скачать книгу бесплатно
Сын-то цел, жив, приехал сынок мой. Очень нежен бывал с детьми Николай Михайлович, нежней, чем европейцы с лошадьми и породистыми собаками.
– Поедешь в деревню! На крестьянский стол! Скоро сенокос – пойдешь с косой. А то какой же ты жених! Да ты выглядишь молодцом. Мама здорова. Брат Миша идет в Данию, а потом примет канонерку на доках в Архангельске. Вера ждет, ее разожгли Пушкин и Шиллинг. Я обещал доставить тебя в целости. Пойдем, я снял номер в подворье, отдохнешь перед дорогой. Лошади заказаны на утро, с рассветом выедем.
Теперь Николаю Михайловичу показалось, что по лицу сына пробежала тень. Впрочем, с радости что не почудится!
С лоцманом, чиновниками и докторами спустились двое офицеров и подошли к Алексею попрощаться.
– See you again! [5 - See you again! – Снова видеть вас! (т. е. «До новой встречи!») (англ.).]
– I wouldn’t like him to see you again[6 - I wouldn’t like him to see you again. – Я бы не желал ему еще такой встречи (англ.).], – шутливо заметил Николай Михайлович.
– О! Papa! Papa! – закричали молодые люди, как в азарте при спортивной удаче, живо найдя сходство в лицах отца и сына, и начали жать руки Николаю Михайловичу. – Daddy![7 - Daddy – папа (англ.).]
– Ты без денщика? И без вещей? С одним военным мешком?
– Денщик был. В колонии предоставляли мне в услужение Жоржа, негра, служившего до меня у одного из французских офицеров. Вещи мои в небольшом боксе. Сдадут в порт вместе с грузами, задерживаться не будем, это долгая песня, узнаем у стивидора[8 - Стивидор – лицо от порта, ведающее укладкой грузов на судне и разгрузкой.] после дисэмбаркации.
– Кэль выражанс, будь ты неладен, мой дорогой! А у тебя много вещей?
– Все, что полагается.
– Видно, наши дипломаты о тебе побеспокоились? Тебя хорошо понимали в Лондоне? И ты понимал? Как ты жил среди англичан?
– Я в Англии почти отучился по-английски говорить.
– Почему же?
– Да не с кем было. Они неразговорчивы. Живут сами по себе и другому не мешают.
– Да, да… – подтвердил отец.
– Меня в Лондоне отыскал старый мой товарищ, выросший в России, с которым мы учились вместе. У его отца была фирма в Петербурге. В газетах опубликовали наши имена, и он прочел.
– О ком ты говоришь?
– Он англичанин, но вырос в Петербурге. Был Колька… А теперь Николай, очень уважаемый, как и его отец.
– А их фамилия?
– Эванс.
– Постой, есть же известная фирма Эванс, которая поставляла нам машины и оборудование. Наш завод делал им заказы. На днях Эванс заключил соглашение с Николаевской железной дорогой на новое устройство для паровозов сроком на шесть лет. Ты знаешь про это?
– Нет. Я знаю, что у них дела с Россией и они рады заключению мира.
– Фирма Эванс и наш поставщик.
– С нами на пароходе пришли коммерческие грузы разных фирм.
Алеша стал рассказывать, что прибыл в Портсмут из Африки, его переслали в Лондон в госпиталь на берегу Темзы, близ Гринвича, в бывший королевский дворец, который королева отдала под раненых.
– А как наш молодой государь? Когда коронация? Там я наслышался всякой всячины.
– А что ты слыхал про Герцена?
– А ты им интересуешься? Да я не знаю про него ничего как следует. Ты мне расскажи сам. Расскажи мне толком, кто такой Герцен, а то я несколько раз из-за него садился в лужу.
– Вернувшись из Лондона, хочешь в России узнать?
– Одна дама сказала мне про Герцена, что это наш будущий красный царь… И это все.
– Англичанка?
– Да-а…
По всему судя, у Алеши не Герцен был в голове.
Глава 5. Атлантический ветер
– Неужели может быть то, о чем вы говорите? – сказал пожилой джентльмен в плюшевой шляпе. – Это ужасно! Где же бумаги Вальтера Скотта? Надо начинать расследование.
Никто не мог сказать, где упомянутые бумаги.
– Я полагаю, в таком случае что-то вызывающее может замышляться Чарлзом Диккенсом. Убеждаюсь, что после смерти писателя надо все бумаги забирать для расследования. Кстати, это дало бы дело огромному количеству молодых людей, которых после открытия новых колледжей становится все больше, и они могут стать образованными ворами. Могли бы жить на литературном наследии.
– Это невозможно. Мы живем в свободной стране, и все делается по закону, а не по произволу.
– Хабеас Корпус Акт не об этом. Но его дух противоречит арестовыванию мыслей, записанных на бумагу.
На крыше омнибуса джентльмены спорили, как завзятые адвокаты. Упоминались Великая Хартия – Магна Чартер, Билль о правах, Конституция и Пальмерстон, и похоже, что дело может дойти до палок и кулаков, как в древнем парламенте.
– Это дело будущего, – раздался благоразумный голос. – Но какой же, вы полагаете, сэр, будет смысл, а также цель расследования?
– Я этого не представляю, – отвечал пожилой джентльмен. – Но это знают образованные люди, наделенные учеными степенями, Великая Хартия не должна нарушаться. Я бы также сказал…
Но тут возница так размахнулся, что задел оратора концом кнута по плюшевой шляпе. Все издали крики возмущения.
– Но такой закон трудно провести. Из наших союзников это может быть сделано только в Турции. А у вас есть связи?
– Да, я пользуюсь кредитом у солидного бакалейщика. А он читает газеты.
Этот разговор начался между случайно встретившимися людьми под дождем, в ожидании омнибуса.
Джентльмен помог супруге войти под узкий навес для ожидающих пассажиров, сложил большой зонтик, отряхнул его и встал рядом с Алексеем.
– Какой дождь!
– Да. Дождь и ветер.
– Ах так? Вы иностранец? Француз?
– Нет.
– Германец?
– Нет, я русский.
– Русский? Неужели вы русский? Посмотрите, моя дорогая, и это русский. Я очень рад! Давайте вашу руку. Как приятно.
Англичанка доброжелательно разглядела Алексея и тряхнула ему руку. Омнибус не шел.
– Если вам что-нибудь надо узнать по дороге, то я к вашим услугам.
– Это я вам скажу, как и куда проехать! – властно сказала дама.
– Говорят, что во всем мире увлекаются Вальтер Скоттом, – продолжал джентльмен. – Читают ли его в России?
– Да, конечно.
– Напрасно. У нас, напротив, его популярность слабеет.
– Почему же?
– Он часто бывает неточен. Хуже того, открылось, что Скотт часто описывал в своих исторических романах события, которые происходили в наше время и на самом деле. Даже с ним самим! А это обман читателя!
К этому времени под навесом собралось несколько джентльменов и все слушали с интересом и, кажется, желали принять участие в разговоре.
– Как странно! – вымолвил очень высокий джентльмен с черными как смоль усами, закрывавшими его рот. – Ведь мы всегда были союзниками на поле боя, а что произошло… Разрешите, я пожму вам руку как русскому. Удивляюсь, чем занимаются политики. Им только бы впутать нацию в какую-нибудь ненужную войну.
– Заметьте, что на этом острове совершенно спокойно… – раздался еще чей-то голос.
Ветер ударил под навес и обдал всех дождем. Никто не обратил внимания. Тем временем число ожидающих возрастало, и литературный спор продолжался.
– Он смолоду пытался писать о себе, но никакого успеха не имел. Тогда он переодел современных бездельников из редакции и лавок в костюмы герцогов и королей, изображая их в исторических романах. А как вы думаете?
– Может быть, так только кажется. Со многими случаются в разные времена одинаковые истории.
– Да, сэр. Но не в этом случае. Как только все открылось, от него многие отвернулись. Шотландские патриоты намерены обратиться в Высокий суд за оскорбление памяти певца их родины. Члены ученых обществ отговаривают истцов под тем предлогом, что нельзя компрометировать писателя, известного всему миру, спустя много лет после его смерти. Это разрушает цивилизацию.
– Нет. Причина не в этом… – процедили смоленые усы, – если распубликовать всю эту историю, то окажется, что заезжие прохвосты на базарах ничем не отличаются от наших герцогов… и… и…
– А не врать якобы тоже нельзя. Если написать не в историческом романе, а прямо о себе или семейной жизни, то получишь маленькое вознаграждение и большой скандал.
Тут англичанка-викинг захохотала, имея в виду что-то свое.
Омнибус подошел, на углу торговой улицы многие сошли, но мест внутри не оказалось. Компании пришлось рассаживаться на крыше. Распустили зонтики, и началась настоящая дискуссия. Образовались две партии. Долговязый в смоленых усах снял цилиндр и тер красным платком потную лысину. Кто-то пытался поднести ему кулак к носу. Но на драчливого заднескамеечника не обратили внимания. Прения становились горячими. Перешли на Диккенса, потом с литературы на политику…
Алексей подумал, что не могут воздержаться, если речь о политике или про преступления. Близ своей остановки Алексей спрыгнул, когда омнибус еще не совсем остановился.
А на улице весенний ветер, мечутся деревья под его порывами. Ветер с налетающими дождями. Прохожие с блестящими от воды зонтиками, и все спешат. Идет бездомный в опорках, с одутловатым нездоровым лицом, под рваным зонтиком. Полицейский не трогает, пока общественный порядок не нарушен. Бродяга рычит, стоя на краю тротуара, при виде дамы, проезжающей в кебе с поднятым верхом.
В пансионате, где поселился Алексей, появился купчик из России. Вчера в такой же дождь шли вместе по улице, и он сказал, что непривычно видеть ему такое множество людей на тротуарах, и все без формы и мундиров.
– А на Невском сплошь пуговицы блестят, всюду форменные шинели и каски…
– На параде? – рассеянно спросил Сибирцев.
– Нет, зачем же. На проспекте. Вы давно дома не были. А как здесь зонтики носят, обратите внимание. Хотя бы вы сами.
– Как обычно. Или в чем-то различие?
– А сколько у нас в генералы произведено, сколько наград за войну петербургским сановникам!
– Что вы хотели про зонтики сказать? – перебил Сибирцев.
– A-а! Лондонцы носят свои большие черные зонтики, держа их высоко над шляпами и цилиндрами и стараясь никого не задеть, не пряча в них голову в потертых фуражках с форменными околышами, как наша чиновная мелюзга, спешащая поутру в присутствие. Наши веселые нищие, крючки, любители покутить за счет купцов или приезжих ходатаев при случае заедут тебе спицей зонтика в лицо: чего, мол, ты рыло выставил, не видишь, чин идет.
В пансионате жил молодой китаец, стриженый и всегда в белом воротничке. Он был прислан из колонии учиться в Лондоне медицинским наукам и был рекомендован Эвансом. Видимо, у фирмы Эванс были какие-то дела и в Гонконге, и Николай уже познакомился с этим китайцем.
Кто поверит, что в богатой чужой стране, в гигантском городе, полном движения, Алексей жил, лишенный удовольствий, погруженный в свои размышления, неторопливо, почти одиноко и спокойно, как в деревне. Он начал заниматься с медиком из Гонконга китайским языком.
А на улице, где шел Алексей, пустынно, и украшенные медью двери красивых, похожих друг на друга домов плотно закрыты. Эти двери, как красные щиты, рядами выставлены вдоль улицы между белых переплетов рам над грядками цветов. Улицы Лондона казались Алексею сплошными шеренгами запертых дверей и закрытых подъездов богатых особняков, гостиниц и учреждений. Он почти нигде не бывал. Правда, открыты церкви, а в церквях ярко горели большие свечи и пели, как в концертных залах, словно население молило о прощении за свой эгоизм и отчуждение.
Алексей неделю не был у Эванса. Дом Николая открыт для него, это и согревает душу, и вызывает досаду, что лишь петербургскими знакомствами ограничен он и здесь. Хотя грех жаловаться. При случае все с ним приветливы и даже дружественны, особенно когда узнают, что он не француз и не немец. Да и у него самого нет никакого желания без дела разговаривать с людьми и знакомиться. Англичане на него не обращают никакого внимания, а он на них, и жить можно спокойно, ничем не тревожась, право, как в деревне.
Да, здесь не Гонконг, где многие дома для нас были открыты, Алексей Николаевич понимает теперь, что там принимали невольных пленников за авантюристов, за своих людей по духу, не столько за противников – об этом никто, кажется, и не думал, – сколько прежде всего за европейцев, плавающих по далекому океану, людей белой расы, которых приятно встретить, в которых видят как бы союзников. Сейчас Алексею кажется, что напрасно было бы отвергать этот союз людей, во многом очень близких друг другу. Кстати, понять это можно и по Диккенсу, и по Скотту. Отвергать только за то, что старое устройство мира и наши с ними места на божьем свете обязывали до сих пор нас враждовать.
Лондон, несмотря на свою замкнутость, закрытость, был приятен Алексею. Одиночество здесь сносилось легко, и право на самоизоляцию, которое принадлежало ему, надо было предоставить и самим лондонцам, в вознаграждение за многие богатства мысли и предприимчивость, от которых и нам польза, а им нужен отдых.
Загремел гром. Рвал ветер. Ливень лил, сметая с улиц прохожих, экипажей стало меньше. Алексей почувствовал, что ему от этой бури легче на душе, в ней пробуждалась сила, потребность к сопротивлению и к борьбе, хотя бы с ветром.
В русском посольстве Остен-Сакен рассказал, что приехал Бруннов. Он не останется послом в Лондоне. Приехал на время, чтобы, пользуясь своим авторитетом и личными знакомствами в самых высших сферах, положить начало новым хорошим отношениям. Но, видимо, чтобы показать, что Россия не намерена жить багажом прошлого, он передаст дело на руки новым людям. С ним приехали некоторые чиновники, штат посольства еще не полон.
– Бруннов узнал, что вы были с Гошкевичем в Гонконге и что он читал в Азиатском обществе лекцию о Пекине. Пожалел, что Осип Антонович уехал, и высказал желание видеть вас. Филипп Иванович хочет вам, Алексей Николаевич, сделать лестное предложение.
– Мне? – остолбенел Сибирцев. Он не ждал внимания от знаменитого посланника.
– Да. Он хочет видеть вас. Желал бы задержать вас в Лондоне, чтобы вы прочли лекции о Японии в Королевском обществе.
– Но-о… но… Меня не сочтут за… Вы понимаете, в военно-морском ведомстве…
– Филипп Иванович пошлет в Главный морской штаб такую депешу, что у них дыхание перехватит и для вас найдутся сроки и средства.
Алексею подумалось с гордостью, что какой же громадный интерес вызовет его появление после Японии в Петербурге.
Бруннову он сказал, что, не являясь ученым-аналитиком, не берется делать обстоятельный доклад и что не владеет для этого достаточно языком.
– Вы можете читать по-русски, – сказал Бруннов, – переводчика для вас они сами охотно предоставят. Просто расскажите, что видели и как жили в Японии.
