Суждено выжить

Из семи приведенных человек нашелся один, Якубенко Степан, работавший точно на таком же двигателе с таким же генератором. Двигатель был очищен от пыли и грязи и без труда запущен. Глаза офицера жадно блестели.

Генератор в тот день опробовать не удалось. Не было ремня. Принесенный немцами ремень надо было сшивать. Ремень был готов только вечером.

В лагерь пришли поздно вечером. Порции похлебки были оставлены всем. На следующий день был запущен и генератор, но электроэнергии он не вырабатывал.

Меркулов в течение трех дней возился с генератором, восстанавливал его, и вот на бывшей совхозной усадьбе, в нынешних немецких казармах и мастерских загорелся электрический свет.

Штабс-капитан был до предела рад и тронут работой Меркулова. По возвращении с работы в конце второй декады Меркулов был вызван к коменданту лагеря, который жил со своим помощником в маленьком домике в 250 метрах от лагеря. В одной комнате этого дома был организован склад с продуктами для военнопленных. Меркулова сопровождал немецкий конвоир и русский комендант лагеря Иван Тимин.

В голове Меркулова роилась масса мыслей и догадок по поводу явки к коменданту. Как правило, все вызовы кончались плетями и расстрелом. Поэтому Павел решил, что идет в последний раз по этой дороге, что кто-то донес.

Когда часовой ввел его в прихожую избы, комендант предупредил, чтобы дальше не входил, а стоял у самого порога. Из комнаты, где жили комендант и помощник, вышел штабс-капитан и, улыбаясь, сказал: «Я вызвал вас сюда, чтобы забрать вас с собой и создать вам человеческие условия. Вы – ценный человек, но среди военнопленных все равно погибнете, даже при нормальном питании». Комендант говорил, что отпустить из лагеря он не имеет права, на это надо разрешение начальства. Комендант просто набивал себе цену и выпрашивал у офицера трофейную взятку. Какое там разрешение, когда люди десятками умирали каждый день. С момента взятия в плен ни разу никто не переписал ни фамилии, ни имени. Немцы знали одни только номера, которые вразбежку исчезали каждый день. Штабс-капитан сказал коменданту: «Мы с вами договоримся, отдайте его мне».

Комендант из лагеря не разрешил забрать Меркулова, но дал согласие поместить к врачу и русскому коменданту в теплую комнату, разрешил одеть в чистую одежду и белье.

По просьбе штабс-капитана комендант дал Меркулову маленькую буханку хлеба и кусок старого пожелтевшего от времени свиного сала весом не менее 500 грамм.

Когда Павла доставили в лагерь, ребята его встретили в дверях. Они все четверо стояли там с момента его ухода, растерянные и озабоченные. Он разделил хлеб и сало на четыре равные части. Хотя голодный желудок мучительно сильно требовал съесть все, разум говорил, что надо отложить до следующего дня.

Принесенный хлеб и сало все, кроме Гриши, положили в вещевые мешки. Мальчик не выдержал соблазна и мгновенно съел все. На следующее утро при отправке на работу Меркулов был оставлен вместе с больными в лагере. В 10 часов утра в барак вошел штабс-капитан в сопровождении коменданта лагеря. Комендант поймал штабс-капитана за рукав шинели и дальше идти не разрешил, сказав, что это очень опасно, вши ползают не только по полу и стенам, но даже по потолку. Возможна эпидемия.

Русский комендант Иван Тимин встретил их с некоторым запозданием. Он быстро исчез и привел Меркулова. Хозяин лагеря поинтересовался, чиста ли комната русского коменданта и не беспокоят ли вши. Иван Тимин с улыбкой и поклоном верного слуги ответил: «В комнате чисто и тепло и вшей в изобилии. Все принимаемые меры против них только на одну ночь, к утру на одежде их снова тысячи. Ползут во все щели». Комендант сморщился, повернулся и вышел из барака. Следом за ним вышли Тимин, штаб-капитан и Меркулов. У барака их поджидал конвоир. Всей свитой вошли в дощатый сарай кухни, где от топящихся печек и парящих котлов было тепло.

Комендант приказал Меркулову сесть на чурку. Когда Меркулов сел, к нему подошел немец-конвоир, быстро и ловко остриг наголо голову и бороду. В рыжих волосах шевелилась масса вшей. Павел ладонью сгребал их с безволосой головы и щек. Немцы морщились и плевались. Находчивый Тимин Иван аккуратно собрал волосы и вшей вместе с мусором и бросил в топящуюся печку. Штабс-капитан попросил коменданта отвести Меркулова в баню и сменить ему одежду и белье.

Комендант говорил долго. Меркулов понял не все. Комендант говорил: «Что вы так нянчитесь с этой русской свиньей. Их всех нужно уничтожать». В свою очередь, штабс-капитан ему отвечал: «Если вы не наведете порядка в лагере, рано или поздно вспыхнет эпидемия тифа, умрут не только военнопленные, и нас с вами она нагонит. Кроме того, немецкому командованию нужны бесплатные рабочие руки. Не забывай, что война еще не закончилась». Комендант уверенно сказал: «Если не закончена, то скоро закончится, и всей России до Урала капут. Два месяца назад, то есть 3 октября 1941 года Гитлер выступил с заявлением: «Русский противник повержен и никогда не сумеет подняться». Ясно вам, господин штабс-капитан».

Комендант откинул не совсем натренированную руку вперед и крикнул: «Хайль Гитлер». Штабс-капитан повторил. Разговор продолжил штабс-капитан. Задал вопрос: «Сколько в лагере осталось военнопленных?» Комендант ответил: «Всего 132 человека, считая больных. На работу выходит 103 человека. Мы ждем новых пополнений, но их почему-то нет». Штабс-капитан уклончиво ответил: «На новые пополнения рассчитывать надо, но нашему командованию надо подумать и о другом. Не только русское командование, но и русские солдаты хорошо осведомлены об условиях и отношении к военнопленным. По-видимому, сейчас предпочитают умирать в бою, чем сдаваться в плен». «Все равно их на фронте перебьют наши доблестные отборные войска», – уже со злобой сказал комендант. «Трудно нам с вами говорить на эту тему, война есть война». В разговор вмешался солдат-конвоир. Он робко сказал: «Русские наших от Тулы и Москвы прогнали далеко. Я получил письмо от брата, он там был ранен. Он пишет, что у коммунистов появилось какое-то новое оружие. Снаряды, огненно-белые, летят сразу десятками штук. На местах разрывов от них горит земля. При небольшом ранении человек умирает в судорогах».

Штабс-капитан вздрогнул всем телом и, не дав конвоиру закончить рассказ, приказал: «Пошли». Конвоир привел Павла в совхозную баню. Банщик, ежедневно топивший для немцев, удивился: впервые при немцах русского военнопленного привели мыться.

Меркулов первый раз за долгие полгода налил горячей воды в тазик и помыл свое истощенное тело. Мылся он неторопливо, наслаждаясь теплой водой и теплом бани. Угрюмый банщик не проронил ни слова, пока мылся и одевался Меркулов. Надел он чистое белье, новую гимнастерку, брюки и утепленную шинель. Его грязное, наполовину изорванное, вшивое обмундирование и белье конвоир заставил связать в узел и отнести на лагерный склад.

Когда Меркулова доставили на электростанцию, штабс-капитан был уже там. Движок и генератор работали. Павел Темляков с Якубенко сшивали ремень для привода мельничных жерновов от трансмиссии, а не от генератора. Штабс-капитан пригласил Меркулова пройти в его комнату, в которой он жил, на втором этаже здания, отделенную узким коридором от мельницы. Комната, по-видимому, когда-то служила конторой мельницы или жильем мельника.

Когда Меркулов вошел в теплую светлую комнату с двумя односпальными кроватями, с крестьянским столом посередине, штабс-капитан услужливо посадил его на стул и, улыбаясь, сказал: «Давай познакомимся, меня зовут Виктор Иванович, это по-русски. По национальности я румын, фамилия моя Сатанеску». Меркулов назвал свою фамилию, имя и отчество. Сатанеску пояснил: «При немцах называй меня господин офицер». Стал объяснять Меркулову, почему нужно немедленно пустить мельницу в эксплуатацию. «Это выгодно для немцев и для нас с тобой. У населения имеется много зерна. Молоть его мы будем не за деньги, а за зерно. Сейчас война, и самое главное – это хлеб». Он накормил Павла холодным супом из немецкого котелка и хлебом, по-видимому, принесенным с немецкой кухни.

Вечером, когда Павел Меркулов вместе с другими работающими на мельнице был приведен в лагерь, у входной калитки его ждала сестра Аня. Комендант разрешил свидание только на пять минут, а если есть что передать, то обязательно дать часовому на проверку. Меркулов разговаривал с сестрой через колючую проволоку. Она жила в одной комнате с учительницей. В комендатуре им сказали, что немцы разрешат открыть начальную школу и учить детей. Вскоре часовой сказал: «Уходи». Аня на прощание сказала, что передать совсем нечего, кроме вареной картошки, которую она держала в завязанном узелке в носовом платке. Павел отказался, и она пошла, оглядываясь через каждые три-четыре шага на стоявшего за проволокой брата.

Глава шестнадцатая

Девушка ввела меня в теплую землянку и доложила: «Товарищ старший лейтенант, я привела к вам человека, пришедшего из тыла врага».

Первое время в темной землянке я ничего не видел. Затем глаза быстро приспособились к полутьме.

Мягкий голос с еврейским акцентом предложил мне сесть. Я растерялся. Только что нас предал еврей, и снова пришел к еврею. Главное, их голоса были схожи. От этого совпадения у меня сразу пересохло в горле. Я чужим голосом выдавил из себя: «Товарищ старший лейтенант, прошу вас доставить меня в штаб» – и внимательно посмотрел на старшего лейтенанта. Мне сразу стало веселее. Он с Гиммельштейном нисколько не был схож. «Да вы садитесь. В штаб мы с вами успеем. Сначала надо покушать и немного отдохнуть».

Через 10 минут мы с ним сидели за маленьким столиком из нестроганых досок. Передо мной стоял полный котелок каши из пшена, обжигаясь, с большим аппетитом я ел и отвечал на вопросы. Котелок каши и килограмм хлеба быстро исчезли в моем желудке. Он похвалил меня за отменный аппетит, но каши больше не предложил, при этом, извиняясь, сказал: «Вам есть больше нельзя». Я поблагодарил за хлеб и соль. В землянку вошел лейтенант. Отрекомендовался: «Начальник особого отдела полка Попов. Прошу вас следовать за мной». Я вышел из землянки, где меня ждали трое конвоиров. Лейтенант Попов заставил меня положить оружие к ногам. Я положил автомат, пистолет и финский нож, затем он меня обыскал и велел идти в сопровождении конвоиров. Я был до крайности возмущен его поведением, сказал, что это несправедливо. Он мой упрек пропустил мимо ушей, в ответ промычал одно слово: «Разберемся».

Привели меня в тепло натопленную землянку. Без всякого предварительного вступления начался допрос. Я пытался коротко объяснить кто я и откуда. Лейтенант грубо оборвал меня и сказал: «Отвечать только по существу на заданные вопросы». «Прошу вас, задавайте ваши вопросы», – ответил я. С напущенной важностью он спрашивал, какое задание я получил от немцев, фамилия, имя и отчество шефа, к кому я должен явиться, где он находится. Пораженный таким оборотом дела и приемом, я вскочил на ноги и закричал: «Вы шутите, лейтенант, но ваши шутки не уместны». Он выхватил из кармана пистолет, наставил на меня, руки его дрожали. Сквозь зубы он сказал: «Я вас заставлю говорить». Крикнул: «Связного».

Вошел невысокий плотный паренек, лейтенант приказал ему сходить и привести Жека. Я сострил: «Может, лучше фрица, они умеют заставить говорить». Он с ехидством ответил: «Пусть они в этих вопросах чуть-чуть поучатся у нас. Их приемы еще нашим прадедам были известны».

Связной ввел в землянку здоровенную овчарку, которая знала свое место и легла у ног лейтенанта. Он снова устремил взгляд кошачьих глаз на меня и сказал: «Прошу отвечать на заданные вопросы, а если еще раз встанете на ноги и будете махать руками, Жек усадит вас на место». «Хорошо, я вам отвечу». Глаза его заблестели, и он чуть подался вперед.

«Пришел я сюда по заданию партизан. Мой шеф сидит передо мной, лейтенант Попов, координат вашего местоположения я не знаю». Я вынул из грудного кармана документы, протянул ему. Он бегло прочитал их и с ехидством сказал: «Немцы – хорошие специалисты, они снабдили вас превосходными документами. Но меня не проведешь, а говорить вы будете всю правду, я вас заставлю».

Я снова вспылил, нервы не выдержали. Хотел вскочить на ноги, но собака с рычанием кинулась на меня и схватила за брюки вместе с телом. На шум в землянку вошел связной. Он отцепил собаку от моей ноги и проговорил: «Здорово ты его хватила». Ветхие брюки вместе с бельем на большой площади были изорваны, из бедра, чуть повыше колена, пошла кровь, был вырван целый кусок мяса.

«Я вам при вашем связном говорю, имею очень важные сведения о расположении коммуникаций врага, но вам больше ничего не скажу, ни одного слова».

«Нет, я заставлю вас говорить», – с хрипотой в горле сказал он и наставил на меня ствол пистолета, но в это время в землянку вошел боец и отрапортовал: «Товарищ лейтенант, вас вызывает начальник штаба полка». Лейтенант быстро надел шинель, приказал своему связному вместе с Жеком хорошо стеречь меня.

Несмотря на боль в ноге и переживания, я сразу же после его ухода уснул, спал недолго, был разбужен сильным толчком в бок. Открыв глаза, я снова увидел перед собой лейтенанта Попова. Он хотел начать допрос. С грубой нотой в голосе сказал: «Быстро говорите, какие данные вы знаете о враге?» Я спокойно ответил: «Больше я с вами говорить не буду, и вы меня никакими пытками не заставите».

Он достал бинт и хотел перевязать мне ногу, укушенную собакой. Я предупредил его: «Не подходите, перевязывать не дам». Он начал меня уговаривать: «Сердиться не надо, наша работа такая. Бдительность и умение распознать врага для нас основа, но как его узнать – ведь и на врагах маска человека». В ушах у меня был колокольный звон, и его слова, казалось, прилетали откуда-то из пространства.

Я поднялся, ноги подкашивались, кидало из стороны в сторону. Вышел из землянки как пьяный и упал. Поднялся при помощи лейтенанта и часового.

Поддерживаемого красноармейцем, меня ввели к майору. Голова у меня кружилась, но сознание работало четко. Видя мое состояние, майор не сказал, а крикнул: «Немедленно в санчасть».

Путь от штаба полка до санчасти не помню. Очнулся я как в мирное время. Лежал на кровати с матрацем и простынями, под теплым мягким байковым одеялом. В голове была пустота. Через некоторое время вспомнил все. Ко мне подошел мужчина в белом халате, нащупал пульс, поставил градусник, затем спросил: «Как вы себя чувствуете?» «Хорошо», – ответил я. «Покажите язык. У вас сильное переутомление и ангина. Спали вы долго, 22 часа, даже не проснулись, когда вам делали три укола». Он взял градусник и сказал: «Все в порядке, температура чуть повышена, все войдет в свою колею. Встаньте, умойтесь и будем завтракать».

Во рту было горько, есть не хотелось. Я встал, умылся, надел больничную куртку и брюки. Мужчина в белом халате принес мне в двух котелках суп и кашу, хлеб. Я проглотил все без аппетита. Врач сказал: «Очень хорошо». На следующий день я был выписан и чувствовал себя прекрасно. Снова под конвоем доставили к начальнику штаба полка. Майор поинтересовался моим здоровьем. Я ответил, что чувствую себя очень хорошо.

«Ну и прекрасно, – сказал майор. – Расскажите, какие сведения вы имеете о враге. Они будут переданы нашему командованию».

Я передал все, что просил передать Дементьев. Майор сказал, что это очень важно и сегодня же доложит вышестоящему начальству. «Расскажите, как вы оказались в тылу врага».

Я кратко рассказал ему, как был послан в тыл врага. О проведенной работе в тылу. Как были пойманы немцами, затем сбежали, о Гиммельштейне, о его побеге при переходе через передний край. Спросил о Пеликанове. Майор сказал, что никого задержано не было, сам никто не появлялся. Раздался телефонный звонок. Майор поднял трубку, сказал "да", затем "есть". «Нас с вами вызывает командир полка».

Войдя к подполковнику, он отрапортовал: «По вашему приказанию прибыл и перебежчика привел».

Подполковник задавал те же вопросы, что и майор. Я отвечал ему уже более подробно, в течение полутора часов. Кончил тем, что когда девушка привела к старшему лейтенанту-еврею, я услышал знакомый голос Гиммельштейна и хотел уже что-то предпринять. Подполковник расхохотался: «Бывает много чудес на свете. Ты мог перепутать нашего начальника продовольственно-фуражной службы (ПФС). Кто стал бы нас кормить?»

Он снова весело захохотал: «Очень хорошо, товарищ лейтенант, что вы сумели принести нам ценные сведения. На поиски вашего друга я пошлю разведчиков. Они приведут от немцев языка, и мы узнаем подробно о вашем друге».

При мне позвонил командиру взвода разведки и велел явиться для получения срочного задания. «За проявленное мужество и отвагу я должен представить вас к награде и повышению звания, но есть одно "но". Вами займется особый отдел, впрочем, бояться вам нечего. Жаль только потерянного зря времени».

Я пожаловался на лейтенанта Попова, который умышленно натравил на меня собаку и показал на залатанные брюки. «Негодяй! – сказал подполковник. – Ведет себя распущенно, надо призвать к порядку, а сейчас идите. Я позвоню в штаб армии, пусть вас туда отправят для выяснения личности. Сейчас время такое, мы друг другу не верим, а это иногда нам же дорого обходится».

Я вышел в сопровождении майора. Лейтенант Попов ждал меня с конвоиром. Он снова привел меня в свою землянку. Дал листок бумаги, заставил написать автобиографию и указать, кем направлен в тыл немцев, что делал в тылу, с кем встречался и так далее. Я написал на трех листах и подал ему. Он прочитал и в течение целого часа уточнял подробности. Я чувствовал, что лейтенант Попов не верит написанному. Но этого он почему-то не высказывал. Он запаковал в конверт заполненные мною три листа вместе с сопроводительной, вызвал двух конвоиров, и в тот же вечер я был доставлен в особый отдел штаба армии.

Посадили меня в очень глубокую темную землянку. Спускаясь вниз по земляным ступенькам, я насчитал 26 ступенек. В землянке была страшная темнота. Я прошел три шага и наткнулся на что-то мягкое: «Тише, – сказал хрипловатый старческий голос. – Не наступай на меня, я еще живой».

Я обрадовался живому человеку и ответил: «Значит, тут есть жители?»

«Да, – ответил тот же голос. – Нас тут двое, я и моя дочь Надя. Нет ли у тебя покурить, целую неделю запаха табака не нюхал».

«Есть, – ответил я, – но ничего не видать и папиросы не свернуть». «Я тебе посвечу, у меня тут есть 121 спичка. Сегодня на ночь хватит, а завтра ничего не потребуется».

«Не умирать ли собрался», – пошутил я. «Здоровье-то еще хорошее, хотя годков-то шестьдесят три, и еще бы пожил, но завтра расстреляют».

«Как расстреляют?» – переспросил я, и по всему телу пробежал холодок. Рядом послышалось всхлипывание женщины. Старик цыкнул: «Перестань, Надька».

Я достал табак и бумагу, на ощупь свернул папиросу, старик чиркнул спичкой по коробке. Спичка ярким пламенем осветила обширную землянку. Рядом со мной сидел старик с черной с проседью бородой, в дубленом полушубке. На голову надета ушанка, на ногах – подшитые, видавшие виды валенки. Рядом, плотно прижавшись к нему, сидела молодая женщина, на вид ей можно было дать не более 23 лет, в черном суконном пальто, на ногах не по размеру большие валенки, голова была закутана в серую с черными клетками шаль.

Я прикурил и отдал папиросу старику. Руки у него тряслись, как у больного малярией. Дым он нервно глотал большими глотками. Я свернул еще одну папиросу и прикурил от его папиросы. «Славу Богу, он перед концом жизни нашей послал нам доброго человека».

«За что же, дед, вас стрелять будут?» «Установили, что мы шпионы». Дочь снова начала всхлипывать. «Мы жили на станции Малая Вишера, и, как это могло случиться, в подполе собственного дома обнаружили у нас немца с рацией. Я об этом ничего не знал, не знала и дочь, как он пришел к нам. Мы оба работали на строительстве линии обороны. Возвратились вечером домой. Дочь затопила печку и полезла за картошкой в подпол. Осветила спичкой, а немец сидит в подполе, наставил на нее пистолет и говорит: «Не кричи и не бойся меня, я вам ничего не сделаю, переночую ночь, а утром до рассвета уйду». Одет он был в форму нашего солдата. «Кто же ты такой, и почему прячешься?» – спросила дочь. «Дезертир», – ответил он. «А что у тебя за ящик?» – снова спросила дочь. Он сказал, что радиоприемник. Услышав разговор, я спросил Надю, с кем она там разговаривает. Она весело ответила: «У нас гость, папа». «Вылезайте». Они оба вылезли. Я сказал ему: «Гости не прячутся, а приходят открыто и днем». Он мне на это ответил: «Пока я в вашем доме, вам выходить из избы запрещаю» – и показал пистолет. «А если по надобности, в уборную?» – спросил я. Он грубо оборвал меня: «Сказал, молчи, старик, а то я тебе покажу надобность».

Надя сварила чугун картошки. Он без приглашения, как хозяин, сел за стол и вместе с нами стал есть.

В это время до слуха донесся скрип снега и множество шагов. "Гость" юркнул в подпол и сказал: «Если выдадите меня, я подорву ваш дом вместе с вами и вашими солдатами. В ящике у меня взрывчатка».

В дверь сильно застучали. Я открыл. В избу вошли трое с пистолетами, у всех в руках было по гранате.

Старший лейтенант спросил: «Кто у вас прячется?» Я растерялся и сказал: «Никого нет», но рукой показал в подпол. Старший лейтенант открыл люк и протянул в подпол руку с гранатой. Зычным голосом крикнул: «Вылезайте или я брошу гранату. Сопротивление бесполезно, дом окружен ротой солдат».

Из подпола послышался жалобный голос, и с поднятыми вверх руками вылез незваный гость. Его тут же обыскали, нашли много наших денег, два пистолета, нож. В подполе была найдена рация и полный вещевой мешок продуктов.

Мужчину увели, а через час пришли и арестовали нас. Он оказался немецким разведчиком. Сказал, что шел на явочную квартиру к нам, якобы с нами немцы давно имели связи и от нас получали нужные сведения.

Нас в течение месяца допрашивали, пытали, снова допрашивали. Добивались от нас каких-то связей. Но ведь мы ничего не знаем и погибаем ни за что».

Старик тяжело вздохнул. «Мне-то еще туда-сюда. Прожил много и досыта нажился. Дочери жалко, она еще не видела жизни, ей всего 20 лет». У меня на сердце стало тяжело. За что же будут казнить людей. Ловкий немецкий разведчик навел наши следственные органы на ложный путь. Тем самым, может быть, в Малой Вишере или где-то рядом скрыл матерого преступника.

Я спросил: «Разве, дед, тебя уже судили?» Он ответил: «Я и сам не пойму. Вчера вызвали к следователю нас обоих, там сидели трое, один из них зачитал приговор, что приговорены к смертной казни – расстрелу за шпионаж. Приговор может быть обжалован в течение 24 часов. А куда жаловаться? Сказали, если не обжалуете, приговор будет приведен в исполнение через 24 часа. Отсюда следует, что нам осталось жить до утра».

Дед через каждые полчаса просил курить. Я скручивал ему папиросу, прикуривал и отдавал.

В сырой землянке стало невыносимо холодно. Дед почувствовал, что я дрожу всем телом, снял с себя полушубок и накрыл меня. Я говорил, что не надо мне полушубка, ведь ему тоже холодно. Он ответил, что здоровья на несколько часов у него хватит, а завтра все равно капут.

Всю ночь он говорил. Вспоминал свою нелегкую жизнь, жену, умершую пять лет назад.

Утром заскрипела дверь, человека не было видно, слышен был грубый бас: «Гражданин и гражданка, выходите».

Дед на прощание обнял меня и поцеловал, затем обнял и поцеловал свою дочь. Медленные шаги деда стали удаляться по ведущей вверх земляной лестнице, затем исчезли. Я остался один.

Примерно через час пришли и за мной. По ступенькам я поднялся вверх. Было уже совсем светло. Рядом стоял выстроенный взвод солдат, меня вели почти перед самым строем. Я старался идти бодро, но ноги меня плохо слушались. В голове была одна мысль: «Вот сейчас остановят, прочитают приговор и скомандуют, по изменнику Родины – огонь». Но перед строем провели, не остановили, на душе стало теплей. Через 50 метров навстречу попался солдат, который нес две пары валенок, полушубок, пальто и шаль – все это было с моих ночных соседей. Значит, с ними уже покончено. Они стали трупами. Если верить словам старика, погибли ни за грош.

Меня ввели в деревянный небольшой домик, где было жарко натоплено. Толстый подполковник, одетый в хорошо подогнанный военный костюм, заставил рассказать, а затем собственноручно написать автобиографию со всеми подробностями нахождения в тылу.

Я рассказал и написал. Затем он спросил: «А у вас не осталось подтверждающих документов?» «Да, документы были, но их забрал при допросе лейтенант Попов, разве он вам их не послал? Я отдал ему удостоверение личности, справку, удостоверяющую пребывание в тылу у партизанского отряда, и направление от партизан сюда».

«Мда», – вырвалось у подполковника, и его лицо сразу же сделалось красным. «Мне он сказал, что эти документы дали немцы, и положил их небрежно к себе в полевую сумку».

«Мда», – снова вырвалось у подполковника. Я воспользовался его «мда» и сказал: «Он на меня натравил свою собаку, которая у меня из ноги вырвала целый кусок мяса, изорвала белье и брюки». «А ну, покажи где», – сказал он. Я сначала показал на залатанные брюки. Затем снял брюки и кальсоны и хотел разбинтовать ногу, но он сказал: «Не надо». «Он, по-видимому, заподозрил в вас крупного немецкого разведчика. Вы свободны». Я переспросил: «Как, свободен?» «Да, – ответил он. – Идите, найдете старшего лейтенанта Кукушкина, он поселит вас, пока отдыхайте».