Былое

При нем играли даже на кубок Вагая, как-то раз в один год его оспаривали пять команд, и это в маленьком  поселке, не набиравшем и пяти  тысяч жителей. Помню, как всем  в поселке  было  досадно, что нашлись в районе, а может, и повыше, идиоты, сократившие эту должность.

Каждый год проводились сабантуи. Это мероприятие перешло к нам от татарских и казахских традиций. Их немало живет в нашей местности. Слово «той» на их языке означает торжество, гуляние, празднество. Проводилось оно летом, после  завершения  посевной. Бывает летом среди различных сельхозработ небольшая передышка, когда посевную завершили, а покос  еще  не начался. В это время и проходил  сабантуй, всегда на одном и том-же месте,  в однажды выбранном красивом лесу, недалеко от поселка. К этому готовились все поселковые службы, в ресторане и столовой готовили горы разной снеди, завозили несколько бочек пива, лимонада, морса, других напитков. Окрестные деревни тоже не отставали в этом отношении. Привозили движок, как его называли, аппарат, который тарахтел в отдалении и вырабатывал электричество.

С раннего утра туда тянулся народ, по-праздничному приодетый. Встречались люди, давно не видевшие друг друга, специально приезжали родственники и знакомые, жившие в других местах, даже старые, немощные люди старались туда попасть, их привозили на телегах и мотоциклах, легковых машин тогда почти не было. Под каждым деревом собирались компании, общались и разговаривали.

Посреди поляны, в центре, две грузовых машины, опустив борта, съезжались вместе, получалась импровизированная сцена, там сначала выступала самодеятельность, а потом желающие показывали, кто на что способен. Сцена не пустовала, на нее постоянно залазили со всех сторон, и там приходилось следить за порядком. Объявляли конкурсы с призами, перетягивали  канат, бегали  в мешках, прыгали  на одной ноге  на скорость, веселье  било ключом. Играли в волейбол, городки, здоровяки-любители занимались с двухпудовой  гирей. Поляну  оглашали  голоса  Руслановой и Шульженко, Бейбутова  и Утесова, звучали вальсы и частушки.

Некоторые пары, пообщавшись час-другой, уходили подальше в лес. Другие пары, молодые парни, чего-то не поделив, отходили не так далеко и начинали выяснять отношения. Таким особо не препятствовали, и только когда слишком уж увлекались, их разводили, были там и милиционеры, следившие за порядком, только на этот раз они были без фуражек и не в форме.

Самый интересный сабантуй проходил в районном центре. Помимо того, что там была очень красивая местность, конкурсы там были гораздо богаче и интереснее. Кроме  обычных, там была призовая стрельба, до какого-то года даже из мелкокалиберных винтовок, потом их не стало и стреляли только из пневматических. Сбивали шары, набрасывали кольца, еще что-то подобное.

Где-то в это время по стране развернулось движение по охране общественного порядка, создание бригад дружинников. Была создана дружина и в нашем поселке. Молодые, здоровые ребята, сначала их было человек пятнадцать. Не так просто было попасть в эту дружину, требовалось соответствовать, выполнить какие-то спортивные нормы, публикации в газетах и на радио об этих дружинниках создавали своеобразный романтический ореол, по-этому туда стремились. Мы, ребятишки, с почтением взирали на шествующую по перрону или возле клуба пятерку дружинников во главе со старым рабочим. Ребята слегка задирали нос, на рукаве у каждого аккуратная красная повязка с вышитой надписью «Вагайский дружинник ». Тогда о каких-то хулиганских действиях  редко было слышно и дружинники занимались мелочными, на наш взгляд, действиями, заставляли пассажира на перроне поднять  брошенный  окурок и отнести  его в урну, пьяного  вывести из помещения  вокзала или клуба и направить его домой.

По радио же довольно часто начали упоминать слово «стиляги» и критиковать их. Мы не очень понимали, что это такое, но некоторые наиболее уже тогда продвинутые ребята начали носить узкие брюки. Вот это явление почему-то всем пожилым людям очень не нравилось и этот протест тут же был уловлен дружинниками. Для них в здании вокзала было выделено  помещение, которое  даже  называлось штабом. Старший брат одного из моих дружков был дружинником и я с этим дружком несколько раз был в этом штабе. Один раз наблюдал такую картину – сидит парень в узких брюках на стуле, уже усмиренный, а дружинник, сидя  перед  ним на  корточках, аккуратно по шву, бритвочкой, распарывает  эти брюки от колена до низа. И точно, человек в таких брюках выглядел просто нелепо, потом же, когда эта мода все-таки распространилась, я и сам носил такие брюки, правда, не такие уж узкие, восемнадцать сантиметров, а некоторые парни ушивали брюки до четырнадцати сантиметров, что уже неудобно, пятки с трудом пролезают в штанины. Вслед за этим появилась  другая  мода, брюки были узкими уже в коленях, а ниже  вшивались треугольные клинья из другой ткани, другого цвета. Встречались клинья из парусины, вельвета и даже из грубой мешковины. Располагались они широкой стороной к полу, ширина же брюк внизу была сантиметров двадцать пять, порой немного побольше. Иногда можно было видеть брюки, снизу обрамленные пришитой по кругу цепочкой от часов-ходиков или застежкой «молния». Раза  два я видел  даже пришитые  копеечные монетки с дыркой, их  надо было на одну штанину десятков пять. Эти брюки дружинники расстригали снизу вверх по вши-тому клину.

Несколько раз в год делали стенгазету  «Крокодил идет по Вагаю », их делали несколько штук, а одну прикрепляли в самом людном месте, на заборе у магазина в центре, такими бывают рамки с фотографиями на стене. Но там вместо фотографий были хлесткие заметки о неполадках где-либо, шаржи и карикатуры, вот уж куда попасть никому не хотелось. Видно было, что  выпускали  их  очень  способные  люди, до сих пор старожилы нет-нет да и вспомнят их при случае.

По окончании очередного, четвертого класса, меня и еще группу различных учеников из разных классов, но не старше седьмого, решено было наградить похвальной грамотой. Я их видел, у моего брата их было несколько штук. Это был лист величиной с развернутую тетрадь, в верхнем левом углу кружок с изображением  Ленина, а в правом – Сталина. В центре крупными буквами – Похвальная грамота, ниже заполнялось, кому и где она выдана, причем надо было указать название станции и железной дороги, а еще ниже шрифтом помельче – за отличные успехи и примерное поведение, это примерно то же, что и в современных грамотах. Мне очень хотелось иметь такую же грамоту, как у брата, но тут, увы, помешал ХХ съезд. Сталин стал неугоден, грамоты с его портретом уничтожили, а нам в тот год вообще ничего не вручили, других грамот, скорее всего, не успели напечатать, немного только отметили на словах.

В этом году брат Михаил окончил десять классов и поступил в Свердловский лесотехнический институт. До этого он увлекался чтением книг Арсеньева, Пришвина, Обручева, некоторых других, и в немалой степени под впечатлением от прочитанного, поступил именно туда. А тут как раз в это время отменили плату за обучение  в старших классах средней школы, начиная от восьмого, и в высших учебных заведениях. Почему-то все, с которыми я в прошлое время разговаривал на эту тему, твердили одно –  «Да такого быть не может». Теперь же можно запросто отыскать такие сведения, если кто интересуется, в Интернете.

Такую плату ввели незадолго перед войной, учитывая тяжелое финансовое положение в стране. Нельзя сказать, что она была очень уж велика, сто пятьдесят рублей в год для старшеклассников и четыреста для студентов, но заметна. Почти все в поселке и по окрестности зарабатывали тогда от четырехсот до восьмисот рублей в месяц, а детей, надо сказать, редко у кого было менее трех, а на селе еще больше, и если кому приходилось платить за обучение троих таких учеников, то приходилось кое-от чего отказываться. Отец же до этого заявлял: – Учись, Мишка, не беспокойся ни о чем, выходи в люди.

Немало летом у ребятишек было свободного времени. Мне вменялось в обязанность вы-чистить в стайке у коровы и других  животных, обойти и проверить все места, где куры могли отложить свои яйца, они, твари такие, не всегда довольствовались специально для них сделанными аккуратными ящичками. Мне приходилось залазить на сеновал, смотреть вдоль стен сараев и заборов, а так же самому угадывать, где бы курице понравилось место, чтобы она села и в основном это мне удавалось. Час или чуть побольше занимали такие дела, а потом я бежал к дружкам. Нередко и за мной заходили, и сначала мы прежде всего чаще шли на речку. Купались мы не только на  «керосинке», хотя это место было самым излюбленным, ради разнообразия ходили и в другие места. Прибегали в Зимовье, где так же среди мелкой в начале  реки было несколько вполне приличных омутков. Это была река Вагай, для Сибири очень небольшая, но где-нибудь в Польше или во Франции она входила бы в первую пятерку. У нас она только начиналась, а через пятьсот пятьдесят километров впадала в могучую сибирскую реку Иртыш. В устье реки ходили катера и баржи, другие суда. Нам об этом рассказывали, но представить такое было трудно.

Еще одно популярное место для купания было на плотине, так называли это место. Там чаще всего собирались взрослые. За местом впадения мелкой коротенькой речушки Крутой, километрах в двух от «керосинки», в такой же мелкий и узкий в этом месте Вагай была построена плотина и вот перед ней воды было много. Там была построена насосная станция и вода по трубе через пять километров поступала в Вагайскую водонапорную башню. Образовавшийся пруд, если смотреть сверху, напоминал неровный овал и размеры этого овала составляли метров сто на двести. Много народу там собиралось. Чуть подальше с берега на берег был перекинут деревянный мост, через который можно было только перейти пешком или проехать на велосипеде. С перил этого моста постоянно прыгали ныряльщики.

Приходила компания ребятишек из ближайшей деревни, и был среди них казахский подросток, наших примерно лет, мы его называли «казачонок». Иногда он развлекался тем, что подходил к одной из многих кучек ребят, расположившихся на пляже, и начинал их ругать на своем языке. Те ничего не понимали и только улыбались. Как-то раз он подошел и к нашей компании и так же начал произносить разные слова, среди них «аттанай, сигилин, кутак кагай, кетин кой, шишин кет…». Я сейчас не могу сказать, что они правильно написаны, но где-то похоже, и на тот момент я их понимал, ведь не так давно встречался с ребятишками из соседней казахской деревни, и тамошние пацаны немного просветили меня в этом вопросе. Подождал я, пока он ненадолго заткнулся, и произнес несколько фраз на его языке, которые сам не понимал, но почему-то запомнились, совсем не к месту, но казачонок был поражен. Он убрал с лица глумливое выражение и начал что-то быстро говорить. Я отвел его подальше.

– Не понимаю я, о чем ты говоришь. Иди отсюда, а то смотри, разозлил вон того парня.

– А как ты, я ведь сам слышал?

– Да это так, чуть-чуть. А что ты делаешь, это все-равно, как кукиш  в кармане показывать, – я продемонстрировал, как это делается, и отошел к своей компании. Позже я не видел того паренька за подобным занятием.

Год 1957

Где-то в этом году из нашей школы было написано и отправлено письмо в Азербайджан дедушке Махмуду Айвазову, известному тогда  долгожителю, он тогда приближался к 150 годам. Адреса его никто не знал, так и написали: «Азербайджан, дедушке…», и что, пожалуй, не так удивительно, пришел ответ. Этот ответ читали во всех классах, письмо ходило по рукам, обычный  конверт, с простой  маркой. Крупными буквами, с ошибками, адресат благодарил за внимание, желал, в свою очередь, здоровья и успехов. Письма дедушке Махмуду писали со всего Союза и была у него, надо полагать, своя домашняя канцелярия, где его пра и праправнуки  сочиняли ответы. Прожил дедушка Махмуд 152 года и нынешние сообщения о 110 или 116-летних не впечатляют.

В окрестных лесах расплодилось множество зайцев. Ближние колки и перелески все были в цепочках следов, идешь на лыжах по лесу, а они из кустов так и выпархивают. Многие в поселке посадили входившие тогда в моду яблоньки-ранетки и жившие по окраинам страдали от заячьих набегов. Приятель отца рассказывал:

– Вот, Дмитрий Михайлович, говорят, что заяц труслив. Да не так уж, вот позавчера ночью слышу – кобелек мой прямо заходится. Оделся я, вышел потихоньку, а песик на задних лапах стоит, цепь натянул и лает. Посмотрел я в ту сторону, а там заяц, и вроде не один, грызут мои кустики, смородина там у меня, малина, прошлый год ранетки посадил, так здорово погрызли, и ведь понимают, сволочи, что собака их не достанет. Рявкнул я, тогда только побежали.

На зайцев охотились. Часто на них ходили с ружьем. Зайдет охотник в любой лес и через несколько секунд гремит выстрел. Но был и еще один способ охоты, к нему отец, а впоследствии и я, прибегали чаще, ставили петли из тонкой проволоки. В петлю заяц попадал не всегда, чаще отворачивал ее в сторону, но не так уж редко и попадался. Как-то раз в одном лесу я поставил петель больше десятка, а когда пришел на следующий день –  в шесть из них попали зайцы. Помучился же я тогда с ними. Взрослый беляк весит около пяти кило и я, шестиклассник, взопрел, пока дотащил их до дороги, ну а потом, по скользкой дороге волоком, тащить их было проще. Такой удачи больше не было ни у меня, ни у моих друзей.

Где-то в это время возникло увлечение собирать спичечные этикетки. Сначала собирали несколько человек, но затем это увлечение  разрослось и охватило  почти  всю школу. По перрону бродили ребята и заглядывали в урны, покупали на выпрошенные у старьевщиков деньги спички и на остановках приставали к пассажирам: – Дяденька, обменяйте коробок.

Те охотно менялись. Я тоже не избежал этого увлечения, сначала наклеивал все подряд, а потом один приятель объяснил, что лучше разделять этикетки по сериям. Это и в самом деле было интересней и я еще с одним дружком содержать основную коллекцию доверили этому приятелю, Стасику. За несколько лет мы собрали, надо думать, большую коллекцию, более восьми тысяч штук и тысячи полторы для обмена. Обменом занимался я, у меня это лучше получалось и ко мне часто обращались другие коллекционеры. Постепенно интерес возрос до того, что за этикетки стали предлагать другие вещи, в частности, книги. Тогда книг издавалось много, стоили они недорого и ажиотажа, такого, который возник спустя несколько лет, не было. За серию в семь-восемь этикеток мне предлагали приключенческую книжку, такую, например, как  «Таинственный остров» Жюль Верна или «Морской волк » Джека Лондона. Случалось, что книгу обменивали на единственную этикетку. Большинство ребят к книгам относились равнодушно, лишь я и Стасик уделяли им должное внимание.

Постепенно у меня собралось много книг, иных по десятку экземпляров и я как-то в раз-говоре с пионервожатой вскользь сказал об этом. Она ответила в таком смысле,что неплохо бы поделиться с родной школой, а то у нас в школьной библиотеке  встречались такие зачитанные книги, где края страниц истрепались до букв. Такой была, например, книга Дюма  «Три мушкетера». За ней и еще  несколькими  такими становились в очередь и порой приходилось ждать целый месяц, а то и больше. Ее давно полагалось списать, но за неимением дубликатов приходилось терпеть. Такой книги и у меня не было, Дюма для спичечных этикеток был слишком хорош, но я заявил, что посоветуюсь с друзьями, и если те не станут возражать, то мы можем пожертвовать в библиотеку хоть целую сотню книг. Пионервожатая только хмыкнула.

Стасик, когда я ему рассказал об этом, почесал затылок, буркнул: – Не мог ты хоть полсотни сказать,  – но мысль помочь школе завладела нами. Мы перебрали весь образовавшийся запас, за неделю я обменял еще десятка два и вот мы нагрузили книги в мешки, положили на санки и повезли в школу. Когда мы были недалеко от нее, нам встретилась старушка и спросила, что это у нас. – Книги, бабушка, – отвечал Стасик, – вот лишние у нас и везем в библиотеку. – А что дадут вам за это, сынки? – Ничего, бабушка, в подарок.

– Да дурней вас на свете нет. С чего бы это, чай, за книги – то эти плочено было, – старушка с жалостью поглядела на нас и пошла. Здорово она охладила наш пыл. Лишь восторг пионервожатой с библиотекаршей вновь поднял нам настроение.

В этом  году запустили первый в мире  искусственный  спутник  Земли, спустя месяц –

второй. Ребятишки, взрослые и даже бабушки  выходили вечерами на улицу и вглядывались в небо, по нему и в самом  деле перемещались сияющие точки. Скорее всего, это и были спутники, вряд ли слабенькие огоньки самолетов были видны на таком расстоянии.

Этот год, как,  впрочем, и все другие, был богат на различные события. В Москве состоялся международный фестиваль молодежи и студентов. Через нашу станцию туда  проезжали китайцы, корейцы и все остальные азиаты. На перроне было много народа, встречали их очень приветливо.

По радио много говорили об антипартийной группе, а словосочетание «и примкнувший к ним Шепилов» просто навязло в зубах.

Так же часто по радио в новостях было слышно:  – Китайская Народная Республика делает шестьсот двадцать восьмое (и последующие) серьезное предупреждение…  Американские самолеты часто летали над китайской территорией, китайцы ограничивались предупреждениями и было их много сотен. Летали они и над нашей территорией, пока эта лафа не закончилась в мае 1960-го.

В этом году мне больше, чем когда-либо, пришлось иметь дело с лошадьми. Дядя Паша среди других ребятишек выбрал меня и при удобном случае обучал, как с ними обращаться, точнее с ним. Он был  заядлый лошадник, сменил их несколько штук, а на тот момент у него был мерин Гнедко, темно-красной масти, очень спокойный и если можно так  выразиться  про животного, добродушный. Я научился запрягать его в сани и телегу, возил на нем копны на покосе, задавал корм и чистил щеткой. Он привык ко мне и когда я заходил под навес, под которым тот обычно стоял, переступал с ноги на ногу, поворачивал голову и как бы приветствовал: – Фрррр.

Однажды дядя Паша куда-то уехал,а отцу срочно понадобилась лошадь, чтобы свозить копны на дальнем покосе. Он сходил в соседнюю деревню, находилась она километрах в трех, там работал конюхом его дружок  детства, они даже ходили вместе в церковно-приходскую школу, и вернулся  оттуда  верхом на пятнистой  кобылке. Телега у нас в ограде  стояла и мы  поехали на покос, там  благополучно справились со своими  делами, и отец, которому в ночь надо было идти на дежурство, предложил мне отвести ее назад, подложил фуфайку, подсадил меня и вывел за ворота. – Давай, только потихоньку, бог ее знает, что у нее на уме. Мне это соображение показалось бессмысленным, я тронул короткий поводок, и кобылка  свободно  пошла. Я выехал за поселок,  доехал до ближайших кустов, сказал -Тпрру, кобылка остановилась, выломал тоненький прутик, вновь тронул кобылку, и едва она сделала несколько шагов, хлестнул  прутиком по животу.

Я совершенно не ожидал этого, как она скакнула, поводок выскользнул из рук, но я успел схватиться за гриву, кобылка понеслась вскачь и я подпрыгивал на ней, что-то кричал, пытаясь успокоить, свалилась фуфайка, а как я сам не свалился, даже сейчас не могу сказать. Не так уж долго это продолжалось, видно, ей самой это надоело и вдруг она пошла шагом. Я лег ей на шею, нащупал поводок и затих, не делая лишних движений. Кобылка, как видно, опомнилась, и таким же шагом подвезла меня прямо к конюшне. Я слез, завел ее в ворота, потом в денник. Конюх дядя Тихон лежал на спине, раскинув руки, и от него на несколько шагов  разносился очень неприятный запах, пустая  бутылка с затычкой из бумаги лежала рядом с ним. Я все беспокоился, как бы на него не наступили бродившие там лошади, но они обходили его подальше. Я закрыл ворота и пошел домой, по пути подобрал фуфайку и больше скачек не устраивал.

Запряженные телеги или сани в ту пору можно было видеть часто, а при удобном случае некоторым ребятам удавалось провести такой фокус. Чаще его устраивали над мужичком, работавшим в железнодорожной столовой, Никифором. Этот Никифор привозил в столовую хлеб из пекарни, молоко с молзавода, мясо от сдатчиков, многое другое, а также вывозил отходы и мусор. Он любил выпить,частенько на лошади подхалтуривал и расплачивались с ним бражкой, самогоном или же бутылкой красного вина, которые некоторые называли «хрущевкой». Ему немного надо было, выпивал бутылку и ложился на телегу, там всегда лежала драная фуфайка и еще какие-то тряпки. Кучка ребят дожидалась этого момента, пережидала минут пять, пока Никифор не начинал похрапывать, и начинала действовать.

Лошадь распрягали, выводили из оглобель, дугу клали на телегу и волокли ее за угол забора, который с двух сторон окружал столовую, просовывали сквозь штакетины забора оглобли,а с другой стороны подводили лошадь и запрягали в таком положении. Потом эти парни прятались в отдалении и наблюдали, как любопытные прохожие или выскочившие работницы расталкивали жертву этой шутки, на мой взгляд, достаточно злобной.

Один раз был большой скандал, когда эту шутку устроили над мужиком, приехавшим из соседней деревни в гости к куме. Он, хотя и поздно, заметил шутников, долго гнался за ними с кнутом, настиг одного и здорово его напинал. Убежавшие дружки рассказали об этом отцу пострадавшего, тот побежал на место происшествия и была большая драка, кажется, да- же до суда тогда дело дошло.

Глава Советского Союза Никита Хрущев принял решение заморозить выплату по облигациям на двадцать лет. Всем работающим часть заработной платы выдавали облигациями, велась на них так называемая подписка. Примерно месячную зарплату за год выдавали вот такими ценными бумагами, на которые ничего нельзя было купить. Но два раза в год разыгрывались тиражи лотереи, по которой на некоторые номера выпадали денежные выигрыши. Несколько крупных выигрышей было и у нас в поселке. Последние облигации были в 1956-м году, после этого их уже не было.

Погашать эти облигации, выплачивать по ним номинальную стоимость, начали в 1974-м году. Государство здорово выиграло от этой затеи. Помимо того, что деньги обесценились, многих, большинство, просто не стало, а наследники со временем стали видеть в них просто фантики, отдавали внукам на игрушки, я и сам видел, как малыши из них по весне делали  кораблики и пускали их по мутным  ручейкам. Но были люди и озабоченные. Один мой приятель собрал все облигации у своей родни, спрашивал у многих, некоторые отдавали, если видел их у ребятишек, покупал конфеты-леденцы и обменивал, натолкал ими полный чемодан. Ну кто, например, мне не давал этого делать? Полчемодана денег было у него потом. Отцовские  облигации у меня сохранились, я был  уж не такой маленький, когда это случилось, не подарил их впоследствии даже своему приятелю.

Дядя  Гриша  Ведров к этой  поре уж несколько лет как переехал из деревни в поселок. Здесь он на краю одной из улиц построил большой дом и долго за ним никто не строился.

Все постройки и сараи у него были добротные, но где-то осенью у него враз окотилось несколько овец. Содержать их в одном из сараев стало тесно и он, пока не запас материалов, слепил им загородку из плетня. Крышу сообразил тоже из чего пришлось, ладно, зиму как-нибудь проведут.

Перед Новым годом морозы ударили, что называется, трескучие. Дюжина овец в набросанной соломе холода переносили великолепно, они уже подросли и опасаться за их здоровье не приходилось. Беда настала с другой стороны, в загородку пробрался  волк. Как он там действовал, лапами разгреб или зубами  разгрыз, но он проник в хлипкое помещение, загрыз всех овец, но унес только одну. Дядя Гриша очень обиделся, с потерей одной он бы как-нибудь смирился, но такую  разбойничью выходку он стерпеть никак не мог. Следующий день оказался выходным, он позвал сыновей, соседей, знакомых, у кого были ружья и десяток охотников  поздним утром на лыжах  отправились по следу. Пройти им пришлось километров пятнадцать, как у них там все прошло, мы, ребятишки, присутствовали при финале этой охоты. Двое мужчин несли убитого волка на длинной жерди, продернутой сквозь связанные лапы. Завизжали собаки, в ближней ограде забилась в стойле лошадь, зверь был матерый, в самом  расцвете сил. Дядя Гриша отказался от него и впоследствии шкуру снял кто-то другой, говорили, что шкура  очень жесткая, никуда не годится, не видел я  волчьих шкур. А у дяди Гриши к Новому году образовался солидный запас баранины.

Зимой, когда приходилось бывать в деревне,  часто можно было видеть ребятишек, катающихся на коньках на застывшем льду речушки. Они быстро бегали, приседали и кружились. Сильный ветер сдувал снег с поверхности, и образовалась большая ровная площадка, которая к тому же была гладкой и длинной. Редко у кого были коньки фабричного производства, и то это были простые снегурки. Самодельный конек представлял собой довольно толстую доску, в размер подошвы валенка, по краям проходили дырки, сквозь которые длинные тонкие ремешки  обматывали валенки, образовывали петли, туда вставлялись палочки, и все это скручивалось так, что просторный валенок становился тесноват. По нижней стороне доски в середине был выструган желобок, в него вставлялась толстая проволока, загнутая по краям и прижатая с другой стороны. На сантиметр, пожалуй, эта проволока выступала из доски, которую снизу по краям иногда подтесывали.