Здравствуй, Шура!

«Здравствуйте, родители Гаврилова!

Разрешите сообщить вам очень печальную весть. Да, очень жаль, очень обидно, что наши лучшие сыны Родины уходят из строя. Ваш сын Саша погиб в бою за освобождение села Царевка Житомирской области. Но пускай помнят проклятые псы, что за Сашу мы им отомстим. Фашисты знают, что они проиграли войну, и теперь бросаются во все стороны, как бешеные собаки. Сашу похоронили в этой деревне. Сообщение пришлют немного позже. Но пока что все о вашем сыне. Прошу, пишите, когда получите это письмо. С приветом сестра Шура».

Было извещение от командира 454 Гвардейского мотострелкового батальона Навойцева:

«Ваш брат лейтенант гвардии Гаврилов А.В. в боях за Социалистическую Родину, за освобождение украинского народа от немецких оккупантов героически погиб 21 ноября 1943 года в селе Царевка Житомирской области и похоронен там же».

А гораздо позже Щорский военкомат известил родителей Шуры, что их сын Гаврилов А.В. в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, погиб 21 ноября 1943 года и похоронен с отданием воинских почестей в селе Царевка Житомирской области.

Бедный Шурик! Погибнуть в двадцать лет на пороге жизни… Погибнуть, пройдя мимо матери в 90 км от родного дома, так и не увидев ее. Вечная тебе память, наш славный Шурик. Будь проклята война!

28.11.943

Со станции Унеча я пишу жене Шуре:

«Здравствуй, Шура и детки!

Пока стоим в Унечи. Гомель наши уже взяли. Не знаю, попадем ли мы в Сновск, но вот-вот должны выехать. Как я уже писал, батьку я видел в Унечи – он уже в Сновске. Насчет матери и Аньки ничего пока не знаю. С едой у меня неплохо, покупаю горох по десять рублей стакан и варю суп. Здесь все дешевле, чем у вас. Соскучился без твоих, Шура, писем и не знаю, когда получу их. Адрес у меня очень непостоянный. Я живу в теплушке, которая не стоит на месте. Точный адрес дам из Гомеля. Ну, пока, желаю вам всего хорошего. Пишу редко, потому что такая обстановка, что до почты далеко, некуда бросить письмо».

После открытки 28 ноября я до 7-го декабря не писал жене, что видно из нумерации писем.

Поэтому, пошевелив мозгами, я припомнил некоторые эпизоды во время переезда из Унечи в Щорс. В хуторе Михайловском – разрушенный сахарный завод. В Конотопе встретил инженера ШЧ-1 Пискуна Ф.Ю. Это, вроде как, его Родина. Город побольше Щорса, разрушенный не много. Вагоны наши стояли около железнодорожного завода. Постреливали. Запомнился эпизод: метров в 300–400 от нас группа человек пять окружила еще одного, который кричал – его избивали. Мимо прошел, важно шагая, мужчина, от которого мы узнали, что это происходит расправа с предателем, его кололи ножом. Картинка, от которой поднимается давление. От нашего эшелона никто не решился подойти к месту, где неизвестные вершили самосуд.

Миновали Бахмач, потом знакомые места: станции Чесноковку, Бондаревку, переехали мост через реку Десну у Макошино, о котором упоминал Шурик, что он цел. Миновали станцию Низовка. На этой станции с рядом стоящей платформы кто-то из наших (уж не Рачков ли?) принес торбочку с солью. Насилу урегулировали этот конфликт с охранником соли.

07.12.1943

И вот, глубокой ночью, с замиранием сердца я стучу в двери родного дома. Открыла мать… Дальнейшее описано в моей открытке № 8, которую я писал жене Шуре в Ижевск со станции Сновская:

«Здравствуйте, дорогие Шура и детки!

Вот я и в Сновске! В два часа ночи постучал в квартиру, открыла мать. Анька имеет двух детей теперь, а третий, Юрик, погиб от разрыва мин. Был у Лукашевич и Вальки: живы, здоровы. Сновск разрушен, но, по сравнению с другими местами, не слишком сильно. Казенный лес почти весь немчура уничтожила. Вагон наш пока в Сновске, ночевать буду у наших. Когда двинемся в Гомель – не знаю, уж очень он, говорят, разрушен. Василия Коленченко немцы убили, Хомяка тоже, почтальона Усика с семьей и других. Пиши на всякий случай по адресу на обороте, т. е. в Гомель. Твои письма получили и наши, и Лукашевичи и тебе ответили. В Сновске все дешево, но денег у меня нет. Погода мокрая, ботинки мои разваливаются, а в валенках ходить нельзя. Вчера встретил Ваньку Пузач, он говорит, что Олька жива, надо будет ее повидать. Ну, пока. Целую вас всех».

Итак, судя по открытке, я появился в Сновске числа пятого или шестого декабря.

08.12.1943

Я послал девятую открытку к жене Шуре:

«Здравствуйте, мои дорогие!

Я еще в Щорсе, живу у своих. На днях едем в Гомель. Был у Лукашевичей, обходил весь Сновск. Немцы сожгли почти весь казенный лес. Поеду в Гомель – конечно, ни черта там не осталось, так что все придется наживать сначала. Бабушка наша бегает, как и прежде. Картошка у них есть своя. Анька работает учительницей. С нетерпением жду твоих писем. Пиши по адресу на обороте (Гомель, главпочтамт, до востребования). Привет нашим колхозникам. Узнал адрес Лёни: полевая почта 29422-10, Гаврилову Л.В. Адрес Шуры: полевая почта 24919 Гаврилову А.В. Сейчас пойду ходить по Сновску, повидаю Ольку. Пиши, как живешь, как с картошкой дела, с работой. Целую всех».

10.12.1943

Я писал в колхоз «Луч» Вере Тимошенко (прим. – сестре Шуры):

«Здравствуйте, дорогие мама и Вера с детками!

Уже три дня живу в Сновске. Сегодня едем в Гомель. Мои родные живы и здоровы, только у сестры Аньки мальчика разорвала мина. Лукашевичи и Валька с мужем тоже живы. Ксениного мужа взяли в Красную армию. Сновск значительно поврежден, в городе много домов сожжено, в том числе церковь. Евреев много немец пострелял. Расстреляли немцы Василя Коленченко, Хомякова, Кожелая и других. Сергей Зайка, Беренсон, Иовшицы – немецкие прихвостни, и они бежали с немцами. Черниговская улица вся цела. Казенный лес почти весь вырубила и выжгла немчура. В общем, Сновск пострадал, хотя и не так, как другие города, где я побывал и проезжал. Гомель, говорят, почти весь сожжен. Вот поеду – увижу. Здесь все дешевле, чем у вас, но постепенно цены растут, потому что люди приезжают. На радостях, при встрече, пил самогон. Не знаю, где придется в Гомеле жить, так как по слухам квартира наша разбита. Пишите в Гомель – адрес на обороте. Сегодня наши получили от Шуры письмо. Целую всех».

13.12.1943

Пишу письмо жене Шуре из Гомеля:

«Здравствуйте, мои дорогие! Вот, прибыл я в Гомель. Как все разрушено – трудно описать. Хотел добраться до нашей квартиры, но не удалось. От мин дом почти разрушен, и наша квартира завалена камнями, посмотреть, что делается в середине, никак нельзя. Конечно, там ничего нет. Был у Перхуновых: они говорят, что немцы давно все вывезли, что было в этом доме. Шура, вышли мне те две книги, которые я тебе оставил. Пиши на главпочту до востребования. Где буду жить – пока не знаю, а сегодня живу в вагоне в Новобелице. В Сновске читал твое письмо, что ты писала нашим. Целую вас. Пиши мне обо всем».

Итак, примерно 12 декабря 1943 года я уже был в Новобелице. Управление Белорусской железной дороги помещалось в школе. Встретился с моим начальником Жариным Д.Е., с руководителями бухгалтерии и многими, многими другими. Управленцы прочили мне новое место работы, но я не хотел туда идти. Слишком большое начальство приходилось там обслуживать, а оно, как известно, довольно капризное, и работать с ним нелегко. Поэтому я стремился остаться главбухом первой дистанции связи, где и начальство, и народ проще. Жарин тоже не хотел другого бухгалтера и, пользуясь своим влиянием у управленцев, отстоял меня, и я остался на своей старой должности.

Из Новобелицы в Гомель я шел с инженером Пискуном Ф.Е. Подошли к разрушенному железнодорожному мосту: фермы моста в беспорядке торчали над водой и вдоль трассы моста. Была проложена дорога на понтонах, по которой мы перешли реку Сож. Вышли на Пролетарскую улицу: на стенах обрывки немецких объявлений и афиш. На Советской улице одни разрушенные коробки, балки и все металлическое вынуто. Обошли здание лесного инструмента, на стенах его надписи «заминировано». Таких надписей мы встречали много. В нашем доме я пытался подняться на второй этаж, но не смог – все завалено. Лишь спустя некоторое время мне удалось попасть в нашу квартиру. Комната пуста, на стене трещина, грубка наполовину разрушена, около нее валяется портрет Гитлера размером с почтовую открытку. Дом соседей Перхуновых был цел. Зашел к ним, кое о чем расспросил. Оттуда мы пошли к дому, где жил Пискун, но там не было ни окон, ни рам. На стенах рисунки голых женщин. Жарин занял кирпичный дом на улице Демьяна Бедного под контору, т. к. старое здание было разрушено. Некоторое время я жил в конторе, пока главный бухгалтер нашей службы Скоробогатов Василий Иванович не сагитировал меня обосноваться в доме, где он жил до эвакуации. В доме на углу Сортировочной улицы и второй Красной, недалеко от нашей старой квартиры. Так, через два года и четыре месяца я снова оказался в Гомеле.

16.12.1943

В открытке жене Шуре я писал:

«Здравствуй, Шура и детки!

Я уже поместился в конторе. Квартир пока нет и не знаю, когда получу. С квартирами дела плохи, все разрушено. Карточек на хлеб пока нет, варю супы. Денег еще не получил, да они здесь пока мало нужны, потому что базаров нет. Почта еще не принимает к отправке деньги. Насчет затребования вас сюда пока разговора быть не может. Подождем, когда отодвинется фронт, а он от нас не так далеко. Начал работать – работы много. Напишу подробнее письмо, когда найду конверт. С нетерпением жду твоих писем, я уже давно не читал их и очень соскучился. Как дети? Как с карточками на хлеб? Как с работой? Держись, Шура, много терпели – осталось меньше. К весне возможно положение изменится. Был около Ивановой квартиры – остались лишь трубы. Все сгорело вообще, все дома там сгорели. Многих немец угнал, например, Дъяковского, Ксензова. Дом Ксензова тоже разрушен. Те, кто оставался тут, почти все потеряли и пережили много ужасов. Пока. Целую. Буду ждать писем от тебя. Присылай мне книги. Хорошо, что взял одеяло».

19.12.1943

Я пишу жене Шуре письмо из Гомеля:

«…Сегодня выходной, напишу поподробнее, а то все не было времени. Правда, открытки я тебе посылал. Когда я первый день был в Гомеле, да посмотрел, что тут наделано, то у меня голова разболелась. Город сожжен и разрушен, только и остались деревянные дома в залинейном районе. Квартир нет, ночую в конторе на столе. Контора на новом месте. Хорошо, что взял одеяло, а то бы пропал. Подождите до весны, может быть положение изменится, и вы приедете сюда. Даже если не будет квартиры, то летом все же легче будет. Как подумаю о том, чтобы перетащить вас сюда, так голова кругом идет. Дорога тяжелая, а до Гомеля не только пассажирские не ходят, но и путей нет. Вместо путей – чистое поле, все немец разрушил. В крайнем случае вам придется жить в Сновске у наших, у них дом цел, и в Сновске прожить легче. Пиши, Шура, если мне будут давать визу на вас, то брать ли ее с условием езды пассажиров? Но предупреждаю, что ехать и долго, и трудно, а багаж часто пропадает. Питаюсь запасами, купленными в Сновске, а здесь пока хлеба нет, столовой нет. В бане еще не был. Мать постирала мне одежду, когда был у них. В общем, жизнь тяжелая. Квартира наша будет разбираться, она для ремонта не годится. Базары маленькие и дорогие. Денег еще не получил. Для поездки в Сновск нужно много времени, и меня не отпустят. Как подумаю про вас, про вашу тесную квартиру, так тяжело становится на душе. Но здесь еще хуже. Умер Рачков от разрыва сердца, ехал с нами в одном вагоне. Его семья где-то около Чкалова. Семья Демиденко тоже где-то там, и он сам с семьей. Рудов умер при немцах. Немцы в Гомеле, как и везде, много расстреляли евреев, да и русских погибло немало. Пока, мои дорогие. Пиши подробно, как живете».

26.12.1943

Посылаю открытку жене Шуре:

«Здравствуйте, дорогие Шура, Вера и Борик!

Сегодня выходной, но мы работаем. Как живу? Недавно послал тебе заказное, где подробно все описал. Вчера открылась первая столовка. Обеды ничего, но маловато. Живу на Сортировочной, недалеко от нашей старой квартиры. Я, было, занял одну комнату, но ко мне вселили еще двух человек. Кровать у меня железная. Достал себе тумбочку, имею топор, сковороду. Как видишь, уже кое-какое хозяйство есть. С хлебом дело пока не налажено, получаем нерегулярно. Денег до сих пор не дали. Базары работают, но все довольно дорогое: картошка 100 рублей ведро. В Сновске все значительно дешевле, но чтобы съездить туда, нужен отпуск на много дней. Поезда не только пассажирские, но и вообще никакие в Гомель не ходят. Заходил к Коленченко: на квартире их нет и при немцах они на Черниговской не жили. Как вы живете? Работаешь ли? Как с карточками на хлеб? От тебя писем до сих пор не получал. А то, которое ты писала в Сновск, я читал, когда был у наших. Пиши, жду. Целую. Привет нашим».

В этот же день жена Шура писала свое первое письмо мне в Унечу, а получил я его в Гомеле через месяц 25 января 1944 года:

«Здравствуй, дорогой мой Саша!

Я уже все передумала про тебя, дорогой – ты мне обещал часто писать, а что есть на самом деле? И вот теперь тоже нет писем от тебя. Ты, мой дорогой, попал на Родину, видел своих, а нас, бедняжек, забыл совсем, не охота нам пару слов написать. От мамы и Ани есть письма, все живы-здоровы, кроме Юрика. От Лукашевич тоже есть письмо. У нас случилось большое горе: моя мама 17 декабря ночью умерла. Я была у них. Я пришла к ним 15-го вечером: мама была совсем здорова, а 17-го умерла. Утром встала, покушала, днем Вера пришла с работы, пообедали вместе, она не жаловалась ни на что. Задумала истопить баню, пошла туда и сразу почувствовала, что ей плохо. Вернулась обратно, но домой она уже не дошла – упала на улице, и ее мы привезли на санках. Это было в три часа дня, а вечером умерла и ничего не сказала. Ее разбил паралич. Я очень плохо себя чувствую, все время плачу. Саша, пиши чаще. Твоя Шура».

Да, скорбное это было известие. Заканчивался 1943 год. Безвременно ушли из жизни два близких человека: Шурик, защищая Родину, сложил голову на Житомирщине, и Шурина мать – вдали от родных мест в Удмуртии.

27.12.1943

Дочке Вере Ижевская неполная средняя школа № 31 выдала такую справку:

«Справка № 14 дана Мороз Вере в том, что она действительно училась в г. Ижевске в НСШ № 31 в четвертом классе с 1 сентября 1943 года по 20 декабря 1943 года. Имеет успеваемость хорошую по всем предметам и отличную дисциплину. Справка дана для предъявления в другую школу».

Подписал справку директор и учительница Федотова С.

По-видимому, это требовалось в связи с переездом в Средний Постол.

29.12.1943

Я пишу жене Шуре из Гомеля:

«Здравствуйте, мои дорогие!

Вчера вечером шел из Новобелицы из Управления в семь вечера: было темно, на улице ни души. Как-то не верится, что идешь по Гомелю, когда-то шумному и многолюдному. Сейчас сижу в фин. отделе, жду начала совещания. Проходил мимо Рогачевского базара – уже торгуют, но что-почем не спрашивал. Спешил, чтобы не опоздать, а пришел рано. Я тебе, Шура, писал про Гомель, но мало, много уничтожено и всего не опишешь. Легче описать, что осталось. Дом Коммуны на Комсомольской улице стоит, вроде цел. От клуба и вокзала остались только стены. Пединститут около нашей старой квартиры цел. Десятая школа около базара Рогачевского тоже цела. А остальные каменные дома – их либо нет, либо остались только стены. Конечно, когда люди возьмутся, как следует, за восстановление, то скоро опять Гомель воскреснет. Залинейный район сохранился довольно хорошо, Полесская, Кирова и Рогачевская тоже. Теперь тут почти все учреждения города, а центр пока мертвый. Сегодня утром я впервые услышал паровозные гудки где-то около аэродрома. Теперь мост будет около Коленок, а тут все мосты разрушены. Как я уже писал, живу я на Сортировочной улице около Ново-Черниговской, недалеко от Станюнаса. В моей комнате живут еще три человека, а отдельной комнаты не дают, раз нет семьи. Насчет затребования вас сюда еще рано говорить, еще близок фронт, как видно из сводок Информбюро. Писем от тебя, Шура, нет, хотя я почти ежедневно захожу на почту. Поздравляю вас, мои дорогие, с Новым Годом и желаю, чтобы этот новый 44-й год был для нас счастливый, и мы опять собрались вместе. Ну, пока. Целую вас всех. Ботинки мои порвались. Ношу пока валенки, но здесь часто сырая погода, а недавно шел дождь. В общем, пока зима сиротская. Пиши, Шура, а то тяжело уже без твоих писем два месяца».

Столовую, которую открыли еще 25 декабря 1943 года на территории шарикоподшипникового завода около Полесского переезда, была местом неожиданных встреч, где часто раздавались громкие приветствия давно не видевшихся друзей и знакомых. Однажды, я услышал громкое «Олесь» – это кричал мой бывший начальник по линейной конторе Иван Филиппович Лукашук. Меня он называл просто «Олесь», как было принято у них на Полесье. Как он изменился! Вот что делает старость. Только живые глаза его чем-то напоминали бывшего неунывающего Ивана Филипповича, тезку другого Ивана Филипповича, с которым я расстался в Акмолинске. Поговорили, рассказали вкратце каждый о своем.

1944 год

01.01.1944

В доме, где я поселился, до эвакуации жил главбух Скоробогатов Василий Иванович. Он занял квартиру в этом доме, и по его совету, при его содействии я тоже занял квартиру в этом двухэтажном доме и получил ордер на нее с 1 января 1944 года:

«Ордер № 17 выдан Морозу А.А. на право занятия квартиры в доме № 14 по улице Второй Красной из двух комнат площадью 22,6 кв. метров, место работы ШЧ-1, должность главбух, получаемая зарплата 800 рублей. Количество членов семьи – четыре человека».

Ордер скреплен печатью, подписал НЖЧ-3 Кирьянов.

В первый день января я пишу открытку жене Шуре:

«Здравствуйте, мои дорогие!

С Новым Годом! Желаю, чтобы в этом году мы опять зажили вместе. Сегодня, по случаю Нового Года, я свободен, но весь день прошел в хлопотах по своему квартирному хозяйству. Вчера привез шпал, которые немцы на Сортировке перерубили пополам, и сегодня их рубил. Починил тумбочку, заклеил газетами стены, сварил котелок супа. Только что пришел с почты, к сожалению, писем ни от тебя, ни от кого нет. От тебя, Шура, вот уже два месяца как ничего нет. Соскучился без писем, да и узнать хочется, как вы там живете. У нас ночью была стрельба по случаю встречи Нового Года, а бабы думали, что налет, попугались, оделись. Как ты знаешь, Шура, фронт еще недалеко от нас, Жлюбин еще у немца. Но у нас все спокойно. Денег я еще не получал. Погода стоит хорошая, небольшие морозы, снега мало. Пиши, жду. Целую всех».

02.01.1944

О брате моем Лёне Гаврилове после эвакуации из Гомеля ни я, ни моя семья ничего не знали, а он был жив и здоров, и второго января писал моей семье в Ижевск на ул. Азина, д. 4:

«Здравствуйте, дорогие Шурочка, Верочка и Борик!

Я жив и здоров, чего и вам желаю. На днях получил от вас письмо-открытку, за которую премного благодарен, но ответить сразу не было времени, все занят по горло. Сейчас нахожусь на передовой, что будет завтра – не знаю. Но, надеюсь, что 1944 год будет завершающим в этой войне. Быть может, я и не вернусь, но знаю, что вы уже страдать не будете. Вчера встретил Новый Год. Фрицу тоже досталось «новогодних подарочков». Конечно жаль, что война, а то бы дома все собрались, встретили бы Новый Год куда веселее. Будем надеяться, что май все же будем встречать вместе. Передавай привет Саше и мамаше с Верой. С приветом Лёня».

03.01.1944

Письмо от жены Шуры из деревни Постол:

«Здравствуй, дорогой мой Саша!

Поздравляю тебя с Новым Годом, новым счастьем и новыми победами! Желаю хорошей жизни на Родине. Дорогой мой Саша, какое постигло меня большое горе, у меня умерла мать 17 декабря в 11 вечера. Я была у них в деревне. Она умерла у меня на руках, мне сделалось плохо, я упала без сознания, кое-как привели меня в чувство. Мне пришлось шить маме платье, мыть и одевать ее. Я столько плакала, что теперь уже нет слез. Мама часто снится мне во сне. Ты только подумай: умерла, ни слова не сказала – вот что обидно. А такая хорошая у меня была мать. Ты, дорогой, доехал до Сновска, увидел свою мать, а я, бедняга, потеряла свою дорогую мать навсегда. Не знаю, как я переживу свое горе, и к тому же на чужбине, кому расскажу, кому пожалуюсь. Ты, дорогой, уехал от нас далеко. Тебе хорошо, ты на своей стороне, увидел своих родных и знакомых. Саша, пиши, как насчет визы и поездки нас к тебе, мне еще охота пожить на Родине с тобой, увидеть всех родных и знакомых. Я после смерти матери чувствую себя очень плохо, здоровье мое пошатнулось, часто болит голова, большая слабость, ноги очень болят. В общем, дела очень плохие. Живу сейчас в деревне у Веры и за хозяйку, и за няньку. Дел много, работаю целый день по хозяйству. Лёня очень неспокойный ребенок: ночью спит, а днем – ни с рук, приходится носить его на руках, очень утомительно. Я же давно не водилась с маленькими ребятами, а тут на мою долю выпало четверо ребят и все очень капризные. Прямо целое горе с ними. Вера работает с утра до вечера. Еще раз прошу, мой дорогой, если ты любишь нас, то забери на Родину. Так охота пожить вместе, ведь годы уходят. Может быть, живя вместе, я скорее забуду свое горе. Ты только подумай: нет у меня больше матери. Правда же, она была хорошая? Она очень любила тебя и всем говорила, что ты у нее любимый зять. Итак, дорогой мой, видел ты мою маму в последний раз. Когда они зарезали свинью, я в тот же день к ним приехала, они уже нажарили мяса, мама все тебя вспоминала: «Жаль, нет Саши, я бы его угостила мясом», и что ты с больными ногами и не обут, все жалела. А сама так скоро ушла от нас. Сегодня у нас тоже горе – заболел Эдик. Врач определила – свинка. Это мне тоже нехорошо, ты, говорит, не досмотрела его, простудила. В общем, как-то не везет в жизни. Саша, пиши нам чаще письма. Я от тебя получила четыре открытки с дороги, писем пока нет, очень скучно. Без твоих писем при таком горе тяжело. И вообще ни от кого нет писем. Целуем все тебя крепко. Твоя Шура».

04.01.1944

Выписка из приказа Начальника Белорусской железной дороги № 3 от 4 января 1944 года:

«Назначить тов. Мороз Александра Александровича главным бухгалтером первой Гомельской дистанции Сигнализации и Связи».

Подписал начальник Белорусской железной дороги, Генеральный директор третьего ранга Краснобаев.

Итак, после всех мытарств я снова главбух ШЧ-1 Гомель.

06.01.1944

Еще не зная о постигшем Шуру горе – смерти матери, я пишу ей очередное письмо о своих буднях:

«Здравствуйте, дорогие Шура, Вера и Борик!

До сих пор нет от тебя и ни от кого нет писем, а в Гомеле я живу уже месяц. Даже со Сновска не пишут. Живу, работы много. С хлебом не совсем ладно. Карточку выдали на 700 граммов, а получить трудно. Очень редко варю себе, потому что продукты на исходе. Хожу обедать в столовку. Понемногу жизнь в Гомеле начинает налаживаться. Живу на Сортировочной улице, нужно прописаться в милиции, все никак не соберусь. Сплю в штанах, холодно. Как-то вы там? Мне кажется, что вам жить стало хуже. Сновск хоть и близко, а съездить нельзя, долго нужно ехать, пассажирские еще не ходят. Целую. Привет всем».

08.01.1944

Вроде бы и пишем часто, а писем нет у адресата. Вот опять Шура в своем письме жалуется на отсутствие писем от меня. Пишет из Среднего Постола:

«Живу в деревне десять дней, возможно, что уже и есть мне письма. Когда поеду в город – не знаю. Некогда даже письмо написать. Вера работает, а я дома с детьми и по хозяйству. Вообще работы много, днем занята, а вечером темно. Некогда писать тебе, да и не о чем – каждый день одно и то же. Новостей нет. Охота большая попасть на Родину. Целуем все».

09.01.1944

Я пишу жене Шуре открытку:

«Здравствуйте, мои дорогие!

Писем от тебя нет. Какие мои получила? Вчера удалось залезть в свою бывшую квартиру. Осталась только проводка, а больше ничего нет. Комната Шляйцевых провалилась, наша чуть стоит. От дома осталась лишь та половина, где жила Иванова и другие. И еще, в комнате своей нашел немецкую книжку и газету с портретом Гитлера. Сараев наших нет. Сегодня выходной, но я работаю – много работы. С нетерпением жду от тебя весточки. Денег еще не получал, кроме аванса. Пиши, жду. Целую всех».

11.01.1944

Я вновь пишу жене Шуре:

«Здравствуйте, мои дорогие!

Пошел третий месяц, как мы виделись, Шура. И до сих пор нет ни одного письма от тебя. Я уже беспокоюсь, не случилось ли чего с вами. Послал в Сновск открытку – тоже молчат. Досадно без писем. Я жив, здоров, чего и вам желаю. С едой так себе, но чтобы очень голодал, то нет. Хлеба получаю 700 граммов в день. Работы много, сижу по ночам. Очень беспокоюсь, как вы там? Деньги, когда получу, то вышлю вам. Целую всех».

14.01.1944

Пишу жене Шуре:

«Здравствуйте, мои дорогие Шура, Вера и Борик!

Сижу в конторе, десять часов вечера, буду тут ночевать. Третий месяц нет от тебя писем. Досадно – трудно описать. Я уже все передумал, почему нет писем. Ну, пусть медленно идут, но не столько же, чтоб так долго не было. Ты, Шура, напиши одно в контору: Гомель, ул. Демьяна Бедного, д. 13, контора первой Дистанции связи. Может быть, стол до востребования плохо работает, а на контору я получу? Как живете, что нового? Какие мои письма получила? Живу я так себе. Как ты знаешь из сводок Информбюро, фронт от нас недалеко, и мы это слышим и чувствуем. Но скоро наши возьмут Жлобин, тогда будет лучше, и письма пойдут исправно. Насчет переезда вас сюда пока говорить рано, но к весне надо вас как-то перетащить. Вот беда, что трудно сейчас ехать пассажиром. Ты, Шура, если тебе трудно живется, продавай то, что есть, тогда ехать будет легче. Хоть бы одно письмо от вас получить, тогда сразу бы на душе стало легче! Как дети, все балуются? С дровами как? С карточками? У нас пока на иждивенцев хлеба не дают. Кусают вши, но скоро будет готова баня, тогда, может, станет легче. Конечно, в Акмолинске мне жилось лучше, а сейчас пока здесь неважно. Но ничего, перетерпим и это. Скоро будет легче. Свет плохой – коптилка. Пока, пиши, Шура».