Бабочка

В практике революционеров всех сортов самый яркий всегда являлся провокатором, так было от века.

– Это Кирилл нас всех выдал… – вычертилось для ДМ, – Всю операцию приурочили к моему выступлению, логично. Всё указывает на меня, – у ДМ дрогнула рука на руле, сосед яростно засигналил, и спустя миг механических маневров они оказались борт о борт на пароме.

Это всё, развернувшее судьбу напрочь, было всего лишь три дня назад: на Совете легатов обсуждалось банкротство завода «Луч», развал очередного производства в угоду строительства торгового центра на его месте. Разрабатывали обычную тактику о вбросе информации в рунет; а с печатным изданием возникли сложности, решили применить ночное граффити на заборе завода, на асфальте у проходной. Практика организованного отчаяния, которая бросала зерно в бесплодную почву.

Оксана подготовила лекцию о грабительском кредитовании населения (если в Канаде банки ходят по домам, предлагают кредиты за 3,2% – а у нас людям навязывают за 20% и более), она вела экономический лекторий, раз от разу её тексты становились всё зажигательнее. Сейчас она тискала в руках новый айфон, ДМ подозрительно подумал: – Откуда деньги?

«Молодой человек подарил.»

ДМ верил в то, что отдал бы свою жизнь без остатка за этот огонь юности, горевший в чистых глазах. Если есть в России такие юнцы, ещё не всё и не навсегда потеряно.

Конечно, милитаризация страны будет продолжаться, даже школьники уже маршируют строем, всё в новые военные конфликты будет втянута армия, всё больше заводов будет переориентировано на военную продукцию. Если гражданские заводы закрываются, а дороги разрушаются, значит – будут военные базы в Арктике и Антарктике, на орбите и на луне. При сокращении зарплат педагогов и врачей.

Кирилл хорошо выступил на заседании Совета, пламенно, как ДМ его учил, чтобы слово цеплялось за слово, подогретое сердцем. Только закончил глупо, о том, что назрело время для открытого выступления, что прогнившая власть шатается и скоро рухнет, от первого же мощного толчка.

ДМ попытался взять слово, но Кирилл впервые заступил ему дорогу, возвысил голос наперекор. За спиной Координатора они нашли канал поставки оружия, часть уже получили, обещано было много больше. Кирилл от имени большинства предлагал ему возглавить славное дело.

ДМ не сдержался и обрушился на весь Совет:

– Времена Манежной и Болотной уже прошли! И всех передушили…

Да и с кем вы пойдёте на баррикады?! Навальный – он же перекрашенный фашист,

Собчачка – эта в сговоре с кремлём, эти нынешние «властные» у её отца в Смольном ходили в подручных. Вы ещё Прохорова позовите с Немцовым, как есть актёры-миманс. Пускай судьба отчаявшихся "приморских партизан" послужит вам уроком: если власть пособничает наркодилерам, то – убивать их – себе дороже!

Вы думаете, вас ждёт слава узников совести, противостояние с зэками и тюремной администрацией, зрелость сидельцев? Нет, вас признают невменяемыми и заколют до дури в психушках! -

ДМ перевёл дух, -

Я – не – хо – чу – крови. Обратитесь к нацболам, нет сейчас в России более разрушительной силы, бездумной и пагубной. Они не остановятся ни перед чем, да и вас сметут в ту же корзину.

Мы же боремся силой убеждения, защищаем простого труженика, постепенно, не сразу, за нами пойдут тысячи, миллионы. Мы разъясняем подлые уловки принимаемых законов, мы открываем глаза на обдирание простого гражданина нашей богатейшей страны, с каждым шагом, безусловно, мы приближаемся к пониманию каждым и каждой своих прав. В этом наша сила.

ДМ остановился, потому что никто его не слушал, все его легаты смотрели в пол.

– Своей властью Координатора я требую:

Первое: сдать оружие полиции, как случайно найденное.

Второе: самораспуститься до особого распоряжения, закрыть ячейки по всем городам до проведения ревизии их деятельности,-

И тут развеялась воля Координатора:

Кирилл поднялся и провозгласил независимость всех ячеек. Независимость всех от партийной дисциплины. ДМ намеренно не позволил себе усмешки, уничижительных жестов. Он ни на секунду не поверил в реальность всего происходящего. Нужен был демонстративный исход лидера, для спасения ситуации и восстановления статуса, он в это верил.

Кирилл догнал его в прихожей и прошипел: – Поздно.

Никто, кроме Вас, не возглавит штаб. Поймите.

ДМ посмотрел ему в глаза, безоговорочно отказываясь:

– Ты, вы, знаешь, что вы сделали? Вы предали всех, беззащитных пенсионеров, недалёких людей, несмышлёных детей, вы своё будущее предали, – и Кирилл разжал пальцы на его рукаве.

ДМ вышел в ночную улицу, предрекая себе бессонную ночь.

Прогулки по городу и днём-то не выходят гладкими, а в темноте и подавно. В конце улицы, над причитающими кронами вязов, вместо луны торчала грязно-жёлтая ладонь без пальцев и запоздало предостерегала. Он разворачивался к ней спиной, развивал центробежное ускорение. Жадная тьма поглощала знакомые черты заборов, твердь тротуаров, тут же шершавый кирпич от угловой кладки кинулся ему в висок, он увернулся (угол жилого дома), и в результате помноженных усилий за поворотом оказался лицом к лицу с жёлтым светом небесного светофора.

ДМ решительно расстался с этой химерой и направился к Кириллу, невзирая на позднюю ночь. Завидев одиноко горящие окна, он поспешил и неловко поскользнулся. Минутной заминки оказалось достаточно, чтоб он стал свидетелем появления из подъезда чётко организованной группы. В центре её мелькнул Кирилл, его ловко поместили в подъехавший микроавтобус, и улица резко опустела, словно гортань подъезда единожды выдохнула пар и затаилась.

За пару часов он обошёл адреса всех легатов, везде горел свет в окнах: брали всех. Он знал пару адресов активистов из ячеек, там походу тоже было горячо. Направляясь к себе, ДМ шёл со всей осторожностью, выжидал по смотровым точкам, испытанным с детских игр, и вокруг было темно и тихо.

Дома он резко собрал сумку, покидал в неё самое необходимое, дошёл до своего дощатого сарайчика, размеренно держа шаг: Прокофьевна из соседнего подъезда может не спать в этот час, его действия не должны выглядеть поспешными. Кое-что было приготовлено на предмет поспешного бегства, ДМ поменял номера машины на поддельные и припомнил план, где будет скрываться первое время. Задуман был тур по дальним знакомым, а к исходу вторых суток он оказался на острове.

*

Целую вечность путешествовал паром через реку, туман задумал поредеть, и едва показался берег, ДМ увидел чёрный «лендкрузер» и троих в строгих костюмах.

В этот миг он понял, что тюрьмы не хочет, допросы и мытарства в любом виде не желает органически.

– Никогда не знаешь, когда всё закончится.

ДМ двинул руку в нагрудный карман, а локти его, мягко схваченные за спиной сильными руками, подались назад:

– Без глупостей, Рязанов, следуйте вперёд, – те же руки выхватили содержимое из его кармана.

Его вывели с парома, перегнали его машину под сень чёрных тополей – осокорей. Самого отвели в тополя же подальше, на тесную поляну, вытянутую, как змеиная шкура, выстланную подходящей листвой наподобие.

Иней оставил эти места, оставил палый гниющий лист.

Его поставили посреди полянки, старший из встречающих, ДМ окрестил его как «Сивый», сделал молча знак своим. Они встали полукругом, Сивый дружески произнёс:

– Дмитрий Михалыч, мы же Ваши друзья, и я Вам сейчас это докажу, – он повёл глазом, и левый малый шагнул к ДМ, протягивая изъятое у него.

– Возьмите, Дмитрий Михалыч, это кортик Вашего прадеда, он всегда служил на благо России и принадлежит Вам по праву, – ему подали кортик руками в перчатках, рукояткой вперёд.

Сивый с неподдельным интересом смотрел ДМ в глаза, пока тот взвешивал кортик в руке.

– Вам же это не нужно, Дмитрий Михалыч, Вы ещё многое должны успеть…

Как казалось всё простым: уйти дорогой чести, не запятнав себя позором сдачи. Наедине с собой, простившись с водой и небом…

Оказалось непосильным совершить поступок в глухом месте, в глазах равнодушия.

ДМ вскинул клинок, но зашатался и в остатке выронил его в грязь.

Сивый повёл бровью, и крепыши подхватили ДМ под руки.

– Как они всё понимают без слов, – с предательским уважением пронеслось у ДМ, пока его несли к машине, поддерживая с обеих сторон, а ноги его болтались как пришитые от чужого человека.

Сивый неспешно предложил ему в салоне рюмку коньяку, загадочно посмотрел в окно:

– Дмитрий Михалыч, нам пора позавтракать, я уже заказал, как Вы любите, здесь местечко неподалёку, – и заглянул в глаза, – Омлет: побольше муки, поменьше яиц, подрумянить с обеих сторон, под оладушку, да?

У ДМ в горле появился новый инструмент, любой звук через него получался сиплым:

– Мама?!

– Мы дружим, спокойно, и мы верим друг другу. Ей нужно лечение, и мы поможем.

– Дмитрий Михалыч, Вы же умный человек, настоящий патриот. Мы Вас поддержим, стране нужна серьёзная оппозиция, – Сивый поморщился, – Зачем Вам эти дети? Мы подберём Вам солидную команду, – завидев в глазах протест, – Вооружённая террористическая деятельность – это серьёзное преступление.

Не скрою, что во многом их участь зависит от Вашего решения.

И, как о данности, активно продолжил:

Вам нужно перебираться в столицу, мы всё устроим, Вам здесь давно уже стало тесно.

Ну, так по рукам?

СолОмбала, бэйби!

Подходила к концу очередная несчитанная неделя великого сидения в северном Городе ангелов. Вик с Ксаной зависали в его съёмной квартире, где он нынче прилип к окну на набережную, выбирая момент для объяснения отношений. Далеко внизу припарковался к бордюру игрушечный камаз, и мультяшный камазист сказочно объяснялся с игрушечным гайцем.

Он загадал про себя, что если перезрелая туча переберётся за мост через Северную Двину, то он тотчас Ксане всё и выскажет. Она присоединилась к его загадочному бдению, залезши с ногами на подоконник, упёршись спиной в откос оконного проёма. Ксана была искусственно выпрямлена, спинка в отвес, но ему это нравилось, вторило напряжению, которое им владело. Вдвоём они наблюдали, как заметаллевшее небо наползает на этажерку подъёмного пролёта перекинутой на тот берег железной руки. Мутный заоконный свет заполучил себе её мраморные ключицы, и в них мягко переливался. Вику напомнило наивное чудо, в детстве у него был фосфорный орёл, он зеленился блекло днём и светился в темноте, если забежать в притихшую ванную и греть в руках. Откуда берётся такая кожа, которая соперничает с мрамором и фосфором одновременно? Этот свет, переливаясь на ключицах, перетекает вниз, в чресла, и поднимается снова вверх, зажигая матовое лицо.

Вик вдруг подхватил её с подоконника на руки и понёс, нёс-то недолго. Этот диванчик на кухне был маловат для утех, но Ксана уже составила план страстной схватки, она мгновенно его находила в любой обстановке, будто в ней вечно наготове бродил колдовской раствор.

Он уловил в этих планах нечто постановочное из взрослых фильмов, а Ксана залилась полным голосом и прошлась по теме:

– Я из тех наивных девочек, которые смотрят порнуху и верят, что там они в конце поженятся!

А потом они добрались всё-таки до постели, для славной пост-фактум лени – не одеваясь. Он двинул рукой, чтобы включить магнитофон, когда по улицам пошёл влажными хлопьями, штучной выделки снег.

Там за окном минутки роняют сахарок

пока на этой кухне

гудит свердловский рок

уведоми по – скорой

неспорую судьбу

что мне с тобою впору

во сне и наяву

Там бродит за окошком январский антураж

большою белой кошкой

на целый месяц наш.

Он видел Ксану словно издали, сразу всю, впечатывая в память хронику каждой секунды, и с каждой секундой совершал открытие. Крошечная родинка на виске, запрятанная в корешках волос, укол густым вишнёвым сиропом в цельное молоко. В этих ключицах ночевали две беспечные нимфы в её нежном возрасте, отформовали их под себя, а потом оставили на груди по целой спелой вишне.

Ксана в это время сосредоточенно изучала правым глазом его ступни, не отрывая скошенной головы от подушки.

– Слушай, у тебя указательный палец длиннее большого. Эт-то нога подкаблучника!

Вик академически усмехнулся:

– Это эллинская стопа, аристократическая. А у тебя как раз египетский тип, поколений рабов…

Она увлечённо хохотала, не слушая:

– А помнишь наш первый раз?

– Я не всё помню, ты меня опоил, но было так хорошо, пять раз за ночь.

– Я тебя опоил?! Тогда…Я считаю, в этом случае считать было неприлично! – с притворной обидой заключил он её в борцовский захват. От этой шутливой ласки сердце стало посылать бешеные сбои, проваливаясь сразу куда-то сквозь пол.

Он был глухим и немым, а она была – нежной. А потом всё произошло совершенно наоборот: он изнывал от своей ранимости, а она распалилась и доминировала жёстче и жёстче. И это было ещё лучше.

– Держись крепче, морячок, такой качки ты ещё не видел…

Наконец она оторвалась от него обречённо, опухшими губами жертвы произнесла:

– Как ты спишь в этих часах?! Всё царапаешь меня этим браслетом…

– Бобик сдох… – она повалилась на подушку, покрывая её всю драгоценными прядями волос.

Их «первый раз» завязывался в центровом клубе «Пеликан» на набережной.

На входе его тормознули, Ксана пролетела вперёд и резко развернулась. Дюжий охранник утюжил металлоискателем его вельветовое пальто на уровне бедра. Вик досадливо отвернул голову: там находился НЗ в потайном кармане. Секьюрити напрягся, и Вик моментально загородился полой пальто от Ксаны и расстегнул липучку. Охранник увидел презерватив и облегчённо вздохнул:

– Ну, это – святое…

Ксана его дождалась и спросила преувеличенно спокойно:

– Что это было?

– Фольга… – он сказал правду. Это заняло её мысли на долю секунды, она шагнула навстречу бушующим в зале прожекторам. Они так шли её широко раскрытым глазам, она уже танцевала среди толпы. Бёдра её двигались плавно согласно ритму, руки взлетали ввысь, движимые невидимыми нитями. Он почувствовал, что опутывается теми же нитями, в такт неведомого челнока швейной машины, небесного портного и главного распорядителя. Ему прошивало грудь, и боль была явственной и долгожданной, как было загадано одинокому страннику на краю земли, когда он достиг края.

Когда они выезжали из клуба на такси, сбоку в полнеба светился биллборд «РУССКИЙ СЕВЕР».

А познакомились они несколько неестественным способом. Для прогулки по городу Вик выбрал на карте претенциозное название Центральная. Низкое солнце пыталось достать лучами подножия сугробов, успешно догоняя горизонт. Улица как улица, люди ходят, он быстро двигался по тротуару, нагоняя высокую девушку.

Ксана попала сюда с Центрального рынка, обязательная тема. На углу рынка свора мажоров читала в атмосферу свою извечную мантру:

– Золото, доллары… золото, доллары…

Едва появлялась Ксана, мужская диаспора загадочно перестраивалась:

– Золото, доллары – любовь…

Высокий каблук подвернулся на камушке, Ксана шатнулась и дала резкую отмашку правой рукой. Кисть рубанула воздух и угодила случайному прохожему аккурат по гениталиям, он просто рухнул и скорчился на тротуаре, тут же натянув на лицо бодрую улыбку. Она склонилась, выбросив навстречу руку:

– Вы, наверное, что-то обронили?

Вик поднимался, твёрдо выталкивая её руку своей ладонью вверх:

– Не волнуйтесь, не яйцо Фаберже…

Она уголком цветущих кармином губ усмехнулась, оценив смелость ответа. Она залюбовалась и не отводила глаз: такой широкий по-всему, и лбом и размахом плеч. Глаза яркие и добрые, такого любой захочется.

Она почувствовала себя обязанной ответить на приглашение пообедать вместе. В небе стояло три солнца, или больше. Куда не повернись, всюду било в глаза, только для того, чтобы лучше осветить Ксану. Или это она слепила глаза.

На «День Святого Вискентия» она решила его поразить кулинарным подвигом, фирменное блюдо – жареные креветки под секретным соусом.

К ним полагалось употреблять виски, Святой Викентий (22 января) являлся формальным поводом. Иногда объявлялся день святого Пафнутия, он не имел ясной даты в обиходе, но выпадал на употребление самогонки, которую превосходно выгоняла весёлая соседка Ксаны, озорным глазом всегда привечая Вика. Ксана снисходительно принимала все эти «подвыподверты», не видя очевидной конкуренции и, при случае, напоминала ему об этом.

Им и не требовался повод, чтобы заполучить друг друга в любую минуту. На Святого Вискентия они были у него, заигрывали будущую поездку на южное море до кунштюков, до дыр. Последнее, что он запомнил, было её согласие «на силиконовых девок вокруг», которые непременно кружат по пляжу топлесс.

Он её подхватил за подмышки, подкинул вверх, в полёте поймал губами и проводил сверху донизу тонкий желобок на груди. И принял её всем лебединым весом на себя.

Е-ма-а, она себя нанизала… Сладко застыла на нём – так не бывает, чтобы у мужика обе руки были заняты, и он не промазал… Вик спрятал предательский румянец у неё на груди:

– Он сам дорогу находит!

Я тебя примотаю за шею к себе своим длинным шарфом,

на пороге заката свежеет, и нам ли не знать о живом,

что вовсю коченеет на первом багровом ветру,

не зовёт – не жалеет ни губ заповедных, ни рук…

– Встретимся завтра, у буквы. (На въезде в Соломбалу растут прямо из земли огромные буквы).

– Какой ещё буквы?! Бессовестный!

– Соломбала! У буквы «Б», бэйби… Соломбала. Бэйби.

– Какая пошлость. Мне не нравится «Б»… Баба?! Ну, а если я твоя баба, пускай! – дерзко рассмеялась.

В «Макдональдсе» они ели пищу наперегонки, глаза в глаза, он прикусил щёку, она, наверное, тоже. Так им не терпелось добраться куда-нибудь, чтобы остаться наедине.

И он увидел рассвет в Городе Ангелов, сверкаюшая полоса неба не вмещалась за окном и влезла в комнату, коснулась распухших губ Ксаны. Полное солнце предвещало крепкий, разговаривающий складками одежды мороз. Его здоровое кряхтение раздаётся при каждом движении.

– Как много тепла в этом мире… – она приладилась к нему во сне ещё теснее, шепча едва раскрыв губы. Он складывал в уме своё письмо к ней, слова и строчки накрапывались в голове мелким тёплым дождичком.

Сразу после Нового года случился маленький казус, который его изрядно повеселил. На подходе к дому Ксаны за ним увязалась вязанка местных гопников, которым было заподло торчать на морозном безлюдье. Они целенаправленно ускорились всей кодлой и ринулись за ним в подъезд. Вик мягко затворил дверь за собой и взлетел по лестнице на три этажа. Снизу по-куриному крылом захлопала дверь, разнокалиберным горохом посыпались шаги. Вик выждал, пока вся рать накопится в подъезде.

Он вынул свою пневматику – с виду боевой «макаров» – и звучно передёрнул затвор – по звуку как боевой. Акустические свойства лестничного пролёта превзошли стандарты Большого театра: наступила ветхозаветная тишина. Дальше киноплёнка закрутилась в обратную сторону, горох посыпался сверху вниз, куриное крыло вразнобой захлопало, гопота стремительно покидала дом и улицу.

Они вышагивали по вечерней набережной, Ксана подстроилась ему в шаг, рука об руку, искренний морозец дружески держался рядом, не касаясь горячих щёк. В реке подо льдом спала различная рыба, на берегу из недр тёмного дома злобный кот, как Сизиф, тащил в зубах жирного голубя, упираясь лапами в асфальт. И плечистые фонари проливали щедрый свет на все сообразия и безобразия подлунного мира. Вик остановился и отступил на ширину рук:

– Ты не представляешь…

Она шагнула к нему и прижалась щекой к плечу:

– Это ты не представляешь…– а когда подняла глаза ему навстречу, ему захотелось арктического мороза, потому что стало жарко посреди льда и снега.

Всё обозначилось и всё сложилось, но откуда-то у него всплыло, что чёрную «ауди» на углу улицы Вик где-то уже встречал.

Он завлёк Ксану в цветочный киоск по пути, ты что любишь, розы или ромашки? – и разглядывал сквозь стекло подозрительное тачило.

– Настурции, дурашка…

– Хорошо! Тогда остановимся на «коброчках», – пересмеиваясь, они унесли в морозную темень букет накрахмаленных тёплых калл, торчащие цыплячьи шейки из светских воротничков.

«Как мы разобрали друг друга в этой давке среди городских стен, между Сциллой равнодушия и Харибдой лицемерия? Как? Прекрасный сон из дремучих закоулков памяти обернулся явью? Наверное, нам удалось разглядеть тот маячок истины, и мы отправились на его луч и прибыли к подножию одновременно, чего могло не случиться и за тысячу лет, тем более за одну человеческую жизнь. Потому что люди обычно следуют зову ложных истин и закрывают глаза на искру от дуги пролетающего трамвая, на стон натруженного тела сосны в диковатом парке от порыва сурового ветра, могучего как древность. На первый хлопок паруса над мятежным горизонтом.

Вместо этого они загоняют любезности точными ударами в уши боссу, словно шары в лузы, чтобы получить доступ к файлам высшего уровня секретности, истязают страницы деловых блокнотов в поисках своего превосходства перед остальными. Они беспомощны перед властью Тени, но и сами пестуют эту власть. Там, где в разрешённом существовании присутствуют определённые вехи, как – то потеря невинности, выбор профессии – залог жизненного пути, для них закладываются рубежи бесконечной битвы, а в непрерывных сражениях выигрывает только самый кровожадный.

Где же тот барабанщик, который в руки палочки кленовые берёт, из пионерской песни пятидесятых, на которой все выросли и которую впоследствии запретили? Его не расстреляли, не сгноили в психушке. Он дожил до теперешнего, его оформили мерчандайзером и дали права на вилочный погрузчик. Нет человека – нет проблем, есть электронная запись в ведомости на зарплату.

Они не жаждут получить взамен три несчастья, каждое из которых ломает рёбра изнутри ударами сердца. Первое из них именуется разлукой, отсутствием тебя хотя бы на минуту. По второму пункту следует чужая музыка, музыка твоего голоса, беседующего с подругой телефону – это полчаса. Третий повод приходит с расставанием, которое крошит вязкие мысли о коварности этого бытия. Когда часы накладываются на сутки, дни на недели, и в конце, после недолгого перелёта (надо ощутить за спиной крылья), они оборачиваются крохотными перед неизбежностью встречи. Мы с тобой находимся у подножия нашего маяка и питаемся его светом, даже находясь врозь…»

Вика вызвали в Питер и он улетел на пару дней, но его задержали расчёты и полурабочие посиделки, где стремились все просто набраться. Кстати подвернулся рок-концерт «Пикника» – редкая удача для ценителя, на котором он выиграл боттл коньяка. Когда все заменжевались, стоит ли брать спиртное – ожидался конкретный шмон на входе в зал «Октябрьский» – Вик уел всех скопом, вы не знаете, как это готовить, и бесшабашно пронёс «на спор» фляжку коньяка в ширинке джинсов.

Однажды утром он замешкался с галстуком и подошёл к окну, под которым строгий Невский проспект кишел арахисом голов и повседневной шелухой будничных одежд.

В нём разом оборвался рабочий ритм, и возникли в голове туманные арабески, ксанины тюли-занавески. Он задумчиво и авторитетно сказал окну:

– Вот такие кони – обмороки! –

И тем же вечером вылетел в Архангельск.

«…Я сохну по тебе, находясь рядом, и безукоризненно нахожу тебя издали. И ты будто следуешь за мной, за моими скитаниями, неизбежными в моей профессии, как цветок поворачивается вслед движению солнца, а я благодарно проливаюсь на тебя, как весенний дождь, с каждым возвращением. За бегом хронометра мне невозможно уследить, как пустыри превращаются в торговые центры, малыши превращаются в мужчин, а ты остаёшься такой же прекрасной, как в первый день нашей встречи, и слагаемые «1+1» для нас до сих пор дают в сумме «1». Рычаги этой Вселенной запустили механизм нашей встречи, выпустили нас в коварную пустыню навстречу испытаниям, и нам предстояло решать, стоит ли всё это того, чтобы выдержать.

Как по мне, так это выглядит единственно возможным вариантом судьбы…»

Когда они отправились ужинать в «Колесо», Вик удостоверился, что знакомая «Ауди» следует за ними как приклеенная. Пневматику он предусмотрительно захватил с собой.

Все эти кулинарные блюда, либо изустно простые, но «приготовленные профессионально», либо навороченные изыски оставляли его по большей части равнодушным. У него был избирательный вкус, очень примитивный, но от своих приёмов в еде он едва не мурлыкал, в чём Ксана неожиданно убедилась. Она вломилась к нему вечерком с мороза и ужаснулась, он ел шоколадный зефир с копчёным салом вприкуску. Загорелый по-африкански зефир являл свету белоснежное нутро, нежно-розовый свиной ломтик тоже был в загорелой оболочке. Вик любовался поочерёдно творениями своего прикуса.