Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата

– Нет, не надо.

– Зарок, что ли, дал? – удивился Ряха и, услышав шаги в коридоре, быстро сунул флягу куда-то под рубашку. – Ты смотри, молчок, понял, нет?

Эркин устало кивнул.

В бытовку вошёл Медведев, быстро и как-то хищно оглядел их.

– Та-ак, Ряхов?!

– А чё? Чуть что, сразу я? Ты чё, старшо́й, свет тебе клином на мне сошёлся? – зачастил Ряха, быстро искоса постреливая глазами на Эркина.

– Смотри, Ряхов, я долго шутить не буду, – пообещал Медведев. – Так, Мороз, завтра в два выйдешь, всё-таки праздник у тебя сегодня, вали домой. Ряхов, в двенадцать.

– Так…

– Успеешь опохмелиться, – успокоил его Медведев. – А не успеешь, рыдать не станем.

– Ой, старшо́й, да такого, как я…

– И ты вали, – перебил его излияния Медведев.

Эркин наконец смог встать и побрёл к своему шкафчику. Открыл его и стал переодеваться. Как Андрей говорил? Не шевелится только мёртвый? А он – живой. И ему надо шевелиться.

– Да-а, вождь, – очень сочувственно сказал за его спиной Ряха. – Это тебе не томагавком махать и скальпами считаться. Тут, – и хихикнул, – тут работа умственная.

Обычно Эркин не пропускал непонятных слов, без стеснения переспрашивая, но сейчас… и устал слишком, и не у Ряхи же. Он молча переоделся, взял пакет с подарками – потому чуть и не опоздал сегодня на смену – и закрыл шкафчик. Время слишком позднее, чтоб обтираться и сохнуть. Дома под душем и разомнётся, и потянется.

Медведева уже не было, а Ряха выкатился следом, хотя Эркин его не замечал. И аж до внешней проходной, тащился за спиной как приклеенный. А на улице разжал губы.

– Обидел ты меня, Мороз. Ох, и обидел!

– Это когда? – равнодушно сказал Эркин.

– Я к тебе со всей душой, понимаешь, а ты…

– Это когда ты ко мне со всей душой? – заинтересовался Эркин. – Когда я один мешки ворочал, а ты «остатнюю» курил?

– А ты того, злопамятный, – удивился Ряха.

– Я памятливый, – поправил его Эркин.

Говорить им было больше не о чем, и они разошлись.

Эркин шёл быстро, движением разгоняя усталость. Проверяя себя, своё ощущение глубокой ночи, посмотрел на часы. Ого, уже почти полночь. Во сколько ж он дома будет? Хотя… если Женя уже спит, так даже лучше, спокойно спрячет пакет в кладовку. Не меняя шага, он зубами сдёрнул с руки варежку, сунул её в карман и сгрёб ладонью горсть снега, протёр лицо. И вроде полегчало даже. Улица пуста, фонари горят через два на третий, но достаточно светло. От снега или… Закинув голову, он увидел тускло просвечивающее пятно луны. Под ногами поскрипывал снег. Эркин вытер мокрое лицо варежкой, чтоб не обморозиться, и прибавил шагу. Тёмные громады домов – ни одно окно, ни одна витрина не светятся, белая слабо искрящаяся улица. А совсем это не плохо – зима. И вот уже угадывается громадина «Беженского Корабля». Его дом. Его семья. Эркин нашёл свои окна, не поверил себе и снова стал отсчитывать от башни. Да, получается, что это спальня. Женя не спит? Почему? Случилось что-то? Он сорвался и побежал.

На одном дыхании Эркин влетел в подъезд, взбежал на второй этаж и остановился, нашаривая ключи, у своей двери. Перевёл дыхание. Мягко щёлкнул замком и вошёл.

И сразу – по особой сонной тишине – понял, что всё в порядке.

В прихожей было темно, только щель под дверью спальни светилась. Бесшумно ступая, Эркин проскользнул в кладовку и сунул пакет в верхний угол на стеллаже, вернулся в прихожую, включил свет и стал раздеваться. Снял и повесил полушубок, ушанку, да, варежки вынуть из карманов и положить, вот так, а то не высохнут, разулся, смотал портянки и с наслаждением ощутил ступнями чистый прохладный пол. Портянки надо в ванную, но… но сначала он подкрался к спальне, осторожно приоткрыл дверь. И в щёлку увидел спящую на кровати Женю. Прямо поверх одеяла, в халатике… Пока Эркин думал: войти и уложить Женю сейчас или сначала обмыться в душе, Женя сонно шевельнулась, подняла голову и… и увидела его. Когда их глаза встретились, Эркин уже смело открыл дверь и улыбнулся. Женя ахнула и сорвалась с кровати.

– Господи, Эркин! Наконец-то! Устал?! Поешь сейчас. Господи, с праздником тебя, – целовала его Женя.

– Ага, ага, – кивал Эркин, быстро целуя её в подставляющиеся части лица и шеи. – Я в душ сначала… Женя, а что за праздник? Я есть не хочу… Женя, тебе понравилось?

Наконец они разобрались, что Эркин сейчас пойдёт в душ, а Женя пока подогреет чайник, и он хоть чаю попьёт.

В ванной Эркин разделся, сунув бельё и рубашку в ящик для грязного. Его старые джинсы и ковбойка уже лежали рядом на маленькой табуретке. Время позднее, Алиса седьмой сон видит, и Эркин не стал закрываться на задвижку. Немного потянулся, разминая мышцы, и пошёл в душ. Горячая сильная струя хлестала его по плечам и голове. Он поворачивался, наклоняясь и выгибаясь, подставляя то грудь, то спину, потом немного «поигрался», быстро чередуя горячую и холодную воду, и наконец со вздохом – всю бы ночь так простоял – выключил воду, перешагнул через бортик на пушистый коврик и стал вытираться.

Женя ждала его на кухне. На столе две чашки с чаем, тарелка жаренной с мясом картошки, а это что за коробка?

– Женя, а это что?

Женя рассмеялась и сняла крышку.

– Пирожное? – удивился Эркин, глядя на кремовые завитушки и цветы. – Такое большое?

– Это торт, – Женя обняла его и поцеловала в щёку. – С праздником тебя, милый.

Эркин быстро поцеловал её в ответ. Женя усадила его за стол, села напротив и с удовольствием смотрела, как он ест. Эркин сам не думал, что так проголодался. Домой шёл – об одном думал: лечь и заснуть, а увидел еду – и за уши теперь не оттащишь. Доев картошку, он поднял на Женю глаза и улыбнулся.

– Вкусно как, спасибо, Женя.

– Положить ещё? – счастливо улыбнулась Женя.

Эркин прислушался к себе и покачал головой.

– Да нет, наелся уже.

– А теперь чай. С тортом!

Женя аккуратно подцепила кусок – торт был уже нарезан – с самой большой розой, положила на блюдце и подвинула Эркину.

– Женя, а себе?

– И себе возьму, – успокоила его Женя.

Торт Эркину раньше есть не приходилось. Ни в Паласах, ни на выездах тортов не было. И Эркин схитрил: выждал, пока не начнёт есть Женя, и уже тогда начал сам, подражая ей.

– Мм, Женя, никогда такой вкусноты не ел.

– Правда? – просияла Женя. – Я очень рада, ешь на здоровье.

– Да, Женя, – Эркин облизал ложку и отхлебнул чаю, от которого по телу разлилась тёплая волна. – А что за праздник сегодня? Меня участковый поздравил, бригадир, и ты сейчас… а я и не знаю.

– Эркин! – Женя распахнула глаза. – Ты забыл?! Сегодня же двадцатое!

– Ну… ну, это я помню, а праздник-то какой?

– Сегодня годовщина, Эркин! Ну?

– Годовщина чего?

– Освобождения. Эркин, год назад рабство отменили. Ну же, вспомни.

Эркин медленно поставил на стол недопитую чашку. Свёл брови.

– Вот, значит, что, – тихо сказал он. – Я тогда и не знал, что это было… двадцатого, – невесело улыбнулся. – Рабу все дни одинаковы.

Женя молча смотрела на него. Эркин прикрыл глаза, стиснул зубы, явно пересиливая себя. И наконец улыбнулся.

– Спасибо, Женя, я – дурак, это и в самом деле праздник.

– Ну, Эркин, ты совсем не дурак, не выдумывай, – рассердилась Женя. – И чтоб я этого больше не слышала. Отрезать тебе ещё торта?

Эркин погрузился в столь демонстративное глубокое раздумье, что Женя рассмеялась. И он удовлетворённо улыбнулся.

– Неудачно, что я во вторую, да?

– Ничего страшного. Ты знаешь, мы по авральному режиму теперь работаем.

– По какому?

– Работа не по звонку, а сколько нужно, – улыбнулась Женя.

– Ага, – кивнул Эркин, – тогда знаю. Мы так же. Завтра я с двух, а когда вернусь… – он развёл руками.

– Как сегодня, – понимающе кивнула Женя.

– А может, и позже. Но за ёлкой я завтра с утра схожу. И ещё… у нас картошка кончается, так? Вот и куплю.

– Хорошо, – согласилась Женя.

Они обговорили всё на завтра, и Эркин решился.

– Женя, тебе… тебе понравилось? Ну, как в спальне стало?

– Конечно, – улыбнулась Женя. – Так красиво, ты молодец, и с зеркалами… ты специально их так поставил?

Эркин кивнул. Женя ласково погладила его по голове и плечу. Он, как всегда, перехватил и поцеловал её руку. И встал.

– Поздно уже. Ты не успеешь выспаться.

– На такой-то кровати? – лукаво улыбнулась Женя.

И вдруг зевнула.

– Ты иди, ложись, – заторопился Эркин. – Я сам всё уберу.

– Ладно, – не стала спорить Женя. – Ты торт под окно поставь. И картошку.

– Да, хорошо.

Эркин собрал со стола посуду, свалил её в раковину и стал мыть. Женя помедлила у двери, глядя на него. Эркин быстро обернулся и улыбнулся ей.

– Иди, Женя. Я быстро.

Женя кивнула и ушла. Оставшись один, Эркин домыл и расставил на сушке посуду, убрал в шкафчик под окном кастрюлю с картошкой и коробку с тортом, протёр клеёнку на столе. Ополоснул и повесил тряпку, расправил нарядное кухонное полотенце. Его и ещё три таких же им подарили на новоселье. А для Тима Женя купила кухонную скатерть и десять салфеток. Всё правильно. Дарили им, дарят они. Всё правильно. Он ещё раз оглядел кухню, погасил свет и вышел.

Женя уже спала, но свет она оставила. И Эркин, раздеваясь, полюбовался и мебелью, и безмятежно спящей Женей. Он выключил свет и мягко нырнул под одеяло, лёг рядом с Женей. А что, перины нет, что ли? Упругая жёсткость нового матраса, прохлада простыни, мягкая тяжесть одеяла и тепло живого тела рядом. Он осторожно подвинулся к ней. Женя вздохнула, не открывая глаз, и положила руку ему на грудь.

– Спи, милый. Спи, мой хороший.

Эркин накрыл своей рукой её ладонь, прижал к себе. Глубоко вздохнул. Надо спать. Женя устала, ждала его, надо будет завтра сказать ей, пусть не ждёт, ложится спать, а то она не высыпается. Женя дышала ровно, и он очень осторожно погладил себя её рукой и медленно распустил мышцы. Всё, всё, не думай и не мечтай, надо спать. Сегодня год твоей свободы, год с того дня, когда ты сидел на заднем крыльце Большого дома и смотрел на распахнутые ворота. И ты даже не знал, какой это день. Просто сидел и смотрел. И вот… Это его дом, его… жизнь. Рядом с ним лежит Женя, его… его жена, да, она – жена ему, а он – её муж, в соседней комнате спит их дочь. И всего год…

Мысли путались, сладко ныли натруженные и промятые в душе мышцы. Эркин вздохнул и улыбнулся, засыпая.

АлабамаГрафство ДурбанОкруг СпрингфилдСпрингфилдЦентральный военный госпиталь

Празднование затянулось за полночь. Они сами не ожидали, что так получится. Что поздравить их придут и врачи, и из комендантского взвода, и сёстры… Кто-то просто поздравлял и уходил, кто-то задерживался ненадолго, и было так хорошо, так необычно хорошо… Все они надели свои самые нарядные рубашки, многие щеголяли в джинсах и купленных в городе брюках, ни один в рабском не был. И на столах всего вдоволь, и бутербродов, и пирожных, и конфет… Вина, правда, оказалось в обрез. Чтобы угостить всех пришедших поздравить, сами по второму глотку не сделали. Но и без этого веселья хватало. Пели, танцевали, выталкивая друг друга из-за пианино.

Шум веселья далеко разносился по парку. Стоя за деревом, Чак тщетно пытался разобрать смутные – из-за задёрнутых штор – силуэты. Пог-ганцы! Ни его, ни Гэба позвать и не подумали. А ведь это и их день. И в складчину ихнюю он бы внёс и за себя, и за Гэба. Так ведь – нет, даже не обмолвились, сволочи, поганцы. День Свободы. Так беляков назвали и ублажают, а своих… Очередной взрыв хохота заставил его передёрнуть плечами и сплюнуть. Поганцами были, поганцами и остались, подстилки черномазые.

Он отступил назад и не спеша пошёл к своему корпусу. Завтра его выписывают. Утром позавтракает, переоденется уже окончательно, последняя беседа с доктором, и всё. С тремя тысячами кредиток в кармане он не пропадёт. Первое время.

Под ногами чавкала холодная зимняя грязь. Надо будет ботинки отмыть. Чтоб уж не совсем вахлаком, дворовым работягой смотреться. Жалко, тех ботинок так и не вернули. И перчаток с поясом. Ладно, у Гэба тоже всё отобрали.

Впереди смутно мелькнул чей-то силуэт. Гэб, что ли? Чего это он шляется? Чак подпрыгнул, ухватился за низкий толстый сук, подтянулся, ещё раз, и ещё…

Услышав за спиной шум, Гэб сразу метнулся вбок за деревья и уже оттуда посигналил тихим свистом. Чак ответил и спрыгнул на землю.

– Ты чего это? – вышел на дорожку Гэб. – По ночам бегаешь.

– Размяться решил, – небрежно ответил Чак, вытирая ладони о штаны. – А ты чего не дрыхнешь?

– Не твоя печаль, – отмахнулся Гэб. – Говорят, уходишь завтра?

– Это кто говорит? – хмыкнул Чак и кивнул. – Ухожу. А ты?

– Через неделю, – Гэб насмешливо улыбнулся. – Деньги на меня ещё не пришли.

– А-а, – равнодушно ответил Чак.

Гэб помедлил.

– Надумал уже, куда подашься? – безразличным тоном спросил он. И, так как Чак молчал, вынужденно пояснил: – Чтоб нам в одном городе не оказаться.

– В Колумбию вернусь, – не слишком охотно ответил Чак.

– Не боишься? – насмешливо спросил Гэб.

– Кого мне бояться? – как можно презрительнее ответил Чак и даже сплюнул.

– Ну, твоё дело, – пожал плечами Гэб. – Это тебе со своими… недобитыми встречаться.

Чак стиснул зубы так, что на щеках вздулись желваки.

– А тебе встречать некого? – тихо спросил он.

– По хозяйскому слову, – повёл плечами Гэб. – На мне вины нет.

– Ну да, – кивнул Чак. – Это ты недобитку и объяснишь. А мне… я подранков не оставлял.

– Ну-ну, – хмыкнул Гэб и повторил: – Твоё дело.

– Моё, – кивнул Чак. – А ты куда?

– Пока не в Колумбию. А там посмотрю, – улыбнулся Гэб.

– Смотри, – согласился Чак и добавил: – Смотри, на дороге мне не попадись.

– А ты тоже поглядывай.

И до своего корпуса они шли рядом, но каждый сам по себе.

Когда вместе с другими сёстрами зашла поздравить их Люся, как-то так получилось, что стакан с вином ей дал Крис. Нет, он не собирался подходить, даже не думал о таком, а увидев, задохнулся и онемел. Но тут ему сунули в руку стакан, и он с Эдом, Майклом, ещё с кем-то из парней подошёл к гостьям и… и оказался напротив Люси. Отступать было уже невежливо, и он, как во сне, протянул ей стакан. И она взяла, и, как все, подняла, показывая всем, сказала, что поздравляет их с Днём Освобождения. Но смотрела она только на него – он же так и торчал перед ней, столб столбом – и улыбалась ему. Выпила за их свободу и ушла. А он… он только и сумел, что уже не выпускать из рук этот стакан. Её стакан. И пить старался так, чтобы его губы касались этого же места. Он бы весь остаток вечера так просидел, но его дёрнули за одним делом, за другим и… и он опять закрутился в общем водовороте. И пел со всеми. Они так разошлись, что даже «Лозу» спели. Впервые не таясь, в полный голос. Ничего не боясь и хвастаясь голосами.

Раздеваясь у себя в палате, Гэб прислушался. Но «Лозы» уже не слышно. То ли далеко, то ли заткнулись поганцы. Ну и… ну и чёрт с ними, накласть ему на них с присвистом и перехлёстом. Своих проблем полно. Завтра Чак уберётся. Уже хорошо. Место-то одно. Повезло, что этот чмырь Чака не увидел. Чак в тренажёрном лучше смотрится. И в стрельбе, и в рукопашном сильнее. Так что… повезло.

Гэб улыбнулся. Везёт редко. Надо уметь ухватить, как говорил Грин, ухватить Фортуну за косу. И вышло-то всё случайно…

…Он нашёл в парке укромное место, чтобы без помех и лишних глаз восстановить растяжку. Ноги-то у него не болели и не отнимались, это с руками проблемы, а ноги… только суставы и мышцы разогреть. Занимался спокойно, без опаски. И чужой взгляд не сразу почувствовал. А почувствовав, не придал значения: мало ли кто по госпитальному парку шляется, ничего же запретного в гимнастике нет, да и соврать, что, мол, доктор велел, всегда можно. Но – на всякий случай – встал прямо и оглянулся. И увидел беляка. Коричневое кожаное пальто, руки в карманах, шляпа надвинута на брови, в углу рта сигарета, воротник поднят. То ли от ветра – дождя как раз не было, то ли лицо скрывает. Испугаться он не испугался. Голыми руками его не взять, да и… да и всё-таки госпиталь русский, за просто так его мордовать не дадут. Беляк улыбнулся, не разжимая губ.

– Ловко у тебя получается, парень.

– Спасибо, сэр, – осторожно ответил он.

Беляк кивнул. Плохо различимые в тени от шляпы, но заметно светлые глаза смотрели внимательно. Необидно внимательно. Не по-надзирательски, а, да, именно по-хозяйски.

– Стрелять можешь умеешь?

– Да, сэр, – ответил он спокойно.

Он был в своей кожаной куртке, носили такие только телохранители, так что беляк должен сам всё понимать, а значит, и прятаться нечего.

– Что водишь? Машина, мотоцикл?

– А что надо, сэр? – рискнул он умеренно сдерзить.

Беляк улыбнулся уже не так зажато.

– Гриновский?

Он насторожился. А это знали уже немногие. Но отказываться не стал. Незачем.

– Да, сэр.

– Значит, грамотный.

Беляк не спрашивал, но он кивнул.

– При ком-то или сам по себе?

Он весь напрягся, чуть не задрожал. Неужели работа наклёвывается? Но ответил с привычным равнодушием.

– Сам по себе, сэр.

– Залечил, от чего лечился?

Он пожал плечами.

– Не жалуюсь, сэр.

– Хорошо, – кивнул беляк. Вытащил руку из кармана, полез за борт пальто и достал… визитную карточку. – Держи, парень. Когда выйдешь отсюда, зайди.

Он ответил заученной формулой благодарности, взял визитку и не удержался: сразу стал читать. А пока читал, беляк незаметно ушёл. Рудольф А. Эйзенгратц. Частное детективное агентство «Аргус», дом шесть, Пятая авеню, Дарроуби, графство Дурбан, Алабама. И тщательно замазанное корректором последнее слово: Империя. Ага, её уже точно нет, а что вместо неё будет – ещё неизвестно, так что новых визиток делать не стали, а старые вручную подправили – усмехнулся он. И телефон. Обратная сторона была чистой. Он спрятал визитку во внутренний потайной карман куртки и снова взялся за упражнения. Пока мышцы не остыли, надо закончить разработку суставов…

…Гэб аккуратно сложил и развесил одежду, выключил свет и лёг. Завтра Чак уберётся. Дурак, в Колумбию лезет. Город большой, там чёрт знает кого можно встретить. Чак бы ещё в Атланту намылился, к Старому Хозяину прямиком. Хоть доктор и говорил, что ни те слова, ни Старый Хозяин над ними теперь не властны, но проверять не стоит. Слишком дорогой проверка окажется. Ладно, у Чака свои проблемы, пусть сам их и решает. А ему надо решать свои. Три тысячи – большие деньги, перебиться первое время, пока наладится с работой, обзавестись всем необходимым… хватит, должно хватить. Он же поумнее этих поганцев, что зарплату на конфетах прожирают.

Жариков, с видимым удовольствием прихлёбывая остывший чай, наблюдал за танцевавшими парнями. Ну, надо же как растормозились. И ведь… ведь в самом деле красивы. Страшно подумать, что бы с ними было, если бы… Ведь живёт каждый из них… случайно. Случайно спасённый. Смерть закономерна, а жизнь случайна. Чьё это? Ладно, сейчас неважно.

– Иван Дормидонтович, у вас чай остыл. Давайте свежего налью.

– Спасибо, – Жариков улыбнулся, глядя на Андрея. – Всё хорошо, Андрей.

– Вам понравилось? – спросил Андрей.

– Да, – кивнул Жариков. – Вы молодцы.

Андрей радостно улыбнулся. И Жариков засмеялся: такой гордостью, даже хвастовством просияло мальчишеское лицо Андрея.

– Да? Правда, хорошо?! А… Иван Дормидонтович…

– Гоните его, – вклинился между ними Фил. – А то он опять философию разведёт.

Андрей попытался протестовать, но его в несколько рук выдернули из-за стола.

– Иди, пляши… Дай доктору Ване отдохнуть… Иван Дормидонтович, чаю?.. Бутербродов?..

– Спасибо, парни, всё хорошо…

Да, всё хорошо… Какое поразительное чувство ритма у всех. Красиво танцуют, глаз не отвести. И поют все потрясающе, голоса, слух… И играют…

– Была бы гитара, – вздыхает Джим, – я бы тоже сыграл, – и в ответ на быстрый взгляд Жарикова улыбается. – Я видел, как вы на наших, ну, кто на пианино играл, смотрели.

– А ещё на чём играете? – улыбается Аристов.

– Пианино и гитара, – качает головой Ник. – И всё.

– Да, – кивает подсевший к ним Эд. – Сколько помню, только это.

– Другому нас не учили, – Майкл вдруг хитро улыбается. – А, Иван Дормидонтович, а вы… играете?

– На чужих нервах, – хмыкает Аристов.

Смеются все, но Жариков громче всех. И праздник катится своим чередом, но вроде пик уже пройден. И снова парни удивили Жарикова. Он знал, что у них хорошо развито чувство времени, но что чувство… даже трудно определить, да, чувство, позволяющее закончить вечер на той грани, после которой веселье становится натужным. И как весело, помогая, подыгрывая друг другу, они это делали. Словно, всё само собой. Со смехом и шутками его, Аристова и Тётю Пашу вывели из столовой так, будто они сами этого захотели, и часть парней пошла их провожать, а кто-то остался убирать.

Проводив Тётю Пашу, Крис побежал обратно в столовую. Они обещали, что всё будет в порядке, надо посмотреть, как там.

Уборка шла полным ходом. В коридоре на стульях у двери лежали брюки и рубашки, рядом на полу громоздились ботинки. Крис открыл дверь.

– Ага, пришёл, – встретил его Майкл. – Давай раздевайся.

Крис кивнул. В самом деле, чем бегать переодеваться, проще вот так. Он, как и остальные, разделся до трусов и присоединился к моющим пол.

В дверь заглянул Андрей.

– Ух ты, сколько вас!

– Для тебя дело всегда найдём, – откликнулся Ник. – Давай на мойку.

Работали споро, перешучиваясь и хохоча. И даже слишком быстро всё сделали.

Андрей так и сказал, когда они уже шли по своему коридору.

– Малолетка ты ещё, – хмыкнул Эд. – Всего тебе мало. И праздника, и работы.

– Ага, – не стал спорить с очевидным Андрей. – А тебе что, не понравилось?

– Понравилось, конечно, – Эд мягко улыбнулся. – Хорошо всё получилось, – посмотрел на Андрея. – Ты молодец, что со столовой придумал.

– Это мне доктор Ваня посоветовал, – признался Андрей.

Эд кивнул.

– Значит, молодец, что послушал.

У своей двери он остановился, вздохнул:

– Не могу поверить, что год прошёл, – и тихо засмеялся.

Андрей молча кивнул. Он тоже не мог в это поверить. Что всего год назад… нет, не надо вспоминать. Он попрощался с Эдом и вошёл в свою комнату.

Джим уже лежал, а Джо развешивал в шкафу вещи. Свои и брата. Андрей быстро разделся и, когда Джо отошёл, повесил свои новые брюки, а рубашку положил на полку с грязным бельём.

– Гаси свет, Андрей, – сонно сказал Джо.

– Сейчас.

Андрей быстро прошёл к двери, щёлкнул выключателем и уже в темноте лёг. Натянул на плечи одеяло.

– Спокойной ночи, парни.

– И тебе.

– Спокойной ночи.

Исподволь подступала усталость, приятно тянуло мышцы, мелькали в памяти лица парней, улыбающаяся Тётя Паша, смеющиеся доктор Юра и доктор Ваня, пение, шум, смех… Под такое хорошо засыпать: сны будут лёгкими.

Тетрадь пятьдесят четвёртая

РоссияИжорский ПоясЗагорье

Последние дни перед Рождеством были суматошными и суетливыми. События накатывались, набегали друг на друга, и потом было уже трудно вспомнить, что там и за чем.

Утром после завтрака, когда Женя убежала на работу, Эркин собрался за ёлкой. А так как Алиса за завтраком выжала из Жени признание, что сегодня не очень холодно, а Эркину одному будет нелегко, то на рынок они пошли вместе.

Эркин старательно застегнул на Алисе шубку, натянул поверх шапочки капюшон и повязал верхний шарфик. Алиса мужественно терпела, догадываясь, что при малейшем капризе её попросту оставят дома.

И они вдвоём пошли через весь город на рынок. И Эркин то вёз её на санках, то она бежала рядом с ним. И было так весело. Столько ёлок… как в лесу. И они бродили, бродили среди них…

Эркин все ёлки примерял по себе. Женя сказала, что когда ёлка под потолок, то неудобно наряжать, и чтобы была пушистая. Алиса важно сравнивала ёлки, пытаясь считать ветви, чтобы со всех сторон было поровну, но всё время сбивалась. Наконец они выбрали красивую, чуть выше Эркина, увязали её, тут же купили и крестовину, выслушали длинное наставление, что и как сделать, чтоб все святки простояла, крестовину привязали к санкам, а ёлку Эркин взвалил на плечо.

Эркин хотел купить ещё картошки и разных солений, но сообразил, что всё сразу ему попросту не дотащить. Без Алисы он бы ещё попробовал, а так… Но Алиса заявила, что пустые санки тащить совсем неинтересно. И Эркин купил плетёный короб, туда поставили туески со всякой вкуснотой, короб привязали на крестовину к санкам и окончательно пошли домой. Эркин нёс на плече ёлку, придерживая её одной рукой, а другой держал верёвку от санок. Но и Алиса шла не просто так, она тоже тянула санки, и в полную силу, а не понарошку. И так до самого дома.

А с картошкой им повезло. У самого их дома стоял грузовик с картошкой, которую продавали прямо с борта, хоть целыми мешками, хоть вёдрами, хоть в россыпь, и уже толпа собралась. Эркин запихал в квартиру ёлку, Алису и санки с коробом – в два захода пришлось подниматься – вытряхнул из мешка остатки их картошки прямо на пол и побежал вниз к грузовику. И тут ему опять повезло: Зина как раз торговалась, полное ведро ей насыпали или нет. Эркин пробился на знакомый голос, уладил с ведром и сам сторговал четыре ведра, как раз в его мешок под завязку. Мешок-то небольшой. Заодно поговорил о двадцать третьем. Тим тоже работает в субботу, но ещё не знает, в какую смену. Словом, всё у всех кувырком летит.