скачать книгу бесплатно
– Обычай жестокий, – подтвердил Николай, возвращаясь. – У нас считается, что ласка портит, набалованный, привыкший к нежностям ребенок вырастет слабым, неготовым к жизненной борьбе, бывает неблагодарен родителям, на них привыкает смотреть как на дойную корову. Нежность, по мнению англичан, портит нервы, мешает выработке характера Нужен спорт. А кошек и собак нельзя испортить нежностями: лаская их, человек получает возможность, не во вред потомству, истратить свойственные ему чувства. Наши pets – любимцы, домашние животные, как громоотвод. Нежность без них может стать семейным ядом. Потомки животных с поколениями не теряют врожденных кошачьих и собачьих качеств, привычка к ласкам и лакомствам не становится врожденным свойством.
«Англичане знают, что делают!» – вспомнил Алексей фразу своего капитана на «Диане». У нас судят по-иному. Ребенок, выросший без ласки, как без отца, жестокосерд.
– Сам я не могу быть слишком строг с моими детьми. Они очень впечатлительны и обидчивы. Знатоки России полагают, что в России не правительство плохое, а у русских плохи нервы, они испорчены за века ига и что какое бы правительство ни сменило самодержавие, народ будет и его ненавидеть. До войны говорили, что Бог дал русским таланты, но лишил их душевного равновесия. Герцен, живущий в Лондоне под покровительством законов, написал теперь, что война показала в русском сильный зародыш. Такого мнения придерживаются наши участники войны. С этим многие согласны. Мой долг – вырастить детей с характером и крепкими нервами, не сломать их.
– Николс исключение, – повторила Наташа.
Колька всегда был целомудрен и еще мальчиком говорил товарищам, что хочет рано жениться и ему нужна будет только хорошая жена и больше никаких девиц и женщин в жизни не потребуется. «Это все глупости!» – отвечал он товарищам, когда они начинали заманчивые и дразнящие разговоры про связи светских женщин, про гусарские и студенческие утехи и попойки и про публичные дома.
Да, несмотря на всю свою склонность к спекуляциям и авантюрам, Колька оставался целомудренным.
Оказалось, что Наташа по Москве знает троюродного брата Алексея, он ухаживал за ней. Больше – она знает его невесту Веру, только, не знает, что она его невеста. Вера, как живая, предстала перед Алексеем. От нахлынувших воспоминаний Наташа стала ему еще милей. А Наташа ударилась в откровенность без границ. Незаметно Алексей и Наташа, как брат с сестрой, перешли на «ты».
– Англичанки узнали, что русские мужья нежны с женами. Смотри, Леша, не попадись им. Сами англичане – грубые мужья и отцы! – воскликнула Наташа и картинно взмахнула рукой, показывая в пространство как на оппозицию. – Муж может мне ответить: откуда ты знаешь, у тебя нет никакого опыта, да и сравнить не с кем. Но у меня есть приятельницы-англичанки, они бывают совершенно откровенны. Вы думаете, господа, что у англичанок, когда их доводят до белого каления и заставляют терпеть, потом не бывает душа нараспашку?.. Здесь, в особняках Челси, жен бьют чаще, чем где-либо. Леша, кстати, сходи посмотреть, как по утрам вешают преступников у тюрьмы, и какой сброд собирается в эти дни на такое зрелище, и какие там волчицы из трущоб.
Английский муж может быть с ней на балу или в гостях сама благопристойность, а приехав домой, схватить жену и сказать: «ну… корова…» или «ну ты, животное»… И это выслушивает викторианская леди в эру идеального благонравия.
– И лорды?
– А разве лорды не люди? Но Диккенса я не люблю. Если бы Англия стояла на таких негодяях, как его коммерческие столпы, не было бы цивилизации. Приму Диккенса только как карикатуриста
– Англичан вырастило море, – сказал Алексей. – Привило торговую предприимчивость как спасение от подъяремной тоски.
– А нас – Волга и Сибирь, – отвечала Наташа. – Через Сибирь мой отец водит чайные караваны. Но пока столичное общество России еще слишком провинциально и далеко от того, чтобы мыслить интересами Сибири. Оно ограничено казенными выгодами и петербургскими пошлостями, даже самые блестящие умы, которые живут со своими крепостными, как в оазисах. А ты не хотел бы познакомиться с Герценом?
– С Герценом?
– Да.
– Я даже не знаю толком, кто такой Герцен.
– Не слышал? Не понимаешь, о ком речь? Это наш писатель, он здесь как свой. Как и Тургенев. Герцен!
– Что-то слышал. Ты с ним знакома?
– Да
– Но ведь ты не революционерка, кажется?
Наташа рассмеялась:
– А ты слышал такое выражение: «крещеная собственность»?
– Нет…
Алексей рассказал про встречу с премьером на коне. Наташа умолчала, воздержалась.
– Ты нарочно повел Лешу к Ротшильду? – спросила она мужа.
Николай стал рассказывать, что у банкира все тот же небольшой кабинет, и у самого спеси не прибавилось.
Алексей запомнил Ротшильда. Безупречный джентльмен. Типичный англичанин. С утра завален делами. Принял письмо фирмы Эванс учтиво. Кивнул в знак согласия и что-то написал.
Алексей услыхал цифру процентов. Ротшильд заметил морщинку на его лбу. По лицу Ротшильда скользнула тень. Он и так сбавил ради старика Эванса.
– Зачем мне шиллинг, – сказал он Сибирцеву, подавая бумагу, – если к вечеру у меня не будет из него два шиллинга?
Ротшильд стал жаловаться Эвансу, что получил из Гамбурга письмо раввина, известного просветителя. Он призывает Ротшильда помочь своему народу, разбросанному по всему свету и влачащему жалкое существование, помочь нищим в нужде.
«Довольно евреям быть нацией шпионов, – с яростью и болью писал раввин, – выкупите, ваше превосходительство, г-н Ротшильд, еврейские земли и отдайте их своему народу, пусть евреи вернутся на родину предков и станут земледельцами и тружениками на своей земле. Когда-то евреи были храбрыми и воинственными и в древнем мире подавали примеры мужества. Такими они должны стать снова. Возродите нас. Дайте нам нашу землю, верните ее. Вы все можете. Вы самый богатый человек на свете».
Ротшильд развел руками. Он только что предоставил правительству Великобритании заем в четыре миллиона фунтов на покрытие военных убытков.
– А как это для евреев? – воскликнул он, рассказывая об этом.
«По-нашему это, кажется, чуть ли не сорок миллионов рублей», – подумал Сибирцев.
У евреев нет прав даже в Англии при этом. Ротшильду близок ли призыв раввина? Или ему не до этого? Или со временем он надеется найти сильных и верных союзников в англичанах, заслужив их благодарность, зная, что один в поле не воин.
Ротшильд сказал, что доволен своими сыновьями, но его выводит из себя племянник: нахал, каких свет не видал, не дает прохода горничным и служанкам, всех хватает и щиплет.
– Такой негодяй! Сегодня я застал его в коридоре, где шла уборка, он схватил девицу. Увидя меня, – что бы вы думали? – он выпустил ее, но не смутился… Он мне, своему дяде, подмигнул, словно товарищу по безобразиям. Я с утра не могу прийти в себя, не могу найти места и не могу молчать! Я молчу… Но я кричу! Я его вышлю к просветителю в Гамбург. Пусть его просвещает… Не думайте, что он дурачок. Он математик, вундеркинд. Но нахал. Хватает этих пуританок…
– А что будет, если у него появятся большие деньги? – с негодованием продолжал Ротшильд. – Женщины всегда остаются женщинами, а деньги деньгами. Французы говорят… что в каждой женщине живет… Что вы думаете об этом? – спросил он Сибирцева.
– Я стараюсь не держать при себе больших денег, – учтиво ответил Алексей, помня уроки японцев.
– Банкирская фирма должна быть чиста, как кристалл. Деньги, как чистая кровь в здоровом организме. Этот нахал развалит любую фирму. Я найду на него управу! Не поможет раввин – пошлю в Америку. Там они говорят: не все ли равно нам, вокруг какого столба объединяться? Вы говорите, что в Гонконге познакомились с банкиром Берроузом?
– Впервые – на борту «Паухатана» в порту Симода…
Ротшильд, слушая рассказ Алексея, скривил левую половину лица в брезгливую гримасу, в то время как правая оставалась британски холодна и правый глаз смотрел зорко – и это было ясней любых характеристик Сайлесу.
Банкир любезно отпустил посетителей.
– Ротшильд большой шутник, – сказал Эванс, выходя из банка.
– Он любит анекдоты?
– Другому нашему банкиру, а не ему предлагают открыть отделение банка в Петербурге. Племянник Ротшильда! Его может и не быть! Ротшильда можно понять. Ротшильд содержит государство, а будет избран в парламент без права занять в нем место.
– Царь имеет дела с парижским Ротшильдом, который, кстати, содержит отделения в портах Китая.
Ясно, что Эванс свой человек у банкира. Эванс всегда был стоек, как мальчики, которых изображает Диккенс.
– Ротшильд говорил не только со мной и с тобой. Он говорил с молодой Россией. Он проницателен, смотрит в будущее. Он сказал про заем и про письмо раввина. Но что предпочел спасение Англии. Он показал, что дал деньги на восстановление отечества, потрясенного войной, а не на выкуп обетованных земель.
Ротшильд подает руку в беде? Он подчиняет себе Англию? Щедрость его предшественников одарила Лондон знаменитой Национальной галереей.
На Англию ставится ставка, как на страну свободы. Англия не наивна. У нее есть Диккенс и Виктория. Англия с благодарностью делового человека пожимает протянутую руку, принимает поданную помощь и не останется в долгу, сохраняя традиции. Сила солому ломит. А силы в них бушуют. Алексей это почувствовал, когда познакомился с Энн Боуринг… Ротшильд подал бы помощь и России. Петербург нуждается в займе. Но ведут переговоры с банком Беринга. Молодой государь не хочет ходить в одной упряжке с двумя братьями из двух столиц.
А думать уж некогда; на вечерней улице сплошной грохот экипажей и карет, с блестящими от воды поднятыми верхами, с кучерами в коже и клеенке и в кожаных цилиндрах, сидящих на козлах с видом полицейских on duty – при исполнении обязанностей. Стук копыт, крики, шум дождя и ветра, при свете фонарей движется масса зонтиков, которые все время меняются на ходу, все толкаются, извиняясь и скалясь друг другу, как бы ссорятся и тут же примиряются. Нация яростных спорщиков и дельцов видна в уличном движении. Мальчики в красных курточках снуют под зонтиками с покупками, доставляя их из магазинов на дом…
Глава 3. В Адмиралтействе
Уже самая жизнь матроса невольным образом подготавливает его к развитию. Ум его работает несравненно больше, чем ум обыкновенного солдата; личность солдата теряется, пропадает в массе, где играет он роль единицы; матрос редко или, вернее, никогда не действует в массе; он работает отдельно, действует лично сам по себе и за себя; ум его постоянно настороже, внимательность возбуждена беспрестанно. В морской службе… достаточно одного неосторожного, необдуманного действия одного отдельного лица, чтобы испортить целое важное распоряжение; естественно, что при таких условиях умственные способности постоянно изощряются, ум не может спать, «встряхиваются мозги», как говорится. Не говоря уже о том разнообразии впечатлений на море и в чужих краях, которые действуют в пользу развития, возьмите в расчет разнообразие занятий, которое точно так же способствует пробуждению сознания в матросе. Каждый матрос, кроме обыкновенной служебной должности, присоединяет еще занятия специальные: он артиллерист, столяр, маляр, такелажник, слесарь и проч., что делает из него существо особенно восприимчивое, деятельное, понятливое, существо чрезвычайно подготовленное к принятию дальнейшего развития.
У нас… находятся люди, которые без всякого принуждения, по своей охоте, выучились грамоте и все свободное время отдают чтению; читают… Гоголя, всеобщую историю, географию, Пушкина, Кольцова. Когда я принес… карту, надо было видеть, с каким любопытством окружили меня… матросы; с каким жадным вниманием следили за пальцем, который обозначал на карте пройденный нами курс от Кронштадта и тот, который нам оставалось пройти…
Что стоило бы, например, морскому министерству велеть напечатать несколько сотен экземпляров общих, генеральных карт всех частей света и раздать их на суда, отправляющиеся в большие плавания? Для избежания порчи от сырости, а также и для прочности карты могли бы быть напечатаны на клеенке; вешайте их куда угодно, во вторую палубу, на борт, на баке, лишь бы матросы смотрели всласть, вдосталь сколько угодно. Нет сомнения, они скоро ознакомились бы с расположением стран, морей, отношениями их друг к другу. Быв в состоянии следить за курсом своего корабля, они плавали бы если не охотнее, то уж, конечно, сознательнее, чем теперь это делают. На это могут возразить, пожалуй, что таких карт не существует ни во Франции, ни в Англии во флоте; не знаю, существуют ли там они или нет, но не все ли это равно! Не все же нам обезьянничать, в самом деле; пора выдумывать свое полезное и применять его к делу…
Д. В. Григорович. Корабль «Ретвизан».
Соч., том IX
Весной 1856 года в числе русских моряков, вернувшихся из плена в балтийский порт Либава, неожиданно оказались доставленные туда с Тихого океана, через Англию, участники японской экспедиции адмирала Путятина: старший офицер погибшего корабля «Диана» лейтенант Александр Сергеевич Мусин-Пушкин, ученый секретарь русского посольства Осип Антонович Гошкевич, японец Прибылов, бежавший из своей страны и принявший русское имя, лейтенант барон Николай Александрович Шиллинг и шестьдесят матросов.
Из Главного морского штаба предписали поспешить отправить прибывших по зимнему пути в Петербург. Начальник Либавского порта ответил по телеграфу, что все офицеры выехали, а матросы привезли с собой такие тяжести, что невозможно найти столько лошадей и подвод для их перевозки. По открытии навигации просил о высылке из Кронштадта особого парового судна.
– Что же это за пленные? Что у них за тяжести? – удивился, прочитав телеграмму из Либавы, начальник Главного морского штаба адмирал барон Врангель, знаменитый исследователь Аляски и ученый. Фердинанд Петрович встал из-за стола и прошелся своей энергичной походкой по громадному кабинету в одном из угловых «кубов» Адмиралтейства. – Видно, нажитое добро! – возвращаясь по сплошному ковру в размер пола от дальней стены с газовыми рожками в бра и с картиной Айвазовского, сказал он поднявшемуся со стула начальнику инспекторского департамента молодому графу Гейдену.
Черный морской мундир Федора Логиновича подчеркивал белизну его лица, светлые бакенбарды и золото эполет. (Гейден – типичный блондин-моряк, каких много на всех флотах Европы.)
– Вот еще новости! Такими становятся простые люди! В наше время матросики в плену тяжестями не обзаводились. За харчи работали. За харчи! Может быть, водочку потихоньку попивали. Что означают – тяжести? Это покупки. Сделаны на деньги, даром не дадут. Срам! Где же деньги взяли? Ах, британцы торгаши. Втянули матросика в буржуазные отношения. Судно, конечно, придется послать, как только в Финском заливе разойдутся льды. Ах, наши ледяные погреба: Финский и Рижский; шторм бушует, а море во льдах.
Проклятая буржуазная Европа, думал Врангель. Вот от чего нашу Аляску надо оберегать. На нее надвигается нажива… Как и на бедную Германию.
– Фердинанд Петрович, – осторожно заговорил Федор Логинович, – офицеры и матросы из Гонконга, и все заработано ими в Китае, а не в Великобритании. Наши моряки из Европы возвращаются без особых тяжестей.
Мысль о происшедших переменах уме не приводила Врангеля в хорошее настроение. Хотя, казалось бы, все не так уж плохо, да победа достигнута слишком поздно. Но победа полная, к которой Врангель и его единомышленники стремились всю жизнь. Из этого кабинета выжит и удален на покой, в отставку, когда-то всесильный расканальский бюрократ и реакционер князь Меншиков, лукавый царедворец, долгие годы сживавший со света Врангеля и многих ученых. Вот вам исторический пример: ученый заменил матерого бюрократа! Молодой либеральный царь – воспитанник Жуковского, позволяет брату Константину, совсем еще молодому генерал-адмиралу русского флота, наводить порядок в морском ведомстве. Добрые времена ученых восстанавливаются.
Граф Гейден и при князе Меншикове стоял во главе инспекторского департамента. Но Гейден особая статья.
В чиновничестве самом высшем, среди аристократии и ученых, как и среди мелюзги, давно идет глупый спор, кто полезней и верней может служить государю и государству. Палка о двух концах. Врангель не считал себя немцем. Германию он любил, как отчизну мировой науки. Врангель много совершил для России, он не мог не считать себя русским Воспитанный в русских обычаях, носивший русский мундир, трудившийся на севере и на Аляске многие годы, сжившийся с простым народом, он полагал, что глупы те немцы и инородцы, которые стараются выставить напоказ что-нибудь иностранное в своем происхождении. Когда заводили разговоры, что Пруссия объединит разобщенную Германию и что немцы в России будто бы должны также объединиться и приобретать влияние, барон Врангель приходил в бешенство. Эти разговоры лишь компрометируют. Вам ли теперь не живется!
Вернулись к делам. До прихода телеграммы, сбившей Фердинанда Петровича с толку, говорили о назначениях.
Вчера великий князь Константин спросил у Врангеля, кого бы предполагал он командующим эскадры, которой предстоит идти в Тихий океан. Шесть новых винтовых корветов и транспортов сводятся в отряд и отправляются к устьям Амура. Но все так медленно делается! А слух о назначении новых кораблей, видимо, прошел. Врангель опять отвлекся, помянул, что к нему являлся с докладом о ходе своих исследований в Средней Азии молодой контр-адмирал Алексей Бутаков.
После доклада поговорили о том о сем. Бутаков никакого отношения к назначениям по флоту не имеет. Он молодой, но теперь уже всемирно известный географ, награжден за открытия Гумбольдтовской медалью. С юных лет прошел тяжелую школу плаваний под командованием адмиралов Литке и Лутковского, на кораблях, где воспитывался великий князь Константин.
Бутаков полагал бы назначить командующим новой эскадрой контр-адмирала Невельского. За ним открытия, океанские плавания, он в лучшем для моряков возрасте, у него еще все впереди, а что с Муравьевым, их можно помирить. Оба они не без головы, интересы дела превыше всего.
Фердинанд Петрович ответил, что Невельского нет в Петербурге, он после увольнения еще не приехал из Сибири и, вероятно, захочет отдохнуть сначала год-другой. Суть дела была не в этом. Врангель не хотел бы объясняться.
Бутаков уверял, что Невельской моряк, знающий европейские и американский флоты, на хорошем счету у иностранцев, на Востоке имел дела с их фирмами, он должен до конца довести исследования в южном Приморье, для чего могут послужить современные быстроходные корабли, каких до сих пор ему не присылали. Он не потеряет зря времени. Как бы он ни устал, но тут ухватится… «Знаю его нрав, он горяч, но благороден в высшей степени!»
Бутаков петушился, вспомнил плавания вместе с Невельским на «Беллоне», «Авроре» и «Ингерманленде», когда у молодых офицеров составлялись знакомства с моряками разных стран, во время встреч во дворцах, на королевских и президентских приемах в честь его высочества Константина, и приходилось танцевать с прекрасными леди, а также пить и развлекаться в обществе сверстников и старших чинов, бывать в учебных заведениях, участвовать в соревнованиях с иностранными офицерами, гребных и парусных.
«Наши былые знакомые в других странах теперь командуют кораблями и эскадрами, делают описи, они знают об исследованиях Невельского, об открытии Амура и Сахалина. Фамилию его американские ученые в своих журналах и в письмах иногда упоминают как Nevel’skoy, отделяя корень, похожий на “западную” фамилию, от славянского окончания, как бы намекая на родственное им происхождение. Тем больше интересуются его открытиями, понимая, что они были секретны. Невельской мог бы восстановить свои связи с моряками западных стран и Америки и поставить на службу науке и на пользу флоту. Ему всегда была бы оказана поддержка. Ни один старый товарищ не остался бы в долгу…» «Представьте, ваше высокопревосходительство, – говорил молодой ученый вот в этом же кабинете, – если бы русская эскадра под командованием Невельского пришла бы в Штаты. Как всколыхнулась бы пресса. Он тот, кто протянул им руку через Тихий океан, заняв западный берег. Уже не говоря о моряках из Плимута, Портсмута, Шербурга, которых сейчас полно на востоке и которые ничего зазорного не находят в деятельности русских коллег на побережьях Сибири…»
Но Фердинанд Петрович не может идти с подобным ходатайством к генерал-адмиралу, великому князю Константину Николаевичу.
Гейден занимался Невельским, когда тот жил на Петровской косе.
Константин Николаевич, увлеченный подвигами Невельского и очень довольный его женитьбой, собственноручно написал тогда Геннадию Ивановичу, поздравляя с новорожденной и обещая впредь быть восприемником всех детей от купели. Послал на кругосветном корабле в подарок его супруге Екатерине Ивановне концертный рояль.
Год спустя о политических событиях на востоке и об условиях жизни в самой экспедиции известия пошли угрожающие. Европейская война приближалась. В Китае бушевало восстание. Династия могла пасть. Мятежники рвались к Пекину. Дальний Восток занимался как зарей. На устьях Амура голод, нет кораблей.
Граф Гейден, по желанию его высочества, послал Геннадию Ивановичу письмо с предложением оставить Амур, где дело уже начато и не заглохнет, и вернуться в Петербург. Дано понять, что Невельского ждала самая широкая деятельность. Письма Гейдена к Невельскому имели оттенок товарищества, духа дружественности, которые обретают бумаги из-под пера молодого человека, занимающего большую должность, обращенные также к молодому и равному по чину ученому, не занимающему значительной должности, но знаменитому и занятому значительным делом. Личное знакомство в таком случае, как подчеркивается тоном подобного официального письма, составляет взаимную честь.
Тогда Геннадий Иванович еще не был надломлен, как теперь, и весьма пригодился бы для службы в столице. Но Геннадий Иванович выказал характер. Он отказался от предложения, хотя не мог не понимать, от кого оно исходит. Он отказался от хорошей карьеры, объясняя, что не смеет бросить дело, должен все довести до конца. А теперь, конечно, времена переменились, обстоятельства иные. Судьба тем временем обрушилась на Невельских со всей жестокостью.
Когда в конце войны, после эвакуации Камчатки, пришли известия, что Невельской и Завойко уволились и возвращаются в Петербург с началом навигации, его высочество сказал: «Я ничего для них не могу сделать, у меня нет должностей для таких настоящих моряков, как Невельской и Завойко».
Вошел белокурый адъютант. Доложил о приезде Михаила Христофоровича Рейтерна.
– Что же вы, добрый молодец, скачете в такую непогоди- щу? – спросил, обнимая гостя, Врангель.
Рейтерн поцеловал дядюшку своего любимого, ныне покойного сверстника и друга Вильгельма Врангеля, безвременно скончавшегося в расцвете лет. Он и сам считал Фердинанда Врангеля дядюшкой.
– Нам ли бояться ветра-дуболома, – отвечал Рейтерн и добавил с гордой улыбкой: – Что русскому здорово, то немцу смерть!
– A-а! Что там немцы! – Врангель махнул рукой. – У них дело не идет.
Врангель говорил о Германии с досадой, как о деле, на которое столько лет надеялся и разочаровался вконец, он верит только в Россию. Рейтерн также далек от былых заблуждений. Он приехал поговорить совсем о других делах, не о мировой политике, похлопотать о родственниках и знакомых.
Врангель показал телеграмму из Либавы.
– Никак не можем вывезти наших людей из этой торгашеской страны. Пускаются во все тяжкие. Денег на матросов не жалеют.
Врангель стал жаловаться на безобразия и неразбериху, которые достались ему в наследство.
– Но все же минувшего не вернуть, – молвил Рейтерн. Мишеля не стесняло присутствие Гейдена. Федор Логинович принят Врангелем как свой.
В свое время Меншиков был польщен, когда сын знаменитого боевого адмирала Гейдена назначен был в начальники инспекторского департамента. Молодой Гейден трудолюбив и знает дело. Его отец-голландец, служивший в Вестфалии, в начале века выехал в Россию. Он служил верно, бывал в морских походах, участник Наваринского сражения, возведен в графское достоинство. Скончался, будучи начальником Ревельского порта, его усыпальница в Домском лютеранском соборе на Вышгороде и над ней русские боевые знамена.
Князь Меншиков желал следовать вкусам Петра Великого, любившего голландцев, и своего предка Сашки Меншикова, ставшего светлейшим князем. Он льстил себя сравнением с ними, приблизив, подобно им, трудолюбивого голландца. Так романтика и реакция, как понимал Врангель, притворяясь прогрессом, пытались повторить петровскую эру.
Фердинанд Петрович дал понять, что от Мишеля нет секретов. Порешили представлять о назначении капитана 1-го ранга Кузнецова, о ком говорено у генерал-адмирала. Хороший моряк, отлично показал себя.
– А Невельской слишком большая фигура, чтобы командовать новой эскадрой. Придется Геннадия Ивановича с его знаниями и опытом определить в наш ученый совет, в рейхсготтен, царство божье отставных адмиралов.
– Но ведь, дядюшка, ему только сорок лет! – разомкнув уста, заступился Рейтерн за здравый смысл.
– Он принадлежит прошлому, – с грустью ответил Врангель, – славному прошлому…
Чувствуя, что тут предстоит разговор о каких-то, может быть, личных делах, Гейден простился.
