скачать книгу бесплатно
– Ру… ру…
– Что?
– Ру… руку дай, – прохрипела госпожа Делиз, все больше и больше сползая в черный провал подвала.
Она ощущала в себе некую смесь жара и холода, от которой ей было не по себе. Ее нутро, охваченное огнем, выворачивалось наружу, а конечности – от пальцев рук и ног до кончика носа –
холодели, покрываясь, как ей казалось, изморозью.
– Хозяйка, я…
Преклонив колени, Силас нагнулся и протянул хозяйке руку, все дальше и дальше поддаваясь вперед, ибо та продолжала погружаться в провал.
– Спасешь меня, отпишу тебе бордель, – прошептала госпожа Делиз с мольбой в голосе.
Поддавшись вперед, Силас схватил хозяйку за руки и попытался вытянуть ее на себя. Правда, как он не старался, у него ничего не выходило: огромная туша хозяйки продолжала сползать в провал, утягивая за собой Силаса.
– Хозяйка, я не могу…
– Можешь…
– Нет, не могу, прости…
Натянув на лицо маску сострадания, Силас разжал пальцы и поддался назад, как узрел в глазах хозяйки зловещий огонек.
– Если мне суждено сдохнуть, – процедила госпожа Делиз. – То и тебе не жить.
Осклабившись, она сделала рывок и схватила поверенного за грудки, а через мгновение другое пол под ними нещадно застонал, грозясь обвалиться в любой миг.
– Сука! Сука! Отстань, сука! – заверещал Силас, пытаясь освободиться.
Исцарапав руки хозяйки в кровь, он, однако, ничего этим не добился. Не помогли и две оплеухи, которые он отвесил хозяйке, ибо она не повела и бровью. Поняв, что все бесполезно, Силас изменил тактику, пытаясь ухватиться за неровные края половиц, ходивших под их телами ходуном. Ломая ногти и изливаясь слезами от боли, он боролся с хозяйкой из последних сил, но, та была неумолима, утягивая его за собой.
На его счастье борьба продлилась недолго, ибо вскоре хозяйка ослабила хватку, а затем разжала пальцы и с выражением обреченности на лице соскользнула в подвал. Пролетев пятнадцать футов, она грохнулась на грязный пол подвала и подняла столб пыли. Когда пыль рассеялась, то взглядам шлюх и клиентов, обступивших провал, предстало жалкое зрелище: раскинув руки и ноги, госпожа Делиз лежала посреди ящиков и сундуков, в луже крови, покрытой серым налетом. Ее тело подрагивало, подобно куску китового сала, подаваемого на тарелках в тавернах Вестхарбора. Копна черных волос, прежде собранных на макушке головы, закрывала половину лица, искаженного гримасой ужаса. Платье из черного атласа было изодрано в клочья, особливо в его нижней части, открывая чужим взорам нижнее белье хозяйки борделя.
– Чтоб тебя демоны задрали! – выругался лысый мужчина, бывший одним из завсегдатаев борделя. – Я полагал, что она подохнет иначе.
– И я так думал, – согласился с ним толстяк, на лице которого играла добродушная улыбка. – Толстуха провела всех вокруг пальца.
Оглядев толстяка с головы до ног, лысый усмехнулся и пошел прочь. Поторопились к выходу и прочие клиенты, спеша разнести весть о смерти хозяйки борделя. Что до шлюх, то они пребывали в смятении, не зная, что им предпринять. Разойдясь, кто куда, они оставили Силаса наедине с хозяйкой. Посматривая то на хозяйку, то на капли крови, срывающиеся в подвал с острых краев половиц, он пребывал в не меньшем смятении, чем шлюхи.
– Эй, как там тебя!? – крикнул Калум.
– Я? – отозвался Силас.
Обернувшись, он тыкнул себя пальцем в грудь.
– Да-да, ты!
– Да, господин.
Силас поднялся с колен, и направился к клиенту неуверенной походкой.
– Скажи мне, есть ли в этой дыре хороший конь?
Заслышав про коней, Силас изменился в лице, почуяв запах наживы, но, через мгновение другое сконфузился, оглядев клиента критичным взглядом.
– Есть, господин, но не про вашу честь.
– Это еще почему?
– Боюсь, господин, он вам не по карману.
– Сколько?
– Пять фунтов, господин.
– Если так, то твой конь должен быть не хуже хирамского скакуна.
– Так и есть, господин, – засиял Силас. – Быстрый, как южный ветер, и надежный, как меч гвардейца Ее Величества!
– Ты бывал в Хираме?
– Нет, господин, но в хирамских скакунах знаю толк!
– Хорошо, если так. Ну, давай, показывай своего коня!
Поднявшись из-за стола, Калум взял королевское дитя и направился к выходу, не дожидаясь ответа Силаса. Тот же, не ожидавший такой прыти от клиента, метнулся за ним.
– Прошу, господин, – сказал Силас, поспешно открывая замок в конюшню.
Скрипнув, дверь плавно отворилась и, глазам посетителей предстали стойла дюжины лошадей, из которых особливо выделялся денник с вороным конем. Скрытый по грудь, он лихо отбивал копытом и мотал головой, посматривая на посетителей то одним глазом, то другим, будто изучал их.
– Это он? – спросил Калум.
– Он, да вот только…, – ответил было Силас, как слова застыли в его глотке.
Невзирая на кажущееся недружелюбие коня, Калум уверенно шагнул в денник и протянул руку. Конь же, встряхнув гривой, поддался вперед и прикоснулся мордой к руке незнакомца.
– О, Боги, не верю глазам!
– Это почему?
– Этот конь сродни вепрю, не поддающемуся дрессировке!
– Так сколько ты за него хочешь? – спросил Калум, погладив коня по гриве.
– За то чудо, что я узрел, господин, возьму четыре с половиной фунта!
Ухмыльнувшись, Калум отнял руку от гривы и выудил из кармана
куртки кошель с монетами.
– Держи свои пять фунтов, – сказал он и бросил кошель Силасу. – Мне еще нужна провизия на три дня.
– Здесь будет поболее, господин, – заметил Силас, подбросив мешочек в воздух.
– Верно… хороший конь стоит больше пяти фунтов.
– Благодарствую, господин.
Оседлав коня, Силас помог Калуму с младенцем взобраться на него, а затем вывел наружу и скоро воротился с мешком провизии.
– В добрый путь, господин, – сказал он, сияя от счастья.
– И тебе счастливо оставаться, – отозвался Калум.
Проскочив рысью мимо путевого столба, он уголком глаза заприметил пегую лошадь и двух женщин, наглухо закутанных в серые шерстяные одежды. Говоря на повышенных тонах, они, тем не менее, на крик не переходили. Одна из них настаивала на отъезде из Миддланда, другая же хотела остаться в городе. Тем временем, Силас, проводив взглядом счастливого обладателя лучшего коня госпожи Делиз, подбросил мешочек с монетами и направился в бордель.
– Господин Силас, – обратилась к нему с порога колченогая шлюха. – А как же мы теперь, без хозяйки-то, а?
– Для начала, Сельма, надо бы прибраться, – ответил Силас. – Призови плотника, да принеси из конюшни досок, да по толще.
– А как быть с госпожей Делиз?
– Дура, тебе дважды повторять!? Неси доски, и чтоб к обеду дом был убран!
Произнося каждое слово, Силас вслушивался в него, как порой вслушиваются в пение сладкоголосой птицы. В отсутствие преемников госпожи Делиз, он, как поверенный в делах, по закону становился хозяином борделя, о чем никогда и не мечтал. Единственное, что омрачало его радость, так это госпожа Делиз. Как не силился, он не мог уразуметь, как вытащить хозяйку из подвала и предать ее останки земле.
– Вот же сука, и с того света не дает покоя, – процедил Силас, по лицу которого пробежала тень недовольства, но, то было лишь мгновением.
Взъерошив волосы, он набрал в легкие воздух, полный пьянящего аромата сада госпожи Делиз, и шагнул в бордель, окрыленный нежданно упавшим на его голову наследством.
ТАЛБОТ
– Отец, ты снова не спал? – спросил Уизли, появившись на крыльце невзрачного, покосившегося дома.
Стройный, кареглазый, с правильными чертами лица и с густой копной вьющихся черных волос, он мог сойти за красавца, если бы не уродство на его лице. Держа в руках дорожный мешок и шляпу с высокой тульей и плоскими полями, он смотрел на отца улыбающимся
взглядом.
– Да вот, бессонница совсем заела, – ответил Талбот, чье лицо расплылось в натужной улыбке.
В этом сдержанном молчаливом старике, никогда никому не перечившим, ощущалась сила, не та, что проявляется в поединке или на поле брани, а та, что приходит с годами, когда человек с упорством осла преодолевает все невзгоды, посылаемые судьбой. Чтобы в его жизни не случалось, Клиф Талбот принимал это как должное, искренне полагая, что на то воля Богов. Правда, порой в его душу закрадывались сомнения. Вот и сейчас, просидев всю ночь на крыльце, он вспоминал былое и настоящее, ища ответ на вопрос – почему этой ночью они, те, что взирают с небес на грешную землю, не пришли ему на помощь. Будто подтверждение тому глубокая морщина, залегшая посреди лба, и рассеянный взгляд бледно-синих глаз.
– В последние дни, отец, ты сам не свой.
– Когда кости ноют, да бессонница мучает, всяк будет не в себе. А ты, я погляжу, уже собрался?
– Чем раньше выйду, тем быстрее доберусь до рынка.
Имея небольшое хозяйство из двух дюжин свиней, Талбот каждый божий день отправлял сына на свиной рынок. Удачные дни чередовались с неудачными, когда не удавалось продать ни одной свиньи. Впрочем, это его не сильно удручало.
– Правильно, сынок, – улыбнулся старик. – Удача в кармане у того, кто встает рано поутру.
– Одной удачей сыт не будешь, – горько усмехнулся Уизли, чем поверг отца в уныние.
Талбот, как ни старался, выше головы не мог прыгнуть, дабы обеспечить сыну достойное будущее, хотя сам Уизли придерживался
иного мнения. Добрый от природы, Клиф Талбот приходил на помощь всякому, кто нуждался в ней. Если кто просил милостыню, он никогда в этом не отказывал. Если надо было дать взаймы, он давал, ничего не требуя в залог. Если надо было помочь соседу по хозяйству, он помогал, порой забывая про собственные дела. Человек широкой души, он был ценим всеми, получая взамен доброе слово. Уизли столь благостные поступки отца были непонятны, и потому он каждый раз замечал, что «спасибо – это не товар, который можно продать», и что «на его спине выезжает всякий, кому не лень». Продолжая в том же духе, он сетовал, что «жизнь у них трудная, что хозяйство надо поднимать, дабы жить, как люди». Талбот на это только пожимал плечами, не имея в себе ни сил, ни желания изменяться в сторону, куда указывал Уизли.
– Сынок, видно у меня на роду написано, слушать ветер в штанах, – проговорил Талбот, не отрывая взгляда от клубка из мусора,
переваливающегося на ветру с боку на бок.
– Это не ветер, отец, это глупость, тратить жизнь на дураков и попрошаек.
Подняв голову, Талбот посмотрел на сына долгим взглядом, поняв, что тот давно уже повзрослел. Он всем нутром ощущал, что пока он жив, его Уизли так и останется изгоем: ни лишних средств, ни красивого платья, ни женщины у него не было и не могло быть, ибо они еле-еле сводили концы с концами. Продать свинью за три шиллинга было большой удачей, ибо они, пусть ненадолго, но могли забыть про кусок ржаного хлеба, кувшин воды и пару мисок чечевицы, и позволить себе фунт сыра, пинту эля и два десятка куриных яиц.
– Может ты и прав, сын…
– Прости отец, если не то сказал, а вот поспать все же надобно.
Улыбнувшись, он натянул шляпу на голову, сошел с крыльца и бодрым шагом направился к свинарнику. Закинув мешок в телегу, он запряг в нее пегую клячу и загрузил в телегу с пяток свиней, а после направился к воротам.
– Чернушку то же берешь? – спросил Талбот, завидев, как Уизли забросил в телегу свинью с перебитым ухом и черным окрасом на спине.
– Да, отец, – ответил Уизли, вскочив в телегу. – Может на этот раз удача улыбнется.
Взмахнув рукой, он огрел клячу кнутом, и, встряхнув гривой, та дернулась с места и поплелась в сторону Южных ворот.
– Уизли! – крикнул Талбот, поднявшись на ноги. – Будь осторожен…
Кивнув, Уизли снова прошелся кнутом по крупу клячи и скоро исчез из виду.
Проводив сына, Талбот тяжело вздохнул, ибо ему было о чем беспокоиться. Насмешки и ругательства в сторону Уизли не проходили зря. Красный, как рак, сваренный в котле, он прибегал домой и крушил все, что попадалось под руку. Не смея перечить сыну, он убегал из дома и находил убежище у соседей, стуча к ним в дверь, словно нетерпеливый путник, застигнутый в дороге бурей. Пересидев у соседей, Талбот возвращался домой и первым делом прибирался, а затем брался за приготовление похлебки. Суетясь по дому, он то и дело бросал на сына взгляды, полные жалости. За то, что мерзкая крыса откусила ему нос, старик винил себя. Винил он себя и в смерти невесты, с которой был помолвлен на заре своей молодости.
Одним летом королевство охватила эпидемия чумы, унесшая тысячи жизней. На краю жизни и смерти оказалась и его невеста, для спасения которой нужна была целебная горная трава, произраставшая на южном берегу Рогатого залива. Согласно поверью, горная трава произросла из крови Богов, пролитой ими тысячу лет назад в битве с Князем Тьмы. Путь был не близким, полдня ходу. Отправившись за травой с первыми лучами солнца, Талбот все дальше и дальше уходил от дома, полагая, что собранной травы недостаточно для исцеления невесты. Когда же воротился домой, то к своему несчастью обнаружил, что невеста умерла за час до его прихода. Проводив ее в последний путь, Талбот зарекся, что никогда не женится и не будет иметь семьи, дабы снова не пережить боль утраты. В тот день, когда он спас Уизли, он нарушил свое слово.
– Эх, воротить бы время вспять.
Вздохнув, Талбот развернулся и исчез в темном дверном проеме, последовав совету сына.
УИЗЛИ
День был в самом разгаре, когда Уизли добрался до Улицы глухарей, одной из самых мрачных улиц Миддланда. Южные ворота, видневшиеся в конце улицы, казались маленькими на фоне трехэтажных домов. Серые и унылые, они походили на суровых воинов в длинных походных плащах, стоящих друг против друга в полном безмолвии. Массивные ставни на окнах первых этажей, дотянуться до которых не было никакой возможности, будто говорили о нелюдимости местных обитателей. Окна верхних этажей, напротив, местами как будто были открыты миру, но, плотные шторы убивали это первое впечатление напрочь. Народ, снующий по улице взад-вперед, и тот был не способен разогнать уныние, которым дышала Улица глухарей. Другой особенностью улицы были заторы, случавшиеся как в утренние, так и в вечерние часы, ибо она была единственной из трех улиц, сходящихся у Южных ворот со стороны Задницы мира, по которой могли продвигаться огромные толпы народу. Две другие улицы, примыкающие к воротам с запада и востока, в силу узости и захламленности мусором были непригодны для тех, кто спешил на рынки в верхнюю часть города. Местные острословы, зная про заторы, шутили, что «к Южным воротам без мешка никак, ибо не всем суждено держать в себе терпение». Уизли был не из их числа, ибо любил вылазки на рынок и потому никогда не выказывал недовольства заторами. Замкнутый и немногословный, он ценил молчание не меньше звона монет, пускаясь в разговоры разве что с отцом, да с клиентами на рынке. Вот и сейчас, преодолев весь путь от дома до ворот в молчании, он испытывал радость, впрочем, его радость была преждевременной.
– Милый человек, подай на пропитание, – раздался монотонный голос, от которого Уизли вздрогнул, чуть было, не выпустив из рук вожжи.
