Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Вытянутый в длину, город Охотск простирается почти по прямой линии с востока на запад; море находится на юге в ста ярдах от домов, берег твёрдый, каменистый; на севере стены острога омываются рекой Охотой; на востоке находится устье этой реки; то есть перешеек, на котором построен город, здесь заканчивается, и город может расти только на запад. В городе нет ничего экстраординарного; строение домов не отличается разнообразием, это обычные избы; некоторые, расположенные к востоку, больше и просторнее остальных и предназначены для офицеров. Господин Кох живёт на другом конце города; ворота его двора выходят на главную улицу, на которой находится площадь, на ней – дом коменданта и дом заседаний, оба под одной крышей. Напротив них казарма, а на левой стороне площади – уездная церковь. Эти здания не очень красивые. Раньше они были обнесены частоколом, который ещё кое-где сохранился. Остатки ворот к западу от правительственного дома показывают, что это было то, что они называли крепостью. За ней, почти у самой реки, тянется улица, населённая торговцами, чьи лавки выстроились по обеим её сторонам.

Порт этот настолько невелик, что я не мог бы назвать его так, если бы не насчитал в нём семь или восемь галиотов, одни из которых были казёнными, а другие принадлежали купцам, торгующим мехами с Америкой. Порт находится на востоке, почти у самой оконечности города, на повороте реки. В сопровождении господина Холла[212], лейтенанта военно-морского флота, я прошёл на пристань, чтобы посмотреть два небольших корабля, которые строились для исследовательской экспедиции, порученной господину Биллингсу. Матросы, солдаты и плотники были посланы сюда с величайшими затратами, так что постройка и снаряжение этих кораблей, которые шли полным ходом, должно обойтись императрице в огромную сумму.

Верный своему обещанию, господин Кох сделал все приготовления к моему отъезду, и 10 мая вечером, когда сани стояли наготове нагруженные и запряжённые, я простился с ним и остальными офицерами, которые выразили пожелание вскоре увидеть меня возвращающимся.

Моя отряд пополнилась двумя людьми, которые должны были служить мне лоцманами на реке Юдома. Я ехал всю ночь, несмотря на ужасное состояние пути, которое соответствовало обещанному. Дорога были полностью покрыта водой, и в некоторых местах, особенно в лесу, она доходила до брюха наших собак. Ветер продолжал дуть с юга, небо всё больше затягивалось тучами, и всё указывало на то, что оттепель вряд ли прекратится.

Тем временем, переправившись через Охоту, мы без всяких происшествий прибыли в деревню Медвежья Голова[213], которая находится в сорока пяти верстах от Охотска и населена русскими и якутами. Мы вошли туда очень рано утром, но наши собаки так устали, что мне пришлось провести там весь день и даже ночь, так как других собак найти не удалось.

Я надеялся быть в Мундукане[214] на следующий день, а это в двадцати верстах от предыдущего острога. На полпути часть наших собак отказалась работать, и мы рискнули ехать по реке, по которой, как нам показалось, будет легче продвигаться. Но не успели мы сделать и нескольких шагов, как вдруг под нашими санями раздался треск; в следующее мгновение я почувствовал, что плавно погружаюсь, но кусок льда всё ещё держал меня на себе. Через мгновение он сломался, и полозья моих саней скрылись под водой. Тщетно я пытался выбраться из полыньи, малейшее движение погружало меня всё глубже и глубже. К счастью, в этом месте было всего четыре фута глубины, и мои люди смогли вытащить меня, но сами они так же нуждались в помощи, так что нам пришлось помогать друг другу выбраться на берег. Между тем снег таял так быстро, что наши собаки только барахтались в воде, не делая ни шагу вперёд, и падали, изнемогая от усталости.

Среди моих проводников был сержант, которого господин Кох дал мне для бо́льшей безопасности. Его репутация храбреца и опытного человека позволяла мне считать его своим путеводителем и хранителем, и я не спускал с него глаз, наблюдая за его движениями и вглядываясь в его лицо, которое до сих пор было неизменно спокойным. Среди ропота остальных членов моей команды пока он один не произнёс ни слова, и вообще не дрогнул ни одним мускулом своего лица, выражая какие-нибудь эмоции. Я, естественно, истолковал это молчание, как отрицание тех страхов, которые мне пытались внушить, а его спокойствие – как побуждение идти дальше. И потому изумлению моему не было предела, когда он внезапно остановился и заявил, что не сделает дальше ни шагу. Я потребовал объяснений. «Я больше не могу молчать, – ответил он, – из гордости и желания показать другим образец бодрости духа я до сих пор воздерживался от выражения своего мнения относительно тех опасных действий, которые вы хотите предпринять; но чем больше я восхищаюсь вашим бесстрашием, тем больше я думаю, что обязан предотвратить те роковые последствия, которые оно может вызвать, и предупредить вас о множестве опасностей и препятствий, которые каждое мгновение будут возникать перед вами. Бо́льшая часть рек уже освободилась ото льда, и даже если бы вам удастся перейти через них, то вскоре вас настигнет паводок. Какой тогда будет у вас выбор? Искать убежища на горе или в лесу, если вам посчастливится найти их? А сможете вы построить себе хижину на дереве, как жители этих мест в подобных обстоятельствах[215], чтобы оставаться там две или три недели, пока вода не спадёт? А вы уверены, что даже на этой высоте она до вас не доберётся и не повалит дерево вместе с вами? Вы уверены, что у вас достаточно провизии на это время? Если этого краткого перечисления бедствий, ожидающих вас, недостаточно, чтобы заставить вас задуматься, продолжайте – вы сами себе хозяин. А я выполнил свой долг, и поэтому позвольте мне покинуть вас».

Это резкое и откровенное возражение и содержащееся в нем грозное предсказание произвели на меня сильное впечатление, и я решил, что не могу поступить лучше, чем немедленно вернуться в Охотск, от которого нас отделяло всего пятьдесят пять вёрст.

В тот же вечер мы добрались до Медвежьей Головы, где я пробыл до четырёх часов пополудни следующего дня. Отсюда до реки Охота не было никаких других неудобств, кроме того, что мы ехали очень медленно, но эту короткую передышку с лихвой компенсировала опасности и тревоги, которые мы испытали, когда переправлялись через реку. Признаюсь, все мы были напуганы и не отваживались ни измерить глазом ширину реки[216], ни на мгновение отвести взгляда от полозьев своих саней. Ненадёжность льда, который постоянно двигался, заставляла нас опасаться, что он не выдержит нашего веса; каждую минуту мы ждали, что вот-вот разверзнется бездна и поглотит кого-нибудь из нас. Добравшись, наконец, до берега, мы пересчитались, чтобы убедиться, что никто не пропал, и радуясь, что избежали смертельной опасности, без приключений проехали оставшуюся части пути до Охотска, куда прибыли 14-го числа в полдень.

Столь быстрое возвращение вызвало шутливые замечания господина Коха и других офицеров; каждый из них напомнил мне о своем предсказании. Но я был не столько смущён глупостью своей попытки, сколько огорчён её неудачей. Я с горечью подсчитал, что пробуду в этом городе не меньше месяца. Поглощённый тысячью печальных мыслей, я некоторое время был не в состоянии отвечать ни на какие проявления радости и дружбы, которые обрушились на меня. Мне припомнились все препятствия, с которыми я столкнулся ещё в Петропавловской гавани, и понял, что неодолимая рука судьбы противостоит успеху моей миссии. Напрасно я употреблял все средства для того, чтобы ехать быстрее; напрасно я доводил свое рвение до безрассудства и во многих случаях подвергал опасности и свою жизнь, и свои депеши. Я по-прежнему был ещё далеко от Петербурга! В то же время известно, что для этого путешествия часто достаточно шести месяцев; а судно, выходящее из Большерецка в июле, если не будет никаких происшествий, обычно прибывает в Охотск через три недели или месяц, а иногда даже через двенадцать или пятнадцать дней. От Охотска до Якутска верхом – это всего лишь месяц, и точно так же от Якутска до Иркутска, плыть ли вниз по Лене или ехать вдоль неё по берегу. В Иркутске, вероятно, придётся подождать месяца полтора до наступления холодов, а там уже легко добраться до Петербурга на санях за такое же время; генерал-губернатор как-то проделал этот путь всего за двадцать восемь дней.

Невозможно выразить моё отчаяние, когда я сравнивал скуку моего путешествия с этим примером скорости передвижения. Прошло уже восемь месяцев, а я всё ещё был не дальше Охотска. Правда, у меня не было выбора – почти три месяца я провёл в Большерецке; кроме того, вынужденный совершить сухопутное путешествие по Камчатке, я боролся с непогодой и тысячью других препятствий, каждое из которых было хуже предыдущего. Эти задержки были неизбежны (об этом свидетельствует письмо, которое дал мне г-н Кох. Оно прилагается к свидетельству г-на Kозлова, читатель найдёт его в конце этой книги); и хотя они могут быть приведены в моё оправдание, они не устраняют сожалений, которые неотделимы от воспоминания о них. Всегда досадно не иметь возможности исполнить оказанное вам доверие, особенно когда известно, что в другое время и при других обстоятельствах эта задача была бы проще; но ещё более огорчительно, когда она сопряжена с тоской по родной стране и самым дорогим людям. Таковы были размышления, волновавшие мой ум по возвращении в Охотск, и в течение многих дней они отравляли мне те удовольствия, которые все стремились мне доставить. Однако в конце концов внимание, которое мне оказывали, и развлечения, которые обрушивались на меня со всех сторон, рассеяли мою досаду, и в самоограничении моем больше не было никакой необходимости.

Среди офицеров гарнизона я особо обязан господину Ловцову, старшему инспектору. Он немедленно отдал приказ, чтобы у окрестных жителей забрали упряжь их несчастных лошадей, и держали их в полной готовности отправиться в путь по первому же сигналу[217]. Эта предосторожность позволила бы мне воспользоваться первой же благоприятной возможностью, которая, как я льстил себе, должна была представиться раньше, чем все ожидали.

Госпожа Козлова, узнав о моем возвращении, была так добра, что каждый день присылала мне предостаточно молока, которое, как она знала, было предписано месье Аллегретти, как единственная пища, способная облегчить боли в моей груди. Я был тем более обязан этому, что знал, что в Охотске ни за какие деньги нельзя было достать молока.

Через несколько дней я услышал новость, которая доставила мне истинное удовольствие. Курьер из Гижиги сообщил нам о прибытии господина Козлова в это поселение, но он не привез никакого письма от коменданта, и вскоре наша радость сменилась тревогой. В каком положении он находится? Почему же он ничего не написал? Может быть, ему не позволило здоровье? Мы все по очереди расспрашивали гонца, и ему с трудом удавалось убедить нас в благополучии господина Козлова. В конце концов его рассказ и наши собственные надежды, столь естественные, когда речь идёт о дорогом нам человеке, убедили нас, что страхи напрасны, несмотря на мой печальный опыт трудностей пути и неблагоприятного времени года. Впрочем, надо признаться, что очарованный этим человеком, я часто обманывал себя и уменьшал препятствия на его пути, желая поскорее увидеть его перед отъездом.

Охотск был административным центром и главным торговым портом России в этом крае, и здесь я, таким образом, оказался у первоисточника знаний об этом. Общество, в котором я жил, предлагало мне тысячу возможностей получить сведения, которые невозможно было не принять во внимание. Сначала я занялся изучением торговли, исследуя причины, которые привели к возникновению, развитию и росту русских колоний в этой части света. В моих расспросах мне помогали самые просвещённые люди и самые осведомлённые купцы; а чтобы удостовериться в истинности их рассказов, я часто сравнивал их друг с другом и с утверждениями Кокса[218]. Я прошу позволения изложить в этом месте то, что я записал для самого себя. Если в этих заметках читатель найдёт какие-нибудь достаточно интересные для него подробности, оправдывающие моё отступление, я достигну своей цели и буду щедро вознаграждён за свой труд.

Присоединив к себе восточную часть Сибири, русские завладели многочисленными и богатыми рудниками, которые не могли быть по достоинству оценены местными жителями. Наряду с добычей железа завоеватели открыли запасы серебра, золота и других драгоценных металлов – предметов вечной человеческой алчности. Эти новые источники богатства воспламенили решимость авантюристов – они пожелали расширить свое владычество ещё дальше, и их жадные взоры устремились за Иркутск, который был тогда пределом Российской империи.

Первые завоеватели этих территорий с разочарованием обнаружили, что в них нет тех преимуществ, на которые можно было бы надеяться. Даже природа была здесь неприветлива, как мачеха. Бесплодие почвы, суровость климата, и непреодолимая инертность диких жителей, которые были главным образом охотниками, скотоводами и рыбаками, не обещали никаких привлекательных промышленных ресурсов и прямо противоречили авантюрным планам завоевателей. Но их хитроумная алчность придумала, как нажить богатство даже здесь. Одежда дикарей сразу же навела их на мысль о том, что можно у них приобрести, и пришельцы быстро осознали возможность получения от такой торговли огромной прибыли.

По мере того как они продвигались все дальше на восток Азиатского материка, они замечали, что меха становятся всё красивее, и этого было достаточно, чтобы убедить правителей России в том, что в её интересах подчинить своим законам всю эту огромную территорию. До сих пор это был театр военных действий казаков и татар, к которым присоединились некоторые русские, подстрекаемые тем же духом наживы. Успех их стал известен, и соблазн богатства привлёк ещё большее число завоевателей, дерзость которых возрастала по мере того, как они встречали сопротивление со стороны туземцев. Напрасно природа поселила этих дикарей в бесплодные пустыни и среди лесов, где их независимость казалась неуязвимой; тщетно она воздвигала преграды в виде холода, гор и ледяных морей; все это преодолевалось честолюбием, страстью завоеваний и жаждой богатства. Храбрость туземцев побуждала их сражаться с чужеземцами, но она не могла спасти их от угнетения; эти новые конкистадоры, если можно их так назвать, появлялись в ещё большем числе на смену погибшим в кровавых схватках. Подкрепления, посылаемые правительством, восполняли эти потери и не давали побеждённым оправиться от удивления и досады, что они уступили горстке иностранцев, чьи вторжение всё углублялось с каждой победой. Силой оружия они уже овладели всей территорией вплоть до Охотска, а на севере достигли берегов Анадыря.

Чтобы защитить свои обширные владения, необходима была система управления и торговли, потому немедленно были построены города и крепости. Эти поселения, какими бы ничтожными они ни были, давали убежище русским и другим коммерсантам, путешествующим по этим местам. Здесь они могли отдохнуть в своих опасных поездках и получить защиту от посягательств со стороны мстительных туземцев.

Независимо от всякого рода притеснений, которыми они подвергались, без сомнения, без ведома правительства, которому они были данниками, туземцы часто ещё больше страдали от коварства, жестокости и прочих безобразий, чинимых беспощадными завоевателями, развращёнными всесилием и богатством, и уверенными в своей безнаказанности. Совершая эти варварские поступки, подчинённые следовали примеру своих начальников, даже тех, которые были назначены для прекращения беспорядков, ставших в конце концов столь чудовищными, что возбудили негодование императрицы. Дань уже не поступали в казну в прежнем изобилии; собранное разворовывалось лицами, назначенными заботиться о ней. Отсюда и частая смена наместников, которых справедливо обвиняли в развращённости или недееспособности и которые заслуживали по крайней мере немедленного отзыва. Отсюда же отсутствие дисциплины в войсках, путаница в делопроизводстве, ежедневные доносы, убийства и все прочие преступления, порождаемые беззаконием.

Так было на Камчатке, когда один из казачьих атаманов подчинил жителей этого полуострова русскому игу. Как тяжело оно было поначалу! Сколько бед и грабежей учинило, сколько бунтов породило! Эта тяжёлая и жестокая война прекратилась только тогда, когда был принят лучший способ правления.

Тогда возник новый порядок: стали больше уважаться права туземцев, не так произвольно собираться налоги, все функции управления стали выполняться более добросовестно. Освободившись от многих ограничений, стала процветать торговля, множились торговые сделки, богатые российские купцы открыли в Охотске свои фактории, и город стал метрополией для других возникавших в этом краю поселений. Выгодность его положения в центре завоёванных земель давала ему преимущество, несмотря на малость самого порта. Но судоходство здесь почти полностью ограничивается каботажным плаванием, и корабли, которые плавают до Камчатки, главным образом галиоты.

Грузы, которые они привозили оттуда, то есть ценные меха, полученные от жителей путём обмена или в качестве дани, затем отправлялись в центр империи, где они продавались под надзором правительства и главным образом в его пользу. Каприз покупателей, будь то соотечественники или иностранцы, был единственным мерилом рынка: искусство продавцов состояло в том, чтобы поднять цену своего товара; но их мастерство и старание приносит реальную прибыль только правительству в виде огромных пошлин, взимаемых со всего, что продаётся и покупается.

Между тем Охотск процветал, и число коммерческих судов, приходивших в порт и выходивших из него, увеличивалось с каждым днём: всё более обширные торговые связи порождали всё более глубокие знания об окружающем мире.

Русские караваны шли через Сибирь, по пустыням и горам, до самых границ Китая. После долгих жарких споров и множества нарушенных договорённостей было, наконец, решено, что обе страны будут торговать на границе. Этой привилегии, которой Китай не предоставлял ни одной другой соседней стране, Россия добилась, чтобы дать русской торговле дальнейшее развитие[219].

Как только купцы узнали об этом новом рынке для продажи мехов, они тут же принялись добывать их в ещё большем количестве. Их суда, ведомые лоцманами с правительственных кораблей, отправились на восток от Камчатки. Не сколько искусные, сколько смелые, эти мореплаватели оказались удачливы даже более, чем надеялись; они не только открыли неизвестные острова, но и возвратились из похода, нагруженные таким большим грузом великолепных мехов, что петербургский двор счёл себя обязанным уделить этим открытиям самое пристальное внимание.

Решив следовать за ними и надеясь в один прекрасный день включить эти острова в российские владения, правительство поручает исполнение своих замыслов самым способным морским офицерам, таким как Беринг[220], Чириков[221], Левашов[222] и другим, не менее известным. Одни снаряжали свои суда в Охотске, другие отплыли из порта Петропавловска на Камчатке; все стремились пересечь огромный архипелаг, открывшийся перед ними; все шли от одного открытия за другим. По очереди были найдены остров Медный и Беринга, Алеутские и Лисьи острова, и новые подати обогатили царскую казну. Долго блуждая по морям, эти удачливые аргонавты достигли берегов Америки. Их взору предстал полуостров Аляска; высадившись на берег, они поняли, что он составляет часть большого континента; всё указывало на то, что это новая часть света, и, радуясь удаче, они отплыли обратно в свою страну.

Едва они отчитались в успехе своей экспедиции, подтверждая его своими наблюдениями, как торговые люди тут же устремились к землям, предлагавшим неисчерпаемые ресурсы.

Российские торговые посты были основаны на Аляске[223], и с тех пор, несмотря на расстояние, поддерживается активнейшая связь между факториями и их основателями.

Вот как осуществляется торговля в Охотске, откуда в Америку каждый год отправляется несколько судов. Когда купец решает совершить такое путешествие лично или с помощью одного из своих агентов, он просит согласия губернатора, в чем ему редко отказывают. Груз делится на доли, и каждый человек волен их приобрести. Эти доли составляют только ту сумму, которая необходима для покрытия расходов по снаряжению и приобретению товаров, состоящих из предметов питания, железной утвари, стеклянных безделушек, платков, водки, табака и других вещей, ценимых дикарями. У офицеров и матросов нет жалованья, но им разрешена их собственная часть груза, которая называется «пай». Плавание длится три, четыре, а то и шесть лет, а соображения выгоды могут привести судно в самые неожиданные места – туда, куда редко заглядывают торговцы, а иногда даже делаются открытия новых земель[224].

По возвращении эти корабли подвергаются строгому досмотру. Владельцы платят государству пошлину, которая зависит от характера груза и оценивается по коносаментам. Затем производится оценка остатка, который делится на равные части: каждый владелец получает натурой или деньгами сумму своего капитала (с учётом фрахта и убытков) и свою долю в прибыли, если таковая образовалась. Понятно, что величину дохода или убытка определяет только случайность. В частности, часть товаров продаётся в Охотске, а часть отправляется в Якутск, оттуда в Иркутск и, наконец, в Кяхту, к постоянным покупателям – китайцам.

Система управления заслуживает не меньшего внимания, чем торговля. Во время моего пребывания на полуострове, суды которого, как я уже писал, находятся в подчинении охотских судов, я получил самые полные сведения по этому вопросу. Поэтому здесь мне осталось только внимательнее рассмотреть как поддерживается порядок в гарнизоне и устройство городской полиции – и то и другое весьма впечатлило меня.

Я ожидал увидеть, как это было раньше, распущенную солдатню, шайку свирепых казаков, разбойников по натуре, не признающих никаких законов, кроме своих желаний и интересов. Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь из них не дезертировал с оружием и амуницией, а их дерзкие банды часто грабили склады. Представители государя без всякого успеха проявляли строгость, чтобы положить конец этим дезертирствам и грабежам; совершенно бесполезно все преступники, которых удавалось поймать, подвергались «битью батогами», и другим наказаниям, применявшимся в русской армии. Эти отчаявшиеся люди были так ожесточены и неисправимы, что на следующий день учиняли очередное бесчинство; и самое суровое наказание не могло удержать ни их, ни других. Однако в настоящее время в гарнизоне установлена ещё более суровая дисциплина, и случаи неповиновения теперь редки. Великая похвала должна быть воздана реформаторам, чьё умение и настойчивость привели к таким хорошим результатам.

Не меньшее внимание уделялось и департаменту полиции, который было нелегко создать в городе, имеющем среди своих жителей значительное число ссыльных. Большинство из них несут на себе несмываемые клейма, которыми рука правосудия пометила их виновные головы, а остальные, осуждённые на галеры, непрестанно размышляют во время своих трудов в порту, как бы незаметно разорвать свои цепи. Иногда совершаются побеги, и горе тем, с кем повстречаются эти преступники! Но постоянная бдительность коменданта не позволяет им долго пользоваться их губительной свободой; вскоре их ловят и наказывают ещё более тяжёлыми цепями, восстанавливая общественную безопасность. Поведение господина Коха в этом случае показалось мне благоразумным и решительным; к духу умеренности, составляющему сущность его характера, присоединяется исключительная бескомпромиссность.

Ламуты, тунгусы и якуты не привлекаются к работе в администрации из-за постоянных жалоб на них и по причине частых неповиновений, особенно во время сбора налогов. Это ведомство вверено заботам господина Ловцова, старшего инспектора, который благодаря своей деятельности и благоразумию обладает искусством утихомиривать беспорядки, улаживать споры и исполнять указы своего государя без лишнего насилия. У меня была возможность судить, как все соперничающие стороны были полностью удовлетворены его решениями.

Таково было благополучное положение, в котором я нашёл эту область управления. Пусть свидетельство, которое я хочу дать в его пользу, противостоит моим первоначальным рассказам и защитит читателя от негодных предрассудков, которые, как считается, внушает ему вид прежнего ущербного правительства. Новые правители имеют право на такую справедливость, и если злоупотребления всё ещё преобладают, то, по крайней мере, они прилагают непрерывные усилия, чтобы положить им конец, как только такие беззакония становятся известны.

Недавно распространился слух, не знаю от какого ведомства, что есть намерение переселить жителей Охотска либо в Удское[225], либо в какой-нибудь соседний посёлок. Если правительство действительно задумало такой проект, то оно должно было, я полагаю, иметь необходимость в более значительном город в этом краю, а выбор нового порта определится удобством, близостью и безопасностью места для него.