скачать книгу бесплатно
Вонь, исходившая от требухи и отрезанных голов скотины, гнивших на мостовой днями напролет, говорила о том, что в переулке обитают мясники, а по соседству находится мясной рынок. Помимо требухи и голов скотины здесь частенько находили и трупы людей. Обычное для здешних обитателей зрелище, когда вместе с останками животных в телеги загружают трупы людей, у жителей других кварталов вызывало ужас.
– Так короче.
– А так прямо! – воскликнул Гэвин, махнув рукой на Торговую улицу.
– А я говорю, так короче… хотя, если хочешь, ступай, я не волен
тебя удерживать.
Не дожидаясь ответа, Калум свернул в переулок и растворился в темноте.
– А что, и пошел бы, – процедил Гэвин. – Да вот не могу, Ее Величество прознает, головы мне не сносить.
Вздохнув, он нырнул в темноту вслед за тем, кому этой ночью так нежданно повезло. Поручив Калуму собственное дитя, Ее Величество оказало ему особое доверие, которого он, Гэвин, не смог добиться и за десять лет безупречной службы.
Обходя кучи дерьма и потрохов, они смотрели под ноги с широко раскрытыми глазами. Тишина, окружающая их со всех сторон, казалась мертвой, будто все жители переулка передохли, как мухи по осени. Но, то было видимостью, ибо добравшись до середины переулка, они услышали над головами голоса. Что-то упало, отозвавшись гулким эхом, а затем резко распахнулось окно, будто на свободу вырвался ветер, прежде заточенный в доме.
– Берегись! – раздался резкий женский голос и на мостовую полетели помои.
– Чтоб тебя! – вскричал Калум.
Бросив взгляд на забрызганные полы плаща, он посмотрел на младенца, продолжавшего спать, как ни в чем не бывало. Наградив худосочную женщину гневным взглядом, он поправил меч на правом боку, перешагнул помои и продолжил путь. Что до женщины, то она в ответ смачно сплюнула и с грохотом затворила окно.
– Ты с ним так церемонишься, будто это твой сын, – заметил Гэвин.
– Я только отдаю ему должное, – ответил Калум. – Как ни крути, это человеческое дитя.
– Как по мне, так ублюдок, как и те, что были до него.
– Ублюдок, не ублюдок, а дети ни в чем не повинны, и я на том стою. Если тебе это не по нраву, можешь проваливать на все четыре стороны!
– Все в чем-то повинны, вот, моя матушка, та еще…
– Постой-ка, – оборвал Калум напарника. – Ты это слышал?
Остановившись, он вслушался в тишину, но, ничего, кроме отдаленных криков не услышал.
– Здесь кроме нас, да этого ублюдка, никого нет, – проговорил Гэвин, пожав плечами.
– Значит, показалось. Так что там твоя матушка?
Улыбнувшись, Калум сделал шаг-другой, и незаметно от напарника запустил руку в складки плаща.
– Она любила поговаривать, что будь у нее дар предвидения, то забрала бы мою жизнь, удушив прямо в детской кроватке, каково, а!?
– Значит, было за что?
– Не буду спорить, водились грешки, – улыбнулся Гэвин. – Утопить кошку, да обнести соседа, как на раз-два!
– А знаешь, это никогда не поздно исправить, – сказал Калум с плохо скрываемой угрозой.
На лице Гэвина мелькнула тень страха, и его рука потянулась к эфесу меча, но Калум оказался быстрее. Бледная сталь клинка, сверкнув в ночном воздухе, вырвала из глотки Гэвина крик.
– За что? – простонал Гэвин, схватившись за живот.
– Собаке собачья смерть, – ответил Калум, засовывая кинжал все глубже и глубже в живот напарника, пока тот не вошел по самый эфес.
Опустив взгляд, Гэвин побледнел, завидев, как сквозь пальцы сочится кровь, походящая на капли дождя, только-только набирающего силу. Пошатнувшись, он взмахнул рукой, словно ища опору, и не найдя таковой, завалился на мостовую, уткнувшись лицом в разложившийся кусок требухи.
– Будь ты проклят, – прохрипел он, судорожно хватая ртом воздух, точно рыба на отмели.
– Я уже проклят, ибо не уберег свою семью.
Положив королевское дитя на мостовую, Калум схватил Гэвина за ноги и потащил к канаве, проходящей посередине переулка. Преклонив колено, он схватил Гэвина за волосы и принялся его топить. Отплевываясь от нечистот, Гэвин из последних сил цеплялся за жизнь, а поняв, что все бессмысленно, довольно скоро прекратил сопротивление и расплылся в улыбке, вспомнив, как убивал собственную мать.
Уличив сына в воровстве булочки, испеченной на продажу, матушка схватилась за плеть и попыталась наказать его. Увернувшись от удара, Гэвин вырвал плеть из рук матери и оприходовал ее от всей души, вспомнив все, что она творила с ним прежде. Насладившись местью, он подтащил мать за волосы к бочке вина и довершил дело, утопив ее в отвратительном пойле, раз и навсегда освободившись от страха, преследовавшего его с самого детства. Теперь же, валяясь в
канаве, наглотавшись дерьма и требухи, он умирал подобной
смертью.
– Чему радуешься, ублюдок? – спросил Калум.
Поймав взгляд убийцы, Гэвин скривил губы в злобной ухмылке.
– Радуюсь скорой встрече в мире Богов.
– Не надейся, встреча будет не скорой.
Взметнув руку, Калум вонзил в спину Гэвина кинжал, а затем извлек его и вытер о безрукавку напарника. Поднявшись, он направился к младенцу, оставив жертву подыхать в канаве.
– Врешь, встреча будет скорой, – прошептал Гэвин, пуская кровавые пузыри.
Холод, колючий, как снега Нортланда, расползался по его телу с ужасающей быстротой. Закрыв глаза, Гэвин провалился в темноту, ощутив через мгновение, как ноги отрываются от земли и он куда-то летит. Собрав волю в кулак, он приоткрыл глаза и узрел над собой рой мух, жужжавших в предвосхищении свежего мяса.
– О, Боже, – прошептал он и отдал концы.
ДВЕ СТРЕЛЫ
Первое, что бросалось в глаза при въезде в Миддланд, был массивный, квадратный в сечении, путевой столб с четырьмя почерневшими от времени табличками: левая табличка указывала на Драконий мыс[24 - Драконий мыс – мыс к западу от Миддланда.], правая на Вестхарбор, а те, что по центру, указывали на Миддланд и Соутхиллс, последний из которых находился далеко на юге. В полусотне шагов от столба располагался бордель «Две стрелы», славившийся богатым разнообразием плотских утех. Всякий, кто захаживал в бордель госпожи Делиз, так прозывали хозяйку борделя, мог постигнуть всю глубину порока, о которой только мог помышлять.
Двухэтажный, светло-серый особняк госпожи Делиз напоминал собой песчаный островок посреди красного моря. Шумящие на ветру заросли маргариток, бегоний и бальзамина походили на морские волны, накатывающие на забор, окрашенный в ядовито-красный цвет. Красное море плескалось и за дубовой дверью борделя: вся мебель была красного цвета, словно ее окунули в краску, дали подсохнуть на солнце и затем разместили в гостиной борделя. Под стать были и обои, изобилующие цветами ярко – и бледно красного цвета. Второй этаж, на который вела широкая ажурная лестница, от первого этажа ничем не отличался, все те же яркие и бледно-красные тона: обои, потолки, затянутые тканью, и, конечно же, кровати, используемые для плотских утех. И, лишь зеленая ковровая дорожка, проходящая посередине коридора, выбивалась из общего ряда. Со двора к борделю примыкала конюшня, рассчитанная на десяток лошадей, не более. Покидая Концевую улицу, последнее, что видел человек, была конюшня госпожи Делиз. По этой причине кончиком хвоста саламандры прозывали как конюшню госпожи Делиз, так и саму Концевую улицу. Застроенная двухэтажными домами, она связывала Миддланд с Королевским трактом – главной дорогой королевства, убегающей на юг на сотни и сотни миль.
– Эй, хозяйка, принимай товар! – заорал Силас, перегородив
калитку телегой, запряженной парой гнедых лошадей.
Взирая на дверь борделя, он то и дело отвлекался на тени, мелькавшие в окнах второго этажа. Стоны и крики, доносившиеся из окон, могли взбудоражить сознание любого, но только не Силаса, поверенного в делах госпожи Делиз: любовь к элю и звону монет, вот те две страсти, которые владели его умом.
– Чего орешь, дурень! – отозвалась госпожа Делиз, появившись на пороге борделя. – Клиентов распугать мне хочешь?
– Как же, распугаешь их, – пробормотал Силас.
– Не бубни под нос, я тебя не слышу.
– Я говорю – хороший нынче вечер!
– Будет хорошим, если сгинешь с моих глаз долой! Где черный вход, я надеюсь, ты не позабыл?
– Нет, не позабыл, поди, еще не дурак. Ты, вот что, хозяйка, выйди, да посмотри, какой подарок я тебе привез.
Похлопав по куску парусины, натянутой поверх телеги, Силас обнажил в улыбке великолепный ряд хищных зубов, представив на лице хозяйки удивление.
– Мне некогда, – бросила госпожа Делиз, собравшись, было уходить.
– Ну же, выйди, кому говорю!
– Ну, Силас, смотри у меня.
Погрозив пальцем, госпожа Делиз сошла с крыльца и, припадая на левую ногу, неспешным шагом направилась к калитке.
– Ну как, хорош подарок? – спросил Силас, откинув передний
край парусины, под которым оказалась девушка лет пятнадцати, спящая посреди тюков с хирамским шелком.
Стройная, черноволосая, с острыми чертами лица, она привлекала внимание нездоровой худобой и большой грудью. Платье из бледно-голубой парчи, схваченное под грудью широким бархатным поясом алого цвета только подчеркивало точеную фигурку девушки. Правда, всю картину портили темные круги под глазами, рассеченная нижняя губа, синяки на лице и грязные взъерошенные волосы, в которых виднелись остатки водорослей. Вдобавок ко всему на шее девушки были видны темные пятна, будто ее пытались задушить.
– Подарок, не плох, – сказала госпожа Делиз с сомнением в голосе. – Да только подпорченный, а я, как ты знаешь, за такой товар не плачу.
– Ну как же, как же подпорченный товар!? – вскричал Силас.
Гнев и досада проступили на его лице, прогнав улыбку: протянув трясущуюся руку к девушке, он стащил с ее живота тюк и со злостью
отбросил его в сторону. Перекатившись через пару тюков, он подскочил и перевалился через борт телеги, упав на пыльную мостовую.
– Дурак, – буркнула госпожа Делиз, проследив за тюком. – Моли Богов, чтоб на шелке не оказалось ни пятнышка, иначе… я с тебя три шкуры сдеру!
Прочный и мягкий на ощупь хирамский шелк ценился на вес золота, ибо прекрасно защищал от солнца и кровососущих тварей. Об этом знали все, включая госпожу Делиз. Силас, будучи ее поверенным, занимался скупкой шелка для последующей перепродажи в Миддланде, попутно привозя с юга хирамских рабынь. По крайней мере, так ему представляли пленниц тамошние разбойники, что степняки, что ракушники.
– Ох, женщины, – с горечью в голосе усмехнулся Силас, покачав головой. – Все у вас на уме тряпки, да безделушки. Ты вот что, лучше сюда глянь.
Ткнув пальцем в живот девушки, он заулыбался, позабыв о гневе и досаде. Оторвав взгляд от тюка, хозяйка посмотрела на девушку и в тот же миг просветлела.
– Не иначе, седьмой месяц, а может и того больше, – прикинула госпожа Делиз.
Пустившись в размышления, она прикидывала, какую выгоду извлечет из несчастной через месяц-другой.
– Хозяйка, – сказал Силас, прервав размышления госпожи Делиз. – Ну, как тебе подарок?
– Знаешь, как ублажить свою хозяйку. Даю шиллинг, на большее не рассчитывай!
– Хозяйка, как же так!? Я столь трудный путь преодолел, и всего-навсего шиллинг?
Улыбка, слетев с лица Силаса, уступила место досаде. На подходе был и гнев, ибо его уши запылали огнем, а губы затряслись, будто от холода.
– С тебя и того много, ибо товар подпорчен. Так что, берешь деньги или нет?
Вперив в поверенного насмешливый взгляд, которым смотрят на человека падшего или человека низкого происхождения, госпожа Делиз всем видом показывала, что это ее последнее слово.
– Ладно-ладно, хозяйка, твоя взяла! – поторопился с ответом Силас.
Иного он и не мог сказать, ибо полностью зависел от хозяйки, державшей его на коротком поводке. Семь лет тому назад, потеряв дом, отобранный за долги, Силас был изгнан из Почетной компании суконщиков и пополнил ряды бродяг. Обивая пороги домов, он два дня проблуждал по Миддланду, пока не оказался на пороге борделя «Две стрелы». Узрев голодного, исхудалого человека с протянутой рукой, госпожа Делиз, питающая странную любовь к увечным и обездоленным, сжалилась над ним. Получив место уборщика, Силас открыл новую страницу в своей жизни, да так лихо, что уже через месяц был переведен в садовники. Проявляя большое радение к труду, он за какие-то полгода успел побывать и конюшим, и смотрителем борделя, пока не стал поверенным в делах госпожи Делиз. И, все бы ничего, если бы не любовь к элю и благородному металлу, ибо первая губила его желудок, а вторая извращала душу.
– Скажи-ка, а есть ли у подарка имя?
– Кто же ее знает, но, в бреду, она не раз произносила имя Тармиса.
– Странное имя.
– Имя как имя.
– Ладно, пусть будет Тармиса. Отнеси подарок на второй этаж, хотя, зачем я тебе это говорю?
Кивнув в ответ, Силас причмокнул на лошадей, но, те не подчинились. Зыркнув на госпожу Делиз, он схватился за кнут и вложил в удар всю душу, точно хотел выместить на лошадях всю злость на хозяйку. Взбрыкнув, лошади издали недовольное ржание и тронулись с места.
– Да, и тетушку Мэй позови! – крикнула госпожа Делиз вдогонку.
– А на что тебе шлюхи?
– Не спорь, сказала, позови, значит позови.
– Не надо никого звать, – сказала тетушка Мэй, объявившись за спиной хозяйки.
– А, это ты, – обронила госпожа Делиз, окинув тетку взглядом с головы до ног.
Тощая старуха, на которой был длинный черный балахон, смотрела на них колючим взглядом карих глаз. Суровое, морщинистое лицо, выглядывающее из белого чепчика, натянутого по самые брови, острый нос и плотно сжатые губы говорили о ней как о человеке непростого нрава.
– Лошадей накормила, чего еще изволишь, племянница?
Так и не обзаведясь семьей, тетушка Мэй полжизни провела в доме родителей, а после их смерти переехала в дом сестры, взяв в собственные руки хозяйство и заботу о юной Делиз. Спустя много лет, когда сестры и ее мужа не стало, она к своему удивлению открыла, что ее воспитанница была не тем, за кого себя выдавала: веселая, добрая и отзывчивая Делиз в один миг превратилась в злую, алчную хозяйку борделя, не стыдящуюся скандальной славы. Продав бакалейную лавку родителей, Делиз прикупила на окраине столицы старый дом, и превратила его в бордель, а тетушку взяла к себе экономкой, строго-настрого наказав ей, что не потерпит никакого недовольства. Вот так они и жили, одна жируя, радуясь сытной жизни, а другая – худея изо дня в день, съедаемая злостью на племянницу.
– Силас преподнес мне подарок, надо бы ему подсобить.
– Еще будут указания?
– Это все.
Прошелестев по дорожке, тетушка Мэй исчезла в дверях борделя, а вслед за ней последовала и госпожа Делиз. Зайдя в дом, она, было, затворила за собой дверь, как услышала настойчивый стук в дверь.
