Былое

В первые годы после этого существовали предохранители на ближних к дому столбах. Это вызывало неудобства, если перегорела пробка в счетчике, ее легко можно было заменить. А если это не помогало, то приходилось вызывать монтера, он залазил на столб и устранял неисправность, какую-то сумму приходилось платить. Потом от этой практики отказались. Была и такая мелкая подробность своего времени. А так очень удобно. Выдали книжечки, раз в месяц заполняли в клеточках цифры, сейчас заполняем бланки. Цена за киловатт-час была небольшой, да и сейчас вполне приемлема.

Это было первым удобством, появление электричества в доме, но долгое время оно было и единственным, есть, пожалуй, в некоторых местах семьи, у которых газ, вода, телефон и все такое прочее и сейчас отсутствуют. До этого в качестве освещения применяли керосиновые лампы, свечи, а в одном месте, я уже описал, самодельную конструкцию, где горели тоненькие, короткие лучинки.

С другой стороны, все очень быстро привыкли к такому замечательному удобству и стали от него уже  зависеть. Если в результате какой-то неисправности  свет погасал, мы чу-вствовали себя просто неловко, это ощущение знакомо и потомкам, живущим через шестьдесят лет.

На тот момент в поселке было одно-единственное здание, имевшее центральное отопление, это новая двухэтажная школа. Все остальные дома, здания и помещения имели печи, которые отапливались дровами или углем. Конечно, школа тоже применяла уголь в качестве отопления, но там это делала организация, а всем остальным приходилось заниматься этим самим. В каждом  доме  заготовке  дров  придавалось очень серьезное значение, холода у нас продолжаются до полугода.

Надо отдать должное тогдашним  работникам райтопов, лесничеств и вообще  причастных к этому ведомств. Каждому обратившемуся туда, а ведь таких было много сотен, они выписывали билет в различные деляны, предназначенные для вырубки участки в лесу. Немалую площадь занимают леса в нашем и соседних районах, поскольку всегда и всем дров хватало.

Как-то мы с отцом поехали на дроворуб. Дело было в конце августа. Большая бортовая машина,на заготовку дров ехали обычно парами, вот и в кузове расположилось шесть пар, мы с отцом и его сослуживцы со своими помощниками, у троих жены, у одного брат, а еще у одного паренек года на два меня постарше. Поклажа тоже занимала немало места, у каждого пила, топоры, кое-какой инструмент, продукты.

Было, наверное, около девяти утра, когда все собрались, и машина тронулась с места. Место, куда мы  ехали, располагалось в соседнем  районе, находилось побольше чем в тридцати километрах от нашего поселка и называлось оно «Гривы», впрочем, сейчас я в этом точно не уверен, возможно, что как-то по-другому. Ехать было неудобно, неровная дорога, и так плохая, совсем испортилась после недавних дождей, ехали медленно, все время трясло и раза три-четыре  приходилось останавливаться  на десяток минут, чтобы оправиться и размяться. Часа три понадобилось, чтобы преодолеть в общем-то такое небольшое для машины расстояние.

Вот свернули с основной дороги и поехали по заросшей травяной. Леса по сторонам между тем становились все выше и гуще и машина остановилась на краю одного такого леса, за которым  начиналась просторная, до горизонта, поляна. Из кабины  вылез шофер и лесник, который ехал с ним в кабине. После небольшого перекура он каждого хозяина подводил к группе деревьев, высоких старых берез, указывал деревья, которые можно было срубить и отмечал все это в старой, потрепанной общей тетради. Вот и меня с отцом он подвел к определенному нам участку, пометил десяток деревьев, бормоча при этом – вот здесь с кубик наберется, а вот здесь  все полтора будет. Вот эти рубите. – Так и принято было в разговорах заявлять: – срубить столько-то деревьев, хотя каждому понятно, не очень-то срубишь дерево в обхват и пошире, их спиливали, но говорили именно так. Лесник распределил участки в отдалении друг от друга, чтобы не беспокоиться насчет соседей, напомнил правила и технику безопасности, а потом подходил время от времени ко всем работающим и наблюдал за порядком.

Нам достался участок на самом краю леса, с таким расчетом, чтобы падающие деревья клонились в сторону поляны и даже какой-то частью лежали на ней. Мужики  все  были опытные, не раз ездили на такого рода мероприятия, и лесник с шофером вскоре удалились, разожгли на полянке костер и занялись делами более приятными.

Количество деревьев, подлежащих рубке, у всех разнилось. Оно и понятно, дома разного размера, бани, летние кухни, кое-кто намеревался заготовить побольше впрок. Вот мы подошли ко крайней в нашем  ряду  березе, встали на колени с двух  сторон, сантиметрах в двадцати от земли и принялись пилить. Я держался за ручку левой рукой и поначалу было очень неловко, но постепенно я приспособился. Когда мы пропилили две трети толщины дерева, пилу стало зажимать. Легкий ветерок покачивал деревья, отец в прорезь вставил узкий деревянный клин и, следя за покачиваниями ствола, забивал его в щель поглубже. Прорез расширился, пилу зажимать перестало, и когда осталось пропилить всего несколько сантиметров, береза начала неудержимо клониться в сторону поляны. – В сторону отсюда! – закричал отец, и мы отскочили на несколько шагов назад. С треском и скрипом береза обрушилась на поляну. Потом мы обрубали сучки, кое-что выбрали из наиболее толстых веток, отец отошел перекурить с мужиками, а потом мы приступили к следующей березе.

Четыре березы мы успели спилить, все они были немного поменьше обхвата, на некоторых внизу было изобилие толстых веток и они были заметно ниже остальных, у которых ветки толщиной с руку и потоньше начинались от середины ствола. С такими возни было поменьше. Затем всех созвали на большой общий обед. Мы сидели вокруг двух разведенных костров и с  большим аппетитом уплетали привезенное с собой. Мужики выпили водки стопки по три, завели разговоры, а Сережа, старший парень, позвал меня в лес на предмет поиска грибов. Редко, но грибы встречались, за полчаса мы собрали с полведра обабков, опят и подосиновиков, все их мы отдали женщине, собиравшей в другой стороне.

До вечера мы с отцом спилили еще четыре березы. Шофер уехал, забрав большую часть компании, которая  справилась со своей работой, остались  мы с отцом и его сослуживец  Иван, тот, который приехал с братом, им надо было напилить больше других. Шофер должен был приехать на другой день к обеду и привезти еще группу дроворубов.

Перед сном между двух разведенных кострищ устроили еще одно, на протяжении этой полосы повдоль с двух сторон, в метре от костров, забили колья с рогульками на высоту так же около метра, а на колья положили длинную жердочку. К этим жердочкам с другой стороны прислонили кучу веток, так что получилось что-то вроде наклонной стенки. От этих стенок тепло костра отражалось внутрь и нам удалось вполне прилично выспаться на постели из тонких веток, травы и листьев.

Утром мы встали и допилили две оставшиеся березы. Потом очищенные от сучьев деревья мы распилили на двухметровые отрезки и сложили их в штабель. На каждом отрезке с торца отец угольком обозначил свои инициалы. Позже, когда дрова развозили по домам, с хозяином одного штабеля произошла любопытная история. Бревна в его штабеле размечала жена, почерк у нее был печатный, совсем как штамп, и подходящие инициалы – МПС – не могу  сейчас  вспомнить, как ее звали на самом деле, пусть будет Мартынова Пелагея Семеновна. При погрузке этих дров присутствовал другой лесник и поначалу он никак не отдавал этот штабель. – Видишь, – говорил он, – это не ваши дрова, а железнодорожников, ясно указано – Министерство Путей Сообщения, и по трафарету писано. Хорошо, что жена Мартынова, Пелагея, находилась там же и продемонстрировала недоверчивому  леснику свое печатное искусство. А мы с отцом напилили тогда около пятнадцати кубометров дров, чего хватило больше, чем на год.

Когда мы возвращались домой, один мужик застучал по кабине. Шофер остановился, не раз стучали ему пассажиры, у которых вдруг возникла потребность. По прошествии некоторого времени мужик  вышел из леса и позвал посмотреть то, что он обнаружил. Я слез тоже и вместе с другими любопытными увидел, что шагах в тридцати от дороги, за двумя большими сросшимися березами  стоял  прислоненный к ним мотоцикл, заваленный ветками. Мотоцикл маленький, двухместный, были тогда смешные на наш современный взгляд мотоциклы, мощностью всего в четыре с половиной силы. В бачке не было бензина. После некоторых колебаний и разговоров мотоцикл этот решили оставить на месте, но сообщили об этом в милицию. Там передали это дело дружинникам, и их  с неделю возили на место, выделили палатку, снабжали продуктами, ездили по очереди, по два человека. Палатку от берез было не видно, парни  не  шумели, но за неделю никто не обнаружился и мотоцикл привезли в поселок. Никто так им и не поинтересовался, слышал потом, что начальник нашего милицейского участка забрал его себе, отремонтировал и куда-то девал.

Как здорово умели свистеть некоторые ребята. Остальные, у  которых этого не получалось, завидовали им просто жестоко. Я, например, как ни старался, так и не мог освоить это искусство. Даже губы потом болели после неудачных упражнений. Лишь спустя какое-то время я научился сводить губы трубочкой и высвистывать различные мелодии. А вот Леха, который учил меня курить, мог свистеть по-всякому. Он подносил к губам согнутый указательный палец, соединенные колечком средний и большой палец правой руки, засовывал в рот два пальца или даже четыре и свистел просто оглушительно. Даже некоторые  родители  уважительно его выслушивали и признавались, что они в свое время так не могли. Иногда по свисту догадывались, кто на самом деле такое проделывает. Вообще, свист в нашей ребячьей жизни имел какое-то, пусть и небольшое значение. Свистульку из тальникового прута мог вырезать каждый, а можно было, зажав особым образом между большими пальцами рук лист осоки или очень тонкую полоску бересты, произвести довольно приличный свист. Существовали и другие способы.

Год 1956

Страна оправлялась от ужасных потрясений и разрухи. Последствия войны долго сказывались по всей огромной стране, а уж про территории, бывшие под оккупацией и где проходили бои, нечего и говорить. Но энергия народа, всех людей работавших на войну, истосковавшихся по мирной жизни, переключившись на мирное производство, стала приносить зримые результаты. Ну вот, например, сначала было не до хорошей мебели. Во многих домах стояли самодельные столы, стулья и табуретки. Приятно было смотреть на чисто выскобленный ножом стол, выявлявший четкую структуру дерева и здоровую желтизну. Часто во всем доме была лишь одна кровать, на которой спали родители Старики и бабки, если были у  кого, спали на печке, полатях или же на широкой лавке. Ребятишки  же вповалку спали на полу или, где не было стариков, на тех же полатях. Кровати не являли собой чудо скобяного искусства. Спинки из полосового железа, крашеные суриком, пустая рама, на которую укладывались отпиленные по размеру доски, а на них перина или что было у кого.

А тут вдруг здорово раскачалась кроватная промышленность. В район стали приходить целые вагоны с кроватями, откуда их развозили по всем деревням. Спрос был большой, но удовлетворялся постоянно, кровати были всегда, с другими же товарами бывало похуже.

А кровати ну просто загляденье. С панцирной сеткой, закругленными блестящими спинками, никелированными шарами, колпаками, кольцами, на колесиках. Придет, бывало соседка  в гости или по делам, хозяйка ведет ее в горницу и вот они гладят ровную спинку, щупают шары, обсуждают…

Нынешним почитателям моды тогдашние вкусы могут показаться убогими, даже примитивными, но думать так и смотреть на это свысока, осуждать и хаять непозволительно, глупо и жестоко. Да, не так давно завершилась тяжелейшая из войн и люди, пережившие это, искали и выбирали прекрасное из того, что было, украшали свой быт, как могли. В большой моде были раскрашенные клеенки, которые хозяйки вешали на стены вместо ковров. Сюжеты, изображенные на этих картинах, были незамысловаты, чаще встречались барышни у пруда, кормящие лебедей, лихо мчащуюся заснеженную тройку, кавалер, простирающий руки к стоящей на балконе красавице, роскошный замок на берегу озера с неизменными лебедями. Порой встречались просто замечательные картины, были и халтурные донельзя.

Нашей станции повезло, художник у нас объявился хороший. Он был одноногий инвалид, ногу потерял под Курском и никогда не помышлял о рисовании, а тут попробовал – и сразу получилось. Заказов у него было множество, а его младший сын, мой дружок, собирал открытки и вырезал картинки из журналов, где только мог, даже в библиотеке попался за этим занятием. У нас в доме висела картинка с таким сюжетом – стоит кот на задних лапах, в передних держит удочку и вытаскивает из реки оскалившийся башмак и оттуда выскальзывает рыбка. Женщины, которые раньше приобрели несусветную мазню, ходили к этому художнику, он смывал с клеенки, что там было и выполнял новый заказ. Такие клеенки висели почти в каждом доме, как признак  чего-то устоявшегося и даже в какой-то мере престижного. Сколько же радости приносили нашим матерям такие незамысловатые поделки.

Стали появляться занавески на окнах, все чаще  красились табуретки, столы, кухонные  шкафы и полки, а особенно полы. Как тяжело было мыть некрашеный пол, его обдавали  кипятком, скоблили ножом, стоя на коленках, терли песком и  дресвой, бывало, часами занимались с ним. А крашеный подмел, протер за пять-десять минут и все. Мать поначалу даже плакала от радости.

Как красили пол у нас. Весной, когда установилась погожая погода, все из дома вытащи ли, распихали по сараям и под навес, покрасили полы и неделю жили, как цыгане, так долго сохла тогдашняя краска. Отец соорудил во дворе очаг, на нем готовили пищу, а спали в сараях и на сеновале, под мычанье и кудахтанье.

У некоторых знакомых сохранились старинные шкафы и комоды, вот они были прочные надежные и красивые. На шкафах этих и буфетах можно было видеть фарфоровых собачек кошек с нарисованными короткими усами, купальщиц, гармонистов. Видел я и семь слоников, стоящих  в ряд, один  одного меньше. Говорили, что это признак мещанства, но что плохого в этом понятии, кому какой от этого вред? С раннего утра и до полночи суетились бедные наши хозяйки – скотина, огород, кухня, семья, дети, и если она ненадолго отвлечется, глядя и протирая свои безделушки, так это только хорошо. В каждом доме на подоконнике стоял горшок с геранью, самый популярный в то время цветок, а сейчас я и не вспомню, когда видел его в последний раз.

Сейчас я завидую самому себе тогда, какая у меня была память. У пожилых людей проблемой стает вовремя вспомнить нужную фамилию, я по себе это замечаю. А тогда… Часто я играл в шахматы, первенство школы, чемпионат поселка, потом района. За два года я сыграл партий, наверно, сотни полторы или даже  две и все их помнил, даже то, когда, где и с кем сыграл. Играл одновременно с двумя, а раза три с тремя партнерами, причем довольно успешно. Несколько раз играл, не глядя на доску. Это у меня получалось, но никак не нравилось, уж очень неприятное напряжение.

Стихи и  школьные задания запоминал с первого раза. Иногда перед приятелями прочитывал указанную ими страницу из сочинений Жюль Верна или Фенимора Купера, а потом с закрытыми глазами вслух перечитывал эту страницу еще раз. Математика не входила в число моих любимых предметов, но мне попалась брошюра, в которой были описаны приемы умножения двузначных чисел, и спустя какое-то время я совершенно свободно, за несколько секунд выдавал итог умножения любых таких чисел. Я думаю, у всех в детстве такая  память, исключая, понятно, не вполне здоровых. И внутренняя  фантазия была какой-то необузданной. Стоило мне  услышать какое-нибудь непонятное происшествие, я мысленно продолжал его, развивал, нисколько не задумываясь, что должно быть дальше, все само приходило в голову. И любой короткий рассказ я мог продолжать рассказывать часами, добавляя и приукрашивая.

Один такой рассказ мне понравился и я сочинил из него сказку. Я показал ее одному дружку-однокласснику, он не поверил, что я это придумал и предложил отправить ее в Свердловск, на конкурс, о чем он вычитал в  выписываемом его отцом железнодорожном журнале. Я почему-то не согласился, скорее всего, поленился переписывать и предложил – если хочешь – отправляй. Толя, так его звали, тщательно переписал эту сказку, я немного подредактировал – и отправил эту сказку под своим именем в Свердловск на конкурс детей железнодорожников. По условиям того конкурса принимались рисунки, лепка из пластилина, вязание и много всего подобного, рассказы и стихи – тоже. На конкурс было предъявлено более двух тысяч работ, и каково же было наше изумление, когда Тольке пришел диплом за шестое почетное место. Толька принимал славу, ему было неловко передо мной, но я никому ничего не сказал. Содержание этой сказки я позабыл начисто, помню только, что среди прочих там было два персонажа – царевна и Орел-клекотун.

Переход в пятый класс весьма примечателен. Помимо того, что появились разные учителя, появилось и несколько новичков, закончивших обучение в четырехклассных деревенских школах. В нашем классе таких было трое, среди них близнецы из казахской семьи, мальчик и девочка. С их приходом за несколько дней в классе у всех появились вши. До это-го я только слышал о них и с интересом наблюдал, как мать частым гребнем вычесывала из головы еле видных паразитов на газетный лист. Борьба с ними велась на полном серьезе, всех мальчишек и девочку-казашку остригли наголо, намазали головы и пропитали косы у девочек каким-то вонючим составом, на квартиру, где жили казачата, пришел врач-специалист и все там обработал. За неделю-полторы эта зараза исчезла и только девочка-казашка месяца два просидела на уроках в платке.

Наша старая учительница, хотя и вышла в прошлом году на пенсию, еще раз взяла группу первоклассников. Мы недолго тосковали по ней, новая обстановка, учителя, предметы, не оставляли  для этого много  времени, но кое-что было жалко. Агния Филипповна была уже пожилым человеком,но занималась со своими учениками истово и обстоятельно. Она водила  нас по всем предприятиям  поселка и даже окрестных  деревень. Как много тогда было  вблизи  поселка и в округе животноводческих  баз  и предприятий. Коровники, свинарники, птичники, телятники, сейчас же только несколько так называемых крестьянских хозяйств содержат небольшое стадо коров. Занимаются они этим уже достаточно давно, накопили опыт, наладили связи, и у всех современная техника. Это отрадное явление, еще бы государство было бы к таким более внимательно…

А тогда мы  видели  быка  на ферме в соседней деревне, он был больше тонны весом, в носу железное кольцо на цепи, прикрепленной к стене. На него смотреть даже страшно было, учительница, не стесняясь особо, разъяснила нам, что это бык породистый и что порцию семени, раньше достававшуюся одной корове, здесь делят порций на пятьдесят и соответственно можно получить пятьдесят породистых телят. В другом  месте мы  видели жеребца, весом так же за тонну, при  взгляде на него становилось понятно, почему в сказках иногда про них говорят «из ноздрей дым валит».

Свинья Машка, которую мы так же видели, была в длину более двух метров. Она не могла встать на ноги, ее переворачивали с боку на бок, но поросят она приносила много раз и каждый  раз не  менее шестнадцати. Приезжали из Тюмени  кинооператоры, и возможно, фильм с сюжетом про уникальную свинью  где-то хранится.

Агния Филипповна устраивала походы, встречались со старыми людьми, видевших Колчака, отрекшегося царя Николая, он обедал на нашей станции, когда его везли к последнему месту пребывания, других  людей, более или менее известных.

Зимой на лыжах ходили в ближайшие перелески, пытались разобраться в путанице заячьих следов, что за птица оставила на снегу свои крестики. Учительница, несмотря на свой возраст, передвигалась на лыжах вполне уверенно, видно было, что такое ей не в новинку.

Осенью в лесу было интереснее, определяли по муравейникам и деревьям стороны света, находили поздние грибы, узнавали, что можно применить в пищу, если вдруг окажешься один в лесу в это время года.

На уроках она иногда рассказывала так называемые притчи, поучительные истории. Их вообще неплохо знать каждому человеку. Рассказывала она их много, в памяти задержались не все. Конечно, многие слышали притчу о двух лягушках, свалившихся в горшок со сметаной. Горшок был глубокий, одна лягушка немного подрыгалась и ушла на дно. Вторая же боролась до последнего, и когда уже сил совсем не осталось, встала на  образовавшийся от ее усилий комок сбитого масла.

Примечательна так же притча о пастушке-обманщике. Пастушок этот пас овец, то ли ему скучно стало, то ли еще что, но он заорал: – «Волк, волк!». Прибежавшие на крик селяне с ружьями и палками, увидев, что все спокойно, удалились. Спустя некоторое время пастушок снова закричал и ситуация повторилась. Вскоре после этого на стадо напал настоящий волк, и сколько ни кричал пастушок, никто на его зов не вышел.

Памятна  еще одна притча, у той смысл, пожалуй, более  глубокий. У одной матери был сын, он часто ее огорчал, то ведро утопит у соседа в колодце, то где-нибудь забор повалит.

Наконец, мать сказала: – «Сын мой, если другой раз сделаешь что-нибудь такое, забей в эту стенку гвоздь». Сын только посмеялся, продолжал творить такие дела и гвозди забивать не забывал. Наконец, он заметил, что  забивать  гвозди  больше  некуда, ужаснулся и спросил мать, что же делать. – А теперь ты делай  только добрые дела, помогай людям, и как сделаешь одно такое дело, один гвоздик вытаскивай. Долго пришлось парню трудиться, но он не бездельничал, то воды наносит соседке, то какой-нибудь старушке калитку поправит. Прошло время, стена от гвоздей очистилась, парень взглянул на нее и заплакал.

– Что же ты, сынок, плачешь, – в удивлении спросила мать, – ведь стена совсем чистая, ни одного гвоздя нет?

– Гвоздей нет, – произнес сын между рыданиями, – гвоздей нет, а дырки остались.

Еще учительница рассказывала сюжет баллады Фридриха Шиллера «Ивиковы журавли». Там о том, что как бы ни было скрыто злое дело, все-равно о нем узнают.

В этом году сменились некоторые политические ориентиры. На ХХ съезде Сталина из полубога превратили в бандита. На уровне руководства, начальства, его поносили и критиковали, а в народе это воспринимали не совсем так, как хотели в верхах. Отец моего дружка, воевавший под Сталинградом, не убрал из горницы портрет Сталина, вырезанный из большого журнала и об этом в поссовете стало известно. Разбираться с инакомыслящим пошел сам начальник милиции. Большой был скандал, но дядя Миша не поддался ни на какие уго воры, не испугался угроз и от него в конце концов отступились, чувствовали все-таки какой-то наигранный перегиб в этом вопросе. Глумление над памятью об усопшем, топтание мертвого льва в данном случае внедрено было насильственно. Много людей освободилось, тысячи или даже десятки тысяч, ясное дело, это можно только приветствовать, но все-таки эта затея с разоблачением культа принесла вреда больше, чем ожидалось. Если внутри страны сторонники и противники Сталина редко превышали уровень вялотекущего спора, старались как-то договориться и в основной массе своей относились друг к другу терпимо, признавали плюсы его правления, то по международному престижу был нанесен удар сокрушительной силы, сказывающийся и по сей день. Отдалился Китай, во всем мире возросло число наших противников и разочаровавшихся. В Польше, Германии, произошли волнения, а в Венгрии даже вооруженный мятеж с тысячными жертвами. Там в то время служил друг моего брата, он даже приходился нам дальним родственником. Его демобилизовали из-за ранения, он задирал рубашку и показывал ряд круглых шрамов на животе.Четыре пули из  «шмайсера» прошили его, не задев, к счастью, позвоночник. Много чего он рассказывал, все это есть теперь в Интернете. Очень верно сказал не то Шолохов, не то Константин Симонов, не то еще кто-то, это совершенно неважно: – Был культ, – была и личность.

Учителям было неудобно поворачивать мозги своим подопечным. Только что превозносили Фадеева, читали монологи и ставили спектакли по роману «Молодая гвардия», а тут он вдруг покончил с собой. – «Ну вот видите, ходит по поселку дядя Евдя, рюмки собирает, вот и он таким же стал». Глупо и неубедительно.

Я теперь уверен, что все те игры, в которые мы раньше много и охотно играли, получили отставку из-за великолепной игры наших футболистов. В этом году в австралийском городе Мельбурне прошли очередные олимпийские игры. Наши обошли американцев и по числу золотых наград и в общем их количестве, а футболисты стали олимпийскими чемпионами. В футбол стали играть везде, и малыши, и взрослые спортсмены. Нет, конечно, старые игры держались еще какое-то время, но интерес к ним постоянно падал и через два-три года они практически сошли на нет и то свободное время, которые занимали игры, посвящали почти одному футболу. Жил тогда в поселке очень неравнодушный и всеми уважаемый человек, стар и млад обращались к нему просто по имени – Коля Феоктистов. Он занимал какую-то административную должность и развивал спорт в поселке. Вот уж это был человек действительно на своем месте, продвигал шахматы, бег на лыжах, настольный теннис. Желающие занимались гимнастикой, волейболом, баскетболом, городками. Старожилы помнят стадион, оборудованный его стараниями. Там были трибуны, раздевалка, туалеты, различные спортивные площадки, в дни игр работал буфет. Чудо для того времени.