Гештальт

– Ей не понравилось у меня, она сказала, что неуютно, чтоб уютно было надо купить интересные шторы и повесить вот здесь, а лучше во всех комнатах и даже в кухне, с этим, как его…с ламбрекеном… ей нравится на кухне, что бы …ламбрекен был.

Марина согласно кивнула головой, поддерживать разговор с пьяным Матвеем было неинтересно, но она боялась, что он рассвирепеет и начнет кричать, ударит её или уйдёт. И Марина кивала головой в такт его интонаций, почти случайно угадывая, где надо это сделать.

– Мать моя тоже любила шторы, – стало понятно, что он перешёл на очень личное. У неё ничего не было, только эти шторы, красные портьеры, они достались ей от её матери. Эти шторы, они были нечестные, ворованные. Когда-то в молодости моя бабка жила на Украине в небольшом селе и была всецело и полностью на стороне красных Советов и участвовала в национализации кулацко-жидовского добра. И в одной семье, где было много детей, курей и корова, где надо было забрать всё, в корыте, среди детских нестиранных заскорузлых пеленок, нашла эти шторы и взяла себе. Украла. Вся деревня знала, что она их украла, бабке пришлось уехать, из всего, что было у неё, она взяла только вот эти красные портьеры. Уехала в русскую Сибирь и там спокойно, с чистой совестью, ведь никто и ни о чём не знал, вешала на окна своей аккуратной выбеленной квартирки. Умирая, бабка историю штор, вместе со шторами, передала своей дочке, матери моей. Мать шторы берегла и раз в полгода и перед большими праздниками протирала их каким-то раствором из уксуса и касторового масла, а потом стирала вручную туалетным мылом. От этого шторы становились мягкими, яркими и пахли женскими духами. Я любил эти дни, когда мать вешала чистые шторы на окна, дома становилось уютно и пахло праздником, мать долго любовалась на них утром, днём, вечером и даже ночью вставала потрогать их и посмотреть между них на частые звёзды, заворачивалась в них и смеялась, говорила, что чувствует себя купеческой дочкой. Перед смертью мать вздыхала, затем позвала к себе мою тогдашнюю жену Галю, сказала беречь шторы, пуще детей собственных, передала секреты ухода и преставилась, ушла со спокойной душой, считая, что шторы её остались в надежных руках. Но с женой у меня была жизнь недолгая, она ушла от меня, швырнув мне в лицо ухоженные по маминому рецепту шторы. Их я больше на окно не вешал никогда, а застилал ими свою постель. Приятно было, приведя на ночь бабу, смотреть, как она вальяжно на них лежит, или представлять, как бы на них лежала роскошная баба. Шторы приятно щекотали голый зад и пахли детством, и женщиной. Я их никогда не стирал, и, когда ко мне переехала Зоя, следующая моя жена, она сказала, что на этой рванине будет спать её собачка. Я ничего ей не сказал, но шторы отнес на помойку, уж лучше пусть они так закончат свою жизнь, мать простит, если видит меня с неба, чем на них будет спать Зоина собачка, пусть и чистая, но псина. После этого в моей жизни никогда штор не было. Вернее, не было в них никакой необходимости, жены у меня не было, а путанкам было безразлично, есть ли на моих окнах шторы.

Матвей вздохнул, неопределенно повел руками, глазами и вдруг уставился на Марину, будто видел впервые. Впрочем, так оно, наверно, и было. И задал глупый, но весьма уместный вопрос:

– Ты кто?

– Я? Людочка из Омска!

Он непонятно на неё посмотрел, протянул: «А-а-а…» И продолжил свой рассказ.

– Когда Арина пришла в мой дом, то после того, как мы потрахались, она, глядя в потолок и затянувшись дешёвенькой сигаретой, тихо проговорила: «Приходи ко мне в магазин, мы найдём тебе недорогие, но весьма привлекательные шторки в каждую комнату». И выпустила струю дыма куда-то между грудей десятого размера. Аринка – шикарная баба. Она имела собственный магазин штор и не ленилась там сама работать, все думали, что она – простой наёмный продавец с небольшой зарплатой продавца. И я подумал, что новые шторки – символ новой моей жизни вместе с нею, и что они невероятным образом украсят нашу с ней жизнь. Через неделю, получив пенсию, я помчался к ней в магазин на Старобазарной площади. Смех… Магазин назывался «Шторка». Аринка стояла за прилавком как европейская женщина на турецком базаре. Она была в скромной форменной, зелёного цвета одежде, с натуральным макияжем и приветливой заискивающей улыбкой на чувственных губках. Ё! Вокруг неё висели, лежали, колыхались от сквозняка разные шторы, всех цветов и фактур, длины и назначений, с лентами и тесьмой, сидящими и парящими бабочками и выбитыми букетиками роз, на любой вкус и кошелёк. Я принёс Арине букетик цветов, которые под крики менеджера, сумел выдрать на клумбе, вот здесь. Но Аринка выглядела богиней среди этого великолепия, и я стыдливо спрятал их за спину, а потом, незаметно для неё, закинул за одну из стоек со шторами. Слишком убогий он был по сравнению с ней. Знал бы я тогда, какая она, и что всех своих мужиков заводит только для того, чтобы те покупали у неё шторы! Увидев меня, Аринка даже бровью не повела, ни одним лицевым мускулом не выдала, что эту ночь мы провели у меня, в квартире без штор. Как обычному покупателю, она мне медовым голосом пообещала выбрать самые прекрасные бюджетные шторы. То, что она выбрала, было чудесного цвета бледной фуксии в мелкий рельефный рубчик и с какими-то узорами в форме жёлтой соломенной дамской шляпки. В комплекте были ещё лёгкие, белые, как улыбка эфиопа, нежные занавеси. А для кухни была такая же шторка, но с ламбрекеном. Я подумал: «Для себя выбирала». Хотя мне хотелось каких-то синих простых штор, недорогих, но раз Аринке хотелось таких, то я оставил в её магазине почти всю свою пенсию и, подмигнув продавцу и шепнув, что жду её вечером вешать шторы, счастливый отправился домой мыть окна. Вечером Аринка пришла, и после праздника тела мы вместе развешали шторы и долго смотрели на них, потом – на закат солнца сквозь них. Квартира моя насквозь пропиталась запахом сигарет и чуть слышным ароматом вымытых окон и новых штор. Я был счастлив, может быть, как никогда в своей жизни. Хотелось от умиления рыдать, и я даже пожалел, что выбросил материны шторы. Но больше ко мне моя фея из магазина штор не пришла, я ей звонил и даже пытался ждать у магазина, когда она пойдёт с работы домой. Напрасно всё было, я видел её профиль и какие-то тени на стеклянной двери магазина «Шторка», но заходить робел. Мучился один, вначале просто ждал, потом ждал в компании с водкой, а потом и ждать перестал. Прошёл год после покупки штор, а точнее, год и два месяца. И однажды утром, проснувшись, слушая утренний гул машин и глядя в давно немытое окно, мне что-то померещилось. Я сначала не понял, что. Но что-то неясное, но вопиюще возмутительное мелькнуло в моей голове. От неожиданности я вначале сел в кровати, а потом бегом бросился к окну. Не может быть! На моей шторке цвета бледной фуксии в одном месте, где-то посерёдке, ужасно, что посерёдке, не сходился рисунок. Заметно, что это был брак! Такой вопиюще-ужасающий и хамски-возмутительный брак, что даже об одной мысли о таком браке всех бы бросило в дрожь. Рубчики как бы расступались и один край желтой соломенной дамской шляпки почему-то исчезал! «Тварь! Тварь! Тварь!» – крутилась прилипчивая мысль в моей голове весь день! Мне хотелось завыть, разодрать на себе всю одежду, вхлам изничтожить шторы, на куски разорвать пухлый Аринкин услужливый рот, чтобы всё-всё, всё-всё было как до этих бюджетных штор и с браком. Ночью не мог долго заснуть, выпил полбутылки белой и уснул на полу в кухне. Начиналось утро, и в мозгу продолжала свербеть мысль о бракованных шторах, она не отпускала меня, пока я не встретил соседку Светку, через которую и познакомился со своей продавщицей штор. В подъезде я накинулся на Светку как зверь, стал тянуть её за оба уха враз и орать, что она тварь и подружка её – тварь мерзкая, Светка вначале опешила, а потом звонко завизжала. На нашу возню вышли посмотреть все соседи, они стояли, держась за перила и молча смотрели на нас, никто ничего не понимал. Наконец соседка с первого этажа Франца Минзьятовна вызвала полицию. Меня увезли, как преступника, сковав руки наручниками и сунув для спокойствия дубинкой куда-то под ребра. Я лежал на рифлёном коврике УАЗика и слышал, как причитала Светка, показывая свои полуоторванные уши молоденькому лейтенанту.

Марине стало холодно, и она почти перестала его слушать, захотелось домой, там, наверно, все переволновались, пришлось позвонить домой и соврать про срочную работу. Матвея надо было выслушать, хотя смысл нужности тоже был непонятен. Матвей догадался, что Марина замёрзла, а может, она уже и тряслась. Он дал ей свой коричневый помятый пиджак. Почти как галантный кавалер, не сказав ни слова, и Марина молча приняла его.

– В полиции меня никто не бил, я там выспался на жёстком топчане в компании каких-то двух мужичков, мирно играющих в карты. Утром молоденький лейтенант допросил меня, уже не тот, что задерживал, а другой. Записав всё с моих слов и взяв с меня слово больше так не делать и примириться с соседкой по-хорошему (зачем мне проблемы), он отпустил меня и посоветовал сходить в магазин и предъявить некачественный товар продавцу или в службу потребителей обратиться. Эта мысль мне показалась удачной. Выждав следующего утра, я отправился в магазин «Шторка». Аринки за прилавком не оказалось, зато там была какая-то совсем непрезентабельная, с фигурой, как у зимнего яблока, бабёха. Я решил, что это уборщица подменяет Аринку в зале, пока та отлучилась. Мне стало ещё труднее говорить, я ведь воображал, что швырну эти шторы Аринке в морду прямо от двери, в её наглую, лживую морду. И заору громко, так, чтобы все слышали: «Дайте книгу жалоб, уважаемая Арина!» Составлял эту фразу весь путь от дома до магазина. Но хозяйки видно не было, и пришлось почти виновато прошептать:

– Аринку позовите, будьте добры!

Бабёха переступила с ноги на ногу и невзрачно, невиновато сказала:

– Нет такой!

От возмущения мне очень захотелось обидеть эту…с фигурой зимнего яблока, и я визгливо крикнул:

– Где же она?

– Не знаю такой, первый раз слышу!

– Первый раз! А я её знаю не первый раз! И пусть она заберёт свои…эти…эти… ламбрекены!

И я хлопнул на стол пакет со шторами. От штор над столом и прямо на зимнее яблоко полетел выхлоп пыли, густой и пахнущий плесенью. Эти шторы никогда не стирались. Продавщица брезгливо, одним пальцем раздвинула ручки пакета и прошипела:

– Уберите отсюдова своё тряпьё и не пугайте мне посетителей, дедушка! Неприлично ведёте себя, дедуля! Идите отсюдова, а то в полицию позвоню!

– Ты мне деньги, деньги за них давай! И я пойду! Всю пенсию отдал за них!

– Дед, иди отсюдова или я психушку вызову!

Мне было страшно, что приедет полиция или психушка, но желание увидеть Арину и отомстить ей было больше страха перед сильным ментом или бригадой скорой. Сделать я ничего не мог, я заплакал. Бабёха оказалась не злой и стала уговаривать меня уйти по-доброму, убеждая, что ничего она не знает, Аринки не знает, штор, как у меня, никому не продавала и желает мне только добра. Всхлипывая и не слушая её увещевания, я прошептал:

– В прокуратуру пойду!

На секунду продавщица замолчала, и в без того зловещем магазине повисла совсем уже нечеловеческая тишина. Голос её в тишине прозвучал резко и с издёвкой:

– Вали куда хочешь!

Она выкинула и меня, и пакет со шторами за дверь магазина и закрыла дверь на ключ! Больше в этот день магазин «Шторка» не открылся. Я честно ждал до темна, но тяжёлая дверь с мелодичными звуками колокольчиков больше не открывалась, и никто из неё не выходил и не заходил.

Сегодня я ходил к прокурорше, хорошо они одеваются, золото носят, косметика на лице, а ничего в людях не смыслят и в жизни не понимают. Я стал ей рассказывать, а она мне: «По существу, по существу давайте!» А ведь я ей всё только по существу и говорил: про неё, про обманщицу! Про Аринку и магазин её этот и шторы! А она говорит: «Дед! А может не стоит преувеличивать. Давно это у тебя случилось, покупка, значит! Брак мог от износа наступить.»

– А какой там износ-то? – Матвей смотрел на Марину мутными невидящими глазами, ответа не ждал. – Нету там износа, брак один, только брак её, Аринкин!

– А может и правда не стоит? Время потраченное? Переживания? Может, не стоит? – спросила Марина.

Матвей посмотрел на неё со злом, Марине стало страшно, что он может её ударить, она внутренне сжалась. А он вздохнул и безжизненно, словно ему очень больно, простонал: «Может! И я уже так думаю! Экспертизу назначили на следующий месяц, исследовать хотят!»

– Забери жалобу! – как можно добрее посоветовала Марина. – Забери и станет легче, спокойнее.

– Спокойнее… – забубнил он и ударил в грудь кулаком. – А тут покоя нету… Убить хочу её… Нету покоя!

– Ну представь, будешь ходить на заседания, в прокуратуру, слушать их, подписывать бумаги, ждать, опять ходить и так долго-долго. Зачем это тебе надо? Шторы-то уже не новые… И потом – столько времени прошло!

Матвей молчал и только смотрел на меня, как собака, которая голодна, промокла и хочет, чтобы её пожалели. Марина жалела Матвея, но знала, что и советы её, и помощь он не примет, ему не шторы были важны, а эта самая тварь, продавщица штор Аринка. И все слова – и Марины, и золотой прокурорши – были не нужны и бессмысленны. Время шло, Марине надо было домой и сидеть с пьяным Матвеем было трудно. Когда она уходила, Матвей смотрел ей вслед и молча теребил свой коричневый пиджак, будто хотел что-то ещё сказать, но не знал, что.

Больше Матвея Марина не видела. Через месяц знакомый следователь ей рассказал, что утром в старом доме в центре города нашли повешенного старика, который удавился на какой-то чудной шторе. Он оставил предсмертную записку «В моей смерти никого не вините, ибо ухожу сам, по собственному желанию. Всяк сверчок знай свой шесток!» Повесился Матвей сам, на маминой красной портьере, обмотав её вокруг обрезка трубы сверху, у самого потолка. Шторы принесла жена Галя, когда Матвей ей позвонил и сказал, что хочет с ней жить. Галя давно увидела их на помойке, поняла, что Матвей выбросил. Ей стало жалко своих трудов, затраченных на уход за ними, подняла – на всякий случай. Тогда казалось – бессмысленная жалость. Теперь стало понятно, что ничего случайного в жизни не случается. Галя была счастлива своею прозорливостью. Матвей на них и висел, голый и какой-то почти неземной, вторая портьера была красиво повязана под мышками, внизу покрывая скрюченные пальцы и последние биологические признаки жизни старика Матвея.

Олег

Сидеть на берегу реки в летний полдень – занятие не слишком весёлое, но лучше, чем в пыльном городе у вентилятора. Линялое покрывало, ветерок с реки и мошкара, липнущая к потной спине, палящее, до радужных кругов в глазах, солнце и мерно качающиеся метелки прибрежной травы.

В плетёной хлебнице между кусками раскрошенного белого батона лежали два яйца. Они были тщательно очищены и блестящи, как новый фаянсовый унитаз, солнечные лучи преломлялись на их чуть влажных боках, казалось, они ослепляли Олега. Яйца были абсолютно одинаковыми, даже тёмный желток изнутри просвечивал идентично, правильные овалы – вверху заострялись, а книзу очаровательно тупые. Два абсолютно симметричных, неотличимых яйца. Олегу от этого стало не по себе, чтобы этот неприятный холодок в груди отпустил, он прилепил на бок одного вилочку укропа. Олег улыбнулся своему изобретению, ещё раз посмотрел на похожие яйца и направился к реке.      Там резвились две женщины: его жена Маруся и её сестра Анька. Вода была тёплая, водоросли цвели, женщины брызгались и в шутку кидали друг другу зеленые комки из водорослей. Олег прошёлся по мелководью, галька неприятно колола ступни и резала пальцы. Он ополоснулся, полежал в тёплой воде, напряжённый, боясь, что даже незначительное течение может унести его большое мужественное тело. С детства, с тех пор как утонул его отец, Олег никогда не плавал даже в бассейне, страшный спазм стягивал все мышцы, стоило только воде оказаться у его лица. Отец утонул на глазах у Олега. Мама загорала на берегу, Олег собирал камни, отец плавал. Когда мальчик оторвал взгляд от груды собранных камешков, он увидел, что отец машет ему руками, помахал в ответ и продолжил играть. Больше отца Олег не увидел, отец утонул, раз в год в родительскую субботу он навещает отцовскую могилу. Кстати, утонул отец именно в этой южной реке, где много раков, растет рогоз, она внешне спокойная и течение её размеренное, но есть омуты и воронки, песок донный осыпается, глинистый ил затягивает.      С женой своей Марусей Олег жил уже пять лет. Она была хорошей женой: доброй, верной, заботливой, хозяйственной, надежной. И это ему очень нравилось. Но в последнее время эти её положительные качества – скромность, правильность, бескорыстность – стали его раздражать. Он откровенно скучал с ней. Порой ему хотелось заорать на неё, но было стыдно кричать без повода, а повода она никогда не давала. Такая из себя вся безупречная.

Совсем другой была сестра её, Анька, боевая деваха, будто в разных семьях выросли. Если бы не внешнее сходство, а сестры были близнецами, их вообще невозможно было назвать родственницами. Вкусы в одежде у сестёр отличались, поэтому Олег свою всегда узнавал так сказать «по упаковке». А вот если нарядить их одинаково и поставить рядом, Олег ни за что бы не нашёл жену. Он, живя с Марусей, всегда опасался, что сёстры его разыграют, даже подозревал, что они уже это делали. Глядя в серьёзное лицо положительной Маруси, он не сомневался, что такого не было. Общаясь с Анькой, он в этом очень сомневался. Было? Не было? Эти вопросы не давали ему покоя. «Было бы здорово, если бы Маруся стала Анькой, а Анька – Марусей», – последнее время Олег часто ловил себя на таких мыслях, приходивших помимо его желания в голову. Он даже стал опасаться за свою психику, подозревая жену и её сестру в подлоге. Дернул же черт жениться на близняшке.

Размышляя о своём положении, Олег направился к покрывалу. Маруся и Анька вышли на берег, они о чём-то увлеченно разговаривали, увидев, что Олег наблюдает за ними, одна из них, то ли Маруся, то ли Анька, помахала ему рукой, Олег криво улыбнулся и ответно махнул сёстрам. Только сейчас он заметил, как сегодня они похожи одна на другую, стройные, загорелые, они распустили свои длинные волосы и, сидя на прибрежных камнях, сушили их под палящими лучами солнца. Олег моргнул, ему показалось, или они надели одинаковые купальники? «Маруся?» – с тревогой в голосе окликнул он жену. Маруся обернулась и помахала ему рукой. Олег вытянулся на одеяле, выбрал в хлебнице одно идентичное яйцо, рассмотрел и засунул в рот целиком, прожевал, запил морсом из бутылки. Припекало.

Это было в конце прошлой недели, кажется, в пятницу. Олег пришёл с работы пораньше, устал, хотелось поваляться на диване с планшетом, посмотреть кино. В прихожей Маруся ползала с тряпкой, мыла полы по случаю будущих выходных, она очень не любила заниматься уборкой в субботу или в воскресенье. В субботу вставала раньше, пекла блины или стряпала булки, потом вязала, ко всему прочему она была рукодельницей. А в воскресенье обязательно был какой-нибудь выход в свет, в кино или театр. Особенно Маруся любила театр, её притягивал сам запах театра, портьерная пыль, свет софитов, она могла подолгу рассматривать сцену, говоря, что мечтает здесь переночевать. Странная фантазия поразила Олега, он засмеялся и сказал, что она может спрятаться в портьеру и здесь заночевать, но последствия будут проблемой, которую ей придётся решать самой. Маруся ползала с тряпкой по полу, но одета она была очень празднично, маникюр, макияж и красивое платье, в углу стояли туфли на шпильке, странно, Олег никогда не обращал внимания, какие туфли носит его жена, но он точно помнил, что высокие каблуки она не носила. Маруся унесла ведро и, пока Олег снимал ботинки, разглядывал себя в зеркало, явилась в прихожую, неся в руках два бокала с вином. Олег тогда ещё очень удивился: «Что празднуем?» Маруся усмехнулась и впилась в его рот своими красными губами, Олег ощутил вкус помады и запах каких-то новых духов, в ушах зазвенело. Любовью занимались неистово, молча, прямо на полу в прихожей, Олег даже не понял, как всё случилось, даже не чувствовал усталости после рабочего дня, даже на какое-то время потерял реальность, где он и с кем. «Забыли про презерватив», – виновато пробормотал Олег, рассматривая Марусю. Ему показалось, что она сама на себя не похожа. Маруся сидела на банкетке, взлохмаченная, с размазанной помадой, её шпильки все так же стояли в углу. «Новые туфли?» – рассеянно выдохнул Олег. Маруся засмеялась: «Сиги есть?» Ее голос был чуть хриплый. «Страстный голос», – подумал Олег, он даже забыл, что его жена не курит и привычно достал из внутреннего кармана пачку сигарет и зажигалку. Маруся надела шпильки и ковыляющей походкой прошла на кухню, курила у раскрытой створки окна, потом взяла пальто и ушла. Олег, оглушённый таким происшествием, такой развязкой, остался сидеть в прихожей. Всю следующую неделю Олег и Маруся прожили как всегда, будто и не было этой бури в прихожей. Как не был Олег толстокож, его мучило это пятничное событие. Он, молча, удивлялся своей жене. И вот сейчас на берегу реки сомнения, одно страшнее другого, заставляли его пристально следить за Марусей и Анькой.

Олег всегда подозревал, что его жена не так проста, как казалась. Не бывает идеальных людей, таких, какой была его жена все эти пять лет совместной жизни. Маруся хочет уйти от него, она встретила другого мужчину и теперь не хочет жить с Олегом? Анька. Он ничего не знал о ней. Она красива, умна, не замужем и сестра его жены.       Если уж быть до конца честным с собой, то Олег толком ничего не знал про сестёр. С Марусей (или это была Анька?) он познакомился в ресторане во время корпоратива, он пригласил её танцевать, потом они стали встречаться, потом – жить вместе. Что Маруся (или Анька?) делала на корпоративе их компании, Олег не помнил. Родителей у сестёр не было, они говорили, что и отец, и мать жили где-то в Орле и давно умерли. Вот, пожалуй, и всё. Анька жила где-то на окраине города в съёмной квартире, а Маруся сразу переехала жить к нему. Однажды Олег спросил жену, как она могла переспать с ним при первой же встрече, там, на корпоративе: «А ты мне почему сразу дала?» Маруся, не задумываясь, ответила: «Это была любовь с первого взгляда». Самолюбие Олега сразу поверило Марусе. Да, он такой!

Сейчас истина никак не давалась Олегу. Он чувствовал подвох, но где, он определить не мог.

Олег перевернулся на спину, услышал, как мошкара на спине охнула и запищала, придавленная весом тела – неожиданно. Олег смотрел на высоко стоящее солнце и думал, что сёстры ослепили его, как вот это вечное светило, и что проблема его также вечна, как вечно это солнце. «Нет ничего нового под солнцем», – вспомнилась Олегу древняя мудрость. Ни-че-го но-во-го! Закрыв лицо руками, повторяя древние слова по слогам, Олег чувствовал, как седеют на его молодой голове волосы.

Что-то кольнуло в бок. Травина? Щепка? Хлебная корка? Бордовая книжица, то ли Марусина, то ли Анькина, выпала из пакета с едой. Записная книжка. Она была пустая, только в конце был рецепт блинного теста, написанный Марусиной (или Анькиной?) рукой и какая-то узкая полоска, такие обычно прячут в печенье с предсказаниями. Полоска была истёртая, видно, что старая. Олег аккуратно развернул её. От долгого наблюдения за солнцем он вроде ослеп, и сперва ему показалось, что на полоске ничего нет, но, проморгавшись, он увидел слова, напечатанные на машинке, чуть видные от времени «Брось дело с камнем в воду».

«Нет ничего нового под солнцем, брось дело с камнем в воду», – две мудрости сложились в одну. Олег поднялся с покрывала, он осознал, что для спокойной жизни ему надо утопить одну из сестёр. Сейчас, прямо сейчас. Даже страх перед водой, даже смерть отца в этой реке сейчас были неважны для него. Он утопит одну, а с другою будет жить дальше, и хорошо бы, чтобы этой другою была Анька. Идея казалась выходом из всех его проблем и сомнений, ему хотелось засмеяться от того, что решение нашлось так просто. На берегу сестёр не было. Они плавали. Вон Маруся, вон Анька. Или наоборот? Они доплыли до середины реки. «Маруся!» – крикнул Олег. Одна из сестер, повернулась и помахала ему рукой. «Как отец», – успел подумать Олег. Жена его повернула и поплыла к берегу, но сколько она не плыла, доплыть у неё не получалось, течение сносило обратно. «Помоги!» – крикнула она и зашлёпала руками по воде. «Тонет», – с удовлетворением отметил Олег. Анька не слышала крика сестры, она продолжала плыть. Ровно, как только Марусина голова скрылась под водой, Анька повернула обратно. Было видно, что ей тоже тяжело плыть. Олег испугался, что он сейчас лишится и второй сестры, останется без жены. Как он объяснит людям, куда подевались девушки: его жена и сестра его жены, близнецы. «Какая останется, с той и буду жить, и, судя по всему, это будет Анька, а не пресная Маруся!» Олег вошёл в воду и поплыл, странно, но судорога не мучила его. Подплывая к Аньке, он увидел, что она улыбается ему. Радость, первобытная радость обретения желаемого накрыла Олега волной. Протягивая руку навстречу потерянной и обретенной супруге, он почувствовал, что судорога перекосила его тело. Мука, какая мука! Вода у лица, в носу, в глазах, в ушах, лицо разрывает, хочется кричать. Пузыри, пузыри. Нет боли, нет солнца, нет воды, безразличие, и только силуэты двух сестёр, уплывающих к берегу. «Ты видела, как он радовался, что я утонула?» – спросила одна другую.