Форсайт Эпистемона

– Алкотуристы, – тихо сказал Антон. – Зачем тащиться сюда столько километров, чтобы потом закидываться, как в первом попавшемся баре?

– Потому что в баре скучно, – отозвался Эльдар. – А здесь можно пить и говорить, что ты "духовно отдыхаешь".

Мы развернулись и пошли к противоположному берегу, стараясь уйти подальше. Не из страха – просто не хотелось делить с ними воздух. Там, за соснами, была старая скала, похожая на трон. Мы знали это место – там почти всегда тихо, и озеро кажется глубже.

– В такие моменты я понимаю, что одиночество – это не проклятие, – сказал я, не оборачиваясь. – Это выбор. Иногда – самый честный.

– Особенно, когда твои соседи по маршруту – цирк на выезде, – кивнул Антон.

– Не бойся, – вдруг сказал Эльдар и улыбнулся. – Озеро ведь умное. Оно тебе не таких еще показывало.

Я не ответил. Воздух был тих и почти неподвижен, даже ветер не хотел нарушать покоя у последнего Бадукского озера. Мы нашли подходящее место – плоская площадка, укрытая от ветра, с хорошим обзором и возможностью устроить привал, не привлекая лишнего внимания.

Антон, по своему обыкновению, тут же начал организовывать импровизированную кухню: достал плитку, сублиматы, походную турку, которую протирал непонятно откуда взявшейся салфеткой. Эльдар швырнул рюкзак на землю, плюхнулся рядом и начал поедать какой-то ореховый батончик с видом человека, нашедшего утраченный рай.

Я уселся на поваленное дерево, вытянул ноги, прислушался к себе – и понял: мне не хочется курить. Ни капли. Ни в одной клетке тела. Эта мысль почему-то обрадовала. Я даже улыбнулся. Есть в этом странная простота – как будто привычка сама отступила, потому что не выдержала величия гор. В городе ты можешь прятаться за сигаретой, обманывать тревогу или усталость. А тут… тут все честно. Дышишь – и знаешь, чем. Чувствуешь, что каждая молекула воздуха старше тебя на тысячи лет. Такой воздух не позволяет лгать себе. Или другим.

На другом берегу тем временем продолжалась жизнь, чуждая и раздражающая. Та самая компания вела себя как стая. Человек пятнадцать, шумных, пестрых, пьяных. Бумажные стаканчики, пластиковые бутылки, громкий смех, который казался грубым, почти оскорбительным на фоне этой тихой и красивой воды. Несколько парней бегали вдоль берега, брызгая друг в друга ледяной водой. Девчонки снимали видео – то ли для сторис, то ли для будущих сожалений.

– Эльдар, – сказал я, – ты когда-нибудь мечтал просто подойти к такой компании, взять одного из них за воротник и сказать: "Брат, ты не туда свернул"?

– Постоянно, – отозвался он. – Но каждый раз вспоминаю, что у них, возможно, есть нож. Или "травмат". И мне становится за них страшно. Потому что если начнется драка, то я их всех поломаю – я же сам резче любой пули и острее любого ножа. Поэтому для их же благополучия я не подхожу.

Мы посмеялись, разлили кофе, которое Антон уже успел сварить в походной турке, по кружкам и замолчали. Озеро лежало перед нами тихо и безмятежно. На другом берегу громыхали наши «соседи» в состоянии затяжного веселья.

В этот момент рядом послышалось легкое:

– Еще раз здравствуйте.

Мы обернулись. Перед нами стояла та самая студентка, которая утром рассказывала байку про озеро. Волосы собраны в небрежный хвост, куртка по пояс, рюкзак за плечами. На лице – вежливость, но без подлизывания. Смотрела прямо.

– Вы? – я приподнялся с камня. – А как же разведка?

Она усмехнулась. Не вызывающе, а почти по-доброму:

– Я вас цитирую, между прочим. "Планы – это для нас, а не мы для планов. Законы нужны, чтобы помогать, а не чтобы мешать. А главное – адаптироваться. Оценивать обстановку. Дышать ею. И не бояться менять маршрут, если изменилась карта".

Я ничего не ответил. Просто кивнул – чуть-чуть, едва заметно, больше себе, чем ей. Она, видно, поняла это по-своему. Но продолжения разговора не последовало. Я не предложил ей присесть. Не предложил кофе. Не стал приглашать в круг.

Я вообще не имею привычки разговаривать со студентами на какие бы то ни было темы вне семинара, вне аудитории, вне ролей. Есть граница. Четкая, хоть и невидимая. Она начинается где-то между «как вы думаете?» и «а вы сами когда-нибудь…?» И пересекать ее я не люблю. Потому что это не просто переход – это подмена: вдруг ты уже не учитель, а персонаж их будущих баек. Один из тех, про кого лет через десять они скажут: «А был у нас такой… странный. Вечно ходил в кепке и цитировал Платона».

Поэтому я молчал. А она стояла. Неловкость разрядило то, что ее позвали. Из леска – негромко, но настойчиво – уже выходили остальные. Группа, молодые, разноцветные, полупоходные, полугородские. Похожи на спонтанный хоровод, разорвавший свою ось и расползающийся по камням в поисках места, еды и смысла. Она бросила взгляд на воду, потом на меня. Ни вызова, ни улыбки. Просто как констатацию.

– Не знаю как вы, – сказала она почти шепотом. – Но я поплыву. Смотреть будущее.

И пошла. Спокойно, не оборачиваясь. Очень быстро слилась с группой и принялась помогать с рюкзаками, ковриками, кострищем. Я остался стоять на месте, не шевелясь. Смотрел не на нее, и даже не на воду – чуть в сторону. В пустоту. Или, может, в себя. Что я мог сказать? «Не плыви, простудишься?» – звучало бы по-отечески, жалко и комично. «Я сам думаю о том, чтобы поплыть» – и вовсе унизительно. Как будто признаться в глупости. Или в том, что ты до сих пор веришь в сказки. А я не верю. Не верю, но думаю.

В этом и ловушка. Ты можешь сколько угодно раз объяснить себе, что это все – чепуха, сказочка для первокурсников с перегретым воображением и переизбытком кофеина. Можешь хмыкнуть, пожать плечами, даже лекцию прочитать. Но если сказка упала в тебя, как иголка в снег – ты не заметишь, как будешь топтаться рядом, отогреваясь, вглядываясь. И в какой-то момент поймешь: либо достанешь, либо она навсегда останется там – под кожей. И будет зудеть.

Вот и я стоял. Молча. Снаружи – спокойно, почти скучно. А внутри… Внутри я чувствовал, как с каждым ее шагом ко своей группе, что-то во мне становится все тише. Глохнет. И остается только одна мысль. Глупая, бесполезная, ни к чему не ведущая: а вдруг? А вдруг в самом центре этого озера действительно есть точка, где вода не отражает, а показывает?

Я еще стоял, уставившись в никуда, когда за спиной раздался голос Эльдара. Ленивый, тягучий, с тем особым оттенком, с которым он комментировал красивую еду, хорошую музыку и, как сейчас, красивую девушку.

– Малютка-то… – начал он, как будто продолжая мысленный диалог, – хороша. В таких, как она, обычно влюбляются физики – безнадежно и на всю жизнь. Хрупкая, легкая.

Он сел рядом, потянулся к чашке с недопитым кофе, отхлебнул и продолжил уже в полголоса, театрально, будто открыл заседание в зале анатомии страсти:

– Посмотри на осанку. Это же чистый балет! Или йога, но без истерик. И плечи… Такие плечи бывают только у тех, кто умеет держать вес – рюкзака или жизни, неважно.

Я усмехнулся. Машинально. Потому что Эльдар умел делать это – возвращать тебя в момент, разрезать твою погруженность в себя одной фразой, одним нелепым сравнением. Он не разрушал атмосферу, нет. Он просто вносил в нее жизнь. Разрежал ее, как грозу ударом грома.

– Опять ты, – сказал я, не глядя на него. – Сколько раз тебе говорить, что мы не комментируем фигуры студенток.

– Я и не комментирую, – невозмутимо ответил он. – Я воспеваю. Это разные жанры.

Сзади послышался хохот Антона. С ними всегда так. Мое окружение, наша небольшая компания – мы все, как-то само собой, оказались людьми одного кодекса. Не то чтобы пуританами – вовсе нет. Просто в нас не было того желания пошло объектизировать, разбирать красоту на части. Верность – не как добродетель, а как аксиома. Мы любили рассказывать друг другу про своих жен или девушек, как в старых армейских фильмах. Без соплей, но с уважением. А потому выходки Эльдара всегда воспринимались как элемент шоу. Перформанс. Не более. Мы все прекрасно знали, что кроме немного похабных шуток, Эльдар не сделает ничего. Даже наоборот: если будет какой-то недвусмысленный намек от любой женщины в адрес Эльдара, то он просто покрутит безымянным пальцем у виска. Тем, на котором уже несколько лет находится обручальное кольцо.

– А звать ее как? – спросил Антон.

– Малютка, – не оборачиваясь, ответил Эльдар. – Это и есть имя. Временное. До личного знакомства. Потом, конечно, будет персонализация.

Мы снова рассмеялись. И в этом смехе, между кофейным паром и дуновением ветра, мысль о середине озера вдруг стала чуть менее навязчивой. Как будто ее приглушили. Или обернули в ткань живой, теплой реальности.

***

Мы просидели у озера еще минут двадцать, может чуть больше – время в таких местах течет по своим законам, напоминая мед в горной пасеке: тягучее, густое, сладковато-оглушающее. Воздух замирал над поверхностью воды, мягкий, влажный, насыщенный хвойным запахом и каким-то вечным покоем, которому, не страшны ни политика, ни кризисы, ни людская глупость.

Антон доливал остатки кофе в термос, Эльдар скреб ложкой по донышку котелка, стараясь выцарапать еще пару капель растворимого супа. Я молчал, прислушиваясь к себе. Мысли о середине озера все еще где-то крутились, но теперь как-то фоном, будто оставшиеся в голове обрывки сна, которые уже не распутать. Все стало проще. Здесь и сейчас – мы. Горы. Путь.

Но пора было идти. Мы собрали термос, котелок, рюкзаки – отлаженный ритуал. Проверили, чтобы ничего не забыть, затянули стропы, поднялись.

– Половина пути, – напомнил Антон, глядя на карту на телефоне. – Дальше будет больше подъема, но и людей – меньше.

– Ну и отлично, – буркнул Эльдар, затягивая ремешок на запястье. – Мне этих "будущих программистов, юристов, филателистов" уже достаточно, – он кивнул в сторону студентов, стоящих чуть поодаль, – хотя… – он вдруг хихикнул, бросая взгляд на ту самую Малютку, – …одна такая студентка могла бы и лекцию мне прочитать.

Я скривился. Не от слов – они у Эльдара всегда были такими, а от того, как он это сказал: слишком уж нарочито. Но, впрочем, я знал, что Эльдар давно перешел от практики к теории, даже лучше сказать, к фундаментальной науке. Поэтому его выходки воспринимались как анекдоты, а не реальные попытки.

Хотя Малютка, как чувствовала, искоса взглянула в нашу сторону и ее плечи едва заметно дернулись – то ли от раздражения, то ли от сдерживаемого смеха. Мы прошли мимо их группы, поприветствовали вежливо, как принято: без фамильярности, но дружелюбно. Пожелали хорошего отдыха и двинулись дальше по тропе, к выходу из узкого, почти ущелья, в котором пряталось последнее Бадукское озеро.

Алкокомпания на другом берегу гоготала, как стая одичавших гусей. Одного из них уже громко тошнило под музыку из переносной колонки, и я в последний раз зыркнул в ту сторону с таким видом, будто был готов дать воспитательную пощечину всей группе, если бы те были моими студентами. Впрочем, они были слишком далеко, чтобы слышать наш неодобрительный вздох.

Мы уже почти дошли до конца озерной чаши, когда позади нас, внезапно и яростно, раздался женский крик.

– Куда ты полезла?! Вернись!

Мы остановились. Крик повторился, только теперь панический:

– Ты слышишь меня?! Вернись, немедленно!

Разом стихли разговоры. Птицы в ветках замерли. Даже ветер, казалось, осекся.

Я обернулся. Тонкая фигурка, совсем крохотная на фоне озера, уже заходила в воду. Волны расходились от ее ног, пробегали бликами по зеркальной глади. Группа студентов столпилась на берегу, кто-то вытащил телефон, кто-то кричал, но не решался войти следом.

Малютка.

Она шла вглубь озера. Уверенно. Медленно.

Мы побежали обратно. Я остановился буквально в шаге от воды. Не потому, что боялся – нет. Страх был бы уместен, если бы я был моложе, импульсивней. Или наоборот – старше и медлительнее. А так – просто… это казалось нелепым. Глупым. Почти театральным: врываясь в ледяную гладь, я словно бы соглашался с тем, что все это – всерьез. А всерьез воспринимать такое было трудно. Хотелось верить, что сейчас она остановится. Развернется. Вернется. Посмеется, скажет: «Ну, вы же сами учили – смотреть в глаза будущему». Или что-то еще.

Но она не вернулась.

Наоборот – шаг за шагом, теперь уже неуверенно, но все равно целеустремленно, она вошла в воду по плечи, по шею… и вдруг – ушла под воду. Потом показалась снова, на несколько секунд. Плоский черный круг ее головы, едва различимый в бликах полуденного солнца, начал удаляться в сторону противоположного берега. Туда, где веселилась и галдела компания алкотуристов.

Но теперь они замолкли. Все они, по ту сторону озера, стояли и смотрели в воду, как загипнотизированные. Даже самый пьяный, тот, что раньше кричал и танцевал в одних трусах, теперь отрезвел. Они смотрели на нее. Все. Молча.

А она все плыла. Сначала все казалось правильным. Даже красиво. Сила. Смелость. Глупость? Да, но такая, с налетом вызова. Мне даже показалось на секунду, что она просто решила всех удивить. Что сейчас выплывет на тот берег, махнет рукой и сядет у костра, выжимая волосы, и мы все выдохнем с облегчением и только покачаем головой: «Эх, молодежь».

Но через секунду что-то изменилось. Я всмотрелся. Она перестала плыть. Или почти перестала. Голова стала торчать все ниже. Сначала было видно и плечи. Потом только шея и подбородок. Потом – лоб. Потом – только макушка, как черная точка на поверхности. Почти незаметная. Почти потерянная.

Я все еще стоял. Пытался понять. Что не так? Почему? И вдруг вспомнил. Лед. Эта вода не просто холодная – она ледяная. Настоящая. Горы держат холод долго. Для организма, не привыкшего к таким температурам, это – шок. Судороги. Сжатие мышц. Потеря дыхания. Даже у здорового человека. Даже у молодого.

Я понял не сразу. Точнее – тело поняло раньше, чем разум. Оно уже шагнуло вперед, когда мозг все еще спорил: «Ну подожди, может, еще вынырнет…». Но я уже бежал по воде. Краем глаза видел, как Эльдар среагировал почти одновременно, но он начал тратить время на то, чтобы снять одежду. Я же просто скинул рюкзак и сразу рванул вперед.

Плыл так быстро, как никогда прежде – кажется, одновременно использовал все известные стили плавания, перемежая их импровизациями. Вода сковывала тело, одежда быстро намокала и становилась тягучей и тяжелой, но я не обращал на это внимания. Глядел только вперед, туда, где маячила голова глупой девчонки, которая все больше погружалась под ледяную поверхность. Я знал, что глубина озера не превышает восьми – девяти метров, но с такой температурой и такой глубиной можно запросто уйти на дно – даже за несколько мгновений.

К удивлению, я заметил, что плыву не один. Прямо навстречу мне мчался один из алкотуристов с противоположного берега. Плывет очень уверенно, будто и не передвигался полчаса назад на четвереньках со стаканом водки в зубах. Видимо, обе компании, не сговариваясь, решили отправить на спасение по одному человеку.

До Малютки оставалось пять метров… четыре… три. Алкотурист был примерно на таком же расстоянии от нее. Остался один метр – и голова девушки полностью ушла под воду, медленно опускаясь вниз, словно уводя за собой все тепло этого мира.

Я нырнул. Алкотурист нырнул следом. Под водой мы провели буквально несколько секунд. Потом внезапно вспышки света прорезали мрак глубины. Они слепили, как будто миллионы сверкающих иголок пронзали глаза и кожу. Я даже закрыл закрытые глаза руками, чтобы хоть как-то защититься.

Вспышки стихли так же внезапно, как и появились. Я потерял координацию и, хрипя, вынырнул на поверхность. Но мир вокруг… был не таким.

Сначала подумал, что это простое головокружение. Но нет – вокруг была ночь. Темная и глубокая. Однако звезд на небе было бесчисленное множество – куда больше, чем я когда-либо видел. Они горели не белым, а разноцветным светом, переливались яркими оттенками – то изумрудным, то лазурным, то пурпурным. Казалось, весь космос развернулся над озером, подмигивая и шепча какую-то древнюю тайну.

Вспоминая все происходящее, я бросил взгляд в сторону алкотуриста. Он смотрел на меня с таким же полным недоумением и даже шоком, как и я. Наши глаза встретились. В этом взгляде – отражение безграничного удивления, которое невозможно было словами передать. Как будто мы оба оказались не просто в воде, а на границе чего-то, чего ни один из нас не мог объяснить. Вода вокруг вздрогнула, холод проникал глубже, но я чувствовал, как внутри что-то изменилось.

Малютка – где она? И почему это озеро вдруг стало таким странным?

Глава 4

Минут пять мы все еще пытались нырять обратно в воду – как идиоты, раз за разом. Будто бы от этого что-то могло измениться. Будто это не бред, не галлюцинация, а сбой, который можно отменить, как в компьютере: «назад», «отменить действие». Но вода оставалась той же – ледяной, темной, безмолвной. Только теперь она казалась мертвой. И никакого выхода в наш привычный мир там не было.

Я нырял раз десять. Вдох, задержка, погружение, резкий озноб, вспышки боли в голове от холода – и ничего. Только глухая, вязкая темнота, и собственные пузыри воздуха, которые уходили вверх, предательски показывая: ты по-прежнему здесь. Тело болело от напряжения и холода, и когда я понял, что еще секунда – и начнет сводить мышцы, я стал выбираться обратно на берег.

Мы оба выбрели на мелководье, тяжело дыша, мокрые, озябшие, молча проклиная все. Сели на камни. Молча. Сначала. В голове гудело.

Первым не выдержал он.

– Слышь… – пробормотал он, вытирая лицо. – Это… че это было-то, а?

– Хрен знает, – сказал я и плюнул в сторону.

– Я ж… – он мотнул головой, – я ж просто нырнул. Братан, ну ты же видел? Мы ж просто за девкой поплыли, а теперь это че? Лес другой! Камни другие! Че за нахрен вообще?!

Я огляделся молча. Действительно – все другое. Не то что незаметно другое – а прям явно, как будто ты был в одной стране, а проснулся в другой. Вон то дерево, у которого мы с Эльдаром сушили кофейник – его не было. Просто нет. А вон там, где я точно помню упавший ствол с дуплом, теперь стоит стройная сосна, метров пятнадцать высотой. Это не дело рук приколов. Это не «показалось». Это что-то другое.

– Может, это, ну, фильм снимают? – продолжал он. – Скрытые камеры, дроны там всякие, ну как в этих… психологических экспериментах. Ты прикинь – засняли, как мы ныряем, и типа шоу. Типа, смотрите, как два лоха в "новую реальность" попали!

– Помолчи.

– А че помолчи-то? Я просто говорю…

– Вот и не говори, – медленно повернул я к нему голову. – Молчи. Если не можешь думать, не мешай другим.

Он уставился на меня. Помолчал. Потом выдохнул, сел на корточки, взял в руку камень, покрутил.

– Ну ты серьезно веришь, что это… не наш лес уже?

– А ты что, не видишь?

Он поднял голову, огляделся. Потом посмотрел на воду. Молча. А потом вдруг зло вскинул руки и завопил:

– Ээээй! Люююди! Ауууууу! Есть кто?!

Я поморщился. Но в глубине души надеялся, что кто-то ему ответит. Ответа, конечно, не последовало.

– Да пошло оно все! – выкрикнул он, встал и начал ходить из стороны в сторону. – Мы сидели, пили, отдыхали! А теперь, мля, сижу на берегу с каким-то хмырем и не знаю, где я!

– Спасибо, что уточнил, кто я, – кивнул я, усмехнувшись. – А то вдруг я твой ангел-хранитель.

Он остановился и посмотрел на меня. Потом, чуть тише:

– А эта… девчонка? Где она?

– Не знаю.

– Ты думаешь, она…?

– Не знаю, – повторил я. – Ты много спрашиваешь.

Он снова сел, громко выдохнув.

– Как тебя хоть звать-то, мужик?

– Андрей.

– А меня – Санек. Саня, если по-простому.

Я молчал. Потом встал, подошел к краю воды, посмотрел вниз. Вода по-прежнему была кристально чистой. Но не притягательной. Теперь – пугающей. Я наклонился, коснулся ее пальцами. Холодная. Но не живая. Как будто подо льдом.

– Я думаю, что назад мы не вернемся. Не так просто.

– Ну ты и обнадежил, – Санек вздохнул. – А где, по-твоему, мы тогда?

Я выпрямился, посмотрел на небо. Там, в абсолютной тишине, медленно пульсировали тысячи разноцветных звезд. Такие бы не поместились ни на одной небесной сфере. Как будто кто-то нарочно украсил небо, чтобы мы поняли – мы точно не там.

– Не знаю, – сказал я.

Саня усмехнулся криво. Я стоял, глядя на воду, и думал. Холод пробирал до костей, одежда с каждой минутой становилась только тяжелее, намереваясь утянуть меня обратно в озеро. Надежды на Санька было немного. Этот тип, конечно, не трус, но в нем чувствовалась привычка к тому, что кто-нибудь другой всегда что-то решает. А я… я не знаю зачем начал перебирать в голове все те самые походные лайфхаки, которые смотрел перед походами. Честно говоря, половину смотрел под пиво и под шум разговоров в кухне. Но что-то откладывалось.

Первое – одежда. Надо сушиться. В такой мокрой через час-два начнутся реальные проблемы. А ночь в горах – это не шутки, даже в начале осени.

Я сунул руку в карман походных брюк. Промокшая пачка сигарет, зажигалка. В другом – жвачка, превратившаяся в размякшее месиво. На карабине к штанам был пристегнут кейс с беспроводными наушниками. Ну хоть что-то. Черт бы побрал мою привычку носить телефон в кармашке на лямке рюкзака. Куртка дала чуть больше: какие-то бумажки, мой карманный блокнот для гениальных мыслей, и маленькая пачка мармеладных мишек. Не вскрытая. Чудо.

– Саня, ты как там? – спросил я, не оборачиваясь.

– Да ништяк, – ответил он, но голос звучал дрожащим. – Холодненько, правда. А так… норм. Ща позагораем.

Я повернулся. Он сидел, поджав ноги, дрожал, и потирал свои плечи руками. Стало ясно: ждать, что он встанет и бодро побежит в сторону ближайшего поселка – глупо. Ему бы сейчас не схлопотать переохлаждение.

Я сел обратно на камень, провел ладонью по лицу. Логика простая. До поселка километра четыре-пять, не больше. Если идти быстро – можно добраться за час. Но это если бы я был сухой. А я насквозь. Ботинки чавкают. И если бы Санек был обут и в куртке, хотя бы в худи. А он – гол как сокол, и, похоже, это его начинает догонять.

– Костер, – пробормотал я. – Сначала костер.

– Костер? – Саня приподнял голову. – Тут же все сыро.

– Не все, – сказал я, поднимаясь. – И не в первый раз в походе. Сейчас что-нибудь нащупаем.

– Да ладно, ты, типа, лесной гуру?

– Нет. Просто не хочу умереть как идиот.

– Ну, у тебя цели возвышенные.

Я проигнорировал. Я скинул мокрую одежду, но в ботинках остался. Порезаться об острый камень желания не было. Стал ходить вдоль кромки леса. Осматривался. Сухих веток – минимум, но кое-что находилось: под большими камнями, на ветках, не тронутых влагой. Кора, старая трава, еловые иголки. Я вернулся.

– Поможешь?

Саня встал. Вид у него был уже не такой наглый. Серьезный. Вероятно, до него начало доходить.

– Ага, – буркнул он. – Только скажи, чего собирать.

– Ветки. Чем суше – тем лучше. И тонкие, и потолще. Все, что найдешь под камнями, в расщелинах. Листья сухие, мох, все. Только не мерзни по пути.

Он кивнул. Мы разошлись. Через минут пять у нас был первый ворох. Я сел, попытался высушить зажигалку под мышкой. Щелкнул. Сработала. Повезло. Искра есть. Осталось сделать правильную подложку – и дело пойдет.

– Слушай, – Саня подсел, – а может, реально… это просто типа лагерь туристический. Ну, реконструкция. Знаешь, как в этих играх на выживание – тебя сбрасывают, а ты должен пройти испытание, пока не найдешь выход.

– Саня, – устало сказал я, подкидывая сухую щепку, – ты не в игре. У тебя нет кнопки "респавн". И под ногами не пиксели, а острые камни. Так что давай – реже говори, больше делай.

Он кивнул. Уже без улыбки. Огонь затрещал минуты через две. Маленький, но живой. Я подсунули к нему ботинки, аккуратно разложил свои мокрые брюки, футболку, легкую толстовку. Куртку расстелил на камне, сам сел ближе к огню, потирая плечи.

Саня сидел рядом, поеживаясь, но уже чуть живее. Он все еще выглядел растерянным. Но уже не дураком. Кажется, в нем что-то включилось, когда понял, что шуток нет.

Костер становился все больше. Я бросил в огонь еще одну ветку. Он потрескивал, освещая нам лица. За спиной был лес – незнакомый, плотный. Впереди мертвое, чужое озеро. Над головой не наше небо. Я смотрел на него и мне вдруг захотелось засмеяться. Наверное, со стороны мы выглядели очень комедийно: два взрослых мужика в одних трусах жмутся к друг другу и к костру.

***

Огонь потрескивал неровно, будто ему самому было холодно. Мы сидели рядом, почти не разговаривая. Молча сушили одежду, ловили на себе пар от ботинок и куртки. Воздух был колючий, сырой, не просто ночной горный воздух, а какая-то другая субстанция, густая, вязкая, с запахом мокрого камня и чего-то незнакомого.

Я чувствовал, как за спиной, в темноте леса, сгущается тишина. Тоже не обычная ночная тишина, а какая-то намеренная. Будто кто-то где-то затаился, ждал, пока мы скажем что-то важное.