От Лукова с любовью

Это одна из причин, объяснявшая мою грусть и смятение, но я не хотела, чтобы они почувствовали то же самое. Никогда больше. До тех пор, пока я в силах предотвратить это.

И я по-прежнему не знала, что делать.

Эгоистичная сторона моего «я» желала новой жизни. Еще бы.

Но другая сторона моего «я», та крохотная частичка, которая не хотела быть эгоистичной мерзавкой, не хотела огорчать этих людей, превращать меня в ту, которой я была прежде. Ту, которой никогда не было рядом. Ту, которой, как все думали, на все наплевать… вероятно, потому, что я была недостаточно внимательна к ним.

Была еще одна целая сторона моего «я», не уверенная в том, что я справлюсь, если все пойдет не так… настолько, что я чувствовала себя тряпкой.

И все дело было в Иване.

Иван. Фу. Мне так сильно хотелось этого, что я не подумала сразу же отказаться от возможности проводить все свои дни с ним, а не с кем-то другим. Вот до чего я докатилась. До возможности проводить время с этим заносчивым недоумком.

Черт побери, я действительно представления не имела, что делать.

Поэтому в тот момент… я соврала.

– Кажется, месячные скоро начнутся.

– Ахх, – произнес в ответ Джонатан, потому что тот факт, что у девушек бывают месячные, давно не был для него новостью. Первые восемнадцать лет своей жизни он делил ванную комнату с тремя сестрами.

Мама, сидящая по другую руку от меня, искоса смотрела на меня пару слишком долгих минут. Таких долгих, что я подумала, будто она собирается уличить меня во лжи, но, как только я предположила это, она пожала плечами, а потом сбросила очередную бомбу:

– Так это правда, что Луков расходится со своей партнершей?

Я моргнула, не понимая, почему так удивилась.

Она всегда все обо всех знала. Каким-то образом, как-то.

Первым громко присвистнул Джеймс. Это имя о чем-то ему говорило. Я помнила, как много лет тому назад Джеймс не имел ни малейшего понятия о фигурном катании. Но теперь он достаточно долго был членом нашей семьи, чтобы разбираться в этом виде спорта больше, и я могла бы в этом поклясться.

– Он избавился от своей партнерши? – оживился Джонатан, поправляя очки на носу так, словно это была лучшая сплетня, услышанная им за последнее время.

Мама, вскинув брови, кивнула:

– Насколько я знаю, несколько дней назад.

Я постаралась засунуть в рот большой кусок курицы, чтобы по моему лицу нельзя было прочитать: случилось совсем не это.

К счастью, мой любопытный тупица-брат зевнул.

– Они же всего пару лет назад начали кататься вместе? – спросил Джоджо, обращая свой вопрос к маме, потому что она была в курсе всех сплетен.

– Угу. Партнерша, которая была до нее, дважды падала на финале Гран-при. Они завоевали бронзу, а с этой девушкой он стал победителем национального чемпионата и чемпионата мира.

Гран-при. Чемпионат мира. Национальное первенство. Три самых престижных соревнования по фигурному катанию. Только Иван мог облажаться и все равно что-то выиграть. Эти мысли должны были вселить в меня уверенность, что я делаю правильный выбор, принимая его предложение, но я лишь озлобилась на саму себя за то, что облажалась и так и не заняла никаких мест.

– Карина ничего тебе не рассказывала? – Мама переключила свое внимание на меня.

Стараясь тщательно пережевать курицу, я покачала головой и проговорила с набитым ртом:

– Она еще в Мехико. – Они знали, что она в колледже.

– Напиши ей и узнай, – посоветовала мне мама.

Я нахмурилась.

– Сама напиши.

Мама ухмыльнулась, словно говоря: ну, давай же.

– Так и сделаю.

– Я всегда забываю, что Карина – его сестра, – заметил Джеймс, наклоняясь через стол. – Он вблизи так же привлекателен? Когда видишь его вживую.

Я хихикнула:

– Нет.

Джоджо усмехнулся:

– Ага. – Но его тон взбесил меня. Я посмотрела в его сторону и увидела, что он облокотился на плечо Джеймса. Этот идиот притворялся, будто пытается говорить шепотом, но, глядя прямо на меня, добавил: – Джесмин всегда с ним флиртовала. Видел бы ты.

Подавившись курицей, я не смогла проглотить ее и закашлялась.

– Что за бред?!

После его «ха!» я тут же показала ему средний палец.

– Даже не прикидывайся. Ты всегда приходила домой и говорила о нем, – заявил мужчина ростом метр шестьдесят восемь, всегда идеально сочетавший в себе качества старшего брата, всегда готового прийти на помощь, и досадной занозы в заднице, не способной вовремя остановиться. – Ты была неравнодушна к нему. Мы все знали. – Посмотрев на Джеймса, он вскинул брови. – Мы знали.

Он издевался надо мной? Он, блин, издевался, да? Я флиртовала с Иваном? С Иваном?

– Нет, – спокойно сказала я только потому, что, прояви я излишнюю агрессию, они бы стали нести всякую чушь. Я знала, как они действуют. – Я не флиртовала с ним. – И специально для того, чтобы Джеймс понял, подчеркнула: – Никогда.

Мама издала звук, который, как правило, означал: «Ну-ну».

Переведя взгляд на нее, я покачала головой:

– Нет. Нет, я не флиртовала. Он хорошо выглядит. – Если бы я сказала, что Иван не в моем вкусе, они бы решили, что я пытаюсь что-то скрыть, а это не так. – Но такого никогда не было. Никогда, ни капельки. Он же придурок. Мы дружим с его сестрой. Вот и все.

– Он не был придурком, – вмешалась мама. – Он всегда очень вежлив. Очень добр к своим поклонникам. Мне кажется, он очень милый мальчик. – Она скользнула по мне взглядом. – И он нравился тебе.

Милый мальчик? Они что, под чем-то?

Да, все любили его, и все превозносили его. Красивый, талантливый Иван Луков, завоевавший весь мир, будучи привлекательным, сверкающим, самоуверенным подростком. Он знал правила игры. Этого у него было не отнять. Но он никогда не нравился мне. Никогда.

– Нет, нет, он мне не нравился, – возразила я, качая головой и не веря, что они пытаются убедить меня в этой херне. Неужели они действительно так считают? – Вы придумываете черт знает что. Мы раз в месяц перекидываемся фразой, обычно язвительной и грубой.

– Некоторые могут счесть это за прелюдию, – начал было мой брат, но я его оборвала.

Я опять зарычала, продолжая качать головой:

– Господи, нет…

Джонатан расхохотался.

– Почему ты так покраснела, Джес? – спросил он, шлепая меня ладонью по макушке, отчего я вздрогнула, не успев отдернуть голову.

– Закрой рот, – сказала я Джоджо, обдумывая десяток разных язвительных замечаний и понимая, что не могу воспользоваться ими, потому что получится так, будто я защищаюсь, а потому буду выглядеть виноватой. Или, что еще хуже, я могла бы рассказать им о предложении, которое мне сделали сегодня утром. – Мне он не нравится, ясно? Не знаю, почему вам обоим это вообще пришло в голову.

Мама хихикнула:

– Нет ничего страшного, если ты признаешься, что была в него влюблена. В мире полно девушек, которые влюблены в Ивана. Возможно, даже я была слегка увлечена им в свое время…

Мы с Джоджо, забыв о том, что находимся по разные стороны баррикад, оба поперхнулись.

Мама проворчала:

– Ой, прекратите! Я совсем не это имела в виду!

Разумеется, женщина, вышедшая замуж за мужчину, который был старше меня даже не на десять лет, должна объясниться. Мама была не просто любительницей молодых мужчин, она была Любительницей с большой буквы. Все остальные такие Любительницы восторгались ею.

– Мам, я сделаю вид, что ты этого не говорила, иначе я не усну, – пробормотал Джоджо, глядя на нее с почти болезненным выражением лица, смена которого явно потребовала физических усилий.

Потом он толкнул меня локтем:

– Обычно ты много говорила о нем, Джес.

Я моргнула:

– Мне тогда было лет семнадцать, и все это только потому, что он – козел.

Мама открыла рот, но я продолжила:

– Да, да. Козел. Клянусь, он был таким. Вы просто никогда не слышали, потому что он старался не попадаться, но это так. Карина знает.

– Что он тебе сделал? – спросил Джеймс, единственный, кто, видимо, все еще оставался на моей стороне. По крайней мере, потому, что не опровергал моих утверждений и казался по-настоящему заинтересованным в том, чтобы услышать правду.

Я собиралась выложить им эту правду, потому что меньше всего хотела, чтобы мама и Джонатан продолжали верить в свою чушь. Тем более учитывая, что может случиться. Могло бы. Возможно.

Поэтому я рассказала им.

* * *

Все пошло наперекосяк, когда Иван Луков надел самый безобразный костюм, который я когда-либо видела.

Мне было шестнадцать, а Ивану только что исполнилось двадцать. Я помнила об этом потому, что меня всегда удивляло, что он старше меня меньше чем на четыре года, но уже так далеко продвинулся в карьере. Он уже выиграл множество чемпионатов как юниор вместе со своей постоянной партнершей, а в семнадцать лет перешел во взрослую категорию. К двадцати годам он обогнал уже многих. Я тогда этого не знала, но в следующие десять лет ничего особенно не изменилось.

К тому времени мы с его сестрой дружили уже несколько лет. Я уже больше пяти раз ночевала у нее дома. Она уже больше пяти раз ночевала у меня. Иван был просто членом ее семьи, которого я видела на днях рождения и от случая к случаю у Карины дома, когда он заходил навестить ее. На самом деле до того момента он ничего не говорил лично мне, разве что с неохотой смотрел на меня, чтобы не разочаровать родителей, которые полагали, что у их сына хорошие манеры.

Итак, в тот день, много лет назад, он выехал на лед, когда я разминалась на полу, и я не сумела скрыть своего отвращения и даже не попыталась это сделать. Его костюм напоминал рекламу бананов. Оборки желтые, красные, зеленые, где-то среди них был даже приколот цветок, и эти отвратительные желтые брюки, в которых его ноги выглядели как настоящие бананы на его тогда еще юном теле.

Костюм был ужасен. Совершенно ужасен. На мне было надето трико, сшитое сестрой, и оно было… своего рода экспериментом, но мне не хотелось оскорблять ее чувства, поэтому я, как бы то ни было, надела его.

Но то, что носила я, было ерундой по сравнению с той хренью, которая была надета на нем в тот день.

Иван начал выступление с партнершей, какой-то девушкой, с которой до этого момента катался несколько лет, но вскоре после этого случая они расстались. Бетани как-то там еще. Впрочем, что бы ни было надето на ней, в любом случае было несравнимо с его уродским нарядом. Я видела их программу урывками, если была не занята на прогонах, и, конечно же, слышала музыку. Но до этого момента я не видела костюмов. Это было все равно что смотреть, как кто-то танцует брейк-данс под Моцарта. Бред. И в моем представлении тот кошмарный костюм, который был на нем надет, отвлекал внимание от исполняемого им и его партнершей фрагмента, уж точно не похожего на мамбо.

Грех за то, что я открыла в тот день рот, я возложила на это. Я думала, что он оказывает медвежью услугу своей программе. То есть мне казалось, что я делаю ему одолжение своим замечанием.

Я точно знаю, что не думала о том, что делаю, до того, как подошла к нему. Иван покидал лед после тренировки, защелкивая чехлы на лезвиях коньков под своими черными ботинками. И первым, что я сказала мальчику-мужчине, который до этого ни разу со мной не заговорил, было:

– Тебе правда нужно сменить костюм.

Он даже не моргнул, повернув голову и посмотрев на меня. А затем произнес одно-единственное вежливое слово, которое вечно адресовал и будет адресовать мне:

– Извини?

Может, стоило обвинить маму или даже своих братьев и сестер за то, что недостаточно давили на меня, чтобы я помалкивала и оставляла свое мнение при себе. Потому что из всех слов, которые я могла бы употребить, чтобы смягчить свое высказывание, я не выбрала ни одного.

– Это уродство, – вот что слетело с моих губ.

Не «Это отвлекает внимание от твоей фигуры и мешает высоко прыгать». Не «Это пестровато».

Я не сказала ничего для того, чтобы мое замечание прозвучало не так по-идиотски.

Потом, чтобы он понял, что это не просто ужасно, я добавила:

– Страшное уродство.

И после этого все изменилось.

Двадцатилетий юноша моргнул, глядя на меня, словно видел впервые, что было не так, а потом отпрянул. Затем низким-низким голосом, исходящим из глубин его мальчишески-мужского тела, он прошипел:

– Ты бы лучше о своем наряде переживала.

Я помню первое, что пришло мне в голову: вот же сука.

Но, прежде чем я успела произнести хоть слово, его черные брови, совсем не похожие на светло-коричневые брови сестры, приподнялись на гладком лбу, напоминая мне о взглядах других девчонок… Они смотрели на меня так, будто я была ниже их, потому что не носила роскошные вещи и не каталась на коньках новых брендов. Моя мама не могла позволить себе этого и по возможности не просила денег у отца… но я всегда думала, что она просто боялась, что он не даст ей денег, ведь они нужны именно для фигурного катания, а не потому, что он жадный. В то время я каталась бы в нижнем белье, лишь бы мне давали время на льду. С тех пор, как мама объяснила мне, что это максимум ее возможностей, я не переживала о роскошных вещах.

Но дело в том, что никто никогда не ставил меня в неловкое положение из-за этого. Во всяком случае, никто не говорил мне этого в лицо. Хотя у меня за спиной происходило совсем другое. Невозможно скрыть выражение лица или движение глаз. Невозможно заткнуть уши и не слышать, как перешептываются люди, которые считают, что их никто не слышит. В то время другие девушки не любили меня, потому что я была их соперницей и иногда проявляла характер – когда ситуация складывалась не так, как мне хотелось.

Я отпрянула точно так же, как он, думая о сестре, которая сшила мне этот костюм – однотонное трико красивого голубого оттенка, отделанное по вырезу и рукавам горным хрусталем, – и взбесилась. И я произнесла единственное, что пришло мне на ум:

– Я просто сказала тебе правду. Это выглядит по-идиотски.

Его щеки, обычно почти персикового оттенка, потемнели. Он не покраснел, не было даже намека на это, но для него, как я теперь думаю, это было практически то же самое. Иван Луков наклонился ко мне и прошипел то, что преследовало меня следующую пару лет.

– Будь осторожна, коротышка. – А потом направился в раздевалку или черт знает куда еще.

Две недели спустя он выиграл свой первый национальный чемпионат США по парному фигурному катанию в костюме для мамбо. О его наряде говорили много гадостей, но каким бы безвкусным он ни был, это не затмило его талант. Он заслуживал победы. Даже если у тех, кто смотрел на него, из глаз шла кровь.

Через неделю после случившегося, в первый день после его возвращения в КЛ, когда я не находила себе места от того, что натворила, а от Карины не было никакого толка, – она не подсказала мне, как решить эту проблему, потому что считала мой поступок смешным, – Иван, сделав над собой усилие, подошел, чтобы поговорить со мной. Хотя под разговором я на самом деле подразумеваю следующее:

– Не думаешь уйти? Ты слишком старая, чтобы чего-то добиться.

Я широко открыла рот, опешив от того, что он сказал. Я и слова не успела ответить, как Иван откатился прочь.

Весь день я думала о его словах, потому что их прямота одновременно больно ранила и бесила меня. Тогда мне было трудно не сравнивать себя с девушками, катавшимися с трехлетнего возраста и продвинувшимися дальше, чем я, несмотря на то что Галина говорила, что я одарена от природы и что если бы я достаточно усердно работала, то в один прекрасный день обошла бы всех их.

Но я никому не рассказала о словах Ивана. Никто больше не должен был знать об этом.

Я молчала еще целый месяц. Это продолжалось до тех пор, пока этот придурок нарочно не подошел ко мне после тренировки и не бросил в лицо:

– Это трико было рассчитано на размер меньше или?.. – У него не было ни малейших оснований для этой гадости.

В тот раз я успела ответить лишь:

– Ну ты и говнюк, – прежде чем он исчез.

Остальное уже история.

* * *

Когда я закончила пересказывать самое важное, брат, откинув голову назад, фыркнул:

– Ты просто истеричка.

Если бы у меня на тарелке осталось что-нибудь, кроме лапши, я бы запустила этим в него.

– Что?

– Истеричка, – заявила третья истеричка в нашей семье после мамы и старшей сестры. – Ты говорила, что он устроил тебе сущий ад, но я что-то не увидел никакого ада. Он просто подкалывал тебя, – пояснил Джоджо, качая головой. – Мы за час можем выбесить тебя сильнее.

Я моргнула, потому что брат был прав. Но ведь это совсем другое дело, потому что они – моя семья. Подтрунивания друг над другом – почти обязательный ритуал.

Брат моей подруги, человек, с которым мы вместе катались… не должен был оскорблять меня.

– Да, Ворчун. Это звучит не так уж страшно, – подала голос мама.

Проклятые предатели.

– Однажды он сказал, что я должна похудеть, пока подо мной не подломились коньки!

Что сделала троица, сидевшая вокруг кухонного стола? Они рассмеялись. Расхохотались до упаду.

– Ты тогда правда была толстой, – закудахтал мой чертов братец с раскрасневшимся лицом.

Я снова потянулась к нему в попытке ущипнуть, но он резко отклонился, практически упав на колени Джеймсу.

– Почему мне никогда не приходило в голову сказать тебе об этом? – продолжал Джонатан, чуть ли не плача от смеха. Его тело тряслось, и он повис на Джеймсе, отодвинувшись от меня еще дальше. Я достаточно часто видела, как он делает это, чтобы распознать сигналы.

– Я вам всем не верю, – сказала я, не зная, почему, черт побери, им всегда удается удивить меня. – Однажды перед соревнованием он пожелал мне сломать ногу[6]. Буквально.

То, что я рассказала о его очередной грубой выходке, отнюдь не помогло убедить семью в том, что Иван – придурок. Они лишь рассмеялись еще громче. Даже Джеймс, который был добрее всех остальных, оставил поле битвы. Я не могла этому поверить… но, видимо, придется.

– Он долгие годы звал меня Фрикаделькой, – сказала я, ощущая, как начинают дрожать ресницы при упоминании этого идиотского прозвища. Оно сводило меня с ума независимо от того, как часто я говорила себе, что должна быть выше этого. Палки и камни могут поломать кости, но я не позволяла людям ранить меня словами.

Обычно.

Однако все они давились от смеха. Все трое.

– Джесмин, милая, – прокаркал Джеймс, прикрывая глаза ладонью. – Я просто хочу знать, что ты ему отвечала.

Я подумала о том, чтобы держать рот на замке и не произносить ни слова, но если кто-то во всем мире и знал меня, так это были эти люди – мои братья и сестры. Господи, как, черт возьми, я буду работать с Иваном после того, что случилось десять лет назад? Его собственный тренер приказала ему не открывать рта, чтобы он не поддался искушению сказать какую-то гадость, из-за которой я могу отказаться.

Наверное, через неделю мы бы с ним подрались. Даже если бы продержались так долго. Честно говоря, это всего лишь вопрос времени. Мы готовились к этому много лет.

Мне нужно было многое обдумать.

– Всякое. – Я больше не сказала ничего и постаралась не думать о том дерьме, что говорила Ивану в ответ.

– Что за всякое? – спросил Джеймс. Его смуглое лицо порозовело, и он ущипнул себя за кончик носа.

Искоса посмотрев на него, я одарила его легкой улыбкой, оставшейся незамеченной, и повторила:

– Всякое.

Джеймс засмеялся и с трудом сумел взять себя в руки.

– Отлично. Я пока не буду настаивать. Но вы же перестали обзывать друг друга?

Я моргнула.

– Нет. Сегодня я назвала его Сатаной.

– Джесмин! – прошипела мама, после чего упала на пустой стул рядом в припадке смеха.

Я так широко улыбнулась, что у меня заболели щеки… ровно до того момента, пока я не вспомнила, что скрываю от них.

Хотела ли я просыпаться раньше восхода солнца, чтобы тренироваться по шесть-семь часов в день с тем самым мужчиной, который спросил, не проходила ли я кастинг на роль дурнушки Бетти? С намерением победить в чемпионате?

Я не была уверена.

Глава четвертая

Неудивительно, что в ту ночь я хреново спала.

Можно было грешить на выпитый после ужина кофе – обычно я не пью кофеин после обеда и позже, потому что это выводит меня из строя, а мне нужна вся энергия, чтобы жить эту жизнь, – но дело было не в кофе.

Дело было в маме. И в тренере Ли. Но главным образом в маме.

А чего еще ожидать, если она пристала ко мне с расспросами (которые обычно я предвидела)? Но разве я была когда-нибудь способна обвести маму вокруг пальца и почему надеялась, что смогу сделать это теперь?

Она села рядом со мной на диване после того, как брат с Джеймсом ушли, и обвила рукой плечи так, что я, разумеется, поняла: мне от нее ничего не скрыть. В нашей семье мы были довольно нежны друг с другом… если синяки, подколы и розыгрыши можно назвать нежностью… но мы были не из тех, кто все время целуется и обнимается, если только по необходимости. В последний раз, когда я случайно обняла старшего брата, он спросил, не собираюсь ли я сесть в тюрьму или умереть.

Поэтому в тот вечер, когда мама обняла и притянула меня к себе, сжав мою коленку, я призналась, что совершила ту же ошибку, которую совершают многие ее собеседники, – я недооценила ее. Мои братья и сестры знали меня очень хорошо, их партнеры тоже – меня не так уж сложно было понять, – но никто не знал меня лучше мамы. Руби, моя сестра, тоже видела меня насквозь, но ей все еще было далеко до нее. Сомневаюсь, что кто-нибудь когда-нибудь сравнится с мамой.

– Расскажи мне, что происходит, Ворчун, – попросила она, употребив прозвище, которое дала мне, когда мне было четыре года. – Ты сегодня вечером была такой тихой.

– Мама, я проболтала половину ужина, – сказала я, не отрывая глаз от «Неразгаданных тайн»[7], которые повторяли по телику, и покачала головой. Я не решалась посмотреть ей в глаза, чтобы не выдать свою дилемму.

Она прислонила голову к моей и поставила обычный бокал с красным вином на кофейный столик, после чего почти повисла на мне, словно в надежде, что я удержу ее.

– Да, со своим братом и Джеймсом. Мы едва перекинулись парой слов. Ты даже не рассказала мне про встречу. Думаешь, я не вижу, когда с тобой что-то не так? – обиженным голосом проговорила она, словно обвиняя меня.

Она меня раскусила.

Мама снова сжала мое плечо.

– То, что я ничего не сказала в присутствии Джоджо и Джеймса, не означает, что я ничего не заметила. – Она еще сильнее сжала мое плечо и прошептала, как самый настоящий стремный тип: – Я все знаю.

Я все же фыркнула и посмотрела на нее краешком глаза. Могу поклясться, что за последние пятнадцать лет она не постарела ни на день. Как будто время для нее остановилось. Сохранило ее. Либо она давным-давно затащила в постель джинна, который исполнил ее желание, и теперь она станет бессмертной, либо что-то типа того.

Вытянув ноги, я закинула их на кофейный столик и наморщила нос:

– Ладно, служба психологической помощи.

Она прижалась ко мне сбоку – как делала всегда, когда хотела меня побесить, – а я совсем чуть-чуть отклонилась, чтобы не злить ее.

– Скажи мне, что с тобой происходит? – настойчиво повторила мама прямо мне в ухо. Ее голос звучал обманчиво мягко – и охренительно фальшиво. Я почувствовала дыхание, от которого исходил запах вина. – Я угощу тебя вишней в молочном шоколаде, припрятанной после Дня святого Валентина…

Даже вишня в молочном шоколаде не заставит меня открыть рот. Я еще больше отклонилась от мамы, но она придвинулась ближе и буквально прилипла ко мне, закинув свое бедро на мое.

– Боже мой, дамочка, может, вас прямо сейчас подсоединить к винной капельнице? Ценители по одному твоему дыханию определят, в какой год было разлито это вино.

Не обращая внимания, мама обняла меня еще крепче.

– Чем скорее ты расскажешь мне, тем скорее я оставлю тебя в покое, – попыталась подкупить меня она.

Не в силах удержаться, я фыркнула. Как будто от нее было так легко отделаться.

– Ты сама хоть веришь своим словам?

Она запыхтела и отодвинулась всего на пару сантиметров.

– Давай сделаем передышку и поболтаем. Все равно наступит момент, когда ты расскажешь мне, – заявила она, и это было правдой.

Но…

Просто я пережила столько провалов… мне часто казалось, что год назад я достигла своего предела.

Мама была тем человеком, которого мне хотелось защищать больше всех. Пока я росла, она платила за все самостоятельно, так как мой отец думал, что это пустая трата денег, и постоянно спрашивал: «Разве для Джесмин не найдется других занятий?» – мама обычно включала громкую связь, и моя любопытная задница всегда подслушивала. Когда он навещал нас, мама говорила, что мы не нуждаемся в его поддержке или не хотим ее… даже если это означало, что она постоянно опаздывала с оплатой счетов. Оглядываясь назад, я не понимала, как она умудрялась выкручиваться, как сумела не оставить нас без крыши над головой, оплачивала счета и кормила.