Суждено выжить

Петр Корчагин наводил ужас на слабых изнуренных людей. Он – атлетически сложенный мужчина, высокого роста, широкоплечий. Большая, но миниатюрная голова сидела на короткой толстой жилистой шее. Черные волосы низко росли на широком, но низком лбу. Черты широкого скуластого лица были правильными. Украшением всему служил прямой миниатюрный нос и большие темно-серые глаза.

Тимин Иван был его полной противоположностью. Щуплый, среднего роста, со светло-русыми волосами и большой рыжей бородой. С широким чуть приплюснутым носом. Маленькие кошачьи бойкие глаза робко прятались при встрече взглядами.

Немецкий офицер был очень доволен стараниями русских полицаев, коменданта и его помощника. Он шел следом за палачами, за каждым ударом и вскриком избиваемых людей удовлетворенно мотал головой и нежно говорил: «Гут, гут».

Саша Морозов поклялся немедленно отомстить Корчагину. На первый случай поиграть с ним втемную, то есть накинуть на голову шинель или плащ-палатку и избить. Виктор Шишкин поддержал его. Темляков высказался с сомнением: «Может темная сыграть по нашим горбам». «Вон какая силища в нем, – сказал Меркулов, – игра очень опасна. Поэтому надо присмотреться, оценить обстановку и действовать наверняка». «Семь раз отмерь, один раз отрежь», – как бы дразня, прогнусавил в нос Темляков. «Братцы, есть меткая умная пословица. Куй железо пока горячо, – проговорил полушепотом Морозов. – Пока мы будем собираться проучить этого негодяя, он на тот свет отправит добрую половину людей, в том числе и нас».

Морозов встал, подозвал к себе Темнова Гришу, что-то ему шепнул на ухо, и оба скрылись в полутемноте барака, освещенного двумя фонарями "летучая мышь". Гриша явился первый, он что-то загадочно прятал под широкой полой шинели. Держал правой рукой через дырявый карман. К нему подошел Темляков и тихо спросил: «Что это у тебя такое?» – но в это время появился Морозов. Гриша протянул ему кусок круглого железа, похожий на гусеничный палец к трактору ЧТЗ. «Вот это здорово! Где ты нашел?» Гриша, довольный своей находкой, с гордостью начал говорить, нарочито растягивая слова: «В комнате коменданта под кроватью. Я подошел к комнате, тихонько приоткрыл дверь, на столе горела коптилка, там никого не было. Обшарив рукой под кроватью, нашел железяку». «Молодец, Гриша, – похвалил его Морозов. – Вид у него вроде мужественный, независимый, а душу кошки скребут. Боится мщения, и ты его, хам, получишь». «Откуда эти выродки. Где и какая грешная сука родила их», – возмущался Шишкин.

Морозов, не задумываясь, ответил: «Один – твой земляк, Петр Корчагин из Кировской области из села Санчурск. Здесь много его односельчан, которых он бьет без разбору. Иван Тимин – мой земляк. Он волгарь. Поэтому мы снова с тобой квиты. Сегодня я проучу Корчагина, а твоя очередь будет на Тимина».

В 10 часов вечера Корчагин объявил отбой и потушил фонарь. Саша Морозов только этого момента и ждал. Он быстро подошел к комнате коменданта и прижался к стене. Корчагин шел уверенно, отстукивая тяжелыми шагами. Подойдя к двери, он остановился и, как бы прислушиваясь к шепоту и шорохам лагеря, заскреб кресалом зажигалки о камень. В этот момент увесистый круглый железный огрызок ударил его по затылку, и широкая ладонь Морозова прикрыла разинутый для крика рот.

Тяжелое сильное тело обмякло и медленно поползло вниз, затем плавно упало на пол. В это время открылась дверь комнаты, тусклый свет коптилки осветил узкой полосой темное близлежащее пространство барака. Морозов быстро скрылся. Из дверей вышел Тимин Иван и, наткнувшись на тело Корчагина, пронзительно закричал: «Убили, убили!»

Лагерь ожил, люди вскакивали и тяжело бежали к комнате коменданта. Подошел и Морозов, протиснувшись сквозь плотное кольцо людей, вышел на передний край к лежавшему Корчагину.

Около Корчагина возился врач, Иван Иванович. Затем выпрямился во весь свой длинный тощий рост и обратился к тесному кольцу людей: «Помогите внести в комнату». Морозов и еще один рослый парень, украинец, подняли тяжелое тело Корчагина и с большим трудом внесли в маленькую комнатку, положили на ржавую железную кровать, на которой вместо матраца на досках лежала шинель.

Иван Иванович установил короткий диагноз: «Сильный удар твердым предметом в затылок. Жив будет. Есть опасность сотрясения мозга».

Опытный врач быстро привел Корчагина в сознание и велел всем идти спать, пожелав спокойной ночи. Немного помедлив, как бы ожидая нового приключения, люди медленно разошлись по своим местам.

В бараке наступила полная тишина. Тимин Иван хотел прибегнуть к помощи немцев, чтобы отмстить за своего друга, но немецкие часовые пригрозили ему, если еще раз появится у колючей проволоки, будет пристрелен. Поэтому всю ночь он не спал и сидел в подавленном настроении. По-видимому, думал о смене своей тактики.

В 6 часов утра в лагерь вошел немецкий офицер в сопровождении двух сержантов. Встретили их переводчик Юзеф Выхос и Иван Тимин. Переводчик, по-видимому, намеревался доложить о случившемся, но немцы его слушать не стали.

Офицер приказал объявить: «Выходи строиться». Военнопленные, еле держась на ногах, выходили из холодного барака, затем в открытую калитку в колючей проволоке и строились по шесть человек в ряд. Они были тщательно пересчитаны, вышедший врач доложил о количестве больных.

В лагере было 1473 человека. У будки часового стояло ведро, полное белой краски. Два немца были вооружены кистями. Первой шеренге скомандовали подойти к малярам. Они искусно обновляли номера и ставили новые, начиная с единицы, выше ранее написанных номеров и букв "Kgf.".

Люди с написанными порядковыми номерами подходили к полевой кухне, получали навар из травы и 200-граммовый кусочек непропеченного немецкого хлеба. Все съедали на ходу и снова становились в строй.

Офицер вывел из строя 10 человек и сказал: «Это будет похоронная команда». Пока земля глубоко не промерзла, надо было копать глубокие ямы для еще живых людей.

Вывели из строя плотников, печников, слесарей и так далее. Остальных пригнали к небольшому сараю, расположенному в 300 метрах от деревни Борки.

Сержант открыл ржавый замок и стал раздавать ржавые железные лопаты и кирки. Всех разбили на группы в 15-20 человек. Каждая в сопровождении одного часового вышла на ремонт дороги Новгород-Шимск. Ребята попали в разные группы. Немецкие часовые заставляли работать без отдыха, все время кричали: «Русь, шнель, шнель!» или «Русь, давай, давай, вайда».

В 5 часов вечера измотанные непосильным трудом люди отдельными группами подходили к сарайчику и сдавали инструмент. После сдачи строились, поджидали остальные группы, затем всей колонной шли в лагерь.

Офицер снова пересчитал всех, и всех загнали за колючую проволоку.

К вечеру был сделан кухонный сарай и сложены печи. Вмазаны три 500-литровых котла. Печники потрудились на славу, за это один из них – костромич Кутузов Иван – поплатился своей жизнью. По окончании кладки его послали принести два ведра воды. Колодец находился в 300 метрах от лагеря. Иван вышел в калитку в колючей проволоке и направился к колодцу. Прошел не более 20 метров от лагеря, к нему подошел немецкий солдат, снял с плеча винтовку, и, наставив ствол на грудную клетку, в упор выстрелил. Пуля прошла через желудок и вышла в спину рядом с позвоночным столбом, сделав большое отверстие. Молодой немецкий часовой с руганью накинулся на своего собрата и задержал его, отняв винтовку.

На шум вышел офицер, руководивший работами по оборудованию лагеря. Отдал винтовку храброму солдату и с хвальбой отпустил его восвояси.

Часовой был глубоко возмущен: «За что пристрелил? Негодяй». «Выстрелил он за то, что его брата русские под Ленинградом раненого взяли в плен», – как бы между прочим сказал, глядя в сторону часового, врач Иван Иванович, подошедший к тяжело раненому Ивану Кутузову.

Оказывается, есть еще и среди немцев очень редкие, но честные люди. Иван Иванович – длинный, сухой, слегка сгорбленный мужчина, с пожелтевшим лицом и седыми висками. Одет был в гражданский непонятного от грязи цвета костюм и короткий зимний пиджак. Не расставался он с набитой неизвестно чем санитарной брезентовой сумкой с красным крестом посередине и Библией, которую он носил все время в руках. На правый рукав пиджака была нашита белая повязка с красным крестом. Обследовав тяжелораненого, он сказал: «Нужна срочная операция. Можно было бы сохранить жизнь. В условиях лагеря сделать ничего нельзя. Нет ни медицинских инструментов, ни медикаментов».

Затем, как-то неловко махнув рукой, с отчаянием проговорил: «Да хотя бы было и то, и другое, ему ведь нужны санитарные условия, питание, тепло, уход, а у нас здоровые умирают пачками».

Тяжелораненого Кутузова перенесли в барак и положили на солому с копошившимися в ней тысячами вшей разной величины.

Тридцатилетний русский крестьянин, оставивший дома шестерых детей, старуху-мать и жену, сжимая от боли челюсти, не произнося ни одного стона, равнодушно смотрел на подходящих и отходящих от него русских и немцев, желающих взглянуть на жертву. Медленно, капля за каплей сочилась кровь из его раны. Никакой помощи ему нельзя было оказать. Он постепенно истекал кровью. Вернувшимся с работы односельчанам он давал наказы: «Если вернетесь, не забывайте мою семью».

Вряд ли кому из них выпадет счастье переступить порог родного дома. Их ждет та же участь, что и тебя. Если тебя сразила пуля палача, то их ждут голод, холод и изнурительная тяжелая смерть.

Иван Кутузов после ранения жил четыре часа. Вечером с тремя принесенными с работы парнями, убитыми якобы при побеге, был брошен в приготовленную за день похоронной командой глубокую яму. Вечная память им!

Это были первые жертвы лагеря смерти. Они угнетающе действовали на живых, но уже обреченных на гибель людей.

Вечером на арене снова появился Петр Корчагин, но это уже был не вчерашний Корчагин, смелый и решительный. Он держал в руках березовую палку, однако не для битья людей, а сам на нее опирался как на костыль, так как у него сильно кружилась голова. После ужина явилась в лагерь в полном составе вся свита: немецкий офицер, переводчик и два русских предателя Петр и Иван. Они прошли посередине барака. Немец поспешил обратно, а русские предатели разошлись по своим конурам.

Корчагин и его приспешники поняли, что эта на первый взгляд послушная, изнуренная, обреченная на смерть масса людей способна в любой момент уничтожить их. Немцы же плохие защитники. Когда переводчик Выхос вторично доложил офицеру о покушении на русского коменданта, тот цинично ответил: «Этого следовало ожидать. Надо подобрать другого коменданта».

На следующее утро повторилось то же, то есть построение в строй, подсчет. Врач доложил: умерло семь человек, больных – 27. Офицер сказал: «Хорошо». Велел по просьбе переводчика выйти из строя трем татарам. Они были назначены на заготовку мяса для лагеря. Дохлых испанских лошадей надо было подбирать, их валялось десятки.

Татары немедленно приступили к работе. Они таскали в лагерь туши на больной, еле державшейся на ногах чалой лошади. Удавалось привозить по две-три туши в день. Во время снятия кожи и разделки из барака выходили больные. Они еле передвигались, грязные, закопченные. Собирали протухшие кишки, сгустки крови, все это немытым варили на кострах. Сытые, выхоленные немецкие солдаты и офицеры с фотоаппаратами ходили вокруг лагеря, фотографировали. На третий день работы концлагеря кухня с объемистыми котлами вступила в эксплуатацию. К приходу с работы людей был сварен вкусно пахнущий суп из конины и неочищенной перемороженной картошки. При входе за колючую проволоку люди вставали в очередь к кухонному сараю, затем к повару с черпаком и просили налить погуще.

Повар Хайруллин Галимбай, или Гришка, в первый день отпуска пищи многим наливал полпорции, а требовавшим свое людям ударял по голове увесистым железным черпаком. Участвовавший при раздаче офицер в знак поощрения кивал ему головой и говорил: «Гут, гут». Вторым поваром был москвич Мельников Митя, невысокий паренек с черными, цвета смородины глазами, иссиня темной кожей, широким скуластым лицом. С первого дня люди становились в очередь к нему, присутствовавший офицер нахально заставлял вставать к Хайруллину.

В первый день черпак Хайруллина многим набил на голове шишки, в том числе и Темлякову. Выведенный из себя Темляков полученный суп вылил Хайруллину прямо в лицо. Последний спрыгнул с поварского места и хотел в полную силу применить черпак как средство избиения. Драке положил конец немецкий офицер, он крикнул на Хайруллина, который испуганно втянул голову в плечи и ждал развязки. Офицер велел Темлякову снова подойти к котлу и заставил Хайруллина наполнить похлебкой доверху гильзу 120-миллиметрового орудия, которая служила котелком. Хайруллин налил ему почти три черпака. Офицер, улыбаясь, сказал: «Гут, зальдат». С тех пор Хайруллин не кричал на Темлякова, а относился к нему с почтением и наливал ему всегда с добавкой. Люди недоумевали, говорили, что не к добру в офицере проснулась человеческая совесть.

Повар Гришка по лагерю ходить один опасался, его всегда сопровождал брат Хайруллин Изъят, по-русски его звали Яшка. Это плотный 25-летний парень со скуластым лицом, с чуть азиатским разрезом черных глаз. Высотой около 2 метров. Несмотря на истощенность, он подлазил под живот лошади и, разгибаясь, поднимал ее на своих широких плечах. Он возглавлял команду по заготовке конины для лагеря. Они искусно привязывали дохлую лошадь за хвост, тащили ее на полудохлой лошади в лагерь.

Лошадь шла медленно и часто останавливалась. Подвыпившие испанцы, стоявшие в деревне Борки, окружили плотным кольцом процессию, казавшуюся им до крайности смешной. Доведенный до отчаяния Хайруллин Яшка решил показать им свою силу. Он сначала отчитал лошадь за беспомощность и полную дистрофию. Затем сказал: «Раз ты не можешь идти сама, я тебя понесу». С этими словами он подлез под живот лошади, поднял ее, и, разогнувшись во всю свою высоту, под аплодисменты испанцев пронес около 10 метров. Истощенная лошадь, как мешок, висела на его могучих плечах и, по-видимому, ждала, когда ее донесут до конюшни.

Щедрые испанцы, имевшие в душе симпатию к русским людям, надавали сигарет, хлеба и сыра Хайруллину и его двум односельчанам Ахмеду и Мухаммеду.

Отдохнувшая за это время лошадь снова потянула на веревочных постромках своего дохлого сородича.

Гришка жил в одной комнате с переводчиком Выхосом, а его брат Яшка со своими друзьями Ахметом и Мухаммедом как телохранители спали у дверей комнаты. Гришка кормил их досыта похлебкой, при разделке трупов лошадей они пользовались правом на ливер и голову. Поэтому все трое чувствовали себя прекрасно, истощены не были.

Корчагин поправился быстро. Удар в голову, по-видимому, был не очень силен. Ходил по лагерю с дубинкой, говорил всем оскорбительные слова, ругался всеми существующими русскими ругательствами. Иногда махал перед носом дубинкой, но никого не бил.

Как ни трудно жилось людям, но время шло своим чередом. Земля стремительно неслась вокруг солнца, вращаясь вокруг своей оси, отсчитывала минуты, часы. Часы, в свою очередь, стекались в дни и ночи.

За полмесяца существования лагеря похоронная команда заполнила трупами пять обширных ям, сверху на полметра прикрывая комьями мерзлой земли. Умерло более 150 человек. На кладбище появилось пять крестов. Под каждым покоились замученные от голода и холода молодые люди.

По приказу коменданта, немецкого офицера, с мертвых людей снимались шинели, гимнастерки с брюками и обувь. Хоронили в одном белье с копошившимися тысячами вшей. Шинели, брюки и гимнастерки почти со сплошным покрытием вшей относили в сарай и складывали в кучи.

Большинство людей умирало не болея. Вечером многие приходили с работы, еще с большим аппетитом ели похлебку, ложились спать и больше не просыпались.

Меркулов следил за своими друзьями. Каждый день над железной печкой, которая топилась круглые сутки, заставлял выжаривать белье. На раскаленное докрасна железо сыпались насекомые и с треском лопались. Выжаривание белья избавляло от вшей только на несколько часов. Они набирались еще в большем количестве. Через сутки снова сгорали на раскаленном железе.

Солома, служившая подстилкой для сна, была настолько насыщена вшами, что шевелилась и была похожа на живую. Вши ползали по стенам, потолку, по полу. Немцы избегали входить в барак. Они уже с улицы кричали: «Выходи строиться».

Печка служила избавлением от вшей и грела только физически сильных людей. Слабые и больные безмолвно умирали вдали от теплой печки, так как пробиться к ней стоило немалого труда.

Повседневными клиентами печки стали Темляков, Морозов и Шишкин. Свои места они уступали только друзьям – Меркулову и Грише. Атаманом печки был Аристов Степан, рядом с собой сажал своего односельчанина, сильно истощенного Андрея. Оба они были рязанцы. Степан быстро нашел общий язык с Морозовым и Темляковым. Стали почти неразлучными друзьями.

Плотники оборудовали одну сторону барака. Разделили ее на небольшие секции. Каждую превращали в комнату с двухэтажными нарами, но об отоплении и не думали. Во второй половине ноября ударили сильные морозы до 40 градусов.

Утром, как правило, до завтрака давались команда выходить строиться. В один из повседневных лагерных дней вечно довольный офицер был угрюм. В 20 метрах от выстроившихся по-летнему одетых выносливых русских людей стояла целая группа немецких офицеров. Они внимательно наблюдали за построением обреченных людей и брезгливо морщились.

Когда построение было закончено, офицер, тыкая в каждого пальцем, велел выйти из строя более опрятным людям. В их число попали Морозов и Шишкин. Выведенных людей в количестве 30 человек выстроили отдельно, остальных распустили для получения кипятка и кусочка хлеба.

Офицер через переводчика объявил: «Кто желает жить в человеческих условиях и поедет с немцами на фронт, два шага вперед». Люди колебались, из 30-ти человек 22 сделали два шага вперед, восемь остались на месте, в том числе Морозов и Шишкин. Оставшейся восьмерке было скомандовано: «Шагом марш в лагерь».

К 22-м людям пристроились Корчагин, два слесаря и два шофера, их угнали в деревню Борки. К лагерю они пришли, по-видимому, напоказ, когда люди возвратились с работы. Все были одеты в новое русское обмундирование. Были вымыты в бане и побриты.

В лагерь им заходить не разрешали, чтобы не наловить вшей. Большинство военнопленных с упреком смотрели на них. Многие из них шли ради того, чтобы поддержать свои силы, а потом попытаться убежать к своим. Были и другие мнения, как у Корчагина Петра и подобных ему.

Вечером лагерь принял новой комендант. Одет он был в шинель желтого цвета. На рукаве – светло-синяя повязка, на которой черными буквами было выведено "Baubataillon". Это были немецкие стройбаты. Комендант был тщедушный маленький немец Вернер. Его заместитель – толстый неуклюжий шатен Губер.

Положение в лагере не улучшалось, а с каждым днем ухудшалось. Количество умерших возрастало, однажды оно достигло 43 человек. Количество крестов на братских могилах ежедневно увеличивалось. Истощенные люди во время работы собирали на дороге кости, лошадиные копыта, всю падаль, приносили в лагерь и варили на кострах и на печке, распространяя зловонный запах.

Темляков и Меркулов дошли до полного истощения и еле передвигали ноги. Шишкин, Морозов, а особенно Гриша, чувствовали себя хорошо. Мальчик на работу ходил по желанию. Больше сидел в лагере и помогал врачу Ивану Ивановичу по уходу за больными. При тщательном выгоне на работу он притворялся больным, изображая на грязном, неделями не мытом лице муки роженицы.

В деревне Борки испанцы не переводились, на смену одному воинскому подразделению приходило другое. Не вынося 30-35-градусных декабрьских морозов, командиры для заготовки дров, приноса воды и других хозработ направляли военнопленных.

Меркулов и Темляков в один из декабрьских дней были направлены для работы к испанцам. Выглядели они оба очень плохо, оба худые, грязные, с большими отпущенными бородами.

В рыжей бороде Меркулова кроме грязи застряли и остатки пищи. Большой выпуклый лоб с ввалившимися в черные глазницы глазами, широкие выдавшиеся вперед скулы с впавшими щеками напоминали мертвеца, на время вылезшего из гроба. Темляков со своей жиденькой монашеской бородкой и с сильно перемазанным лицом походил на полуживого человека. Оба они своим видом вызывали неприязнь и отвращение. Их привел к испанцам конвоир и под расписку сдал испанскому офицеру.

Небрезгливый, по-видимому, офицер долго разглядывал их, два раза обошел кругом. Они оба еще держались на ногах, расставив их широко, стояли чуть ли не под стойку смирно. Несмотря на мороз, стали подходить и тесным кольцом окружать их испанские солдаты и офицеры. Слышался смех, непонятные слова.

Меркулов, изучавший в институте в течение пяти лет английский язык, спросил, кто из них понимает по-английски. Высокий испанец в пенсне подошел к нему вплотную и спросил: «Вы знаете английский?» – и что-то сказал по-испански, раздался дружный хохот. Меркулов ответил: «Да, я знаю английский, потому что я окончил институт».

Испанский офицер, по-видимому, медик, уже серьезным тоном спросил по-английски о специальности. «Киноинженер и инженер-электрик», – достойно ответил Меркулов. Офицер снова заговорил по-испански. Затем спросил Меркулова: «Все ли военнопленные в таком состоянии, как вы?» «Да, – ответил Меркулов, – почти все».

«Кроме голода, созданы все антисанитарные условия, какие только можно придумать. На каждом военнопленном больше вшей, чем звезд на небе, с учетом Млечного Пути», – медленно, запинаясь, заговорил Меркулов.

«Но зачем вас послали к нам?» – с улыбкой спросил испанец. «Работать, – ответил Меркулов и добавил, – Сами видите, какие из нас работники. До вечера, может, еще доживем, а там и конец». Показал пальцем на землю. «Какая специальность у вашего друга?» – спросил любопытный испанец. «Он машинист из Москвы». «О, Москва, немцы сейчас драпают от нее без оглядки, – сказал испанец. – Там им на холоде стало жарко».

Лицо Меркулова преобразилось в улыбке. Испанец поблагодарил за разговор и быстро скрылся в теплой избе. Меркулова и Темлякова отвели в овощехранилище, где лежали картошка и капуста, чьими-то руками заботливо прикрытые толстым слоем соломы.

Через несколько минут два испанца принесли в ведре суп и буханку хлеба. Хлеб Меркулов положил в вещевой мешок, а суп в одно мгновение съел.

Их заставили набирать в мешки крупную картошку. К концу работы им еще налили по полному котелку супа. Пришел конвоир и повел в лагерь. В это время Меркулов увидел проходившую знакомую женщину из Новгорода. Он назвал ее по имени: «Наталья Сергеевна!» Женщина вздрогнула всем телом, затем внимательно посмотрела на Меркулова, спросила: «Кто вы?» «Разве не узнаете? Я Меркулов Паша, ваш сосед».

Немец-конвоир оглянулся кругом и, видя, что ничего подозрительного нет, остановился и тоже сказал: «Матка, дай хлеб». Показал пальцем на Меркулова. У женщины на глазах появились слезы. Она с каким-то клокотанием в горле торопливо выговорила: «Паша, я тебя не узнала. Здесь живет твоя сестра Аня. Где ты находишься?» Вдали на дороге показалась лошадь, запряженная в легкие русские сани. Немец заторопился и закричал: «Русь, шнель, шнель». Меркулов, в свою очередь, сказал: «В лагере».

В лагере у друзей в этот день был настоящий праздник. Варили и ели досыта принесенную картошку. Курили крепкие испанские сигареты. На следующее утро, когда людей выстроили и распределяли на работу, вместе с комендантом присутствовал напыщенный стройный штабс-капитан в желтой шинели с повязкой. Он обратился к военнопленным на чистом русском языке. «Кто электрики, выйдите из строя!» Меркулов вышел и еще один. «Ваша специальность?» – спросил офицер. «Инженер-электрик», – ответил Меркулов. Офицер удивленно посмотрел на Меркулова и переспросил: «Вы не шутите?» «Никак нет», – ответил Меркулов. «Мне очень повезло, если это правда, – промычал офицер и подошел ко второму, еще безусому парню. – А вы кто?» «Электромонтер». «Встаньте подальше, – сказал офицер и снова объявил. – Машинисты, мотористы, трактористы и шоферы, выйдите из строя». Вышло еще шесть человек, в том числе и Темляков Павел. Офицер спросил каждого о специальности. Сказал коменданту что-то непонятное. Приказал конвоиру вести их на работу.

Их пригнали в помещение, где была расположена электростанция с генератором 120 киловатт и мельницей. Мощный одноцилиндровый, работающий на мазуте двигатель стоял, как исполин, среди машинного отделения, в высоту занимая два этажа помещения.

Следом пришел и штабс-капитан. Он еще раз внимательно осмотрел Меркулова с ног до головы. Затем беглым взглядом остальных и сказал: «Будем работать здесь. Если хорошо будете работать, вам немецкая власть будет давать дополнительный паек и создаст человеческие условия». Взметнул вверх правую руку и сказал: «Хайль Гитлер! Ваша задача сейчас проверить исправность двигателя и генератор». При беглом осмотре электростанция оказалась комплектной.