Бабочка

– Как ты можешь? А я-то думаю, ты у меня – кто?

Ладно сало, кот-котом, но с зефиром, это – чупакабра какая-то…

Огурцы С ЦитРамОном…-

«…Вот мы снова вместе и рядом, грызём хмельные медовые соты наших дней, и раскатываем на языках горошины близости, а через мгновение я подымаюсь, чтобы шагнуть в неизвестное, сжимая в кулаке очередной билет.

Я открываю для себя новые просторы и теснины, укромные уголки нашей планеты, и хотел бы взять тебя с собою, или ты бы могла захватить меня своим спутником. Мы были бы там не одни.

В глубокие снега, где резвятся горностаи и прячутся высоко в ветвях озябших берёз дятлы в красных шапках, как верные гвардейцы в пределах сказочного королевства. И нам совершенно не обязательно думать, что в этом же лесу обитает одинокая изящная рысь, которая делит ареал обитания с не менее одинокой росомахой.

В тропические леса, где влага присутствует повсюду, в каждом вдохе, где не поймать себя, потому что «я» растворяется в окружающей листве, морщинистой коре необъятных стволов деревьев. Пытаясь обойти одно из них, предпринимаешь целую экспедицию, без надежды её закончить в свою бытность. Гигантскими бабочками можно насытиться на обед, а другие обитатели леса готовы полакомиться человеком, настолько они гигантски и плотоядны.

Красная пустыня – моя крёстная, где я едва не погиб, отказавшись от проводника, и где я наткнулся на заброшенный город, которого нет на картах. Я выбрался оттуда, но дорогу к этому месту мне самому не найти.

Я снова возвращаюсь, и я благодарен тому, что у меня нет выбора. Что в твоих глазах стоит такая сияющая ночь, как будто в ней утонула вся Кассиопея.

Я не верю, что когда-нибудь всё заканчивается.

Только не у нас с тобой».

Вик вылетел в Питер на пять дней – рабочую неделю, а когда вернулся в Архангельск, чёрная «Ауди» ждала его в аэропорту. Вик был вежливо приглашён вовнутрь и разделил заднее сиденье с очень крупным гражданином, с которым разделил также совместное молчание, вплоть до прибытия в «Колесо».

Его спутник неожиданно ловко уместился за столом, показал пальцами какой-то фокус, но, как оказалось, не для Вика. В воздухе нарисовался официант с подносом из двух пива.

Вик вежливо обратился к оппоненту:

– Я цветных напитков не пью…

Его спутник окаменел, но двинул левой щекой, и на столе возник прозрачный графинчик и две заполненные рюмки.

Не дожидаясь Вика, тот с традиционной локтевой расстановкой опрокинул стопку в горло.

– Слушай, ты про Оксану забудь, – Вик наконец услышал низкие хриплые звуки, – Ты здесь – ничто, и с чем его едят, а я – Кнут, запомни… И пукалку свою можешь не показывать, детей пугать…

Он вперил бесцветные глаза Вику в переносицу:

– Я уважение тебе оказал…У нас тут говорят по – другому.

Поднялся легко и исчез, стопка салфеток поняла это через минуту и ринулась со стола прочь, в полёте превратившись в птичью стаю, к своей неизбежной гибели на полу.

В этот раз Вик заскочил на съёмную квартиру, чтобы забрать Ксане распечатанное письмо.

Все сроки давно вышли, и Питер звал, звали его каменные львы и сфинксы, изготовившиеся к прыжку.

Питер ждал и ждёт, а с некоторых пор он ждать не любит.

Ксане нужно наконец всё объяснить, и … забирать девочку.

На площадке второго этажа была организована засада по всем правилам. Минуя левую дверь, Вик получил удар распахнутой створкой во весь рост и одновременно, из квартиры напротив, вылетел боец с габаритами шкафа. Он шарахнул Вика об стену и схватил за горло.

Так обычно душа направляется в небеса, боясь оставить бренное тело. Также и его спина поползла вверх по стенке и зависла где-то очень высоко. Выше этой грешной земли, но ниже потолка.

Краем глаза сверкнула затухающая серебринка, это крестик прощальной змейкой взмыл под потолок. Руки бессильно повисли по бокам, только пальцы правой уцепились за последний утёс в падении в пропасть, – угол кобуры. Вик бессильной рукой вынул «макаров» и понёс его наверх, невыразимо долго нёс. Механический манипулятор повернул ствол на нужной высоте и вложил его в ближнюю глазницу широкого черепа внизу. Палец согнулся на крючке, в ответ пистолет содрогнулся словно живой, палец пытался повторить движение, но всё вокруг уже рушилось, проваливалось на лестничную площадку телами, тряпичными руками-ногами и пустыми головами. Вскоре всё стихло, но что-то новое проявилось. Под сумрачными сводами гулко и отрывисто стучал пульс, одинокий на этой лестнице.

– Ты завалил бойца Кнута-а?!

– Защита…

– От меня! – ты защитился…

Она долго и молча заламывала руки, раскачивалась взад-вперёд, правым запястьем со щеки сбрасывала яростную слезу, так делается, не касаясь стойкого макияжа глаз, потом замерла в смертельной бледности лица и невозможно прямой спине.

– Ехай в аэропорт… Прямо щас. Ты… Обязательно… успеешь…

Мрачно прошептала куда-то в ноги, в пол, то, что сейчас открылось:

– Просто карта так легла…

И не смогла смотреть в грядущее, запретила себе.

Какое-то время она сидела за столом, уронив голову на скрещенные руки. Встрепенулась и потянулась к сотовому. Выбрала номер из телефонной памяти – «Кнут», вскинула к уху. Тот, кто никогда её не знал, принял бы голос за лесное журчание упругого родника, вырвавшегося на поверхность из глубины. Нынче оно давало смутный отголосок, словно ток воды теребил по камням лёгкую стальную заколку:

– Миша, я согласна встретиться…

Трубка молчала не более секунды:

– Через полчаса в «Лагуне».

(Это было их с Кнутом место, в те далёкие времена, когда она водилась со зверями.)

Холодно на кухне, и мокрое лицо – совсем чужое, онемевшее:

– Но у меня есть одно условие.

Трубка недоумённо прохрипела:

– Какое?…

Она откинулась назад на стуле, машинально сотворив в воздухе длинными ногами «ножницы»:

– Залётного… не трогать.

Тут уже пауза затянулась на десятки секунд, эфир стал осязаемо тягучим, до стоячей ваты в ушах. Сердцебиение стократ обгоняло секундную стрелку.

Издалека в трубку донёсся чужой отголосок:

– Менты уже работают, шеф, нам итти?… – в эфире клубилось много шумов, принадлежащим многим людям.

– Миша??

И тут весомо упало:

– Идёт… Жду тебя. Всем отбой, – сказал для неё своему штабу и отключился.

Лапа крепыша с архангельской лестницы так и держала за кадык и не отпускала до самого Пулково. Он потирал кадык занемевшей ладонью и промывал горло изнутри – водкой. Ладонь обрезинило что тебе плавник, а горло заложило жестью, хоть кленовый сироп в него лей, хоть палёную сивуху. В аэропорту он покатил сумку на колёсах к бару у дальней стенки зала, перед ним оказались ступеньки. Легко бросил багаж посреди пустого зала и направился к стойке, на ходу прикидывая в голове: сухой джин или скотч? Ход несколько затянулся, выбор растянулся, и когда Вик вспомнил о сумке, она волшебным образом испарилась. Кроме мелкой наличности в кармане, он потерял всё: билет, документы, банковские карты. Он опрокинул махом пятьдесят «бифиттера» и отправился в опорный пункт милиции.

Вскоре он толкнул дверь и увидел поджарого майора кавказской наружности, безукоризненно выбритого в угоду службе, несмотря на поздний час, и безупречно вежливого. Тот без проволочек достал чистый листок и предложил написать заявление. Наблюдая его невозмутимость, вместе с тем и отсутствие враждебности, Вик затеял перепасовку, не умолкая ни на миг. Чистый лист бумаги кочевал с одного края стола на другой, Вик упрашивал, представитель власти проявлял терпение. Вик уже уцепился за его беспристрастность, в этом спокойствии для него содержался шанс. Настал и тот миг, когда пары выпитого подвыдохлись.

Вик туго провернул в голове колесо тяжёлой мысли: там паспорт, командировочное, какие-то документы, вся нудятина этой жизни, без которой оказываешься плавающим нулём. В силу известных причин он оказался уверен, что ничего хуже того, что случилось, уже произойти не может. Поэтому он глянул в потолок, призывая в помощь невидимого свидетеля, и коротко бросил в глаза майору:

– Слушай, тридцать штук даю, пусть вернут сумку. Ты же можешь…

Майор немедленно поверил, опыт службы в органах превращает способного курсанта из Еревана в превосходного психолога.

– Подожди! – офицер на ходу рванул рацию из нагрудного кармана. Говорил он за стеклянной дверью тридцать секунд, не более того, потом дал выдержку. Как положено.

Минут через десять он повёл Вика вдоль, потом куда-то в дверь поперёк, служебными лестницами спустил на свежий воздух. В самом низу ступенек аккуратно ютилась сумка, буквально у подножия банкомата «Сбербанка». Вик припал к багажу, рванул молнию, другую… Всё на месте, даже расчёска не тронута. Офицер рядом держал периметр, нервно озираясь, пока Вик потрошил бесстрастный банкомат. Получив обещанное, и при этом ничего лишнего (в лице внутренней службы безопасности), майор преисполнился гуманности.

– Тебе неплохо бы протрезветь, – сказал довольный милиционер.

– Много ты знаешь обо мне, майор… – уклонился Вик, и они пожали друг другу руки. Без имён и дат, но в полной уверенности, что совершили сообща одно доброе дело.

Через сорок дней после схватки на лестнице её взорвали на калитке дома, принадлежащего Кнуту. Она выпорхнула первой из машины, и первой достигла заминированной двери. Кнут ввязался в очередной передел и попал под разборку, а его судьбу решил опытный минёр. Врачи прибывшей скорой бросились к ней первой, как более тяжёлой. Кнут оставался лежать в нескольких шагах и хрипел:

– У меня в нагрудном кармане пять тысяч баксов, спасайте меня!

Мужик в белом халате не подчинился и заикнулся о спасении женщины, а Кнут заматерился и потребовал её бросить.

Не выжил никто.

Распевный, раскатистый город выкатывается из памяти огромным шаром, выпрыгивает из прошлого и гулко стучит, как брошенное по снежному насту велосипедное колесо. Скачет упруго по насту это колесо, выбивая слог за слогом, в память о том, чему так и не названа цена:

– Со-лОм-ба-ла, бэйби…

* – название крупнейшего портового района Архангельска. Причалы векового города тянутся на многие километры.

Отложите рейс

И.А. Бунину

Осенний рейс из Шереметьево откладывался, что бывало не редкостью. Уместился в одном из свободных кресел зала ожидания, Елагин обнаружил на пустом соседнем томик Бунина, что сразу напомнило "оторвали мишке лапу". Корешок книги был так безобразно оборван сверху, словно участвовал в схватке. Клей в аэропорту не стоило и пытаться найти. Первое, что пришло ему в голову – это растительные субстанции.

В баре он взял рюмку водки и попросил аджики. Промазал корешок и оставил прижатым к чемодану. Рюмка водки дала некий наигрыш, и, когда рядом опустилась в кресло (нагретое томиком Бунина) молодая женщина, он ненавязчиво завёл разговор о погоде. Она совершенно спокойно общалась (Елагин относил таких к довольным семейной жизнью).

Елагин представился, она оказалась Марией. Он задумчиво улыбнулся, покосившись на корешок книги: …Тенистые аллеи…Руся…

– И правда… Но это совсем не про меня…

– А что это за странный тандем книги с чемоданом?

Она высказывалась взвешенно, как, опытный менеджер, что впоследствии и подтвердилось. Она летела с пересадкой из Ебурга, и блистала красотой башкирских народов.

– Да вот, пользую калеку…

– Вы хирург?!

– Скорее кулинар, – и Елагин пояснил, как в полевых условиях вправляют переломы.

Она засмеялась тихонько, затем все звонче и звонче, не переставая.

Неожиданно к нему подсел коллега по проекту Эдик, летевший тем же рейсом: – Подруга твоя?

Елагину стало смешно: он летел к любимой жене, и в этой женщине все говорило о счастливом браке.

Объявили, что рейс отложен до утра, и всех пассажиров разместят в отеле с бесплатным ужином. Беседа в автобусе оказалась оживленной, и они не замечали, куда их довольно долго везли. В ночи перед ними высилась громада Holiday INN. Две девочки лихорадочно раздавали ключи от номеров.

Елагин предложил не спешить, втроём добавить к ужину водки и мартини для Марии. И широко накатить по боулингу, Мария не возражала. Елагину оказалось приятно наблюдать внимание посторонних, как она с кошачьей грацией метает шары. Сам он делал до трёх страйков, а затем остывал к игре. Эдик долго и тщательно целился, медлил, так что Елагин шутканул ему под руку:

– Не тормози. Сникерсни! – и Эдик промазал.

Начали расходиться по номерам. Елагин открыл свой и увидел чужие вещи. На постели он обнаружил чужую тётку в гипсе от ступни до бедра. Он схватил свой чемодан и ретировался. Девочки-портье раздавали по два ключа на один номер. Номер Марии он помнил.

– Маша, выручай. Мой номер занят, я переночую на краешке (кровати-то двуспальные). Мария спокойно открыла дверь.

Она уже лежала в темноте на своей половине постели, когда Елагин по обыкновению голый прошествовал из душа и влез на свой край под общее одеяло. Уже засыпая, он ради шутки сунул руку на чужую половину и получил удар по кисти словно тесаком.

Елагин проснулся среди ночи от толчка. Ему ничего не снилось, так что связать такое пробуждение было не с чем.

Над ним стояла на коленях в полотенце Руся, беззащитная, но решительная. Даже в лунном свете она выделялась бледностью, так что у него сжалось сердце. Сейчас он увидел в ней и восточную кровь, и тонкую талию, и широкие бедра.

– У тебя презерватив есть? – неожиданно ровным голосом молвила она.

– Нет, но я умею прерываться…– Елагин безусловно капитулировал.

– Это спасает только от одного, – со сдержанной яростью она продолжала, – никогда не думала, что со мной может такое случиться. Она глядела в стену воспаленными глазами, тяжело дыша, а когда посмотрела ему прямо в глаза, почти закричала:

– Найди презерватив, сволочь!

Елагин уже экстренно одевался в ванной. Пепельница Маши была переполнена (не спала ни минуты, бедняжка). Спустился в холл, там всегда стоят автоматы с этой галиматьей.

Пусто… Сонной девочке за стойкой задал только два вопроса:

– есть ли с собой

– где поблизости магазы

Девочка так недоуменно молчала, что Елагин бросился наружу и распахнул двери. Отель стоял посреди ночного болота, и ни единого огонька вокруг…

На выдаче багажа Мария издали не сводила с Елагина глаз. Взгляд её граничил с ненавистью.

Полтергейст

Крошка сын пришёл к отцу,

и сказала кроха:

Папа в маму – хорошо,

Папа в папу – плохо!

Жизнь наладчика – это такой мёд, вначале приласкает, а потом до печёнок проймёт. Да, и зарплата – предмет гордости за счёт командировочных, и специалистом по высокоточному оборудованию быть почётно, да тяготы и лишения кочевой жизни изрядно могут наскучить. Находкой в этой ситуации становятся искренние праздники, которые можно совместить с основной деятельностью.

Очередной выход в море на испытания начался с поворота рубильника. Электроны рванулись от плюса к минусу, и вспыхнул электрический свет, в очередной раз заключив с людьми разумную сделку: никто никогда не видел движения электрических частиц внутри проводов, однако все получили холодильники, телевизоры и вибраторы. Механизмы получили питание, движение и вращение знаменуют собой жизнь покорённого металла и пластика. Осталось отладить все сигналы, и работа агрегатов пойдёт автоматически.

Выход в море отмечался локально по каютам и повсеместно быстро прошёл отметку первого литра, как и первого буя. Испытания на судне продолжались, испытующие покидали стол ради выполнения задачи и возвращались. Некоторые при этом превращались в испытуемых. Двое наладчиков занимались одним и тем же прибором. Прибор то работал, то нет, и после каждого продолжительного периода его работы неизменно наступал отказ. Мозговой штурм продолжался вторые сутки, как и застолье. Сроки срывались, оба наладчика находились на краю рокового срыва, словно остался последний патрон в обойме, и нет возможности решить, как его использовать. Бьётся воспалённый мозг в голове, как загнанный зигзаг в осциллографе, и не может решить.

Они старались не покидать каюту, остались в ней вдвоём, и это было мучительно. Раскрыли иллюминатор, и морской ветер мазнул по щеке солёным крылом. Махнули по чарке:

– За крылья! -

но чувства полёта не возникло, и засуропили ещё по одной.

Истончались, рвались и терялись последние нити, связующие их с землёй. Материк растаял в неведомом далеке, где остались прежние успехи и радость созидания. Призрачный занавес рассудка раздвинулся и впустил сутулые фигуры Демонов КаЗэ. Первым ступал зажаренный как египтянин Демон Короткого Замыкания, его потеснил Демон Конечного Заклятия, а на пятки им наступал самый могущественный, не имеющий себе равных Демон Блэкаута.

Напарники погрузились во власть демонов. Один резко вскакивал с койки и подбегал к вещевому шкафу, распахивая дверцы. Глаза его непомерно расширялись, будто завидели скелет среди одежды, и побелевшие губы произносили только одно суровое слово:

– Полтергейст! – и он бросался на своё место.

Второй ничего этого не видел и не слышал, но через некоторое время вскакивал и бросался к шкафу, чтобы прокричать в загадочное нутро такое же слово.

Любой мог заглянуть в каюту и сделаться случайным свидетелем этой сцены.

*

Через сутки добры мОлодцы протрезвились и выпутались из этой передряги.

Прибор подключался через штекер. Штекерный разъём устроен таким образом, что штырьки одной половины – "папа" – надёжно входят в гнёзда другой половины – "мама". Соратники по борьбе с зелёным змием умудрились соединить "папу" с "папой" и затянуть гайкой, что физически в принципе невозможно. При нагревании штырьки вели себя привольно и засим отказывались поддерживать тесный контакт друг с другом.

Харитоша и Кромешный

По понедельникам в заводской столовке гуляет ветерок, с бодуна подавляющему большинству работников коллектива не до обеда, и никогда не бывает очереди.

Харитоша с Кромешным шаманили в бытовке с техническим спиртом, и Кромешный сообразил метнуться в столовку за закусью.

– Стакан-то нОлит, – Харитоша выдал подорожную укоризну.

– А-а-а остынет пока, – примирительно растянул Кромешный, в предвкушении улыбаясь. Его припухшую физиономию всегда выделяли мальчишеские глаза в пол-лица и открытая улыбка.

*

Кромешный снискал себе известность тем, что в бытность рабочим заварил сам себя в корабельном отсеке. После института он потянулся за достойной зарплатой и пошёл в судовые сварщики. По причине "верхнего" образования он соображал больше других по совмещению профессий и стремился расширить функции сварщика. Брался порой и за сборочные работы, и так однажды в исполнение задания отправился на место, поставил сам заделку на временный проход, зажёг электродом дугу и заварил шов одним проходом. Когда понял, что оказался один в замкнутом пространстве, начал стучать.

Мужики сгрудились в узком стальном тупике по другую сторону, ехидно выкрикивая поочерёдно:

– Э-эй! Как там тебе!

– Мрак кромешный, – сообщал бедолага невидимый.

Харитоша в юности был вызывающе красив, высоко носил тёмно-рыжую кучерявую голову, навязчиво напоминая случайно вышедшего из кадра артиста в спецовке молодого специалиста. Он угадал, что начальникам льстило такого подчинять себе, когда в нём проглядывало и прекрасное знание техники и умение вставить слово в ключевой момент. Моменты возникали ежедневно и требовали то показной уверенности, то сдержанного раболепия, и, как истинный самородок, молодой Харитонов не знал слова "импровизация", но крайне уместно взрывал ситуацию гневным рокотом или разряжал, верным шаром в лузу, в светлую её сторону. Ненароком он выдвинулся до замначальника крупного цеха, и до его потолка способностей было ещё далече. Жизнь даровала ему многое, включая и ключ от сейфа со спиртом.

Постепенно Харитоша вместе с Кромешным оказались на низших должностях мастеров, а в кои-то веки пришедший на завод Витька стал у них старшим мастером.

Витька этим событием воссоединился с семьёй. Не один год он потрудился мастером в другом городе и мотался к жене с ребёнком по выходным на электричке. На столе в общажной комнате, служащем и обеденным, лежал том "Любовные письма великих людей". По рабочим дням он писал длинные письма жене, заимствуя у Бонапарта и других. Успел получить от завода однушку – квартиру на закате перестройки и уволился.

*

Письма являются листами бумаги определённого формата, которые заполняются неказистым почерком человека, привыкшего заполнять наряды и другую производственную лабуду. Этот человек предпочитает тетрадные листы в клетку.

Бумага относится к диэлектрикам и обладает практически нулевой теплопроводностью. Весь казус в том, что только двум людям должно быть известно, как бумажные письма себя поведут, когда попадут в руки.

Письмам позволено что-то из себя представлять, позволяется улетать в неоглядное пространство, забиваясь в крохотные ячейки вселенной, проживая среди пылающих звёзд и ледяной пыли; пока однажды они не возвращаются, и их не швыряют в лицо, тогда они становятся ворохом безответной бумаги, без роду и племени.

Иногда письмам суждена бесконечная жизнь. Тогда под укромным светом ночного абажура в упавшей на бумагу капле отражается и лодочное весло, порхающее словно пёрышко среди редких кувшинок, и струйка порошка "фервекса", просыпанного сильной рукой в стакан чистой воды. Когда руки достаточно горячие, жар, как проявитель, позволяет распознать новые или хорошо забытые детали. Может быть, из-за солёных капель сквозь намокший лист проходит неожиданный разряд, сохраняемый письмом нерушимо и не один год?

*

Они накатили по одной, следующая стопка рвалась за первой вдогонку, как тут и нарисовался Витька – хрен сотрёшь.

Он с порога оценил действо: под жёлтой лампочкой сверкает стеклянный сосуд с переливающейся влагой. Вспылил и шагнул к столу, схватив бутылку за горло. Помедлил секунду и со стуком поставил, отпустил.

– Твоё ли чо ли? – наливаясь ржавой злобой вопросИл Харитоша.

– Достали. Гули… Люди стоят, а вы бухАете.

– За такую зарплату я должен только на работу приходить!

Витька нехотя поднял со стола едва начатую пачку сигарет "Стрела" и неспешно принялся разрывать пополам вместе с содержимым. Следили за руками, глядели на стол, куда попадали драные половинки и рассыпались хмари табака, а глаза всё-таки не успели за тем, как дверь захлопнулась за Витькой.

Кромешный прервал тишину успокаивающе:

– Да ладно, ладно. Давай освежимся!

Харитоша пробурчал капризно, но с оттепелью:

– Не могу я тёплый спирт, меня от него пучит.

Когда заканчивали испытания контура высокого давления, Витька прохаживался вдоль трубопровода, делая произвольные остановки. Бригадир подгонял рабочих стравить давление, пора было сворачиваться. Манометр показывал "ноль", Витька курил напротив. Слесарь привычно нагнулся с ключом к заглушке, и рожки ключа вошли в зацепление с гайкой. Гайка провернулась, губки ключа выпустили её и зацепили следующую.

Бригада спешила, и никто не подозревал, что манометр вышел из строя. Раньше за спешку хоть премировали, но социализм канул в лету, и теперь за всё только урезали.

Высокое давление нетронутым таилось в контуре, и несколько поворотов ключа дали ему выход. Раздался хлопок, и круглый фланец со скоростью выстрела из бузуки размозжил витькину грудь.

Ошарашенный чудесным спасением Харитоша этим вечером ушёл в глубокий запой.

Несколько дней в рюмочной "Уёлочки", как гласила вывеска без пробела между предлогом и существительным, Харитоша зависал с любым встречным, цепляя его за локоть и приставляя вплотную к лицу свои остекленевшие глаза. Уедался согласно названию заведения.

– Это я заслонил Витьку! Дёрнулся, а доли секунды не хватило… Плечо только оцарапало.

И держался за плечо.

Арпеджио как домашнее задание

Мы подхватывали с блюда баранину на рёбрышках, несущую жар раскалённых углей до наших жадных губ, и неутомимо поглощали её в укор оставшихся на периферии овощей.

Мы – это Группа Управления Проектом из стран Азии и Востока.

Британцы и макаронники прятали глаза, а когда подымали их от стола, в них читалось приглашение на казнь. Бледными лапками с редкими чёрными волосками они таскали с круглых кромок травянистую зелень и желтушные кубики сыра, боязливо исследуя их на предмет скверны (не попалась ли капля жира).