Владычица морей

скачать книгу бесплатно

    Карл Маркс. 1 октября 1858 года
    «Вопрос об отмене крепостного права в России»

Л о п а х и н: Прежде очень хорошо было. По крайней мере, драли.

Ф и р с:…А еще бы. Мужики при господах, господа при мужиках, а теперь все враздробь, не поймешь ничего.

    А. Чехов. Вишневый сад

Петербуржцы дождались наконец тепла, все разъезжались на дачи и по имениям. Двор уже в загородных дворцах.

Керженцевы уехали на лето в деревню, где у них было небольшое имение по соседству с поместьем Сибирцевых.

Алексей еще раз повстречался с Муравьевым. Николай Николаевич просил его быть в Петербурге к тому времени, когда он вернется из-за границы.

Возвратившись из Владимира, Алексей поехал в деревню к родителям. Неприятности его еще не окончились, он признался в них и Муравьеву; тот выслушал, но, казалось, значения особого не придал. Может быть, понравилась озабоченность Третьего отделения необычайными приключениями Сибирцева.

Сколько тут цветов! Простые лютики, а какая прелесть. И трава яркая, северная, сочная, скот жует, кони радуются, ржут.

Здешняя земля – супесь. Алексей вспомнил, как он в имении у Эвансов спросил, хороша ли у них земля, и прихватил из весеннего разреза, сделанного железным плугом, горсть, и оказалось – красна, как мокрый толченый кирпич с грязью.

– Очень хорошая, – сказал старик Эванс, – чистый чернозем.

Алексей рассказывал про это отцу, и Николай Михайлович сказал, что действительно у них там так называемые красные черноземы, хорошие почвы.

Алексей пришел к Керженцевым в белой косоворотке, топнул сапогом по полу и спел перед Марией Константиновной:

Эх, зять на теще
капусту возил.
Молоду жену
в пристяжке водил…

Керженцева села за рояль и стала подыгрывать.

Алексей прошелся с приплясом, к нему вернулось молодечество, он развернул плечи, тряхнул ими, избоченился, его глаза линяли от солнца.

– Что, Алешка, оживаешь? – спросила Наташа и босыми пятками ударила по полу. Она без очков и босиком; человек человеком, никаких признаков нигилизма!

Вера в свежем загаре, на ней красное платье и летние туфли. Невольно заметишь, что во взъеме нога ее крепка, покрепче, чем у дам и девиц в других странах.

Снисходительно глядела она на Алешкины проделки, как молодая жена, привыкшая к выходкам любимого мужа. К нему возвращалось ухарство: таким он бывал раньше, его можно было подбить на любое дело. В детстве пустячный риск был для него школой. А подрастая, он лазал по соснам, с них прыгал в пруд, раскачав сук до ужаса смотревших, и летел в воду. Ему как на роду написана была тревожная жизнь. Вере нравилось раньше, как он, бывало, тряхнет кудрями, окинет всех взглядом и готов натворить бог знает что.

– Ты, наверное, до старости таким и останешься, – сказала Наташа. – Ты, Алешка, создан не для женщины, а для женщин.

Плясать он умел не хуже своих матросов. Когда принимали японского князя, они вытворяли чудеса. Боцман Черный и с бубном плясал, и на руках, и колесом ходил. А какой бал с американцами задали в японском храме!

Из кухни прибежала молоденькая стряпуха и что-то хотела спросить у барыни, играющей на рояле.

– Танцуй, – сказала ей Мария Константиновна. Девицу не надо долго просить.

– И – эх!

– Первый парень по деревне, вся деревня один двор… – протопала она перед Алексеем. – Но, дело-то… – девица спохватилась и убежала, так и не расспросив хозяйку. – Допляшем в другой раз! – кинула она Алексею.

– Так что Муравьев? – спросила Наташа.

Шли втроем по лесу.

– Ты мне, Алеша, так нравишься, когда рассказываешь.

– Мы оба были в штатском. Он не подавляет знаками своих отличий и чинов. Я отвык от нашего множества мундиров, эполет, что так обычно в Петербурге, и мне приятно было разговаривать с человеком, который естествен. Говорили так, словно мы на равной ноге и начинаем общее дело. Мельком упомянул, что у него есть единомышленники не в официальных кругах. Я готов на все, даже если пришлось бы отрабатывать как рабу, бегая перед мачтами.

– Из тебя не получится раб, – сказала Наташа.

Муравьев сказал Алексею, что слышал о нем. При следующей встрече заметил, что ценит знание Алексеем китайского языка, даже если оно несовершенно. «Так и лучше. Это заставит вас учиться и брать язык не из книг!» Алеша сам полагал, что знание языка должно смешиваться с изучением жизни народа.

– Он желает дать мне поручение, к которому просил готовиться. И молчать.

– Да уж, раз заикнулся… – молвила Вера. – Рассказывай.

– Придется, – согласился Алексей.

– А ты веришь Муравьеву? – спросила Наташа и, не дождавшись ответа, отошла рвать землянику. В деревне она совсем перестала носить очки, часто купалась, похоже, что терроризм ее больше не увлекал. Может быть, забыла своего старого артиллериста.

Вера больше не поминала про намерение ехать в Германию. Она слушала про планы Муравьева и Сибирцева.

Открылась поляна с ивами, гнувшимися над рекой к воде. Небо было чистым, и солнце яркое. Вдруг что-то блеснуло, как молния при ясном небе. Это через солнце перелетела ворона.

Иногда Алексей подолгу ходил лугами и перелесками в одиночестве. Хотелось бы изучать жизнь народа, как он это делал в далеких чужих странах, и сравнивать ее с описаниями в повестях и рассказах, в наших новейших сочинениях русских писателей, которыми он зачитывался в эти дни.

Алеша шел по березовому лесу, когда увидел, что тропой между папоротников едет верхом Вера. Она откуда-то возвращалась. Лицо ее было спокойно, ни тени озабоченности или огорчения незаметно, словно Вера счастлива «Откуда она едет?» – подумал Алексей. Она бывала у своих знакомых в богатом имении, где много детей.

– Ты, Алеша! – воскликнула она и соскочила с лошади. Она повела коня, опустив повод подлинней, и зашагала, взяв Алексея под руку.

Они весело разговорились, радуясь встрече. Казалось, оба уже успокоились и теперь говорили друг с другом, словно знакомились заново и начиная дружить.

– Что ты слыхал в Европе про прививки от болезней? – спросила Вера.

– Прививки оспы… Я не помню, кем она изобретена…

– Она изобретена англичанином, еще в прошлом веке. Теперь исследования ведутся во всех странах, также и у нас. Ищут и обязательно найдут прививки от всех других болезней. Со временем прививки будут делаться не только людям, но и животным. Ты знаешь, великого князя Михаила-младшего покусала на маневрах бешеная собака, и ему прижигали укусы каленым железом. – Вера оглянулась и посмотрела на влажные ноздри кобылы. – При сапе лошади чихают и кашляют, а потом…

«Ты водила свою лошадь к ветеринару?» – хотел спросить Алексей.

– А на Камчатке нет волков, – сказал он. – И нет бешенства на собаках. Знаешь, и нет воробьев, – засмеялся Алексей, – а трава в три раза выше людского роста.

– Ты был и на Камчатке?

– Нет, там не был. Ты думаешь: «В Камчатке был, вернулся алеутом…»

Она перевела разговор, видимо, подбирая тему, которая его заинтересовала бы: что огромные массы кочевников живут внутри нашего государства, они рассредоточены на просторах Азии, владеют бесчисленными стадами скота, который временами погибает от повальных болезней. Тогда обезлюдевают великие степи, проходят годы, прежде чем сотрутся последствия падежа и восстановятся средства к жизни людей. Но пока у врачей и ученых в этой отрасли науки лучшее средство от повального падежа – забой и сожжение или закапывание туш больных животных. И тут приходится уничтожать тысячи голов скота при подозрении на заболевания. Орды киргиз и сартов, лишившиеся своих стад, гибнут от голода. Только прививки, которые будут делаться животным, могут возродить вымирающие народы кочевников. Это потомки великих моголов, былых мучителей России, о которых Пушкин пишет, что они устраивали пиры на досках, постеленных на живых русских пленников. А мы спасем их от гибели. Разве, Алеша, это не христианская и не благородная цель? Когда в мире все более ярятся по закону «око за око – зуб за зуб».

– Я бы мог тебе что-то рассказать, если бы ты спросила меня про акул или летающих рыб, но я и про них толком ничего не знаю, есть ли у них в море повальные болезни.

– Им, кажется, грозит лишь людская алчность.

– Китов бьют беспощадно. Их много лишь у полюсов и близ наших берегов. Кажется, в соленой воде болезней животных меньше, чем в азиатских степях и хребтах, где и людская чума гнездилась задолго до того, как эта болезнь стала опустошать города Европы и наш Петербург. Я помню чуму в столице, я был еще мальчиком. А про сибирскую язву у лошадей ничего сказать не могу, найди себе хорошего коновала. Теперь нет области в жизни природы и человека, куда не проникали бы умы исследователей.

Он подумал, что в девятнадцать лет трогательна ее самостоятельность с оттенком властности. Но потом, если это разовьется, может ли стать неприятным?

Начиналась самая жаркая пора лета. После ливней речка набухла между берегов с нависшим дерном. Если ступаешь в воду с обрыва, нога сразу уходит в ил, тину. Вокруг ивы какой-то кустарник разросся тесно, трава высокая. Можно бултыхнуться в реку не заходя.

Алексей сидел на берегу и вспоминал разговоры, что России нужно развитие, а жить дальше так невозможно. Какая чушь! Разве здесь жить нельзя? Лучшего места, казалось, нет на свете и быть не может. Тургенев ему не во всем нравился.

После Сибири и экспедиционных плаваний, в которых из него душу вытряхивали и где все помогали друг другу, и энергия в людях била ключом, развиваясь до совершенства, и все старались в самых тяжелых условиях, были умелы и старательны, он не мог брать на веру сочинения Тургенева. А ведь он – кумир и властитель дум. Как мил у него русский пейзаж, как прекрасна жизнь людей при начале описаний, милы герои, их усадьбы, избы и как особенно хорошо описаны женщины. Как много хорошего в их природе. А потом, к концу романа, все пойдет кувырком, все оказывается напрасным и все обречены. Так откуда же в них поначалу было столько прелести? Разве они рождены не теми же тургеневскими героинями? Кто же их воспитал, развил прекрасные задатки, если во всей России нет порядочных людей, нет никого, кроме тех, кто портит всех и совершает преступления. Верны его характеры, но сам он в той же борьбе, что и Герцен, а потакает дурным ленивым привычкам дворянства и видит в людях дрянь. Поначалу честный герой оказывается негодяем, в каждом мужском персонаже обнаруживается подлец, а если же остается честным – то умирает. Даже смелый мальчик в «Бежином луге»… Все честное обречено. Круши! Ты борец, тебе все дозволено. А героиня погублена или осквернена. Алексей, глядя на людей вокруг, не смеет сделать таких обобщений. Вкусы общества и жизнь страны, как понимал Алексей, – не сходятся. Чем они тут заняты, никак не разберутся. Реакционеры и революционеры не поделят крестьянство. Легко описывать смерти и нужду. Алексей видел смерти от холеры и сам чуть было не оказался на дне морском, видел виселицы, расстрелы, как головы рубят в Кантоне, а очередь обреченных ждет. В любой стране, где бывал, видел бедность.

…После работ многие крестьяне шли с полей и из деревни на реку. Мужик Фома разделся, забрел, стал плавать и подолгу заныривал.

– Вы, Фома, на море жили? – спросил Алексей.

– Мы-то? Не-ет… А кто на море живет, тот воды боится. На речке лучше плавать.

Можно ли человеку никуда не ездить и не спешить, жить у реки, среди берез, найти себе дело. Вот в такие дни хочется остаться здесь навсегда и чтобы время остановилось. Не верилось, что тут все так подточено и бессмысленно, как изображают в романах.

…Начался второй сенокос. Травы в этом году хороши. Алексей шел с наемными косарями из соседней деревни государственных крестьян. На неоседланной лошади прискакала босая Вера, после купанья на заре. Свесила обе ноги на сторону и пошевелила ступнями, выгибая во взъеме, словно трогала пальцами ледяную воду. По лугу на тихо плетущейся породистой кобыле приближалась Наташа.

– Ну, волжский ухарь, камский зверь… – сказала она, соскочила с лошади и с размаха здорово тряхнула его за шею. Постояла, посмотрела, залезла на свою лошадь и так же медленно отправилась дальше.

На небе начинался перепляс солнца с облаками. Шло к грозе. Дул теплый ветер. Косцы отбивали косы.

Алексей и Вера сидели на траве.

– Манит даль, – сказала Вера.

Щеки Алексея жарили вовсю, опять проступало юношеское выражение удали, готовность идти на риск очертя голову. А в плену с Алексея сбили спесь, он там притих.

– Ты монархист, крепостник, дружок, – сказала ему Наташа за вечерним чаем на террасе. – Из тебя это выветрится. Ты идеализируешь патриархальность. Не обижайся… Кто больше любит, тот больше бьет.

Дома у отца была комната для занятий. Заботы завода и строившегося корабля не оставляли его. Он много времени проводил за бумагами. Но любил, когда Алексей прерывал его занятия, заходил посидеть и поговорить.

– Не так плохо живется, как все тут запутано, – говорил отец. – Никто не знает, что ему предстоит. Ты прав, народ тут действительно не такой, как орловцы у Тургенева. Там ведь крыши на домах соломенные. Есть нехорошая пословица: «Ливны да Елец всем ворам отец».

– Я бы поверил в ужасную судьбу, если бы не видал другие примеры. У нас и на корабле, и в Японии были орловцы. И они, как и все матросы, несравнимы с книжными крепостными. Но так принято их изображать… А меня несколько раз спасали от гибели.

А не хлынуть ли тургеневским мужикам на океаны, на острова, которые у нас пустуют, да создать там республику? Пока образованные люди спорят тут о них и никак не разберутся крепостники с народниками. Так думалось молодой голове…

Отец с сыном ехали верхами на полукровках через березовые перелески и поля с валунами. Вокруг много снопов.

Дни стали попрохладней. Купания прекратились. Как говорится, в августе олень помочился в воду.

– Пока в Европе создавали мастерские мира, и мы не сидели сложа руки, – говорил отец. – Мы окружили страну крепостями, у нас были изобретения, но все же плохо чистили ружья. Мастера допросов из Третьего отделения, ученики Бенкендорфа, распространяли его вероучение. Николай поставил у себя в царском кабинете бюст Бенкендорфа после его кончины.

Николай Михайлович тревожился за сына, но уверял себя, что к нему не придерутся. Алексей отгрызется от семи собак.

– У нашего Бенкендорфа свои открытия, не меньшие, чем у английского изобретателя Армстронга. Ты знаешь, что такое летучий полк филеров? Когда тебя сдают с рук на руки, под непрерывным наблюдением, а ты этого не замечаешь.

Миновали улицу с палисадниками.

– В споре партий одни преувеличивают нищету, другие уверяют, что у крестьянина есть навыки и сбит достаток и он готов к современному развитию, если дать землю. А как это сделать? Местный священник написал книгу о здоровье населения на новгородских землях. Он обследовал все семьи и приходит к выводу, что детская смертность велика и здоровье ослабевает. А ведь это потомки наших древних республиканцев.

– Я всегда смотрю на речке, какие парни и ребята.

– Годятся тебе в матросы?

– Конечно.

– В тебя въелась военщина. Ты всех бы одел в форму и заставил бегать по мачтам или лопатить уголь кочегарами.

– Матери приводят детей на купание. В большинстве ребятишки ладные. Я умею узнавать. Служба приучила. Есть тут и калеки. Нищих я в этих деревнях не видал, а подальше, за Куриловкой, есть плохие дома, чувствуется бедность. В службу нищие есть у всех церквей… Есть инвалиды из солдат.

Сейчас летом, в хорошую погоду, когда стояли сухие дни и оправдывались хорошие виды на урожай, Алексею, как полагал отец, все тут нравилось, и он придумывает буколические идиллии.

– Чем любоваться! – сказал отец. – Одними снопами? А школ нет. Больниц нет. Ты бывал в странах, где крепостное право отменено в четырнадцатом веке, и там не все грамотны. Все не сразу делается. Герцен признает, что война показала сильный зародыш.

Алексей сказал, что все крестьяне на заре уже на полях, как и японцы. Китайцев теперь, уже во всем мире, начинают признавать непревзойденными земледельцами. Но у них земля другая. А тут супесь у новогородцев. Многие ходят на заработки в Петербург.

– И мне кажется, что есть излишние надежды на общину после освобождения.

– Наш крестьянин умеет трудиться с сохой. Но живет он так, словно мир не пришел в движение и нет развития Америки, завоеваний в Индии, в Африке, войн в Китае, больших современных флотов, морской пехоты, опиумных кварталов, гигантской торговли, оживляющей и приободряющей человечество, и не существует международных банков.