От Лукова с любовью

Я не уверена, что сама смогла бы провернуть такое. Но мама сделала для меня все. А я отплатила ей лишь тем, что пару раз «выиграла» второе место.

После перехода во взрослую категорию я не победила ни разу, и никто на самом деле не понимал, почему так происходит. Никто, кроме меня.

Мама заслуживала лучшего, и мне захотелось вернуть ей долг.

– Джесмииииии, – игриво подвывала мама мне в ухо, прижимаясь все сильнее и не обращая внимания на то, что мне это не нравилось. – Просто расскажи мне. Я знаю, ты этого хочешь. Я никому не скажу. Обещаю.

– Нет, – презрительно усмехнулась я, и мама поняла, что со мной такое не пройдет. – И ты – врушка.

– Это я врушка? – имела наглость спросить моя мать, словно искренне верила своему обещанию не проговориться. Я была болтуньей, но от кого же я это унаследовала? От нее.

– Ну не я же обещаю не выдать мой секрет, – настаивала я, кося на нее глазом и пытаясь потянуть время, чтобы обдумать будущие слова и не бросаться с головой в омут.

Стоило ли говорить маме? Она уже догадалась, что я что-то скрываю.

Я поняла, что мама у меня на крючке, когда она шумно вздохнула, признавая, что она такая, какая есть – ужасная, жуткая врушка.

– Хорошо, я скажу только… одному человеку. Договорились?

– Кому?

Она замолчала. Было слишком много людей, которым она обычно все выбалтывала. Ей нужно было выбрать. Господи.

– Бену.

Ее мужу, Номеру четыре. Краешком глаза я могла видеть только ее рыжие волосы, и я понимала, что лучше ситуация уже не станет. Мама не отступит. Тем более теперь, когда я дала ей понять, что знаю о ее намерениях.

Я вздохнула. Сейчас или никогда?

– Только не радуйся…

– О боже, – практически выдохнула она, и я поняла, что уже слишком поздно.

Я закатила глаза и полностью развернулась, чтобы видеть ее лицо.

– Нет, мама. Нет. Пока не радуйся. Я даже не собиралась ничего говорить…

– Расскажи, – прошептала она хриплым голосом, как будто одержимый бесами ребенок из фильма ужасов.

Я моргнула.

– Если пообещаешь никогда больше не говорить таким голосом.

Мама застонала и снова превратилась в свой любимый образ паукообразной обезьяны, душащей меня в объятиях.

– Хорошо. Я обещаю. Рассказывай.

– Я… – Замолчав, я скользнула по ней взглядом, стараясь подбирать слова так, чтобы как можно спокойнее объяснить ей произошедшее. – Ладно. Но не радуйся.

– Я уже сказала, что не буду, – проговорила мама и сама себе не поверила.

– У меня была встреча…

– Я помню. Ты говорила. По поводу чего?

Я вздохнула и бросила на нее взгляд, – заметь мама его, она бы шлепнула меня, но она этого не увидела, и я была благодарна. Непонятно, почему я думала, что смогу скрыть это. Можно было на пальцах одной руки пересчитать мои секреты, о которых мама до сих пор не знала.

– Помнишь тренера Ли?

Она не шевельнулась.

– Да.

– Тренер Ли спросила, не хочу ли я в следующем сезоне стать партнершей Ивана.

Молчание.

Мама ничего не сказала. Ни единого слова. Возможно, это был первый раз, когда она промолчала.

Я качнула плечом, на котором лежала ее голова, осознавая, что она по-прежнему не шевелится и ничего не говорит.

– Я думала, что у меня есть еще несколько лет, пока ты доживешь до того возраста, когда люди засыпают на ходу.

– Надо было оставить тебя в пожарном депо, – бросила мама в ответ, не упустив из сказанного мной ни слова. При этом ее голова не сдвинулась с моего плеча.

Больше она не сказала ничего.

Что, черт возьми, происходит?

– Почему ты молчишь? – Я склонила голову набок, чтобы видеть ее макушку. Я была невысокой, всего метр шестьдесят ростом, но мама была даже ниже, чем метр пятьдесят, – при этом я была почти уверена, что она преувеличивает.

– Я думаю, – ответила она, явно растерянная.

Господи помилуй.

– О чем?

Она по-прежнему сидела неподвижно.

– О твоих словах, Ворчун. Ты огорошила меня, я была не готова. Я думала, ты наконец скажешь, что согласилась на должность тренера в КЛ.

Я скривила лицо, хотя мама не могла видеть меня. Как она узнала о должности тренера? И почему раньше ничего не говорила?

Словно почувствовав мое смятение, мама повернулась под таким углом, чтобы видеть мое лицо. Мы были почти полной противоположностью друг друга, если не считать одинакового овала лица. Мы обе были невысокими и кудрявыми. Но у мамы были длинные рыжие волосы со слишком ярким оранжевым оттенком, чтобы выглядеть натуральными, и бледная кожа; она была гибкой, красивой, властной и при этом приятной, умной и привлекательной… а я не обладала ни одним из этих качеств. Я не была уродкой, но с мамой и сестрами сходств было мало. А все остальное… что ж, ко мне это тоже не относилось, если не считать, что я тоже иногда любила командовать.

Дело было в том, что она и не разволновалась, и не очень обрадовалась этой новости. Полчаса назад я могла бы поспорить, что она отреагирует как угодно, только не так.

Но она не отреагировала. И я не понимала почему.

– Ну? – выдавила я из себя.

Синие глаза, напоминавшие мне о сапфире из «Титаника»[8], прищурились, и мама скривила рот.

Я сузила глаза и посмотрела на нее, тоже скривив рот.

– Что? Скажи что-нибудь.

Она искоса посмотрела на меня.

– Я думала, ты обрадуешься. В чем дело? – спросила я, и тут же в мою голову неожиданно закралась такая мысль, что я чуть было не задохнулась. Неужели она…

Я не могла выговорить этого. Не могла думать об этом. Не желала думать об этом.

Но мне пришлось.

Не обращая внимания на это ужасное, неприятное ощущение в животе, я моргнула еще раз, успокаивая себя в ожидании маминого ответа – я не могла этого выдержать, я не выдержала бы, – а затем спокойным голосом, которым можно гордиться, задала вопрос. Руки стали липкими.

– Ты думаешь, я на это больше не способна?

Иногда я сожалела о том, что мы с мамой так беспощадно честны друг с другом. В общении с моей старшей сестрой, Мелочью, мама всегда подбирала слова, остальным братьям и сестрам она высказывала такие вещи в более приятной форме, но меня она никогда не щадила. Во всяком случае, насколько я помню.

Если бы она сказала «да»…

Мама так резко дернула головой, что боль, поселившаяся в моей груди при мысли, что я действительно больше ни на что не способна, моментально утихла.

– Не нарывайся на комплименты. Они тебя недостойны. – Мама закатила глаза. – На все ты способна. Лучше тебя нет никого, не притворяйся, будто не понимаешь. Тьфу.

Я неосознанно затаила дыхание.

– На самом деле я думаю, – с нажимом произнесла она, все еще кося на меня одним глазом, – что это не очень хорошая идея.

Хмм…

Теперь пришла моя очередь скосить на нее глаза.

– Почему?

В ответ мама окинула меня взглядом.

– Ты сказала, что тебя попросили стать его партнершей в следующем сезоне… что это значит?

– Это значит, только на один сезон.

Ее нестареющее лицо сморщилось от смущения.

– Почему только на один?

Я пожала плечами:

– Не знаю. Они просто сказали, что Минди пропустит один сезон. – Минди всегда была со мной довольно любезна. Надеюсь, с ней все в порядке.

Выражение лица моей мамы изменилось.

– А что будет потом?

Разумеется, она спросила. Едва сдерживая вздох, я выбрала самую многообещающую часть из того, что принесло бы мне партнерство с Иваном.

– Они могут помочь мне найти другого партнера.

Мама молчала так упорно и, черт побери, так странно, что я не смогла удержаться и пристально посмотрела на нее, пытаясь представить, о чем она думает.

К счастью, она не заставила меня долго ждать.

– Ты говорила об этом с Кариной?

– Нет. Мы не разговаривали целый месяц. – И было бы странно, если бы я позвонила ей с расспросами о брате. Что за чушь? Мы никогда не говорили об Иване. Вдобавок мы теперь общались не так часто, потому что она поступила в колледж и погрузилась в учебу. Мы по-прежнему любили друг друга и беспокоились друг о друге, но… иногда жизнь разводит людей. Я ничего не могла поделать с тем, что стала меньше волноваться о ком-то. Просто так случилось. И не ее вина, что я теперь не так занята, как раньше. До этого момента я на самом деле не очень-то замечала, что мы отдалились друг от друга.

Мама хмыкнула и скривила рот, словно по-прежнему была погружена в глубокие размышления.

Я осторожно посмотрела на нее, игнорируя странное ощущение в животе.

– Думаешь, мне не стоит соглашаться?

Бросив на меня взгляд и склонив голову набок, она на секунду заколебалась.

– Дело не в том, что я так думаю. Я просто хочу быть уверена, что они тобой не воспользуются.

Что?

– В прошлом году мне едва удалось избежать ареста, Ворчун. Не думаю, что смогу сдержаться, если кто-нибудь еще захочет обвести тебя вокруг пальца, – объяснила она, словно это было само собой разумеющимся.

Я моргнула.

– Два часа назад ты его защищала.

Мама закатила глаза.

– Это было до того, как я услышала, что он может стать твоим партнером.

Какое это имело значение?

Теперь моргнула она.

– Я просто хочу знать, почему ты не согласилась сразу же.

Я выдавила из себя всего два слова:

– Потому что.

– Потому что – что?

Я пожала плечами, прижимаясь к маме. Я не хотела говорить, как боялась проиграть и всего, что последует за этим, поэтому оставила мысли при себе.

– Мам, сейчас я больше работаю у Мэтти. Я планировала два раза в неделю ходить в спортзал с Джоджо, даже если он сачкует на каждой тренировке. Я строила планы с Себастьяном. Раз в две недели мы с Тэйли ходим на скалолазание. Я не хочу просто забивать на них. Не хочу, чтобы они думали, что недостаточно много значат для меня. – Тем более пока они не решили, что я – динамщица, которой наплевать на них, хотя это совсем не так.

Мама наморщила лоб, и по ее лицу промелькнула тень настороженности.

– Дело в этом?

Я снова дернула плечом, в горле образовался ком из правды и лжи, пытавшийся вырваться наружу.

Казалось, мама не до конца поверила мне, но больше не стала комментировать, как делала обычно.

– То есть ты боишься, что тебе не хватит времени?

Я сглотнула.

– Я не хочу отступаться от своего слова. И без того довольно. – Раньше я не понимала, как сильно мне не хватает братьев и сестер, но теперь поняла. Просто легко не думать о том, чего у тебя нет, когда мысли заняты другими вещами.

По маминым губам пробежала грустная улыбка, но она была достаточно умной, чтобы жалеть меня. Тем не менее слова, слетевшие с ее губ, абсолютно не соответствовали тому, что было написано у нее на лице.

– Звучит неубедительно, Ворчун, но ладно. Всему свое время.

Прищурившись, я посмотрела на нее.

– Сообщи Мэтти о своем графике. Раньше ты работала не так много, и он как-то справлялся. Расскажи братьям и сестре. Ты сможешь проводить с ними время, даже если начнешь снова тренироваться, Джесмин. Они всего лишь хотят быть с тобой рядом, и неважно, чем вы занимаетесь.

Внутри у меня все сжалось от разочарования, или, скорее, от чувства вины, которое вызвали ее слова.

– Тебе не нужно проводить с каждым из них по шесть часов в неделю. Даже три не нужно. Им достаточно немного времени. Держу пари, даже не на каждой неделе.

Я сжала зубы, чтобы сдержать дрожь, но не была уверена, что это сработает.

Мама знала, что я думаю и чувствую, но ничем не выдала себя, потому что продолжила:

– У тебя может быть жизнь за пределами фигурного катания. Ты можешь делать все, что хочешь, и ты знаешь это. Просто нужно постараться.

Сколько раз в прошлом она повторяла мне те же самые слова? Сотню? Тысячу?

Я сглотнула, но не подняла глаз.

– О чем ты?

Она снова скользнула по мне взглядом.

– Ты знаешь, о чем я. Ты можешь делать все, что захочешь, Джесмин. Но я хочу, чтобы ты была счастлива. И чтобы тебя ценили.

У меня защипало в носу, но я не могла не заметить предостережения в ее голосе.

– Так ты думаешь, мне не следует этого делать?

Женщина, ездившая на все до единого соревнования, которые была способна позволить, женщина, которая всегда проверяла, что я хожу на каждый урок, на который должна ходить, которая аплодировала мне даже тогда, когда я была не на высоте, склонила голову набок и приподняла плечо.

– Я думаю, следует, но ты не должна продавать себя так дешево. Ты самая лучшая из всех, к кому он мог обратиться с такой просьбой. Даже если это всего на год. Он не делает тебе одолжения. Это ты делаешь одолжение ему. И если он такой придурок, что захочет каким-то образом причинить тебе боль, – мама улыбнулась, – я буду твоим алиби, на случай происшествия с его роскошной машиной. Я знаю, как она выглядит.

Мне не хотелось улыбаться в ответ на ее предложение, но я ничего не смогла с собой поделать.

Мамино лицо смягчилось, и она дотронулась пальцами до моей щеки.

– Я знаю, что ты скучаешь.

Скучаю? От всплеска эмоций или какой-то такой фигни у меня перехватило горло, и мне просто захотелось плакать. Мне. Захотелось плакать. Как давно мне даже в голову не приходила эта мысль.

Я не просто скучала. По соревнованиям, по фигурному катанию ради цели. В последний год мне казалось, будто однажды ночью кто-то совершенно неожиданно, без моего согласия оторвал часть моей души. И с тех пор каждую ночь я как будто ждала, что она вернется. Но она не возвращалась.

И все это, видимо, читалось в моих загоревшихся глазах. Даже если голос сорвался, мы с мамой не обратили на это внимания, и я озвучила правду, которую ей не нужно было слышать:

– Очень сильно.

Ее красивое лицо вытянулось, и она, согнув кончики пальцев, обхватила мои щеки ладонями.

– Хочу свою прежнюю счастливую старушку-ворчунью, – заботливо проговорила мама. – Поэтому, если он попытается вести себя как сукин сын… – Мама подняла большой палец и поднесла его к моей шее, проведя по ней воображаемую линию, при этом на ее губах играла такая же слабая, как кофе, которое варит Бен, улыбка.

Я улыбнулась ей и почувствовала, как в уголке глаза появляется крохотная слезинка – к счастью, эта сволочь не скатилась вниз и не опозорила меня. Севшим голосом я практически прохрипела:

– Ты опять смотрела «Крестного отца»?

Она вскинула светло-рыжие брови и улыбнулась своей отталкивающей, глупой женской улыбкой, которую обычно демонстрировала только бывшим.

– Что я всегда говорю тебе?

– Если есть чем щегольнуть, сделай это?

Она закатила глаза.

– Нет, не это. В нашей семье мы делаем, что должны. Ты всегда была упорнее, чем все твои братья и сестры вместе взятые, и я не хотела для тебя такой участи, но разве тебя было остановить? Я говорила «не прыгай на кровати», а ты вместо этого оборачивала вокруг шеи простыню и прыгала с крыши. Возможно, иногда ты принимаешь ужасные решения…

Я шмыгнула носом.

– Жестко.

Мама продолжила, потянувшись к моей руке:

– Но после падения ты всегда прыгаешь снова. Ты не умеешь по-другому. Не все в жизни бывает так, как нам хочется, но ни одна из моих девочек, особенно ты, не пасует перед трудностями, – сказала она мне. – И что бы еще ни случилось, ты значишь для меня больше, чем этот спорт. Понимаешь?

И что я могла сказать ей после этого? Ничего. Мы просидели так еще полчаса, пока мама не извинилась и не заявила, что должна лечь спать до полуночи. Она оставила меня размышлять обо всем, о чем мы поговорили, и не только.

Но в одном я не сомневалась – мама воспитала меня не для того, чтобы я пасовала перед трудностями.

И мне нужно было принять охренительно трудное решение.

Поэтому той ночью, лежа в постели, я, вместо того чтобы спать, взвешивала все «за» и «против» предложения, которое мне сделали тренер Ли с Иваном.

Что я отнесла к плюсам: я снова стану участвовать в соревнованиях. Безусловно. Моим партнером станет человек, у которого есть не только реальный шанс победить, но и такое же сильное, как у меня, желание этой победы. Даже если бы у меня не было ни единого шанса остаться в спорте после окончания этого года, это будет самой лучшей возможностью побороться, которая мне когда-либо предоставлялась. И если я получу партнера, когда все это закончится…

При мысли об этом по спине побежали мурашки.

Пытаясь обдумать минусы, я не смогла привести ни одного, кроме того, что, если мы не выиграем, пострадает моя гордость. Что в итоге я останусь без партнера. Останусь ни с чем.

Но, черт побери, а что у меня вообще есть?

Чем я должна гордиться? Падением? Тем, что заняла второе место? Воспоминанием о том, что меня бросили?

Все остальное меня мало тревожило. И даже те усилия, которые пришлось бы приложить, чтобы научиться двигаться, как Иван, выполнять с ним поддержки, выдерживать его скорость. Меня не волновали падения, которые пришлось бы пережить, пока мы не поймем, как выполнять поддержки и выбросы, в точности соответствующие своему названию – партнер выбрасывает свою партнершу на лед, ожидая, что она, совершив несколько оборотов, приземлится на лед самостоятельно. Я согласна снова следить за своим питанием. Разумеется, я чертовски люблю сыр и шоколад и не люблю ежедневно получать синяки и травмы, но есть кое-что, что я люблю больше. Гораздо больше.

Кроме того, возможно, на этот раз, если я действительно постараюсь, я смогу понять, как сбалансировать свою крохотную личную жизнь с предстоящей огромной работой. Все требует жертв. Если захочу чаще видеться со своей племянницей, нужно будет не идти домой и мастерски перевоплощаться в выброшенного на пляж кита, а уделить час ей.

Я могу справиться с этим.

Когда очень сильно чего-то хочется, всегда можно этого добиться.

Проснувшись до восхода солнца, я оделась и идеально выполнила утренний ритуал. Я не знала, придут ли тренер Ли и Иван так рано на каток, но, если так и случится… я с ними поговорю. Я думала написать Карине имейл, но не потрудилась этого сделать. Не похоже, чтобы она стала отговаривать меня от партнерства с Иваном.

Я позавтракала, приготовила себе второй завтрак и ленч, пробежалась по списку дел, чтобы убедиться, что сделала все необходимое, и собрала одежду на день. Затем села в машину и, устроившись за рулем, подвесила телефон, чтобы послушать один из своих плейлистов – нужно было привести в порядок нервы и успокоиться по дороге на каток. На парковке стояло всего восемь других машин, в том числе сияющая черная «тесла», которая, как мне было известно, принадлежала Ивану, потому что никто больше не смог бы позволить себе такую машину, и золотистый «мерседес», в котором я узнала автомобиль тренера Ли.

Но, войдя внутрь, я не нашла их в кабинете генерального директора. Поэтому я по привычке решила заняться своими обычными делами и нашла спокойное местечко сбоку от катка, подальше от раздевалок. В течение сорока минут непрерывных растяжек, а затем двадцати минут прыжков на твердой поверхности я смотрела на чистый, едва тронутый лед. И я почувствовала, как из моей груди уходит тяжесть – каток всегда оказывал на меня такое действие.

Поищу их позже.

* * *

Я была на льду уже сорок пять минут, когда заметила две тепло одетые фигуры на скамейке.

Определенно наблюдающие за мной.

Наблюдающие, как я повторяю тот единственный фрагмент короткой программы, который помнила с тех пор, как была одиночницей, – наверное, потому что эти две минуты пятьдесят секунд были моими любимыми. Для меня запомнить программу – одну из двух стандартных программ, которые ты доводишь до совершенства и потом каждый сезон выступаешь с ними на соревнованиях, – было довольно трудно. Я должна была скорее полагаться на мышцы, чем действительно думать о том, что делаю. Иными словами, я должна была снова и снова, снова и снова повторять каждый шаг и каждую дорожку, потому что мозг мог забыть, что последует дальше, а вот мышцы не ошиблись бы. Особенно после многократного повторения.

Мой бывший тренер, Галина, обычно говорила, что программа, которую я исполняю, – феерия прыжков. Один сложный прыжок за другим – я не хотела сдерживать себя. Конечно, я никогда не исполняла ее идеально, но, сделай я это, она была бы фантастической. Я была слишком упряма, чтобы прислушиваться к ее словам, что программа слишком сложна и что я недостаточно стабильна, хотя тогда все это имело значение.

Но, как всегда говорит моя мама, обычно покачивая головой или закатывая глаза, я «не ищу легких путей», потому что когда-то решила появиться на свет ногами вперед. И с тех самых пор все мне давалось с трудом.

Но это мелочь. Проблемы становится труднее решить, если начинаешь делать это без надежды на успех.

Итак, узнав Ивана Лукова по серому свитеру и шевелюре самого чистого черного цвета – которую он наверняка каждый день укладывал по пятнадцать минут, пока каждая прядь не ляжет идеально, – и такую же темноволосую женщину, значительно ниже ростом, сидящую рядом с ним, я продолжила кататься. Я развернулась всем телом, чтобы отъехать назад и сделать тройной лутц[9] – один из самых сложных прыжков, главным образом потому, что нужно вращать тело против часовой стрелки, в обратную сторону относительно захода на прыжок. Это мой любимый элемент, хотя я и понимаю, что именно он причина моей многолетней боли в спине. Туловище не желает вращаться в направлении, обратном тому, в котором вращается остальное тело. Это неудобно и трудно, тем более когда необходимо выполнить прыжок как можно быстрее.

Я не могла нормально приземлиться несколько дней, но в тот момент, слава богу, алли-черт-побери-луйя, я приземлилась удачно как никогда. В фигурном катании самое важное – это мышечная память, и единственный способ заставить свое тело запомнить – повторить элемент тысячу раз. Не сотню. Тысячу. А после этого нужно добиться, чтобы все выглядело непринужденно, хотя это совсем не так. И этот тройной лутц я отрабатывала в два раза дольше, чем любой другой прыжок, потому что была настроена сделать его запоминающимся, и я сделала это. В удачный день я могла выполнить приличный тройной аксель[10], а иногда и четверной, если пробовала выполнить его на тренировках ради интереса. Но, катаясь одна, я концентрировала всю свою энергию на 3Л, как мы называли тройной лутц. Это был восхитительный прыжок, который у меня невозможно было отнять. Или, как мне казалось, выполнить так же хорошо.

Понимая, что глупо сокращать уже оплаченное время на катке, я все же решила действовать на свое усмотрение и еще раз поговорить с ними. Мне не хотелось опоздать на работу, не сделав этого.

Работа. Черт.

Нужно снова поговорить с давним другом мамы о своем графике. Не то чтобы это было проблемой, но мне не хотелось кидать его после того, как несколько месяцев тому назад я пообещала работать больше часов. Он бы понял и даже очень обрадовался бы, но я все равно чувствовала себя треплом. Кроме того, мне потребуются деньги. Нужно подумать об этом. Больше денег и меньше работы. Это будет не так легко.

С сердцем, еще трепыхающимся после серии прыжков, сделанных во время тренировки до 3Л, я поехала к выходу с катка мимо других фигуристов, которые были на льду, – глядя себе под ноги чаще, чем обычно. Только доехав до проема, я подняла глаза и увидела Галину, склонившуюся над бортиком примерно в метре от меня. Она сосредоточенно сверлила меня взглядом.

Я кивнула ей, опустив подбородок.

Через мгновение она кивнула мне в ответ с таким странным выражением лица, которого, насколько я помнила, мне не доводилось видеть никогда прежде. Она выглядела очень задумчивой. Может быть, даже грустной.

Хм.

Надев чехлы на коньки, я взяла бутылку с водой и спросила саму себя, уверена ли я – правда-правда, уверена ли я – в том, что это то, чего я хочу. Хочу ли я вернуться в этот мир с партнером, который, вероятнее всего, не приемлет ошибок так же, как и я. С партнером, с которым я не могу разговаривать без пререканий. Вернуться в мир, где все обсуждают любую мелочь, касающуюся меня. В мир без всяких гарантий. Мне придется пахать больше, чем когда-либо, чтобы отработать один сезон. Готова ли я к этому?

Черт побери, да.

Мама была права. Нет ничего хуже сожаления. И если бы я не воспользовалась этим шансом – даже если б мне пришлось вытянуть из себя все жилы, – я бы определенно сожалела больше, чем если бы воспользовалась и осталась ни с чем.

К тому же никогда прежде я не была такой маленькой брюзгой, как сейчас. Десять лет назад я даже не раздумывала бы о том, чтобы ухватиться за такую возможность, даже если бы из этого ничего не вышло. Теперь… что же, от ожогов иногда остаются шрамы, я об этом не забывала.

C адреналином в крови и все еще слегка задыхаясь, я прошла к тому сектору на трибунах, где по-прежнему сидели Иван и тренер Ли. Они бестактно смотрели на меня в упор. Последняя возможность убедиться в том, что получат? Возможно.