Огненная кровь. Том 1

Себастьян налил воды, выпил и продолжил:

– Знаешь, я и не представлял, насколько трудно быть главой прайда. Я хотел этого, мечтал о том, чтобы сидеть в кресле отца и командовать всеми. И вот это почти так, но я вижу, что теперь моя жизнь состоит из одних только бесконечных компромиссов. Нужно учитывать интересы всех и со всеми договариваться, и нельзя говорить и делать то, что тебе хочется, как часто делал мой отец. Наверное, поэтому у него и было столько врагов. И теперь я, пожалуй, должен буду набраться смелости и извиниться перед Альбертом за себя, и за отца, и за сестёр с братьями, чтобы попытаться восстановить хоть какой-то мир в этом доме. Потому что наш дом не выдержит ещё одного врага, а особенно такого, как Альберт.

– И ты думаешь, он тебя послушает? – с сомнением спросила Иррис. – Мне показалось, что он вообще никого не слушает.

Себастьян усмехнулся и ответил:

– Если я признаюсь в собственной слабости, то да, послушает. У Альберта есть одна уязвимость – он никогда не станет бить более слабого противника. Так что, если я это сделаю, наступлю на горло собственной гордости, а мне придётся так сделать, чтобы утихомирить этот кипящий котёл, то, я уверен, Альберт меня поддержит.

– Это мудрое решение. И достойное хорошего правителя, – улыбнулась Иррис в ответ.

– Вся моя жизнь теперь состоит из того, чтобы ежедневно наступать себе на горло и принимать мудрые решения. И поверь, Иррис, это очень нелегко.

– Я понимаю.

– И мне бы хотелось, чтобы в этом ты мне помогла – сгладила все эти углы. Потерпела немного, пока не пройдёт поединок. Мои родственники бывают порой ужасны, но ты, Иррис… Я хотел попросить тебя быть мудрой и тоже принимать нелёгкие решения вместе со мной.

Он накрыл ладонью её руку, лежащую на столе, а в другую взял бокал вина.

– Забудь всё, что говорили вчера на обеде, такие обеды у нас ещё будут, и на них у нас будут свои роли, которые нам придётся играть. Такова жизнь любого правителя. Но когда мы вдвоём, когда нет необходимости играть, я хочу, чтобы мы доверяли друг другу, чтобы нас связывала не только сила, но и что-то большее. Я хочу выпить за доверие между нами, за полное доверие, Иррис. Потом, в день свадьбы, нас свяжет алая лента, мы станем чувствовать друг друга сильнее, чем сейчас, но уже сейчас рядом с тобой мне очень хорошо и спокойно. И вчера я говорил правду о том, что благодарю Богов за тот шторм, который привёл меня к тебе. За тебя, Иррис.

Он поднял бокал и слегка пригубил вино, не сводя с неё глаз, и снова, как там, в Мадвере, они сияли, и от его руки шло тепло, пробираясь по венам вверх к сердцу, и заставляло внутри всё замирать так странно и сладко.

И единственное, что ей мешало окунуться в этот дурман и насладиться им – осознание того, что она не может быть с ним до конца откровенной. Как бы она ни пыталась сложить в голове разговор, в котором она расскажет Себастьяну о том, что произошло на озере, она не могла придумать хоть что-то внятное. И сама не понимала, что именно ей мешает рассказать, как всё было.

Если бы она сделала это раньше!

Но ложь Альберта за столом, и вся рассказанная им история, которую все слышали, и её ложь в ответ, и слова Себастьяна о том, что девушки в чане специально танцуют, чтобы соблазнять мужчин – всё это, наслоившись друг на друга, запутало её окончательно.

И она так некстати, вдруг вспомнила взгляд Альберта и его слова, сказанные за обедом почти обречённо: «…она разбила мне сердце». От этого воспоминания она смутилась и опустила глаза, разглядывая золотую кайму на фужерах с вином, и почувствовала, как румянец заливает щёки. А слова Себастьяна – «он совершенно не умеет проигрывать», довершали всё горьким осадком.

Какая же она лгунья! Себастьян открывает ей своё сердце, а она думает… о чём она только думает! Как же тогда получится между ними полное доверие, если их семейная жизнь уже начинается с обмана! Она как-то должна набраться храбрости и рассказать ему. Прямо сейчас, пока всё ещё не зашло слишком далеко…

Но она не смогла. Не нашла правильных слов и так и не решилась.

И волшебное тепло от его руки угасло, превратившись просто в прикосновение.

– Расскажи мне об Эддаре, – попросила Иррис, чтобы уйти от мучительной темы доверия.

Себастьян рассказывал увлечённо, он вообще оказался хорошим рассказчиком. Отсюда с вершины скалы город лежал, как на ладони. Иррис узнала о больших волнах, которые иногда приходят в бухту в дни, когда гневается морской Бог, об устричных садах, о кораблях, которые стоят в порту, и большом рыбном рынке, о каменоломнях и акведуках, о призраках, которые бродят по ним, и о Грозовой горе. О виноградниках, которые прекрасно растут на этом чёрном песке, и то, какое изумительное получается вино из этого винограда, о лошадях эддарской породы, о ветрах, приходящих через море из ашуманских пустынь…

Она задавала вопросы, и он охотно отвечал. Они взяли два пледа, вышли из беседки и, постелив их прямо на чёрную крошку вулканического пепла, сели недалеко от края скалы, откуда было видно безбрежную морскую гладь. Солнце пригревало, но лёгкий ветерок с моря не давал теплу перерасти в зной, а внизу, у подножья скалы, волны шептались друг с другом, играя галькой и успокаивая. Иррис откинулась на плед и посмотрела в небо – тончайшие кружева облаков плыли где-то далеко, и чайки парили над ними, и, если бы все её дни проходили в таком же умиротворении, как сейчас, она была бы просто счастлива.

Себастьян лёг рядом, заложив руки под голову и продолжая свой рассказ…

– …и в такие дни закат становится розовым, – голос его дрогнул, – совсем, как твои губы…

Он рывком приподнялся на локте и внезапно склонился над ней, опустив вторую руку на песок за её плечом, так, что встать она уже не могла. И внезапно его лицо оказалось совсем близко…

– Сегодня утром ты ускакала от меня, и я не смог тебя догнать, – прошептал он глядя ей в глаза.

– Ты… жульничал, – голос её сорвался.

– Да… жульничал… потому что очень хотел поцеловать тебя…

Он коснулся её губ медленно и нежно, словно спрашивая разрешения и затем снова, уже смелее, но в то же время неторопливо, дразня и заставляя податься навстречу. Иррис судорожно вдохнула, закрыла глаза, чувствуя, как пьянит её это прикосновение, и губы сами разомкнулись в ответ. Голова закружилась, как от игристого вина… Себастьян коснулся пальцами её щеки, провёл ладонью по шее, и она ощутила на ней прилипшие кусочки каменной крошки.

Никогда она не чувствовала такого от прикосновений Эрхарда, и даже не знала, что так можно чувствовать. Хотеть этих поцелуев, ловить дыхание и тянуться к ним. Рука Себастьяна скользнула по плечу, по груди вниз и, подхватив её за талию, привлекла к себе. И её руки в ответ сами обняли его шею, забрались под воротник рубашки, впитывая пальцами жар его кожи.

Это было головокружительно и приятно, и внутри всё сжималось сладко, и останавливаться не хотелось.

Она подалась навстречу, прижалась к нему, и его губы скользнули вниз, по щекам, по шее, прижались обжигающе к ямке на горле, а её пальцы запутались в его волосах. И, кажется, она впервые поняла, что означает выражение «потерять голову»…

Но Себастьян вдруг отстранился, и, посмотрев на него, Иррис увидела, как светятся его глаза, как он усилием воли гасит своё желание, пытаясь унять жар и успокоить дыхание.

– Мы не должны торопиться, – произнёс он хрипло, отодвинувшись немного и сплетя пальцы, – Гасьярд сказал, это может быть опасно, нам нужно контролировать себя, чтобы не случилось всплеска, нужно привыкать к этому постепенно… хотя это и очень трудно – остановиться.

Иррис только и смогла, что смущённо кивнуть в ответ.

* * *

Они вернулись домой уже ближе к вечеру. Осмотрели город и горячие источники, травертиновые террасы, похожие на застывшие в камне облака, пещеры с розовыми стенами и колоннами сталактитов, и длинный глиняный обрыв, внутри которого гнездились тысячи наффирских стрижей.

– Символ нашего дома, – произнёс Себастьян, указывая на глиняную стену, испещрённую множеством птичьих норок.

Иррис запрокинула голову и долго смотрела, как маленькие чёрные птички срываются вниз с обрыва и молниеносно взмывают в небо. Казалось, их были тысячи и тысячи, и они летали стаями, стремительно меняя направление и сопровождая свой полёт тревожными криками.

В следующий раз Себастьян обещал показать ей обсерваторию и башню астролога с солнечными часами, висячие сады и водопады и свозить на самую высокую точку побережья, где построена каменная арфа ветров – подарок прайда Лучница, на которой ветер каждого направления играет свою неповторимую мелодию. Он сказал, что ей это понравится.

А ей уже нравилось.

Ей нравилось всё, о чём он рассказывал, и этот город, наполненный воздухом и солнцем, и Грозовая гора, возвышающаяся над ним, и даже эти тревожные неугомонны птицы. Иррис пришла к выводу, что Эддар – город очень красивый, полный чудес, и если бы не вчерашний обед и родственники Себастьяна, то она должна была бы благодарить Богов за то, что оказалась здесь. Поразмыслив немного над словами будущего мужа, она решила, что и в самом деле он прав – она потерпит, она будет мудрой и молчаливой, не станет перечить его сёстрам и постарается их избегать, во всяком случае, до поединка, а после него, как надеялся Себастьян, ему удастся сделать так, чтобы родственники успокоились.

Во дворце в её покоях Иррис встретила Армана и, помогая раздеться, без умолку болтала о завтрашнем бале. В комнате стояли цветы – множество осенних астр и роз, горкой громоздились коробки, повязанные разноцветными лентами – это прибыли подарки в честь помолвки, и рядом, на столике, стояли присланные лавочниками сладости: халва и лукум, орехи в меду, уложенные пирамидкой, и варенье из лепестков роз. Вскоре должна была прийти портниха с бальным платьем, и башмачник с туфлями, и под милое щебетанье Арманы Иррис принялась разбирать подарки. Сейчас ей это было даже приятно. Почему-то вспомнились времена, когда её сосватал Эрхард, и она вот также сидела в гостиной и вот также разбирала подарки с отцом, не такие роскошные, конечно, как эти, но тогда она была счастлива. Сейчас Иррис это отчётливо понимала.

В одной из коробок оказался чайный набор из тончайшего красного стекла с золотой росписью, в другом – дзуна из розового дерева, украшенная искусной резьбой, янтарная шкатулка, инкрустированная подставка для книг, десертные ложечки с ручками из яшмы…

– Ах, леди Иррис, он такой красивый и такой умный, а ещё очень галантный, никогда не видела таких галантных слуг! – Армана рассказывала о ком-то, кто понравился ей вчера среди гостей. – Только имя у него какое-то чудное – Цинта.

Она улыбнулась и, закатив глаза, добавила шёпотом:

– А ещё он пригласил меня на свидание.

– Цинта? – переспросила Иррис, и мысли невольно вернулись ко вчерашнему обеду и к… Альберту.

Пока они с Себастьяном были в городе и на Грозовой горе, она немного развеялась и почти перестала думать о нём, но сейчас её страхи внезапно вернулись. Она посмотрела, как Армана достаёт из коробки моток изящных серебристо-серых кружев, и вспомнила про завтрашний бал. И эта мысль уколола в сердце, разбудив заснувшую было тревогу. Он ведь непременно будет на этом балу, и…

… это почему-то её пугало.

Сама мысль о том, чтобы встретиться с ним снова, заставляла сердце Иррис биться надрывно, а руки холодеть, и она не могла объяснить, почему с ней такое происходит.

– Цинта – это таврачье имя, – ответила она, разглядывая веер из голубых перьев.

Неужели это перья райских птиц?

– Как думаете, леди Иррис, он будет завтра со своим господином?

– Ну, раз это бал, то, наверное, будет.

– А как думаете, мне сходить на это свидание? Я вообще-то не дала ему ответ и обещала, что сделаю это завтра… но…

– А ты хочешь?

– Конечно, хочу!

– Тогда, конечно, нужно сходить! Я думаю, что этот Цинта – он очень хороший человек, – улыбнулась Иррис, открывая очередную коробку.

Наверное, её спас тонкий слух, а быть может, какое-то внутреннее ощущение опасности, возникшее за мгновенье до того, как она её открыла. Она услышала странное шипение, когда подняла крышку…

Армана взвизгнула так, что зазвенели хрустальные подвески на люстре, и отскочила прочь, а Иррис едва успела отшвырнуть коробку – длинная изумрудно-зелёная змея с яростным шипением промелькнула на расстоянии половины ладони от её лица.

Коробка отлетела в сторону и Иррис отпрыгнула к двери со всей прытью, на какую была способна и какой от себя даже не ожидала. Армана закричала истошно, призывая слуг, и дёрнула ленту колокольчика так сильно, что та оторвалась. Змея скользнула меж голубых кружев и обёрток и исчезла под большой софой, стоявшей у окна. А служанка распахнула дверь и, схватив Иррис за руку, потащила из комнаты.

Переполох поднялся нешуточный, прибежали слуги, все охали и ахали, и бестолково метались по коридорам. Вскоре появился Себастьян, он обнял Иррис порывисто, а затем ушёл в её комнату. Тут же появился садовник, с длинным крюком и мешком, всех попросили выйти и закрыли дверь.

Змею ловили недолго.

Иррис стояла на галерее, бледная, с бешено бьющимся сердцем, и до неё только сейчас дошло, что ведь она могла умереть вот так запросто, зазевайся она хоть на миг, не будь у неё такого тонкого слуха, она бы и не услышала этого тихого шелеста, доносившегося из коробки.

Садовник появился, неся в руках завязанный мешок, и ушёл, бормоча себе что-то под нос. А за ним появился Себастьян. Он был расстроен, на лбу залегла мрачная складка, и тут же велел слугам обыскать комнату, распаковать и проверить все подарки, а сам остался с Иррис на галерее.

– Боги всемогущие! – прошептала она, прижимая ладони к горящим щекам. – Эта змея могла меня убить! Она ведь ядовитая?

– Не бойся, всё хорошо, – Себастьян обнял её за плечи, привлекая к себе, – садовник сказал, что у неё не было ядовитого зуба.

– Но кто? Кто это мог сделать? – она отстранилась и посмотрела на задумчивое лицо Себастьяна.

– Не будем делать поспешных выводов, – ответил он, держа её за плечи, – посмотри на меня. Всё будет хорошо. Я сейчас со всем разберусь, и такого больше не повторится.

– Но, всё-таки, кто это мог сделать? А вдруг… я теперь даже в комнату зайти боюсь!

– Возможно, это Милена – она умеет обращаться со змеями. Думаю, что с её стороны это была демонстрация силы, в пику нам с Таиссой, – он чуть дотронулся до её подбородка. – Я поговорю с ней, Иррис, обещаю, этого больше не повторится. Смотри на это как на очень глупую шутку. Милена… она такая. Она не хотела тебя убить, хотела просто напугать.

– Напугать? Знаешь, а ведь ей это удалось!

Себастьян взял Иррис за руку и повёл за собой вниз по лестнице в сад, усадил на скамью, а сам сел рядом и накрыл её руки своими.

– Послушай, для тебя это, наверное, звучит дико, но подобные шутки у некоторых моих родственников в порядке вещей. И, поверь, в их глазах это ничего такого не значит. Я не могу исправить это мгновенно, но, обещаю, как только я стану верховным джартом – всё изменится.

Он посмотрел на её расстроенное лицо и спросил тихо:

– Ты мне веришь?

Она кивнула и ответила:

– Да. Я тебе верю.

Но, кажется, она снова ему солгала.

Глава 14. Неприятности только начинаются

Альберт явился только утром, когда уже встало солнце и молочник покатил по улицам Верхнего города с криками «Айя! Айя!». Дверь тихо скрипнула, и Цинта, дремавший у окна, встрепенулся.

– И где ты был всю ночь, мой князь? – спросил он встревоженно и потёр кулаками глаза.

Всё пытался найти на лице Альберта следы драки или бурных возлияний, вглядываясь в него внимательно. Но князь был хмур, зол, сосредоточен и трезв. И это было ой как нехорошо!

– Думал, – коротко бросил Альберт, пристраивая шляпу на комод.

Цинта метнулся, живо развёл огонь, поставил чайник и собрал на столе нехитрую еду – холодное мясо и хлеб, искоса поглядывая на хозяина и надеясь уловить настроение на его лице.

– Цинта, не надо следить за мной так напряжённо, – буркнул Альберт, ставя в угол баритту и не глядя на слугу, – от твоего взгляда дрожь пробирает, наверное, весь квартал. Я никого не убил, не подрался и даже не напился, как ты, очевидно, ожидал.

– Охохошечки, мой князь, это-то меня и пугает! – Цинта, поразмыслив немного, начал колдовать над яичницей, надеясь, что сытый князь будет наверняка добрее.

– Тебя пугает, когда я пьян и собираюсь подраться, но, когда я трезв и не собираюсь этого делать, ты пугаешься ещё сильнее. И как тебя понять? – князь повернулся к окну и уставился куда-то в одну точку, разглядывая торговок с корзинами зелени, направляющихся вниз по улице.

– А я скажу тебе, мой князь. Я как увидел вчера эту помолвку, так и сделался ни жив, ни мёртв, потому как думал, что ты сразу же дворец спалишь или ещё что похуже.

– Ну не спалил же, – устало ответил Альберт.

– Зато умудрился за один обед собрать целую армию желающих тебя убить. Это слишком даже для тебя, мой князь!

– Заткнись, Цинта, не порти мне праздник, – голос Альберта был странно спокойным и даже каким-то рассеянным, словно он был в глубокой задумчивости.

– Мой князь, а давай я тебе пустырника заварю или мяты с хмелем? Ты хоть поспишь немного. Ну чего ты там углядел на улице? Боюсь даже спросить, где ты провёл эту ночь!

– Вот набью морду Драгояру и буду спать, как младенец.

– И где это видано, чтобы мордобитие успокаивало?

– Ты же не хочешь, чтобы я спалил этот дом или, к Дуарху, весь Эддар? – Альберт прислонился плечом к косяку. – Цинта, я не знаю, что со мной такое, но силы во мне сейчас столько, что кажется, я взорвусь, и я не могу ничего с собой поделать, так что пусть уж лучше это будет Драгояр. К тому же он сам напросился. Жаль только, ждать теперь три дня, тётя Эв попросила перенести дуэль, чтобы мы не портили бал своими синяками и сломанными рёбрами.

– Но ты же хотел сидеть тихо и не высовываться!

– Хотел. Да. Но это было до того, как я узнал, что женщина моей мечты оказалась невестой моего брата!

– Мой князь, Альберт, послушай, я давно не напоминал тебе о данной тобой клятве…

– Цинта, если по вашему таврачьему обычаю я сейчас опять должен сделать какую-нибудь благородную ерунду, то лучше тебе сразу залезть в бочку из-под вина, чтобы остаться в живых. Я даже слушать ничего не хочу!

– Ладно. Ладно. Владычица Степей! Я понял – ты спятил совсем.

– Да, Цинта, считай, что я спятил. И знаешь, я даже вот сам сейчас понимаю, что я просто дурак. Но лучше тебе меня не останавливать.

– Я вот, веришь ли, мой князь, всю ночь глаз не сомкнул! Думал о том, в какой канаве тебя искать поутру! И знаешь, вот ты опять станешь мне грозить…

– Ты не отстанешь, да? – князь обернулся. – Ладно, мы что-то забросили наши уроки, ты же всё ещё хочешь стать лекарем?

Альберт достал старую толстую книгу из сумки.

– Вот, держи. И учи в день по странице! Вечером расскажешь, что выучил.

– А что это такое? – спросил Цинта, вытирая руки о полотенце и осторожно беря книгу.

– Это? Мёртвый язык, на котором говорят все лекари мира. Даже если ты не знаешь, как лечить больного, эта книга, по крайней мере, поможет тебе заработать пару лей.

– В смысле?

– Делаешь умное лицо, трёшь переносицу и произносишь что-то вроде Contradictio simptomatum[3] и смотришь в потолок. Если лицо у пациента красное и пульс высокий – назначаешь кровопускание, если пациент бледный и холодный, то вино с перцем. И считай ты уже наполовину лекарь… Мне кажется или кто-то стучит?

Цинта поспешил открыть дверь, не забыв предварительно глянуть через цепочку, и почтительно отступил в сторону.

– Где бы записать такое счастье! Дядя Гасьярд? Собственной персоной? – воскликнул Альберт, усаживаясь на подоконник и хлопая себя по колену. – Вот так неожиданность! И что привело тебя в столь ранний час в наше скромное жилище? А дай-ка я угадаю, ты пришёл отговорить меня от чего-нибудь из того, что я собираюсь сделать?

– Пожалуй, что и так, – ответил Гасьярд, входя неторопливо, отодвигая стул и снимая шляпу, – ты позволишь?

– Присаживайся, будь, как дома. Завтрак? – усмехнулся Альберт, указывая на тарелки.

– Благодарствую, но я уже завтракал.

Гасьярд был гладко выбрит и одет изящно, в бриджи, высокие сапоги, атласный жилет и новомодный бархатный сюртук, а его грудь украшало жабо с рядами серебристо-серых кружев. Он даже трость с собой прихватил, хотя на самом деле она была ему без надобности.

– Как ты меня нашёл?

– Это было не трудно, учитывая, какую слабость ты всегда питал к старому вояке Мунсу.

Повисла молчаливая пауза.

– Так и будем молчать, как на первом свидании, или ты скажешь, наконец, что привело тебя сюда? – спросил Альберт, понимая, что дядя занят изучением обстановки.

– Я хотел поговорить с тобой… наедине, – Гасьярд бросил шляпу на стол и посмотрел в упор на слугу.

– Считай, что говоришь со мной наедине, Цинта не понимает айяарр, – ответил Альберт.

Цинта тут же отвернулся к печи и усердно загремел котелками.

– Я бы хотел спросить тебя, что ты собираешься делать дальше, Альберт? – Гасьярд откинулся на стуле и уставился на племянника немигающим взглядом.

– Ну как что? – пожал тот плечами. – Зубы драть, делать настойки от колик, открою лекарню, женюсь на купчихе…

– А если без фиглярства?

– А если без фиглярства, дядя, – ответил Альберт серьёзно, – то давай-ка оставим прелюдию для прекрасных дам и перейдём сразу к делу – карты на стол и без дураков, согласен?

– Ну, если без дураков…

– Что тебе от меня нужно?

Гасьярд стал медленно палец за пальцем стягивать перчатку с левой руки и, не глядя на Альберта, произнёс негромко:

– Скоро состоится совет…

– …и ты, очевидно, пришёл предложить мне занять на нём чью-то сторону. Чью?

– Смотрю, ты, как всегда, быка за рога, – Гасьярд прищурился, – а чью ты планировал занять до моего прихода?

– Ну, быка за рога всяко лучше, чем кота за яйца, – усмехнулся Альберт, – я, дядя, планировал выслушать все предложения и выбрать подходящее. Сам понимаешь, папаша ничего мне не оставил, так что имей ввиду – мой голос обойдётся недёшево. И он пока свободен. Отсюда два вопроса: сколько и за кого?

Гасьярд положил перчатки на край стола, медленно поднял шляпу и принялся счищать с неё невидимые пылинки, хотя шляпа и так была идеально чистой.

– Ты, наверное, не знаешь, что на самом деле случилось с Салаваром?

– Насколько я слышал, он упал с лошади и сломал шею.

– И ты в это поверил? – Гасьярд провёл пальцами по серому перу и посмотрел на Альберта.

– Раз ты хочешь произвести на меня впечатление этими словами, очевидно, это была всего лишь… официальная версия? – Альберт склонил голову, внимательно разглядывая выражение лица дяди.

– Да.

– И что же случилось на самом деле? Все обманутые им женщины, наконец, собрались и задушили его чулками?

– Не совсем, но его действительно убили.

– Хм. Кто?

– Ну… не знаю… Его много кто ненавидел… включая тебя, – Гасьярд уставился на племянника немигающим взглядом.

– Интересный поворот в разговоре, – усмехнулся Альберт.

– Как ты узнал? – спросил Гасьярд, не сводя с племянника глаз. – Ты приехал так быстро, что, сам понимаешь, это наводит на некоторые мысли.

– Если бы я решил укокошить папашу, поверь, я не стал бы этого скрывать. И более того – сделал бы это эффектно, с оркестром и фейерверками. Ты же знаешь – нет ничего лучше публичной драки. Меня не было здесь десять лет, и если я не сделал этого тогда, когда он драл меня на конюшне кнутом, то с чего бы мне ехать ради этого сейчас через всю Коринтию? С чем, по-твоему, должен быть связан именно этот момент? Или ты полагаешь, что я однажды встал с утра и подумал – а не убить ли мне Салавара Драго? – Альберт махнул рукой и криво усмехнулся абсурдности обвинений дяди.

– Может и так, – спокойно ответил Гасьярд. – Так всё-таки, как ты узнал?

– Мне пришло письмо. В Индагар.

– Письмо? От кого?

– От женщины и… она не представилась. Так что подозревать тебе нужно не меня, а искать убийцу среди многочисленных обиженных любовниц Салавара. Думаю, одна из них наняла кого-нибудь свернуть папаше голову.

– И зачем любовнице Салавара приглашать сюда тебя? Об этом ты, видимо, не подумал?

– Хм. Вначале я вообще подумал, что это тётя Эверинн, но она была не слишком рада меня видеть.

– Эв? Это вряд ли.

– Я тоже так решил. Это не Милена, не Таисса и не Хейда, как ты успел заметить за обедом. Так что, – Альберт развёл руками, – я не знаю кто это, да мне и без разницы. Но… спасибо ей, что я теперь здесь.

– Но, очевидно, что она знала о волеизъявлении Салавара на твой счёт. Иначе, зачем приглашать тебя сюда в такой момент? Разве не для того, чтобы с твоей помощью повлиять на решение совета? – вкрадчиво спросил Гасьярд.