Зершторен

Делаю опять попытки создания мета-текста; беспроигрышный вариант – дзен в искусстве шифрования пустоты.

Бросаю эту затею. Всё же есть ещё пара дней, чтобы прийти к чему-то. Или прийти ни к чему, вообще не сдвинуться и так и топтаться на месте, пространно рассуждая о том, как ничего не приходит в голову. Поддаюсь какому-то пагубному влиянию английских романистов восемнадцатого века, которым любилось пофилософствовать о чихе.

Пишу очередное письмо редактору, вдогонку вчерашнему (или, быть может, сегодняшнему: плюнул с какого-то момента моего затворничества сверяться с календарём).

«Как-то по-дурацки с тобой секретничаю, нашёлся, блин, детективщик. В общем, суть в следующем: мой диагноз таков, что, очень может быть, до следующего года я не протяну, поэтому, дабы подороже продать все мои ещё не опубликованные сочинения, попридержи их до тех пор, пока меня не станет. Сама эта новость, что я ушёл в мир иной, определённо, явится сенсацией, когда наконец моё инкогнито раскроется; и ещё большей новостью обернутся мои ранее неизвестные тексты: поэтому сильно советую, пока отказать тем изданиям, которые сделали заказ на мои работы. Придумай что-нибудь, какую-нибудь формулировку, которая, если и не устроит их, то хотя бы… короче – придумай что-нибудь. Вот. Всё. Пока.

P.S. Такой вот я эпистолярный мастер! А если спросишь, зачем мне всё это? То я отвечу, что просто хочу».

Отставляю в сторону компьютер, закрыв его. Пусть валяется рядом молча. Вдруг придёт озарение и захочется что-нибудь написать толковое…

Но пока от скуки листаю каналы по телеку. Туда-сюда, от сводок новостей до дебильных сериалов и ток-шоу для одиноких полудурков. Наконец, к великому счастью, натыкаюсь на мультики от братьев Уорнеров: Багз Банни всё такой же склонный к пошлому юмору садист, а Дафи Дак – извечная жертва динамитных шашек, правда, без извержения во все стороны крови и раскромсанных кишок; Порки Пиг – свинья-неудачник, заикающийся, закомплексованный, латентный извращенец; уверен, его прототипы в реальной жизни – это свиноподобные насильники и педофилы, волосатые, вонючие, кривозубые; ну и конечно, женские персонажи: крольчихи, мимы-анимашки – вырядившиеся в пин-ап профурсетки и шлюхи, зазывающие ма́лого и, главное, большого зрителя на них подрочить – яркие зоофилические стимулы. Интернет завален этакими вариациями на тему мультипликации – воплощение сексуальных фантазий всех подростков мира: сношение всей семейки Симпсонов, когда красочно и смачно изображаются сцены группового инцеста Гомера, Мардж, Барта, Лизы и даже Мэгги, их хитрые и изворотливые сплетения с истечениями спермы и смазки. Занимательные картинки секса Гаечки и Чипа. И в общем порнография с участием всех уже полюбившихся миру анимационных персонажей. Для ностальгирующих по детству онанистов. Постоянно думаю обо всём этом, когда смотрю мультики.

Понемногу возбуждаюсь. Но то быстро проходит. Просто валяюсь и пялюсь в телек, ни о чём не думая. «Когда у человека полностью отключено сознание, мозги? – спрашивает Чокнутый у инспектора Пикеля. И тут же сам отвечает: – Когда он смотрит телевизор!»

Темнеет. И на улице и, соответственно, у меня в квартире.

Иду на кухню под звуки взрывов и восклицаний в свете бра. Похоже канал задумал транслировать Луней Тьюнз круглые сутки, видать, сегодня какая-то дата. Или, быть может, просто нечем заполнить эфир. Не суть. Главное, что я сейчас кипячу чайник, дабы заварить себе кофе – как-то не хочется быстро засыпать, всё-таки не каждый день так везёт на мультяшные марафоны. Достаю из подвесного шкафчика конфеты и крекеры. Тут же вижу чипсы – их беру тоже. Потом вспоминаю о газировке, коей забит холодильник, и, поразмыслив секунду, прихватываю и пару бутылок шипучей колы.

Заваливаюсь со всем этим скарбом снова на кровать перед экраном и валяюсь, похрустывая и чмокая, чавкая, удовлетворённый, наверное, сиюминутно жизнью.

Неохотно иду в туалет, чтобы опорожнить раздутый, ноющий мочевой пузырь.

Возвращаюсь.

Мечта многих лет – не думать ни о чём: ни о работе, ни об учёбе, ни о чём вообще – прав был Чокнутый. И всё же можно представить, что это – истинное счастье: вот так, отключившись, отстранившись от всего мирского, монашески пребывать в дзен-буддистском созерцании; своего рода галлюцинации, то расширение сознания, за коим многие гоняются сломя голову, зажёвывая пригоршни мухоморов или горстки кислоты. А казалось бы, что может быть проще: впялиться в телек, залипнуть взглядом в эту эпилепсию ярких красок и постоянных взрывов и динамики – и вот он – твой приход, раскрывающий пред тобой истины мира, сокрытые в мелочах, незаметные; прозрение, сочащееся крез тебя – телевизионная медитация, беспамятство и бессознание… отсутствие Багза Банни, небытие кролика, в коем растворилось всё твоё сущее.

В хрусте. Шипении. Пуще разыгрывающемся при взбалтывании. Глотки, щипание языка углекислотой, и сахар. Много сахара.

Уже ночь. На часах три утра. Превосходно. Ведь мультики не обещают скоро заканчиваться. И мне радостно. И спать совсем не хочется. И голова не болит. Не тошнит. И всё у меня замечательно. Засыпая, бубню себе мысленно этот стих танка в тридцать один слог:

В синей, фиалки

Цвета – в тишине – ночи

В созерцании

Один – и в мерцании

Экрана нашёл покой…

Просыпаюсь под рекламу. Солнечный свет сочиться из окна. По кровати разбросаны фантики, в ногах валяется пустая бутылка из-под газировки, под боком такая же, только ещё с некоторыми остатками. В тело врезаются крошки. На тумбе стоит плошка с печенюшками и конфетами. Тут же пустая кружка с кофейной гущей вперемешку с размоченным печеньем.

Гляжу на соседствующий со мной ноутбук, определённо разрядившийся, так как от него не тянется провод.

Принимаю очередную порцию лекарств. Голова вроде бы пока не беспокоит, что чрезвычайно радует.

Подключаю компьютер к сети; мой редактор ответил на мои многословные опусы лаконичным «хорошо». Делаю попытки вновь приняться за журнальный заказ. Перечитываю уже имеющиеся абзацы, но никаких новых мыслей не появляется, да и желания продолжать тоже.

Решаю наконец вернуться к роману, как бы не бежал этого все эти месяцы, обретшие вид целого года. Мой «Тополь»…

Помнится, я начал его, ещё когда мне было лет пятнадцать, удивительно. Сколько раз его правил, исправлял, перечитывая, наверное, уже на сотый раз. И вот сейчас опять с самого начала читаю, и всё мне знакомо, всё любимо и мило: герои, окружающий их мир – и самое главное, что меня во всём этом восхищает, – это то, что я – единоличный творец всему этому; что я – равный Богу, создавшему Адама и Еву и Рай с Преисподней.

Но вдруг, продвигаясь всё дальше по тексту, я понимаю, всё более отчётливо, что мне не нравится. К каждому слову, к каждой реплике у меня внезапно появились претензии; претензии к самому сюжету, к характерам – ко всему.

Нет, нет, только не это! – повторяю я. Всё же было идеально! Как такое может случиться! Что всё в один миг стало не годным!

И это тяжелое настроение меня не покидает, пока «Тополь» не обрывается на полуслове, там, где несколько лет назад я прервал работу над ним. Я ошарашен. В буквальном смысле берусь за голову и широко распахнутыми глазами вперяюсь в пространство, пытаясь уразуметь, осмыслить то, что только что произошло. Как??? Как я мог так ошибаться?!

Отшвыриваю ноутбук в сторону, сажусь, опустив ноги на холодный пол, и, как в какой-то бездарной драме, роняю голову на подставленные руки и… чуть ли не плачу.

Как я мог так ошибаться?

Вдруг приходит страшное предположение: а если сейчас перечесть «Зершторен»? Неужели и он мне сейчас покажется никчёмным?

Устремляю водянистый взгляд в стену, в книжный шкаф и уже вижу корешок его… неохотно приподымаюсь, чтобы дотянуться рукой до полки. Снимаю с неё моё вымученное детище. В смятении изучаю обложку, измусоливая одну и ту же думу: неужели ты меня разочаруешь? Скольжу по буквам моего имени, титула, пролистываю, обозревая мельком знакомые символы и их расположение. В задумчивости просиживаю не одну минуту. Наконец, всё же решившись, открываю книгу на первой странице и начинаю читать. Первая часть такая же, как и годами ранее. Ничего не изменилось. И чувства во мне те же самые, что и были в прошлом, в тот момент, когда я это писал. Знакомлюсь в очередной раз со второй частью. И здесь меня пробирает уныние: чем далее я продвигаюсь по тексту, тем всё более схожи мои ощущения с теми, которые я испытывал, перечитывая «Тополь» – мне не нравится, уже не нравится. Как это могли напечатать??? Читаю третью часть – и всё то же самое!!! Полный провал. Откладываю книгу в сторону: на сегодня достаточно неприятных откровений…

Тупо пялюсь в стену и не могу прийти в себя. Перебираю в голове варианты. Варианты того, что можно было бы сделать с этим, что предпринять.

Переписать? Всё полностью?

Нет, не пойдёт…

… скомкать, сжечь, уничтожить со злости на себя и эти слабые нелепые тексты; пробирает стыдом и чувством позора, дрожь пробегает по коже; как странно: всего-то несколькими неделями ранее мы с тобой гордились всем тем, что когда либо нами было написано. Ну а «Зершторен» и вовсе был для нас сакральным, чем-то великим и исключительным. Сейчас он не более чем лепет возомнившего о себе чёрте что юнца… по сути, когда мы писали его, нам было девятнадцать лет. Этакие амбициозные, горделивые, самовлюблённые…

Но странно то, что его признали массы… выходит это какое-то сугубо наше сиюминутное помутнение? Какой-то сбой… срыв. Неверный угол зрения, неверное прочтение. Но как оно может быть неверным, если мысли эти формировал я сам, как у меня, автора, может быть проблема с репрезентацией?!

Значит, ошибаются массы. Что́ особо не удивляет.

Ставлю книгу обратно на полку.

И думаю, чем бы заняться? Писать уж точно пока не смогу. Читать тоже не хочу нисколько. Единственно интересный для меня сейчас автор – это я сам. Иные же ушли на второй план, а их произведения и вовсе стали все эфемерными и едва различимыми в этом моём угрюмом состоянии. Слова всё равно не будут стягиваться в хоть сколько-нибудь связные строчки – это мне уже известно, даже и без экспериментов. Голова занята совсем другим… совсем другим.

Можно предположить, что я себя накручиваю. И – да, я накручиваю, но, даже и признавшись, не начинаю чувствовать себя лучше ни на грош, только всё более убеждаюсь в обратном – в том, ужасном, кошмарном, непостижимом: я пошёл не по тому пути...............................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................................

Неужели оно так и есть, что это – не мой путь, что всю эту жизнь, всё это время я ошибался??? Шёл не туда… все эти годы заблуждался? Вспоминаю, сколько в памяти компьютера ещё храниться черновиков: несколько начатых романов, десятки рассказов, повестей, поэмы, стихи – всё не так? Всё напрасно? Все мои надежды? Все мои усилия, весь мой труд… сотни страниц, миллионы символов… десятки персонажей… их жизни – пустяк, бессмыслица… лишь набор единиц да нулей… ???

В какой-то миг я едва себя останавливаю от того, чтобы не удалить все файлы из памяти ноутбука. Не могу, просто нет сил с этим проститься навеки. В этих строчках, в каждой букве или запятой – весь я, даже если то не совершенно, всё в изъянах и кривости, вся моя жизнь… и если это исчезнет, то я исчезну вослед… без меня же всё это наследие продолжит существовать… вот он – мой роман разрушения – стоит на полке в шкафу… и судя по продажам: практически у полумиллиона таких же, как я, людей, он продолжит стоять, даже если я сейчас рассыплюсь в прах. Я зависим от моих сочинений, навсегда в их власти и под их игом. Они же освобождаются от моего патронажа в тот миг, когда я ставлю окончательную точку в их формировании. И Зершторену плевать, нравится он мне или нет. Он есть – и этим он велик. Я над ним уже не имею никой власти. Никаких прав. Никакого влияния. Есть он. И есть я. И пребывает он со мной из жалости. Из обязанности. Как сердобольное чадо, неволенное немощным родителем. И я ему благодарен. Кряхтя и отфыркиваясь.

Но мой дергающийся глаз зарится на всё то, над чем я пока всецело нависаю единоличной природой… во мне сменяются страх и неуверенность, я порой пытаюсь представить тот кошмарный момент, когда всё же решусь на уничтожение всего моего достояния – и паника тут же меня пробирает трясучкой и покалыванием в пенисе и ногах. Мне просто страшно ярко представить то, как я Гоголем истребляю свои тома. И просто не могу для себя уразуметь то, до какой степени был одержим, отчаян, растерян и дезориентирован в душевной смуте Николай Васильевич, если решился на такой радикальный переломный шаг – сжечь… и я встаю в тупик, когда пытаюсь представить чувства, которые на меня нахлынут горячей волной, когда альтернативно я всё же осмелюсь расстаться со своими прошлыми творческими опытами… Я стою перед пропастью, дуют отчуждённые, равнодушные ветры, темно и неуютно, повсюду рассеяна ненависть, злоба и чернота, ожидание бури. И я… стою над этой пропастью, пред обрывом, а позади – ничего… подо мною волны разбиваются об острые скалы… и если развернуться и отойти подальше от этой аллегории ледяной смерти, то… не будет никакого проку от того, буду ли маргиналом, зависнув, в недоумении пред выбором стоять продолжать на пике скалы… или уйду, пущусь в далёкий путь… и замёрзну, поскольку в мире осталась только эта скала. Только это бескрайнее серое море. Стальное тяжёлое небо. Бесконечный материк, полуостров, с коего нет выхода… Вот он ответ. Нет выхода. Невыносимая безнадёга. И ветер обдувает со всех сторон, и, беззащитный, ты, оставшись без прошлого, без души и защиты, открытый всяким нападкам и угрозам, беспомощный, растерянный, испуганный, не видишь ни в чём ни цели… ни смысла… ушедшая из-под ног почва… опора. И падаешь. Падаешь. Скорбящий в тягостной муке. В тоске.

… Вдруг останавливаю этот круговорот рассуждений вокруг себя, тянущий всё более на дно. Сам, вертящийся, останавливаюсь. Замираю. Едва дыша. С окончательным решением: как бы ни были плохи они, мои тексты, я с ними не расстанусь. Духу не хватит. Того сумасшествия, которое бы жестоко толкнуло меня на это безобразие.

… нужно как-то отвлечься. Забыться, отбросить подальше всё тревожное, успокоившись; отринуть весь этот негатив, который сам же я себе и сообщил.

Прибегаю без особых раздумий к традиционному способу разрядки, снятия пара: открываю ноутбук и принимаюсь шариться по эротическим сайтам, дабы набраться впечатлений. Приспускаю трусы, освобождая уже начинающий подрагивать член, предвкушающий скорые радости. Но лёжа одновременно стимулировать эрекцию и прогуливаться по страницам с порнушкой не особо удобно, поэтому перемещаюсь с компьютером на стол, неуклюже ковыляя со спущенными трусами и торчащим членом. Сижу, пялюсь в монитор и неспешно мастурбирую, растягивая удовольствие. Особое удовлетворение приносит одновременный с героями оргазм. Ощущаешь некую сопричастность. Включённость в жизнь.

В данный же момент, чаще задышав и стиснув в кулаке свой детородный орган, я наслаждаюсь, отдавшись абсолютно этому просмотру, забыв о чём бы то ни было: ни проблем, ни морали, ни комплексов – только секс, человеческие гениталии, разврат, извращения и прочее, прочее: она, обнажённая, поглаживающая свой клитор, лежит на белых простынях, а над ней, возвышаясь, стоит парень, стимулируя самого себя: его мошонка оказывается надо лбом девушки; она чуть запрокидывает голову, свешивая её с кровати, берёт в руку твёрдый пенис с открытой головкой, направляя его вниз к лицу, и льнёт к нему губами; гладит, ласкает ладонью, заигрывает с ним языком, обводя контуры; парень встаёт чуть ближе, дабы глубже войти девушке в рот; она безропотно принимает его фаллос, насколько может. Порой ракурсы сменяются: и вот перед камерой уже раскрывшееся розовое влагалище девушки; её лобок, анальный проход – всё чисто от волос. Она ласкает себя, нежно, неспешно, порой щупая указательным пальцем эрегированный клитор, разводит в стороны интимные губы, показывая малиновую слизистую, узенький влагалищный ход; затем уже всею ладонью начинает массировать промежность, похлопывая себя, вводит два пальца внутрь, прогибая при этом поясницу. Снова общий план: ласковый неторопливый минет, мужчина временами трогает её полную упругую грудь с тёмными сосками. Наконец в кадре появляется вторая героиня, рыженькая, становится на колени перед партнёршей с раздвинутыми ногами и трогает её влажные гениталии, гладит живот, склонившись, касается кончиком языка кожи, ведёт вверх, поднимается выше и целует груди, облизывает ложбинку между ними, обнимает губами её твёрдые соски, посасывает их, обводит языком коричневую кайму; затем оказывается на одном уровне с брюнеткой и аккуратно вытаскивает из её рта член парня, облизнув головку. Теперь уже вдвоём они лижут пенис, касаясь языками; временами томно целуются, проникая языками в рот друг другу, причмокивают и снова лижут, целуют; рыженькая временами слизывает с подставленных брюнеткой губ натёкшую половую смазку парня вперемешку с её слюной, слизывает и, подержав во рту, передаёт эту жидкость прозрачной толстой жилкой снова брюнетке в распахнутый рот, та сглатывает, рыжая смачно целует её…

Этот ролик снимал мой друг. И с актёром, и с актрисами я знаком. Забавно… не правда ли?

Затем они начинают друг с другом совокупляться, в разных позах… мне это наскучивает, я пытаюсь перелистнуть видео, промотав его, на более интересные моменты; уже чувствую подкатывающий оргазм у основания пениса, поэтому чуть сбавляю темпы, ослабляю хватку, дабы это щекочение исчезло, через секунду-две снова, жёстко схватившись за уже потёкший смазкой член, принимаюсь терзать его вверх-вниз – кожа отзывается на это жжением; кусками я наблюдаю их анальные утехи, когда парень вошёл сзади в рыжую, лёжа под которой, брюнетка делала ей небрежный кунилингус, буквально теребя языком её вульву и клитор; стоны, хлюпанье, шлепки… проматываю дальше: снова минет от одной и другой; девушки облизываются; одна сидит на лице парня, другая его оседлала и скачет на его члене, и, будучи лицом друг к другу, моментами целуются; мотаю дальше – начинаю больше скучать, приостанавливаю мастурбацию, чтобы не распаляться зря на неинтересных местах, оставляю запал и желание для куда более изощрённых сцен. В конце брюнетка лежит на спине, раздвинув ноги перед парнем, который жёстко в ней двигается, сжимая обеими руками её груди, рыжая же гладит подругу по голове, по лицу, целует сестрински в лоб, в глаза, в щёки, а та стонет, буквально кричит, морщится; парень бросает мять её бюст, выпрямляется и повышает темп; рыжая приближает своё лицо к их сообщающимся гениталиям и осторожно старается прильнуть к мокрой, в смазке и сперме промежности партнёрши, пытается облизывать; парень ещё чуть отстраняется, чтобы дать рыжей пространство для оральных ласк, вынимает член и суёт его ей в рот, пару раз двигается в её горле и снова входит в вагину брюнетки. Ускоряется, рыжая уже ждёт с раскрытым ртом извержения. Но парень-актёр выплёскивается внутри чёрненькой девушки, мышцы его зада интенсивно сокращаются, синхронные с пароксизмами пениса, однако последний выпрыск он оставляет всё же для рыжей, попав ей серо-белой кляксой на щёку. Она, улыбаясь, слезает с кровати и становится между ног у подруги, вставив в неё три пальца, затем добавив четвёртый, пятый, засунув наконец все пальцы с частью ладони; расширив тем самым вагинальный проход, припав губами к нему, мясистому, мягкому, рыжая начинает высасывать сперму, чмокает, мычит, суёт язык. Приняв всё без остатка, она вскакивает на кровать, склоняется над брюнеткой и передаёт сперму ей в рот густыми белыми порциями, смешанными со слюной; на последней же брюнетка закрывает рот, и белая бляшка падает ей на губы, растекаясь по щекам и подбородку; девушки начинают целоваться, из их ртов течёт специально испускаемая сперма, слюни, они смачно размазывают губами эту скользкую смесь по лицам друг друга, булькают ею, пускают пузыри, слизывают пену…

Приступы оргазма подкатывали уже не единожды, но мне всё не хотелось оканчивать этот процесс, я постоянно прерывал стимуляцию и ждал, когда позыв утихнет.

С финалом ролика продолжаю гулять по сайту, пытаясь найти контент поизвращённей.

«Перефразируя Шекспира: “Лучше любить и потерять, чем сидеть дома и скачивать всё более постыдную порнографию”»22. И как раз таки в поисках подобной я провожу сейчас эти минуты; поглядываю на часы внизу экрана – оказывается, я мастурбирую уже полчаса. Из члена уже большими каплями вытекает секрет с характерным половым запахом.

Смотрю нарезку обильных мужских оргазмов, заливающих эякулятом лица девушек: попадает им во рты, глаза, на волосы, течёт из влагалищ, расширившихся анальных зевов; девушки глотают, участвуют в буккакэ, принимая внутрь одновременно семя десятков мужчин. Но наскучивает и это: всё однообразно – выплеск и загаженное лицо… Надоедает и уринация. И фистинг.

Ищу что-нибудь японское: натыкаюсь на современный китчевый продукт японского экспорта – в последнее время у них появилась мода снимать псевдоновостные передачи, во время которых на лицо читающего новости диктора-девушки кончают голые мужики с замазанными пикселями лицами и членами (дело в том, что в Японии порно, выходящее в ночной эфир, цензурируется: все гениталии сокрыты туманностью или квадратиками, поэтому они и придумали такой остроумный выход – как можно больше использовать в съёмках спермы, дабы у зрителя не пропадал интерес, потому как: кому охота пялиться на какую-то муть, вместо дыр и елдаков? Вот хотя бы сиськи, изощрённый буккакэ, во время которого героиня буквально захлёбывается мужским семенем, и гоккун – всё же что-то).

Девушка читает новости, точнее: что-то бубнит – так как ей в рот непрестанно тычутся хуи.

Но надоедает и это: правда, безусловно, есть и развитие к концу тридцатой минуты этого унижения девушки, у которой на щеках, на лбу, в волосах засохли соплеобразные ошмётки, с губ стекает то же, и с подбородка виснут эти ниточки, одежда так же запачкана: вся в подтёках и пятнах – сзади неё становится ещё один голый мужик, срывает с неё блузу, расстёгивает лив (груди у неё отменные), рвёт колготки и трусики и начинает соитие, правда, тоже замазанное при монтаже, так что этот фрагмент не особо занимателен и не заслуживает бурного внимания. Всё этим и кончается.

Продолжаю набираться впечатлений: зоофилия, при которой девушку, стоящую на четвереньках, трахает оголтелый пёс, тряся перед камерой набухшими чёрными яйцами. Кончает в неё, с трудом вынимает надувшийся член, а из актрисы в маске начинает литься эта прозрачная собачья пакость…

Нахожу в скопище сущего содома японские изыски с блевотиной; обнаруживаю различные вариации копрофагии, когда одна девушка садиться на корточки над лицом другой и, тужась, выдавливает из себя коричневый комок, который вторая ловит губами и обсасывает, жуёт, обплёвывает зад подруги этим говном, затем целуется с ней – и видно, с каким трудом они, вонючие., обгаженные, стараются сдержать рвоту. В другом клипе мужчина долбился в жопу партнёрши, из которой непрерывно течёт понос с характерным пердежом… однако меня и это не очень воодушевляет, поэтому я возвращаюсь к самому первому ролику с той нежной троицей, смотрю снова, как они ласкаются и нежатся: от основания пениса в какой-то момент пошёл вверх щекочущий импульс, стремительно продвигаясь к выходу; наконец я понял по ощущениям, что не смогу больше длить момент, не смогу уже сдерживаться, и, не став останавливать этот позыв, сжал тисками член и начал безжалостно его терзать вверх-вниз с круговыми движениями – головку обожгло мгновенным жаром, защипало, волна с дрожью подкатила к самой головке, и, на секунду забывшись от наслаждения, я обильно кончил несколькими тугими толчками, первый из которых был настолько сильным, что струя врезалась мне в подбородок, а что-то попало даже на губы. Пока девушки снова целовались, мажась слюнями, я, обмякнув, сидел, полностью истощённый, с пустой головой, без тени былого желания, опорожнённый; из отверстия в головке всё ещё сочились остатки предстательного сока с белыми зёрнышками и включениями; я не следил за этим, не пытался платком или салфеткой поймать эти струи, всё отринув, всем разумом отдавшись этой эмоции, ощущению… с члена по яичкам текли уже остывшие ручейки семени, капали на уже забрызганный белым пол. Сперма свешивалась и со стола, немного попало на ноутбук… а я, безразличный к этому вычурному беспорядку, просто сижу и пытаюсь сознать себя… уже чистым, облегчившимся разумом; всё ещё держу зажатый в кулаке член, уже начинающий увядать… чувствую кожей свою слизь, вспененную смегму на зачесавшейся ладони. Встаю, натянув трусы, и иду мыться в ванную. Привожу в порядок пол, стул, стол, компьютер… закрываю вкладку сайта, благодарный ему за это освобождение от тревоги и волнений; теперь уже легче, не так отчётливы недавние переживания, потрясения, всё как будто ушло на второй план, поблекло… будто вышло густо с застоявшимся семенем, и напоминанием теперь о всём том экзистенциальном кошмаре служат лишь влажные отпечатки на тряпке и почти рассеявшийся в воздухе запах былого возбуждения.