Роман без героя

Вечный странник после этого отправился в Россию. Упоминание о загадочной личности бессмертного путешественника, одетого во всё серое, Игорь Васильевич дважды встречал в русских газетах позапрошлого века. Особенно интересен был конец 1831 года, когда он же или некто, выдававший себя за него, снова появляется в России. Волохов нашёл свидетельства журналистов «Русского инвалида», что он останавливался у известного московского барина-филантропа Андрея Борисовича Соболевского. Долгие годы Андрей Борисович искал эликсир молодости и неустанно составлял рецепты таких эликсиров. Он верил, что в конце концов создаст чудодейственное средство, которое даст ему бессмертие. Вот один из рецептов «эликсира молодости», составленного Соболевским и дошедшим до нас в первозданном виде: «Нужно взять жабу, прожившую 10 000 лет и летучую мышь, прожившую 1000 лет, высушить их в тени, истолочь в порошок и принимать».

Агасфер, поселившийся в большом доме Соболевского, застал Андрея Борисовича за составлением нового эликсира. Барин сварил 2000 яиц, отделил белки от желтков и, смешивая их с водой, многократно перегонял, надеясь таким путём извлечь искомую субстанцию жизни.

– Бессмысленное занятие, любезный Андрей Борисович, – сказал Агасфер, представившись «доктором с Востока». – Поверьте мне, не понаслышке знающим, что такое бессмертие на самом деле. Эликсир, даже из жаб и мышей, проживших больше тысячи лет, тут вам не помощник. Эликсиры, дорогой Андрей Борисович, очень опасны…

– Чем же? – не понял Соболевский.

– Тайной своего происхождения.

– Извольте поподробнее, доктор Агасфер.

«Доктор с Востока» загадочно улыбнулся.

– Знавал я в своё время китайского императора Сюаньцзуна. Гостеприимный был правитель. Мудрый, но буквально помешанный на поиске эликсира молодости и вечной жизни. Так вот, Андрей Борисыч, в прекрасный весенний день 16 апреля 756 года после рождества Христова на моих глазах он отправился к своим царственным предкам намного раньше положенного срока только потому, что имел неосторожность принять эликсир бессмертия, изготовленный его придворным лекарем.

Соболевский вздрогнул и отодвинул подальше от себя склянку с уже почти готовым эликсиром, приготовленном им из огромного числа куриных яиц.

– Так научите, что делать, чтобы обрести вечную жизнь? Мой организм готов принимать любую гадость, лишь бы жить вечно!

Восточный лекарь хитро подмигнул барину-филантропу.

– Как-то мне довелось беседовать с самым знаменитым врачом и учёным средневековья Парацельсом. Так он тогда высказал одну, на мой взгляд, весьма здравую мысль. Привожу дословно, ибо память моя имеет характер секретного ларца: что попадает туда, весьма надёжно хранится веками. Так вот что сказал любезный Парацельс: «Нет ничего, что могло бы избавить смертное тело от смерти, но есть нечто могущее отодвинуть гибель, возвратить молодость и продлить человеческую жизнь».

– И что же мне делать, чтобы жить вечно, как вы?!.

Доктор Агасфер откровенно посмеялся над этим восклицанием доброго барина.

– Да ровным счётом ничего. Просто – жить. Не искать этот проклятый эликсир, тратя драгоценные дни и годы на это бессмысленное занятие, а жить! Ходить на балы, влюбляться в красивых женщин, драться на дуэли с подлецами, в конце концов! И жить!

– И всё?

– Всё.

Сентиментальный Соболевский всплакнул и по-братски обнял своего мудрого гостя.

– Спасибо, друг мой! Сердечное спасибо! Вот это подарок! Царский подарок, ей Богу!

– Не стоит благодарности, милейший Андрей Борисович, – освобождаясь от жарких объятий барина, ответил гость. – Только я должен вас предупредить, что вы умрёте в постели.

– Когда? В какое время? – побледнел Соболевский.

В ответ восточный лекарь только пожал плечами.

Вскоре гость покинул дом гостеприимного московского дворянина и уехал из Москвы.

С той самой минуты Андрей Борисович поставил своей целью избежать того, что было, казалось, предназначено ему судьбой. После отъезда странствующего восточного знахаря, он приказал вынести из своего дома все кровати, диваны, пуховики, подушки и одеяла. Днём, полусонный, он разъезжал по городу в карете в сопровождении ключницы-калмычки, двух лакеев и жирного мопса, которого держал на коленях. Нет, он не стал завсегдатаем московских балов, не влюблялся в красавиц, избегал острых углов в отношениях, чтобы его, не приведи Господь, горячие головы не вызвали на дуэль… Соболевский не выполнил ни одну рекомендацию восточного лекаря, кроме одной – он никогда не ложился в постель. И чувствовал себя, несмотря на уже солидный возраст, вполне удовлетворительно. Андрей Борисович поверил в предписанный ему (и только ему вечным странником, гостившем в его доме) рецепт бессмертия – он не умрёт, пока не ляжет в постель. А в постель, потирал он маленькие холёные ручки, он не ляжет ни-ког-да! Значит, и не умрёт ни-ког-да! И это чувство вечной жизни согревало его дряхлеющее сердце.

Из всех развлечений света он выбрал одно – любил присутствовать на похоронах. Возможно, барин тайно радовался, что всё то, что происходило на похоронах, к нему не имело никакого отношения. Ведь Соболевский никогда не собирался ложиться в постель. Старый кучер Агафон, взятый Соболевским в город из его тверской деревушки сорок лет назад, и молодой форейтор Кузьма целый день колесили по Москве в поисках похоронных процессий, к которым барин незамедлительно присоединялся.

На одних из похорон, которые проходили стылым февральским днём, Агафон подхватил воспаление лёгких и вскоре умер. Мягкосердечный Андрей Борисович впервые на, казалось бы, таких привычных для него похоронах, вдруг заплакал. Да не просто заплакал, как плачут воспитанные люди для приличия и чтобы не уронить модное реноме филантропа. Соболевский плакал как ребёнок – навзрыд, горько, безудержно, чем изрядно напугал молодого кучера Ваську, который только что был принят на место покойного Агафона.

…Через год после этих событий в Москву вновь пожаловал вечный странник Агасфер. Не долго думая, он вновь решил остановиться на несколько дней у своего «милейшего приятеля», Андрея Борисовича Соболевского. Лакеи узнали восточного чародея, гостившего год назад у барина. Гость, как и тогда, был одет во всё серое – серый сюртук, серая шляпа, даже сапоги и саквояж, который он держал в левой руке, были скроены из грубо выделанной кожи, выкрашенной скорняками в унылый серый цвет. Васька, подхватив лёгонький саквояж гостя, составлявший всё его имущество, тут же был одарен лекарем серебряным рублём.

– Премного благодарен, барин! – бросился он к руке благодетеля, но странствующий знахарь жестом остановил его.

– А что же, любезный, ваш барин, Андрей Борисыч, здоров чай?

Васька, заискивающе заглядывая в глаза щедрому гостю, махнул свободной рукой:

– Помер наш благодетель, помер, ваше сиятельство…

– А как же он помер?

– Да уж год будет, как помер-то… На похоронах старика Агафона. Я заместо него сейчас.

– Да при каких обстоятельствах, я тебя спрашиваю, умер господин Соболевский? – уже раздражаясь бестолковости молодого лакея, спросил приезжий.

– При самых невероятных, – перейдя на шёпот, сказал Василий. – Я сам свидетелем ихней смертушки был… У афонькиного гроба-то барину стало вдруг плохо. Испереживалась добрая душа, царство ему небесное! До такой степени испереживалась за простого мужика, – Васька в этом месте даже всхлипнул, – что сознание потерял. Ну, я его подхватил и бегом напрямки в лакейский флигель, где только что сам поселился. Уложил бесчувственного барина в чью-то постель, ухо к груди приложил – дышит, слава Богу!..

Васька замолчал, шмыгнул носом и вытер рукавом сухие глаза.

– Ну, чего замолчал? Дальше, дальше-то что?

– Ну, очнулся барин, смотрит на меня мутным взглядом, не признаёт и ничего не понимает. «Где я?» – спрашивает. – «Дома, – отвечаю. – В тёплой постели». Он – ах, как в постели?!. И тот час отлетела душа доброго барина нашего в рай.

– В рай, думаешь? – сузил приезжий глаза в узкие щелки, в которых молодой кучер на миг узрел красные угли вместо иссиня-чёрных глаз лекаря с Востока.

– В рай, в рай, – тряхнул кудлатой головой Васька. – А куды ж ишшо, господин путешественник?

6.

Наконец отец и сын Волоховы добрались до квартиры с потускневшей от времени медной табличкой под номером квартиры, на которой с трудом, но ещё читалось: «Проф. Волохов».

– А почему дверь нараспашку? – спросил Владимир и, не дожидаясь ответа, достав пистолет, осторожно шагнул через порог.

Игорь Владимирович замер около распахнутой двери, машинально нащупывая в кармане ключи от верхнего и нижнего замков, на которые он и закрыл квартиру, когда уезжал по делам в институт робототехники.

– Чисто! – вскоре послышался голос Владимира. – В комнатах – чисто, но кто-то тут недавно произвёл несанкционированный обыск.

То, что Володя назвал «несанкционированным обыском», было явно мягко сказано. В квартире №16 было всё перевёрнуто вверх дном.

– Звони в полицию! – сказал отцу Владимир.

Профессор лишь покачал головой.

– А разве ты – не полиция?

– Я – ОБЕП, а тут работал домушник. Причём, судя по ювелирно вскрытой двери, домушник-профессионал.

– Ты полагаешь, сынок?

– Проверь, что пропало из квартиры…

– Ничего не пропало.

– Ты уверен, пап?

– На все сто. Ему ничего не нужно, кроме вот этой коробочки…

Владимир, осматривавший разбросанные по полу бумаги и вещи, обернулся.

– Какой коробочки?

– Вот этой, – с вполне довольным видом, будто ничего и не случилось, Волохов-старший разжал ладонь, на которой лежала маленькая коробочка серебристого цвета.

– И что это? – спросил Владимир. – Футляр с бриллиантом от Марлен Монро?

– От Марлен Мурло, – передразнил профессор сына. – Это атманприёмник, то, к чему я шёл все свои последние годы. Этот малыш совсем скоро даст мне право крикнуть на всю вселенную: «Эврика! Нашёл!».

Голос Игоря Васильевича обрёл торжественные нотки.

– Я, сын мой, в двух шагах от подлинного бессмертия человека.

Волохов-младший не разделил пафоса отца.

– Ты уже восклицал так, когда, когда нашёл эликсир молодости, я тогда в пятый или шестой класс ходил. Радости было – полные штаны, а после испытаний вышло, что все лабораторные мыши, все как один, передохли с огромными раковыми опухолями. И это через полгода после явных признаков омоложения, всех сенсационных результатах, о которых к тому времени уже раструбили газетчики и телевизионщики.

– Учёному, как и любому человеку, свойственно ошибаться, – возразил профессор. – Я тебе уже говорил, что в самом начале пути я пошёл по ложной тропинке. И отрицательный результат помог мне понять механизм вечного круговорота жизни и смерти. Тот, кто это понял, уже может претендовать на Нобелевскую премию, но я пошёл дальше… Я тебе сейчас всё популярно объясню…

Владимир замахал руками.

– Нет, нет, только не сейчас, отец! Умоляю… Тебя грабанули, а ты будто не замечаешь этого. Или почему-то не хочешь замечать… Я вот не вижу твоего ноутбука, который я подарил тебе ещё на 65-летие. Где он?

–Украли, – сделал круглые глаза Игорь Васильевич и тихо засмеялся, пугая этим смехом сына. – Он думал, что на жестком диске ноутбука есть схема или описание действия атманприёмника…

Профессор сложил три пальца в «дулю» и показал кому-то невидимому.

– А вот тебе, Серый посланник! Скушай мою грушу!

Потом постучал себя по голове и, торжествующе, произнёс:

– Всё в этом сейфе заветное храню! Как говорили древние, всё своё ношу с собой… А снявши голову, по секретам уже не плачут. Потому и не снимают.

Он с гордостью взглянул на сына.

– Голова, сынок – это самый лучший сейф. А моя память – это ключ к сейфу, который подделать невозможно даже ему.

Владимир грустно смотрел на ужимки отца, думая, как всё-таки уговорить старика съездить вместе с ним к психиатру, к профессору Беркутову, который после смерти матери, а потом Ирины выводил отца из глубокой депрессии.

– Ты думаешь, я тронулся умом? – весело спросил Волохов-старший. – Что у старого чудака крыша поехала, как вы сегодня говорите? Думаешь…

– Ничего я не думаю! – перебил отца сын. – Нет, я думаю, конечно… Думаю, кто же, чёрт возьми, побывал у тебя в непрошенных гостях?

Игорь Васильевич, подбирая с пола бумаги, буркнул:

– А тут и думать нечего. Это – Он.

– Кто – он?

– Тот Серый кардинал, которого ты давеча видел во дворе, – ответил профессор. – Хотя его, думаю, правильнее называть Серым посланником.

Владимир не понял и переспросил:

– Посланником? Посланником кого?

– Ну, назови это информационным Центром Вселенной. Или информационной сферой Вселенной. Или Богом, если хочешь. От названия суть того, кто управляет круговоротом жизни и смерти не меняется. Вернадский, например, называл Это «ноосферой». Он первым среди учёных мира понял, что человечество и природная среда, к которой я прибавляю ещё малый и большой Космос, образуют единую систему – НООСФЕРУ. От греческого слова noos, что означает «разум». И Серый кардинал, сейчас я в этом полностью уверен, является посланником Ноосферы, высшей стадии развития любой биосферы во Вселенной.

Волохов-младший, слушая отца, внимательно разглядывал какой-то листок с ксерокопированном текстом на санскрите.

– Стоп! Уж не тот ли это «серый человек» из легенды о вечном страннике?

Профессор рассмеялся:

– А зря ты бросил аспирантуру, парень! У тебя, слово лауреата, есть научная интуиция, которая вместе с талантом только и двигает научную мысль. Да-да, братец кролик, по всему это и есть Агасфер, он же Серый кардинал, он же Серый посланник… За многие века, прошедшие после того, как этот иудей был проклят бессмертием, у него было немало разных имён. Суть его появления всегда была одна – пресечь на корню и уничтожить того, кто стоит на пороге величайшего открытия для всего рода человеческого.

– И что это за открытие? Опять какой-нибудь «эликсир вечной молодости», только теперь на стволовых клетках?

Игорь Васильевич покачал головой, снова достал из внутреннего кармана пиджака серебряную коробочку и, с любовью глядя на неё, сказал:

– Дурак ты, Вовка! Никакого «эликсира вечной молодости» нет и быть в природе не может. Это противоречит законам и биосферы, и ноосферы. А то, что открыл я, называется длинно. По научному ты не поймёшь. Попробую популяризировать вульгарно…

Профессор прошёлся по своему кабинету, осторожно переступая через разбросанные книги, компьютерные диски, какие-то карточки, исписанные формулами.

– С помощью этой коробочки, – продолжил он свою популярную лекцию для непосвящённых, – которая называется атманоприёмником, я смогу управлять процессом волновой подсадки кармы практически в любой объект. В биологический или условно биологический, то есть сделанный человеком искусственным путём. Древние индусы, поистине гениальные праучёные нашего Светлого мира, в Ведах и Упанишадах называли это реинкарнацией, повторным воплощением. Или – переселением душ, известному тебе, конечно, только по полушутливой (ключевая часть слова тут – «полу») песне Высоцкого.

Профессор перевёл дух и продолжил:

– По большому счёту, вот этот малюсенький атманприёмник даст возможность управлять круговоротом вечной жизни и вечной смерти человека. Соображаешь, парень?

Волохов, пометавшись по квартире, грузно приземлился в своё любимое кожаное кресло.

– Вижу, вижу, Володя… Вижу, что ты меня не понимаешь, – вздохнул профессор. – Пока не понимаешь… Практика критерий истины. Честно скажу, первые испытания моя коробочка уже успешно прошла на живой материи. Впереди главный этап. Предполагаю, что и он пройдёт так, как надо. Если, конечно, Серый посланец не помешает… Предполагаю… Хотя человек предполагает, а Бог располагает. Понимаешь?

Сын, дозвонившийся, наконец, до полиции, машинально пожал плечами:

– Честно скажу, не понимаю… Пока. Алло, это дежурный? Капитан Волохов. Квартирное ограбление на Песочной… Да… Записывай адрес.

7.

Кто-то из великих сказал, что счастье – это когда тебя понимают. Если это утверждение спроецировать на жизнь Игоря Васильевича Волохова, то выходило, что это был самый несчастный человек не только в Москве, но и во всей Российской Федерации. «Не понимаем!». Эта коротенькая фраза, звучавшая порой с вопросительными интонациями, но чаще, как категоричный императив, даже снилась ему ночью. Его не понимали не только родные милые люди, не понимали коллеги, даже близкие ему по духу и научным направлениями коллеги.

– Не понимаю, Игорь, – говорил ему академик Бергман. – Время утопических идей давно прошло. Пойми, в России – новое время, время всеобщего прагматизма. Вернись к своей прежней теме, к омоложению функциональных систем человеческого организма – и Госпремия и членство в Академии наук, считай, у тебя в кармане.

Волохов ценил Бергмана как толкового биолога, около десяти лет они бок о бок работали над перспективнейшей, как им тогда казалось, геронтологической темой, «подсаживая» многочисленным подопытным добровольцам стволовые клетки. А уж руководителем НИИ он был от Бога. Лаборатории «шарашкиной конторы» были оснащены самым современным научным оборудованием. «Институт Бергмана», как неофициально называли НИИ в научных кругах, первым в столице приобрёл трёхмерный принтер 3 D. Добился Михаил Исаакович и отменного финансирования своего научного центра. Список финансовых спонсоров пополнялся год от года. Достаточно сказать, что список этот возглавляла могущественная госкорпорация «Газпром».

– Как тебе, Миша, удалось этих-то мультимиллионеров раскошелить? – как-то на очередном «фуршете по случаю» спросил Бергмана Волохов.

– Так жить долго больше всего хотят богатые люди, – серьёзно ответил Михаил Исаакович. – Им же за отпущенные Создателем 70 – 75 лет деньжища свои, хоть убей, никак не растратить!.. А оставлять пару миллиардиков родственникам, которых всю жизнь ненавидел, – обидно… Вот и желают магнаты наши ненаглядные за любые деньги при помощи стволовых ли, половых, любых, словом, клеток заполучить себе вторую молодость. И продлить как можно дольше свою бесценную, хотя и обременённую неподъёмным состоянием жизнь.

– М-да, – задумчиво согласился Игорь Васильевич. – Нестыковочка у Создателя вышла, когда человека слепил…

– Алчности многовато? – попытался угадать мысль ведущего научного сотрудника руководитель «шарашкиной конторы». – Зависти, матери всех порокв…

– Это есть, разумеется, но тут ОН не виноват, – улыбнулся Волохов. – Это черты приобретённые хомо-сапенсом, скопированные им с худших образцов Нижнего Мира. Я о другом противоречии. Душа человека бессмертна, а тело, оболочка биологическая никакой критики не выдерживает. До 90 если в одряхлевшем виде дотягивает, то радуются все, как дети. А чему радоваться, когда там болит, тут болит и котелок уже не варит… Дрянь тело наше. Дрянь, Миша. Что ему присуще? Болезни, непрочность, хрупкость, ненадёжность, в воде тонет, в огне горит… Короче, сплошные неприятности, а не тело. Вот сварганить бы его из какого-нибудь сверхпрочного полистирола, или как он там у химиков называется, – и живи себе лет пятьсот, как древние пророки жили, радуйся… Это я понимаю.

– А я – нет! – допив свой коньяк, отрубил Бергман. – Старение мозга – это проблема Института мозга. Зачем тебе страна трёхсотлетних маразматиков, а? Какие из выживших из ума стариков с вечными телами активные индивидуумы? Заменить мозг компьютером? Так это будет робот, а не человек.

Бергман щёлкнул пальцами, подзывая к себе официанта с подносом напитков. Он взял два стакана виски, нетвёрдой рукой передал один из них Волохову.

– Знаешь, Игорь, что в нашем деле главное? – спросил Михаил Исаакович и сам же ответил на свой вопрос. – Главное для учёного не прибавлять мировой скорби! Это как врачу – не навреди пациенту. Раньше человек боялся попасть в рабство, а теперь боится стать роботом!

И Бергман коротко хохотнул.

– А ты, я знаю, знаю, неслух, – шутливо погрозил Бергман Игорю Васильевичу, – всё на свою тему, бесперспективную и безденежную, увы, тему одеяло тянешь… Стволовые клетки – это звучит гордо. А что там в твоей умной головушке забродило – так это фэнтези от перенапряжения. Выпей, Игорь, как говорит аспирант Чуркин, «на расслабоне» – и удали из своего мозгового процессора всё, что мешает стволовым клеткам. Ты меня понял, дружище?

Волохов отодвинул от себя стакан с виски и спокойно, как уже давно для себя решённое дело, сказал:

– Михаил Исаакович, я выхожу из темы. Уверен, что мы вот-вот начнём биться лбом о стену. Ведь впереди – тупик.

– Это стволовые клетки – тупик? – воскликнул Бергман так, что обернулись коллеги, сидевшие в большом колонном зале за дальними столиками. – Побойся Бога и Минобрнауки! Такие ошеломляющие результаты – это «тупик», по-твоему?

– Тупик, – упрямо повторил Волохов. Потом залпом выпил виски и по-английски, не прощаясь, удалился из благородного собрания.

…Ещё задолго до того, как российская пресса раструбила, что известные актёры, решившиеся получить вторую молодость с помощью стволовых клеток младенцев, умерли от скоротечного рака, Игорь Владимирович призывал руководство «шарашкиной конторы», как он называл своё НИИ, по выражению самого Волохова, «наглухо и без срока давности», закрыть эту «перспективную тему». То есть закрыть «не до лучших времён», а навсегда, как опасную для жизни пациентов. Теория, считал он, не выдержала главный экзамен – экзамен самой жизнью. Но авторитетному Михаилу Исааковичу Бергману, у которого и в прошлую эпоху утопических идей, и нынешние времена идейного вакуума, всегда «там, на самом верху», были влиятельные связи, удалось доказать, что к смертям известных русских актёров стволовые клетки не имели «ровным счётом никакого отношения».

– Себе, Миша, не соврёшь, – тогда сказал ему Волохов. – Ты же лучше меня знаешь причину. Биосфера не приняла такую методу. Не с клетки нужно начинать, которая умирает от подобного насилия над генетикой.

– А с чего же, по-твоему?

– С Атмана.

– Это с души, которая, кажется, так называется в индуизме? Так, что ли? – не скрывая сарказма, парировал Бергман. – Слышали мы эти сказки ещё в прошлой формации, когда считалось, что Бога нет, а есть только правящая партия. Идея! Пусть и утопическая. Атман, так сказать. И этот Атман – вечен. Плодотворная идея, мол, бессмертна. Это только тело подвержено рождению и смерти. А для Атмана, дескать, тело – второе дело. Ведь Маркс умер – атман его, марксова идея то бишь, жива… Тело Ленина умерло, труп его, доказывая реальность этой мысли, по сей день лежит в мавзолее, в центре Москвы, а идея, – что бы так же вечно жила моя мама! – жива… Гитлер весной 45-го сдох, а его человеконенавистнические идеи сегодня дали такие пышные всходы, что я, пожалуй, готов поверить в любой твой бессмертный атман.

Михаил Исаакович вытер большим клетчатым платком вспотевшую загорелую лысину, которая всегда потела при волнении своего хозяина, и закончил тираду:

– Только вот, гражданин альтруист, я готов поддержать тебя на учёном совете, но, боюсь, к этому не готов сам совет.

– Я докажу… – начал было Волохов, но академик перебил его.

– Я – это «эго». Центризм только хорош для политических партий. Эгоцентризм в российской науке не приветствуется, дорогой мой.

Волохов прикусил язык, чтобы не послать своего бывшего коллегу куда подальше, но только процедил с обидой в голосе:

– С познания своего Я, с поиска высшего ЭГО, духа, души своей, божьей искры только и начинается настоящая наука. Недаром индусы до сих пор утверждают: «Познай себя – познаешь и мир».

– А много ли заказчик заплатит за поиск «высшего Я»? – рассмеялся Бергман. – Вот в чём гамлетовский вопрос, а не в извечной риторике – быть или не быть? Короче, откажешься от стволовых клеток и разработки именно этой темы в поиске омоложения жизни, считай что двадцать лет твоей научной жизни – коту под хвост. Минус госпремия, звание академика, руководство в НИИ, созданном для тебя и под тебя… Выбирай, друг мой Игорь.

Последнее предложение коллеги и бывшего единомышленника было лишним. Волохов уже давно выбрал идею Атмана, как единственно верный, по его внутреннему убеждению, путь в поиске не только продления жизни человека, но и истинное направление к бессмертию человека в земной биосфере.

К своей новой научной тематике, под которую ни правительство, ни спонсоры, как он понимал, не дадут ни копейки, он окончательно даже не пришёл – прилип! – во время посещения Непала. Королевство расположено в центральной части Гималаев, граничит с Китаем и Индией, с древнейшими на Земле цивилизациями. Поездка в Непальский геронтологический Центр, расположенный в Катманду, была оформлена как «обмен опытом» между непальскими, индийскими, китайскими и русскими геронтологами». Бергман под № 1 поставил в списке делегации фамилию Волохова.