скачать книгу бесплатно
И Фае, и Кате очень о многом хотелось его расспросить, но обеим это давалось непросто: несмотря на твердые пятерки по английскому, на ум им приходили лишь неуместные грамматические правила и фразы из заученных текстов про Лондон и Великобританию. Задавать же по-настоящему интересующие их вопросы и понимать ответы на них получалось с большим трудом.
– What is your hobby[6 - Какое у вас хобби? (англ.)]? – спросила Катя после того, как Соу им представился.
– Travelling and computers[7 - Путешествия и компьютеры (англ.).], – ответил тот. Затем сказал что-то еще, но девочки не поняли, что именно.
– What is your favorite sport?[8 - Какой у вас любимый вид спорта? (англ.)] – вспомнила, что об этом тоже можно спросить, Фая.
– Ski… diving[9 - Лыжи… Дайвинг… (англ.)]…
– Do you have a sister or brother?[10 - Есть у вас сестра или брат? (англ.)] – задала новый вопрос Катя.
– Yes, I have a sister. She lives in the United States[11 - Да, у меня есть сестра. Она живет в Соединенных Штатах (англ.).], – серьезно ответил путешественник, хотя его и забавляла такая резкая смена сюжетов.
Подруги были не на шутку впечатлены: японец, едет с ними по Сибири, свободно говорит по-английски, занимается дайвингом и имеет родственников в Америке. Прежде таких персонажей вживую встречать не доводилось.
– Do you like Russia[12 - Вам нравится Россия? (англ.)]? – осторожно спросила Катя.
– Oh yes, it is a great country! Really. I like it very much[13 - О да, это великолепная страна! Действительно. Мне она очень нравится (англ.)].
Он снова начал что-то быстро и много рассказывать про свои прежние путешествия по России. Фая понимала его, но через слово, теряла контекст, злилась на себя за то, что прежде не верила в полезность владения иностранными языками, и твердо решила это исправить – научиться говорить по-английски так же уверенно, как их новый знакомый, а по-французски не хуже, чем Светлана Викторовна. Два иностранных языка – очень солидно.
Соу рассказал им, что видел гейзеры, медведей и катался на лыжах на Камчатке. Поделился своими впечатлениями от похода на Соловки, которые совсем не совпадали с ее расхожими мрачными представлениями об этих «лагерных» островах: японец считал их необычайно красивыми, таинственными и добавил, что там запросто можно увидеть белух. Оказалось, он уже бывал в Москве, в Санкт-Петербурге, а теперь подумывал сделать тур по Поволжью и городам Золотого кольца.
Да, новый знакомый произвел на Фаю сильное впечатление, его рассказы удивляли и радовали: с тех пор, как она себя помнила, дома, в гостях и из телевизора чаще приходилось слышать, что в России «все плохо и делать нечего», а ехать отдыхать всем хотелось за границу. Соу же убежденно утверждал, что ее страна замечательная и в ней очень многое может понравиться туристу. И все же кольнула неприятная мысль: выходило, что он, иностранец, посетил так много всего в ее стране, в то время как сама Фая, кроме Петербурга и Бурятии, нигде не была. Прощаясь с ним, она загадала побывать во всех упомянутых им местах и мечтательно разыгрывала в голове диалог, когда спустя много лет будет точно так же советовать съездить туда каким-нибудь неискушенным любознательным подросткам, встретившимся ей в пути.
«Единица» прибыла в Москву по расписанию, и девушки сразу же прошли к кассам, чтобы поменять имеющиеся у них билеты в Петербург, купленные изначально с запасом по времени, на поезд ближайшего отправления. Очередь тянулась змейкой через весь зал. Спустя полтора часа Светлане Викторовне пришлось долго объясняться через маленькое окошко с раздраженной хабалистой кассиршей. Когда та, вытирая пот в шейных складках, наконец начала оформлять им новые билеты, Светлана Викторовна обернулась к сидящим недалеко на чемоданах девочкам, устало им улыбнулась и вдруг громко вскрикнула: «Катя! Где серая сумка?!»
Серой сумки не было. В какой момент ее украли, ни Фая, ни Катя даже предположить не смогли.
– Женщина!.. Женщина!.. – рявкала кассирша. – Заберите ваши билеты и сдачу! Уважайте очередь!
Растерявшаяся Светлана Викторовна смущенно взяла все, что ей настойчиво протягивала тетка из кассы, и, удрученно качая головой, принялась открывать оставшиеся при них чемоданы и сумки. К счастью, самое главное – фотоаппарат и подарки Елене Демьяновне – не украли, но все же девушки порядком расстроились и, стыдливо опустив головы, пошагали к выходу на площадь трех вокзалов.
– Мама, можно я куплю в ларьке хот-дог? – жалобно попросила Катя, пока они в понуром настроении ждали поезд.
Светлана Викторовна меланхолично кивнула и достала кошелек. Отсчитав несколько купюр, она ахнула, еще более отчаянно, чем не так давно у кассы, прикусила нижнюю губу и, помолчав несколько секунд, подавленно произнесла:
– Кассирша меня обманула со сдачей… Не просто так торопила забрать у нее деньги с билетами. Воспользовалась тем, что я на пропажу сумки отвлеклась и не буду пересчитывать.
Она потерла виски руками и с тоской посмотрела вокруг. Было отчего затосковать: вдоль здания вокзала и у спуска в метро спали рядами бездомные, кто-то копошился в мусоре, молодой парень в грязной военной форме агрессивно протягивал прохожим заметно трясущуюся единственную руку, те нервно спешили и даже не смотрели в его сторону.
– Какой же все-таки злой город! – в сердцах воскликнула Светлана Викторовна, устремляя потухший взгляд на шпиль мощной Ленинградской высотки. Если о Санкт-Петербурге она всякий раз говорила с придыханием, то столицу недолюбливала и чаще всего отзывалась о ней с холодком. Фая же, как и многие рожденные на Неве, тоже не горела особенным желанием увидеть Москву за пределами вокзалов и аэропортов. Равнодушно полагала, что на Красной площади когда-нибудь да доведется побывать, царь-пушку и царь-колокол считала так себе достопримечательностями, а было ли здесь еще что-то стоящее внимания, она знать не хотела.
Оставшаяся часть поездки прошла без происшествий, и случившиеся в начале неприятности девушки по негласной договоренности больше не обсуждали.
Тысячи туристов приезжают в Петербург каждый год, очаровываются его неповторимым и неменяющимся ансамблем великолепия, поэзии и печали, затем возвращаются к себе домой, раскладывают по коробкам в шкафу открытки, фотографии, сувениры и продолжают жить привычную жизнь, не слишком изменившись в представлениях о ней. Для Фаи и Кати обитель Авроры стала не просто красивым городом с разводными мостами «? voir»[14 - Стоит посмотреть (фр.).] – впечатления от увиденного, без преувеличения, определили их дальнейшие мечты и судьбы.
Детский восторг Кати понять просто: школьница из среднего советского города, прежде лишь мечтательно читавшая в книжках про Монферрана, Воронихина и рококо, впервые увидела, насколько, оказывается, могут быть красивыми даже обычные жилые дома и улицы. Что уж говорить про дворцы, фонтаны и пронзительные виды со стрелки Васильевского острова и Троицкого моста! В Эрмитаже у нее до того часто и забавно менялось лицо, выражая то восхищение, то растерянность, что в конце концов Фая не сдержалась и смешливо заметила:
– Все хотят стать космонавтами, а кто-то, похоже, размечтался работать в Зимнем дворце музейной бабушкой!
Катя намеревалась возразить, отшутиться, но передумала и только застенчиво улыбнулась. Жаль, что тогда на ее скромную улыбку не обратили внимания: имелся бы повод посмеяться в недалеком будущем.
Сама Фая испытывала переживания другого рода, не столь очевидные. Петербург поразил ее не меньше, чего она никак не ожидала, будучи уверенной, что помнит и узнает город, в котором родилась. На самом деле очень многое забылось, а большую часть исторического центра девочка, как выяснилось, никогда и не видела. Елена Демьяновна, весьма равнодушная к культурным ценностям Северной Пальмиры, ограничивалась в своей жизни передвижениями между магазином, где работала, продуктовым рынком, школой, администрацией и поликлиникой, а потому редко выезжала с внучкой за пределы Приморского района. Разве что на дни рождения к сыну, невестке и внуку, когда те жили на Елизаровской. Фаю не покидало ощущение, что за несколько лет в Бурятии Петербург стерся в ее памяти до выцветшей картинки с белыми пятнами, и вот эта картинка оживала, наполняясь недостающими образами и свежей насыщенностью красок. Она уехала, едва ей исполнилось десять, и с обидой на саму себя была вынуждена признать, что в том возрасте попросту не замечала, не осознавала, не ценила ни красоту, ни богатство города. Тем с большим удовольствием и рвением проникалась ими сейчас.
Светлана Викторовна подготовила для них очень активную, временами даже утомительную программу, но поскольку умела интересно рассказывать, Фая следовала за ней как завороженная, жадно стараясь все запомнить и ничего не пропустить. Так азарт, охвативший ее в Русском музее, не имел ничего общего с унылой скукой в тот день, когда она впервые посетила его с классом еще в начальной школе. Узнавая и рассматривая в деталях оригиналы картин, уже хорошо знакомых им из занятий со Светланой Викторовной, девочки проверяли, кто вспомнит больше – названий, художников и примечательных фактов. После нескольких залов они потеряли интерес к игре – явное преимущество оставалось за Катей. И все же Фая не без удовольствия отмечала про себя, что пусть она и не так, как подруга, но все же хорошо знала коллекцию петербургской галереи; это возвращало ей ощущение близости с большим красивым городом, в котором чувствовала себя теперь лишь провинциальной девочкой, приехавшей издалека навестить родственников.
К слову о родственниках. Дядю Сережу в конце предыдущего года перевели в военкомат Красногвардейского района – корабль, на котором он служил, постановили утопить ввиду недостатка в бюджете средств на содержание. Его жена тетя Таня работала в библиотеке на Ладожской, а сын Витя собирался поступать на химический факультет. Жила семья без приключений но, похоже, не огорчалась их отсутствию.
Куда более волнительно прошла для Фаи долгожданная встреча с Эльвирой.
По всей видимости, в семье Лебедевых теперь водились хорошие деньги. Во всяком случае, их квартира преобразилась до неузнаваемости: кожаная мебель, глянцевый кухонный гарнитур, крепкий линолеум, заменивший во всех комнатах паркет, огромный плюшевый медведь в гостиной, небьющаяся китайская посуда вместо сервантных гэдээровских сервизов. На журнальном столике стояла чаша с фруктами, и не просто с яблоками-грушами, а с персиками и виноградом. Фая не помнила, когда в последний видела их у кого-то в таком количестве.
Эльвира, жалуясь на жару и неработающий кондиционер, достала из холодильника сок – самой дорогой марки, баба Вера не покупала такой даже по праздникам, а не по праздникам ее внуки довольствовались растворимыми «Зуко» и «Юпи». Заглянув в буфет, чтобы взять стаканы, Фая несколько секунд не могла отвести взгляд от стопки плиток «Алпен Гольда» с орехами на нижней полке. Точно не меньше десяти. Молочными шоколадками ее время от времени баловали, но не так часто, чтобы их можно было накопить и обнаружить в шкафу нетронутыми и никому не интересными. Она захотела попросить одну и тут же почувствовала себя неловко. В ее школе тоже учились дети обеспеченных родителей, но близко общаться с ними не доводилось. В то же время бабушка с дедушкой зарабатывали по местным меркам достаточно, жили они не хуже большинства, а одевалась Фая даже лучше многих девочек в классе. Хотя подумала она, таких модных вещей, как у Эльвиры, в Улан-Удэ даже в магазинах не нашлось бы. И от этой мысли растерялась еще больше.
Подругу же, казалось, ничего не смущало. Она радостно трещала, выкладывая Фае все, что приходило на ум из последних событий, и стараясь не забывать иногда поглядывать на Катю. Спустя какое-то время всплеснула руками, что-то вспомнив, и повела девочек в свою комнату, где у стола под окном их ждали четыре красиво упакованные коробки.
– Тебе подарки, – небрежно, будто скрывая волнение, бросила Эльвира. – На каждый день рождения с тех пор, как ты уехала… Почтой решили не отправлять, стопудово бы ничего не дошло. Да и думала, раньше увидимся.
В первой коробке была Барби. Фая, зажмурившись, прижала ее к груди – она уже почти не играла в куклы, но такая, с гнущимися ногами, до сегодняшнего дня так и оставалась несбывшимся новогодним желанием.
В другой, самой большой, – мягкая игрушка. Тигр. Только не яркий, дурацкий, какими были завалены рынки «китайки» в Улан-Удэ, а совсем как настоящий: правильной формы и матовых цветов. Роскошный. И совсем как живой.
Из третьей коробки Эля вынула пакет с миниатюрной железной дорогой.
– Обычно мальчики их просят, но ты же любишь поезда, – пояснила она. – Это не просто игрушка, я ее на блошином рынке нашла, у торговца типа антиквариатом. Должно красиво в комнате смотреться.
Обалдевшая от происходящего, Фая потянулась развязывать четвертый бант. Увидев содержимое упаковки, смешно ойкнула, спешно обняла Эльвиру и в замешательстве заплакала. Та шутливо толкнула ее, дескать «Спокойно, не рыдай!», и довольная произведенным эффектом пустилась в сбивчивые объяснения:
– Ты ведь сама говорила, что несколько раз отправляла письма на «Звездный час» и очень хотела туда поехать. Пусть не выиграть, а, главное, ящик киндер-сюрпризов получить! Ну вот, можешь считать моего папика твоим личным Сергеем Супоневым.
Фая действительно очень давно мечтала об этих чертовых шоколадных яйцах!
– Это папа тебе столько денег дал? – шмыгнув носом, спросила она.
– Кто ж еще?
– Он знает, что ты их мне на подарки потратила?
– Да, но ничего страшного. Он даже рад. Ему главное, чтобы не на сигареты и наркотики. У его лучшего друга сын снаркоманился в старших классах, вот и папуля за меня дрожит. Что я спутаюсь не с теми людьми, СПИДом заболею и тэдэ. А ты ему всегда нравилась.
– Он на Кронштадтском заводе так много… получает? – осторожно спросила Фая.
– Нет, конечно, – хмыкнула Эльвира. – Он там уже тысячу лет не работает! Ваучеры удачно купил-продал, а потом денег занял тете Миле. Сестре его, помнишь? Занял в долларах в девяносто втором и потребовал тоже в долларах, только спустя полтора года. Сама знаешь, что за это время с рублем сделалось. В общем, тети у меня, считай, больше нет, зато папа ее доллары на рубли поменял и бизнесменом стал.
Она почесала нос и неохотно добавила:
– Папы, похоже, скоро тоже не будет.
– Что ты имеешь в виду?
– Мама разводиться с ним хочет. За тетю Милу простить не может. И за паркет. Его поменяли, пока мы с ней в Болгарии отдыхали. Хоть и старый был, но добротный, из красного дерева. Мама злится постоянно, что отец такие вещи не ценит, а тот злится, что она не ценит его стараний. Как-то так…
Фая не знала, как поддержать и что говорить: в первый раз родители кого-то из ее друзей разводились, и сама она в похожей ситуации оказаться не могла – бабушка с дедом хоть и поругивались регулярно, но, понятно, ни о каком разводе не помышляли. И потом Эльвира совсем не походила на страдающего ребенка. Надувала пузыри из бледно-розовой жевательной резинки, не прекращала веселую болтовню и, казалось, все в ее жизни было хорошо. Даже очень хорошо. Настолько, что Фаю впервые с досадой подумала, что не какие-то миллионеры в телевизоре, а ее собственная подруга живет лучше, чем она. Нет, Фая не завидовала, но совершенно ясно осознавала теперь свое желание во взрослой жизни, – когда у нее будет зарплата, – иметь все то, что видела сейчас у Лебедевых: чтобы в холодильнике всегда были персики и виноград, чтобы она могла так же модно одеваться, проводить каникулы в Болгарии и жить, в конце концов, в Санкт-Петербурге, а не в глубинке на границе с Монголией.
Из той поездки Фая вынесла кое-что еще. Следуя планам Светланы Викторовны, девушки отправились в Мариинский на «Щелкунчик», а двумя днями позже в театр имени Мусоргского на «Кармен». Балет всем очень понравился, а вот опера положенного впечатления на Фаю не произвела. Очень стараясь вслушиваться и разбирать слова, к концу первого действия она откровенно заскучала и в оставшееся время смотрела по большей части не на сцену, а на висящие над ней круглые часы. Требовались усилия, чтобы меньше ерзать на стуле от нетерпения.
Видя ее кислое настроение после представления, Светлана Викторовна спросила:
– Неужели тебе совсем не понравилось?
– Понравилось, но не очень.
Фае совсем не хотелось ее расстраивать и признаваться, что еле сдерживала себя, чтобы не клевать носом, поэтому поспешила добавить:
– Мне, наверное, не стоило читать программку до самого конца. Я ведь заранее узнала, что он ее убьет, и потом уже неинтересно было смотреть.
Светлана Викторовна посмеялась.
– Дружок, не обижайся, но ты просто-напросто не поняла, в чем прелесть. В оперный театр ходят не конец истории узнать, а слушать звуки: голоса, оркестр, солирующие инструменты. Я не предупредила, к опере должно быть натренировано ухо, и нет ничего удивительного в том, что тебе сегодня не понравилось. Почти уверена, если ты пойдешь на «Кармен» во второй, третий, четвертый раз, то с гораздо бо?льшим удовольствием будешь слушать уже знакомые тебе арии. Тебе сегодня какие-нибудь запомнились?
Фая вспыхнула и ничего не ответила.
– Ну а ты, Катюша, узнала что-нибудь из наших домашних пластинок? – обратилась Светлана Викторовна к дочери.
– Да, – махнула та головой. – «Хабанеру», «Куплеты Эскамильо» и еще другие, только не знаю, как они называются… Если запоют, подпою.
– Молодец! Думаю, «Хабанеру» Фая тоже сейчас вспомнит.
К тому часу прохожих на Итальянской было немного. Светлана Викторовна обернулась, и, убедившись, что их никто не услышит, игриво поглядывая на девочек, запела: «У любви, как у пташки крылья, ее никак нельзя поймать…»
– Тщетны были бы все усилия, но крыльев ей нам не связать… – подхватила ее Катя.
Они путали и забывали слова, меняя их кое-где на ля-ля-ля, и, разумеется, часто не попадали в ноты, но все же Фая припоминала уже казавшуюся знакомой мелодию, и, наблюдая за поющими мамой с дочкой, почувствовала, как нередко случалось в их компании, что-то вроде ревности. Теперь и ей хотелось натренировать свое ухо, полюбить оперу и знать не меньше, чем они – и композиторов, и музыку, и тексты известных арий. Следующие несколько дней она то и дело напевала про себя одну-единственную запомнившуюся строчку «у любви, как у пташки, крылья…» и, наконец, решилась попросить: «Светлана Викторовна, давайте еще раз на „Кармен“ сходим? Я видела в афише, ее в четверг снова дают».
Та улыбнулась, но ничего не ответила, а утром четверга вручила ей два билета: «Дружок, наш подарок – тебе и Елене Демьяновне. Сходите вдвоем с бабушкой, а мы пока ужин дома приготовим».
Закрывая вечером за ними дверь, Катя, немного смущаясь, посоветовала: «Если вдруг надоест слушать, как поют, просто начни наблюдать за музыкантами в оркестровой яме. Не заметишь, как время пролетит!»
Фая, справедливо полагая, что Елена Демьяновна вряд ли знала «Хабанеру», во время представления искоса посматривала на нее и каждый раз приятно удивлялась: давно бабушка не выглядела такой счастливой. Фае тоже на этот раз все нравилось, особенно то, что теперь она узнавала и пташку с крыльями, и Тореадора, а значит, могла относить себя к числу «просвещенных» зрителей, сидевших рядом с ней под огромной хрустальной люстрой в партере именитого театра великого и самого красивого города России.
В гардеробе, помогая надеть бабушке плащ, Фая в очередной раз с подкатившей к горлу обидой подумала, как ей хотелось бы снова жить в Петербурге. Хотя бы для того, чтобы чаще ходить в театр.
Я рассказываю вам об этом не потому, что Фаина связала свою дальнейшую жизнь и карьеру с музыкой. Нет, она не стала ни композитором, ни певицей, ни музыкальным критиком и даже не относила себя к большим знатокам оперы, предпочитая скромное «любитель». Однако спустя много лет, отвечая на часто задаваемые ей в интервью вопросы, суть которых сводилась к желанию узнать, что оказало существенное влияние на формирование ее характера и личности, она в числе прочего непременно упоминала любовь к классической музыке и театру, а потому никогда не забывала тот теплый светлый вечер на Итальянской, когда Светлана Викторовна напевала ей «Хабанеру», желая убедить послушать «Кармен» еще раз.
* * *
Возвращению в Бурятию Фая не радовалась и до самой осени хандрила, растревоженная вопросами, прежде ее не беспокоившими: за что судьба отняла родителей, почему закинула жить в такую даль и удастся ли теперь когда-нибудь из нее выбраться?
От грустных мыслей в начале учебного года помог отвлечься Леша Бурулев, новенький из параллельного класса. Первый раз она обратила на него внимание, увидев, как тот любезно держал дверь, пропуская девочек вперед. Так в школе больше никто не делал. Присматриваясь к нему на переменах, Фая заметила, что Лешу считали своим парнем даже самые видные, крутые ребята из одиннадцатых классов. Еще шептались, что он знает много важных людей в «квартала?х» – называемой так юго-восточной части города, где в середине девяностых было особенно неспокойно. Сапфировы и Венедиктовы жили в сорок втором квартале, Леша – в восемнадцатом. Фраза «знает авторитетных людей» имела там в то время весьма определенное значение.
Однажды утром Фая опоздала к звонку и, забегая повесить пальто в гардеробной, столкнулась с Лешей один на один. Тот завязывал шарф и, очевидно, не собирался идти на урок.
– Опаздываешь, красавица? – заговорил он непринужденно, словно с давней подружкой.
В первый раз кто-то из мальчиков обратился к ней словом «красавица», и хотя она догадывалась, что некоторые одноклассники считали ее красивой, но вот так, не стесняясь и очень по-взрослому, ей никто никогда не говорил. Фая замерла, по шее от ушей к скулам побежали мурашки.
– Ты сам разве не опаздываешь?
– Я решил прогулять. Хочешь со мной?
Она десятки раз проговаривала про себя кокетливые диалоги, представляя день их знакомства, но в тот момент до того растерялась, что выпалила первую пришедшую на ум любимую фразу тети Светы, жены дяди Володи: «С какой такой стати?!»
Парень не такого ответа ожидал, но в лице не изменился и, улыбаясь, продолжал глядеть Фае в глаза. Если бы он упрекнул ее за дерзость, она нашла бы, что сказать – извинилась или снова нахамила бы с горячки, – но, совершенно не зная, как реагировать на его лукавую, чуть снисходительную улыбку, почувствовала, что начинает краснеть, быстро прошмыгнула мимо и побежала в класс.
Снова и снова Фая прокручивала в голове их короткий разговор, мысленно воспроизводя голос Алеши, – так она решила его называть. Парень немного картавил, но даже этот дефект речи вызывал в ней умиление и раздавался в ушах приятным щекотанием. И пусть ей все еще было стыдно за свою грубость, ходить в школу с этого дня стало значительно интереснее. Она каждый день проверяла расписание и на переменах искала повод пройти рядом с кабинетом, где у него шли занятия. В столовой исподтишка наблюдала за ним, и, как только понимала, что он заканчивает обедать, быстрее справлялась со своей тарелкой, чтобы «случайно» столкнуться у выхода. Очень часто они оказывались совсем рядом и всякий раз друг другу улыбались. Алеша даже пару раз ей подмигнул, но первым больше не заговаривал. Через какое-то время томительные ожидания и безрезультатные игры в переглядки стали для нее по-настоящему мучительными, не терпелось что-то предпринять и снова оказаться с ним наедине.
Из всех общих знакомых свести их могла только Аюна Дашиева, знакомая Фае по конькобежной секции. Довериться ей стоило по двум причинам. Бесхитростная, без комплексов, пацанка, «отвечающая за свои слова», не слыла любительницей допытываться и распускать сплетни. Кроме того, она хорошо знала компанию Алешиных друзей, собиравшуюся по пятницам и субботам в «Костюмерке». Так в кварталах называли помещение костюмерной бывшей театральной студии, здание которой последние несколько лет пустовало. Только в танцевальном зале молодые парни проводили занятия по боксу, для своих. Тренер разрешал местной молодежи заходить в Костюмерку с черного входа и устраивать там вечеринки. Фае уже давно хотелось стать завсегдатаем этого легендарного места, но никто ее туда не приглашал.
После одной из тренировок она подловила момент, когда кроме нее и Аюны в раздевалке никого не осталось, и как бы между делом заметила, что немного знает Лешу Бурулева.
– Буруля, что ли? – Аюна хитро заулыбалась. – Сговорились, что ли? Он тоже недавно про тебя интересовался.
Фая с нетерпением ждала подробностей, но стеснялась их выспрашивать, а Аюна как ни в чем не бывало сосредоточенно протирала коньки. Заметив ее несчастный взгляд, усмехнулась и без обиняков спросила:
– Бегаешь за ним, что ли?
Фая лихорадочно соображала, что ответить: если скажет «нет», то скорее всего покраснеет, чем сразу же выдаст свое вранье, однако признаться смелости не находила, поэтому просто молчала, и чем дольше она молчала, тем яснее обеим становился ответ.
– Да ты расслабься! – добродушно махнула рукой Аюна. – Ну влюбилась. Чего особенного-то? Леха правда классный.
– И тебе он тоже нравится?
– Мне? Нет, конешн… Я с Баиром дружу.
– У него есть подруга? – задала самый волнующий вопрос Фая, уловив, что с Аюной можно говорить начистоту, без намеков и подводящих фраз.
– Сейчас нет. Встречался с Туяной Дондоковой, но они расстались. Крыса кривоногая.
Аюна, не пояснив, почему крыса, и не рассказав, что именно Алеша спрашивал о Фае, продолжила укладывать вещи в сумку.
– Хочешь, зайду за тобой в субботу? – спросила она уже у двери. – Вместе в Костюмерку пойдем. Там и пообщаетесь.
* * *
Костюмерка оказалась значительно большего размера, чем Фая себе представляла. Вдоль стен были расставлены длинные скамейки, по бокам огромные колонки. В правом углу напротив входа – исписанная ручкой парта, занятая двухкассетником с усилителем, старый диван для курток и кресло для диджея. Вместо люстры диско-шар, бродящий сиреневыми лучами в завесе сигаретного дыма. Собралось человек сорок-пятьдесят, возможно, больше. Фае казалось, что все они друг друга знали, и в то же время никакого особенного внимания на нее, как на новенькую, никто не обращал. Поначалу она смущалась, не понимая, как себя вести, что делать и о чем говорить, но вскоре смекнула, что робостью здесь никого не очаруешь и, чтобы стать своей, нужно быть смелее. Не отказываясь от пива и сигарет, вызывать к себе интерес, поддерживать разговоры и вливаться в компанию получалось легче. Чего ей не доставало, так это знания звучавших здесь песен: Фая имела весьма смутные представления о Курте Кобейне и Викторе Цое, а в Костюмерке рокеры пользовались почетом. Тем не менее это была ее первая в жизни «взрослая тусовка», и эйфория от мысли, что она теперь тоже взрослая девушка, отдавала приятным обжигающим холодком в желудке.
Алеша тоже был здесь, но заговорил с Фаей не сразу. Лишь поглядывал на нее время от времени и не отводил взгляд, если она когда-нибудь осмеливалась посмотреть ему в глаза. В такие моменты все внутри нее сжималось от волнения, но самообладание не подводило и никто не мог догадываться о ее переживаниях. Только Алеша каким-то образом все понимал. Ближе к полночи, когда гора курток на диване в углу стала уменьшаться, он подошел к Фае, приобнял ее и с той же манящей, властной интонацией, что и тогда в гардеробной, прошептал на ухо: «Я тебя провожу, не уходи». Она снова почувствовала, как закоченели от мурашек скулы и мочки ушей, но на этот раз не нагрубила от неожиданности, а загадочно улыбнулась и легким кокетливым движением коснулась указательным пальцем кончика его носа.
