его. Он мог видеть, как мы его закапывали, стоя на чердаке своего дома и глядя в щель между досок в прохудившейся крыше.

Как-то мы с Нэлей сидели на уроке. Вдруг она просунула голову под парту мне на колени и улыбаясь, смотрела снизу вверх, прямо в глаза. Тут я ощутил, даже боюсь сказать, прилив нежности и первый раз за все время придвинулся к ней. Чертова девчонка сразу отодвинулась и больше не обращала на меня внимания, и мне это было неприятно. В ней уже прорезался женский инстинкт. Много позже я читал, что Данте, автор знаменитой «Боже-ственной комедии», когда ему было 12 лет, полюбил 9-летнюю девочку Беатриче, и она, по его словам, сожгла ему сердце. Он был много старше, но какая-то малая доля от этого была и здесь. Несколько дней мы не разговаривали, а потом я, как ни в чем не бывало, предложил ей вместе идти из школы домой. Она сразу согласилась. Мы шли и весело и непринужденно болтали о собаках, школе, одноклассниках. Домашние  заметили нас из окошка и потом беззлобно подтрунивали надо мной в течение нескольких лет.

Нэля была назначена  санитаркой в нашем классе вместе с еще двумя девочками. Была раньше и такая подробность школьного быта. На рукаве белая повязка, а на ней красными нитками вышит какой-то значок, точно не помню, но скорее всего, крестик. Они по очереди наблюдали за порядком и чистотой в классе, перед началом занятий подходили к каждому и тот должен был протянуть вперед руки, они должны были быть  чисто  вымыты и с коротко остриженными ногтями. Над грязнулями и неряхами подсмеивались, это было очень неприятно, и через некоторое время чистыми ходили все. Такое в ту пору существовало в начальной школе, первых четырех классах, далее, в последующих классах, подобного не замечалось, и я больше ничего про санитаров не знаю, как долго они были, возможно, и сейчас что-то похожее существует.

Когда Нэля дежурила, я протягивал к ней свои ладошки, а она смеялась и шлепала по ним своей, и проделывал это немножко чаще, чем следует.

В весенние каникулы я заболел корью и прихватил неделю после каникул. Нэля никуда не пересаживалась и никого не пускала за свою парту. Учительница с пониманием отнеслась к этой ситуации и строго пресекала дразнилки всякого рода. Милая добрая Агния Филипповна, да будет благословенна память о тебе. Во время ведения нашего класса она вышла на пенсию, но после она приняла еще один класс и довела его так же до пятого класса

Нэля едва успела закончить второй класс. Ее родители уезжали куда-то далеко, в другую область. Я переживал, образовалась какая-то пустота, никто мне не был нужен, к остальным девочкам я относился нейтрально и даже потом не учился танцевать.

Была тогда по стране такая категория людей, как старьевщики. В нашем поселке таких было несколько. Нашу улицу и соседние, если можно так  сказать, обслуживал дядя  Гоша. Он раз в неделю по субботам приезжал на скрипучей телеге и останавливался на пустыре за магазином. Вешал на росший рядом тополь весы-безмен и принимал от приходивших всякую всячину. Взрослые приходили реже, а ребятишки чего только не тащили. Ржавые ведра, мятые самовары, старые газеты и журналы, тряпье, кости, обувь и одежду даже последней степени ветхости. Все он принимал, лишь бы уместилось на телегу. И ведь все это где-то перерабатывалось и использовалось. Рассчитывался он, конечно, дешево, но зато какие привлекательные для пацанов вещи. Рыболовные поплавки и крючки с бородкой, за которые запрашивал вообще несусветно, карандаши и  ручки, карманные  фонарики, калейдоскопы, свистульки, воздушные  шары, шарики-раскидаи, складные ножички, а для тех, кто сдал побольше, кепки, майки, школьные ранцы, а если кто очень просил, мог дать три или даже пять рублей. Для лакомок в отдельной сумке у него были сахарные петушки на палочке, конфеты и пряники.

Кроме старьевщиков, ходили по улицам точильщики. Я с ними не общался, отец у меня сам затачивал, что нужно. Было у него корытце на четырех ножках, там оси, ручки, наждак. Корытце заполняли водой, крутили ручку, наждак вращался. У точильщиков была другая конструкция, которую они таскали на плече. Установит свою штуку на трех ножках, ногой давит внизу педаль, а на уровне груди крутится точило.Точили топоры, ножи, тяпки, сечки, тесаки, серпы, железки к рубанкам. Опасные бритвы точильщик заворачивал в тряпочку и приносил их в следующий раз, там работа более тонкая.

Еще была разновидность старьевщиков – тряпичники. Это обычно были женщины, они собирали одни лишь тряпки, их они расстригали на ленты, скручивали, сматывали в клубки, а потом из этих клубков ткали половики. Из никудышных тряпок получались плотные, крепкие, даже нарядные половики.

Дружок из параллельного класса, когда уже спустя много лет, мы встретились в школе на вечере встречи, рассказал такой момент. Когда он учился в третьем или в четвертом классе, его соседа по парте вызвала учительница и предложила рассказать стихотворение, которое неделю назад им дали задание выучить наизусть. Стихотворение короткое, о  природе, одноклассник надулся, со свистом набрал в грудь воздуха и зачастил без перерыва:

– Мчатся тучи вьются тучи колокольчик диньдиньдинь…

– Постой, Ваня, – остановила его учительница, – куда ты так спешишь. Ты спокойно читай, со знаками препинания.

– Со знаками препинания? Хорошо, – Ваня провел рукавом у себя под носом;

– Мчатся тучи, запятая, вьются тучи, запятая, колокольчик динь тире, динь тире да динь-тире…

У ребятишек той поры в карманах находилась куча разных предметов, своего рода джентльменский набор и каждый уважающий себя пацан старался ими обзавестись. Это прежде всего складной ножичек, были очень дешевые с жестяной ручкой, без пружины, но с лезвием вполне подходящим, им хорошо можно было вырезать удилище, сделать свистульку или очинить  карандаш. Мне же брат привез из города, где учился, ножичек с двумя лезвиями.

Потом рогатка, сейчас их не видать и это очень хорошо. Порой эти рогатки причиняли взрослым неприятности. Нет-нет звенело разбитое стекло, случайно можно было попасть  под удар камешка, выстрел из рогатки. При особо удачном выстреле сбивали даже ворону или голубя, а больше страдали синицы и воробьи. После недели-другой практики ребятишки стреляли очень метко, я, отстававший в этом отношении, с двадцати шагов попадал в телеграфный столб. Проблемы возникали с резиной, идущей на эти рогатки. Мы выстригали их из велосипедной камеры. Резинки из нашей камеры тянулись плохо, хороши были резинки из трофейных немецких велосипедов, их было немало в поселке, привезенных демобилизованными фронтовиками. Сыновья этих фронтовиков, мои ровесники, втихаря заменяли эти камеры на наши, прочность у них была хороша. Наши камеры были, как и сейчас, черного цвета, трофейные коричневого или красноватого. Из одной камеры можно было настричь резины рогаток на тридцать-сорок  и владелец  рыжей камеры чувствовал себя богачом не хуже Тома Сойера. А какие сейчас медицинские резиновые ленты. В спичечном коробке носили боезапас – 3-4 камешка для рогатки. Некоторые любители пострелять накладывали таких камешков полный карман. Нам, ребятам, жившим на станции, было проще, мы набирали подходящие камешки из щебенки на железнодорожных путях, ребята из окрестных деревень при случае брали оттуда же, но когда запас кончался, заменить их чем-то другим было не так просто. Дробили красные кирпичи, таскали из тракторной мастерской мелкие гаечки, их оттуда гоняли, я видел иногда, как в рогатку закладывали даже сухие бобы.

Далее идет фонарик. Наши фонарики были с плоской батарейкой, под ноги светили хорошо, а вдаль не очень. Много мужчин возвращалось со службы за границей, из Германии, из Австрии, где лет десять после войны стояли наши войска, они привозили своим младшим братьям и племянникам фонарики с круглыми батарейками, вот те светили далеко и узким кружком, как мы говорили, точкой. В это же время появились и китайские фонарики, красивые, надежные и добротные.

Какое-то время носили в карманах «жестки», вырезанные из старой овчины маленькие кружочки с пришитой посредине, где мех, гаечкой. Эти жестки подкидывали ногой, не давая упасть на землю, здесь тоже были свои чемпионы. Жестки эти впоследствии были заброшены как-то сразу и повсеместно.

Еще желательно было иметь увеличительное стекло. Оно редко у кого было, но их владельцы охотно давали ими попользоваться, выжечь свое имя на досках моста через речушку, где стояла плотина. Десятки имен там были выжжены. Береста загоралась меньше, чем за полминуты. Я так и не сумел  им обзавестись, а сейчас у меня их не менее десятка, из разных сломавшихся детских игрушек и машинок, и никому они не нужны.

В этом году по всему поселку провели электричество. В казенных железнодорожных зданиях оно, конечно, было, но тогда я не придавал ему такого значения, а вот теперь оценил в должной мере. Помню восторг, когда под потолком загорелась лампочка, это маленькое солнце. Ребятишки быстро освоились, а пожилые люди долго удивлялись и одобряли это новшество, так облегчившее жизнь. Тетя Поля, бабушкина сестра, жившая в маленькой избушке, первое время, вместо того, чтобы щелкнуть выключателем, дула на лампочку, пытаясь ее потушить. А вскоре провели проводное радио, многие приобрели электро радиоприемники на лампах. Мощность передающих радиостанций была невелика и для лучшего приема и слышимости требовалось  установить антенну и во многих  дворах торчали пяти-семиметровые  шесты с натянутой на них проволокой, а в самом приемнике было специальное гнездо, куда вводился штекер, припаянный к одному концу антенны прошло сколько-то лет и они стали не нужны. Радио  слушали  охотно, последние  известия, передачи для специалистов, утреннюю зарядку, а особенно концерты по заявкам, которые передавались часто.

За потребление электроэнергии, понятное дело, надо было платить. Поначалу не было  электрических счетчиков и платили за выключатели и розетки. Если в доме был один выключатель и одна розетка, платить приходилось совсем немного. В маленьких домах-малушках, которых в то время было много, этого было вполне достаточно. Но в домах побольше этого не хватало, люди быстро оценили простоту и удобство такого блага цивилизации и ставили розетки и выключатели во всех нужных местах, причем это надо было указать в каких-то особых бланках. Прошел месяц и люди, которые поставили, скажем, три розетки и четыре выключателя в комнатах, сенях и где там еще, просто за головы схватились, платить – то пришлось намного больше, там такая градация была, по нарастающей, но уж коли оформлено было, то деваться уж некуда. Люди, не поспешившие с этим, старались приспособиться по-своему, делали что-то вроде современных тройников,мастерили переноски, удлинители, потайные розетки устраивали даже в подполье или на улице. Ходили участковые инспекторы, существовала специальная служба, проверяли подозрительных, с некоторыми, как везде и во все времена, можно было договориться. Года полтора-два существовала такая морока, затем производство счетчиков увеличилось, с ними плата при нормальном потреблении увеличилась ненамного. Обязали иметь счетчики даже владельцев  маленьких  избушек, платить некоторые стали меньше, тратиться надо было только на счетчик и его установку. Но ведь это один только раз.