Форсайт Эпистемона

Ярослав Плахотнюк

Форсайт Эпистемона

Глава 1

– Ты собираешься брать с собой этот термос? – Аня стояла в дверях, обняв себя за плечи. – Он же протекает, Андрей.

– Он не протекает, – буркнул я, – он капает. Это разные вещи. И капает только если его трясти как психопат. Я не собираюсь заниматься этим в поездке.

– Ну-ну, – сказала она и исчезла в коридоре.

Я достал термос из рюкзака, посмотрел на него, вздохнул и поставил обратно на полку. Если меня чему-то и научила семейная жизнь, так это тому, что лучше прислушаться к жене, чем потом услышать очередное «я же говорила». Внизу у шкафа на меня посмотрела Красотка, изогнув шею. В ее взгляде был укор. Или любопытство. Или, скорее, простое собачье "когда гулять, человек?". Я кивнул.

– Щас пойдем.

Аня хлопнула дверью на кухне. То ли случайно, то ли в точку.

Собираться я начал еще утром, но все равно к вечеру все превращалось в беготню. Вот носки – три пары, еще одни теплые. Вот спальник. Вот блокнот, в который я хотел записывать мысли о границах рациональности в экстремальных условиях – да, звучит пафосно, но мне за это и платят. Почти. А вот зарядка, которую я забуду и найду через месяц в сумке для ноутбука.

Красотка пискнула, виляя хвостом, и я решил: все, хватит, выдохнем. Вниз. На улицу.

Мы с ней спустились по лестнице – в лифт она боялась заходить, хотя жила с нами уже почти четыре года. Спасенная с улицы, порода – смесь мальтипу с болонкой, характер – философ-стоик. Ни один громкий звук не мог смутить ее, только лифт – лифт был персональным демоном.

Во дворе было свежо. Сентябрь все еще играл в лето, но уже с осенней сдержанностью. Воздух пах листьями и началом учебного года. Я достал сигарету. Красотка начала деловито обследовать кусты.

Я затянулся. Горло першило, как всегда. Надо бросать. Серьезно. Потом.

Где-то в районе скамеек у детской площадки мне пришла в голову мысль. В последние недели она крутилась у меня на периферии сознания, как песня, которую слышал в магазине, но не можешь вспомнить.

– А если философия больше не нужна? – сказал я вслух.

Красотка оглянулась. Мол, это мне?

– Не тебе, – сказал я. – Себе.

Была у меня глупая привычка в любой удобный момент думать о чем-то философски возвышенном. Но я специально от нее не избавлялся. Все-таки моей профессии она подходит. Я работал преподавателем философии в университете. Но говорить об этом всегда стеснялся. Не потому, что это стыдно – хотя в некоторых компаниях приходилось пересиливать неловкость, когда на вопрос «чем занимаешься?» отвечал не «в IT», не «в маркетинге» и даже не «в образовании», а честно – «преподаю философию». Эпистемологию, если быть точным. Теорию познания. Обычно эти слова не произносил. Люди все равно не запоминали. Говорил что-то расплывчатое: «занимаюсь тем, как мы узнаем то, что узнаем». Или: «разбираю, почему одни знания считаются достоверными, а другие – нет». В ответ кивали – с вежливым непониманием.

Да и в университете не сказать, что я пользовался популярностью. Эпистемология – не то, что ищут студенты. Особенно сейчас. Еще недавно кто-то приходил с интересом: физики, лингвисты, айтишники, которым было важно понять, как мы вообще можем что-то знать, если все так быстро меняется. Но за последние пару лет интерес начал угасать. Философия, особенно академическая, казалась чем-то слишком медленным, слишком книжным – а я же видел, как это все работает изнутри.

Пока я вычитывал статью о границах интерпретации в логике машинного обучения, сама логика успевала смениться дважды. Пока научный журнал решал, брать ли мой текст, ChatGPT переходил на новое поколение, появлялись фреймворки, которые обнуляли мою аргументацию. Средний срок печати философской статьи – год. А технологии за это время умирают и воскресают. Цикл философии как будто с другого континуума.

Открыл свою онлайн-школу. Мой маленький бизнес. Школа то росла, то затихала, как прилив. То приходило сто человек, то пятнадцать. То появлялись деньги, то исчезали. Хотя со стороны все было как надо: лендинги, таргет, вебинары. Готовил школьников к олимпиадам по обществознанию. Писал методички, тренировал абстрактное мышление. Иногда это действительно было красиво – когда тринадцатилетний парень формулировал аргумент про объективность знания лучше, чем многие взрослые.Я пытался найти интерес в чем-то другом.

Потом подключились учителя. Я делал курсы для педагогов – как использовать нейросети на уроках, как делать конспекты, презентации, курсы с помощью генеративных моделей. Это были простые вещи, но нужные. Меня приглашали выступать – в регионе, на форумах, в других вузах. Я даже почувствовал, что делаю что-то настоящее. Но внутри все равно оставалось чувство… пустоты? Нет, скорее – расслоения. Я вроде бы все делал правильно. Работал. Помогал. Обучал. Писал. Но философия – то, ради чего я вообще пошел в аспирантуру, то, что когда-то казалось делом всей жизни – стала как будто далекой.

Не мертвой. Философия, может быть, не умирает. Но отступает. Сдает этаж за этажом. Раньше она была царицей наук. Сейчас – родственница, которую зовут на свадьбы только потому, что неудобно не звать. Сидит у окна, улыбается. Иногда скажет что-то странное – и все на минуту замолкают. А потом снова включают музыку.

Красотка гавкнула – коротко, как будто подтверждая. Или торопя. Пошли, мол.

Я докурил. Раздавил окурок в урне рядом со скамейкой. Посмотрел на вечернее небо – чистое, как лист бумаги. И подумал: а вдруг с этой поездки все действительно начнется по-другому?

****

Я поднялся в квартиру – немного погрустневший, но в предвкушении. Красотка первой заскочила в коридор: смешная, с закрученным хвостиком, похожая на мохнатую игрушку, только с глазами настоящей, внимательной старушки. Она взвизгнула, запрыгала, как будто мы вернулись из кругосветки, а не с прогулки по парку.

Аня тоже вышла. Сразу – к собаке.

– Красоточка! Кто у нас тут хорошая девочка? Кто гулял? Кто молодец?

Она обняла собаку, потом – меня. Без сюсюканья, но с теплом.Я стоял в дверях, как подросток, пойманный с плохими оценками.

– Андрей, ты взял документы?

– Ну конечно… вроде бы.

– «Вроде бы» не считается. – Она строго посмотрела поверх очков. – Паспорт, страховку, полис.

– Да-да, все, лежит в верхнем кармане рюкзака. Проверял.

Она отошла на кухню, вернулась со злополучным термосом и сложенным списком – «на случай, если забудешь, что взял». – Без глупых выходок. Слышишь?

– Слышу, командир.

– Я серьезно, Андрей. Там горы, там холодная вода в озерах, скользкие тропы и друзья, которые умеют шутить, но не всегда умеют думать. Не геройствуй.

– Да я просто поплаваю немного.

– Вот именно этого не надо. Пожалуйста.

В этот момент пришло сообщение от Антона: «Буду через 5-10 минут, жди у подъезда».

Я показал экран.

– Это знак.

– Знак – взять шапку. Утром в горах уже мороз.

Я поцеловал ее – осторожно, с благодарностью. В этот момент всегда чувствовал себя сильнее и одновременно уязвимее.

– Я буду скучать.

– Верю. Только не забывай скучать не в одиночку, а с ребятами рядом. Это безопаснее.

Я взял рюкзак – тяжелый, но привычный. Снаряжение внутри звякнуло – карабины, кружка, фонарик. Спустился вниз, по лестнице – как-то не хотелось в лифт. В подъезде пахло мокрым цементом.

Я постучал по стеклу, показал пять пальцев. Он протянул половину блока сигарет, и я сунул его в рюкзак. Не проверяя цену, приложил карту. Я покупал здесь сигареты уже несколько лет и с продавцом мы понимали друг друга без словВыйдя из подъезда, я обошел дом. На первом этаже, как всегда, светилось табачное окошко. Старый киоск с облезлой табличкой «ТАБАК». Слово будто из другой эпохи – как и продавец, вечно слушающий радио на шепоте.

На улице было прохладно. Сентябрь, утро. Асфальт влажный, не от дождя – от осени. Я достал сигарету. Долго вертел ее в пальцах. Полчаса назад уже курил – на прогулке с Красоткой. Но рука потянулась сама. Щелчок. Вдох.

Я поморщился.Снова дым. Снова этот терпкий вкус зависимости.

– Зависимость, – сказал вслух. – Уже настоящая. Надо завязывать. Надо, надо… но только не сегодня. Сегодня – Домбай. Сегодня – маршрут.

***

Когда Антон подъехал, я услышал характерный бубнеж старенького двигателя еще за поворотом. Старичок-«Гетц» бодро вырулил к подъезду, чихнул выхлопом и остановился, будто с облегчением. Я невольно улыбнулся. Сколько он нас покатал, этот серебристый динозавр. И в лес по грибы, и в горы, и даже в Крым, когда дорога туда еще казалась авантюрой. Мы его берегли – как старого друга. Хотя, конечно, Антон рвался его поменять. У него у первого в нашей компании появился автомобиль, поэтому он был рад собрать друзей и вместе куда-то рвануть. Но годы шли, мы уже все обзавелись транспортом, а этого старичка списывать в утиль не хотелось. Поэтому, когда Антон в очередной раз порывался его продать, мы собрались, устроили посиделки, выдали ему «инвестиции в мобильность», и теперь у Антона в городе резвился почти новый кроссовер. Но этот – мы решили оставить. Как знак уважения. Да и кому сейчас жалко на гараж по две-три тысячи в месяц? Ну, а чтобы поддерживать традиции, в совместные поездки мы отправлялись всегда на нем и за рулем был его привычный владелец.

Антон вылез из машины, в своей неизменной пижонской куртке, которую он называл «классической кожанкой», а мы – «перчаткой рокера из Икеи». Очки с дымкой, волосы уложены, бородка идеально просчитана под «естественную небрежность».

– О, философ, ты как всегда вовремя. – Он протянул руку. – Готов к подвигу?

– Как всегда. – Я подал рюкзак, он открыл багажник с чуть слышным скрипом, мы аккуратно уложили вещи. Рядом уже лежал его спальник и прочая походная утварь.

Я сел на переднее. Салон пах чем-то родным – старым пластиком, кофе и слегка подпаленной обивкой. Уют, в общем. Антон завел мотор. Старичок заурчал. Поехали.

– Как сам? – спросил он, глядя вперед.

– Потихоньку. Все пары передал другим преподам, следить за бизнесом оставил жену. – Пожал я плечами. – А ты как?

– Тоже нормально. Только у нас там… – Он сделал паузу. – Ну, в студии одной, где я на аутсорсе. Режут людей.

– Оптимизация?

– ИИ. – Сказал он это просто, буднично.

– Уже?

– Ага. Начали с художников: сначала фоны, потом «грубая отрисовка персонажей». Теперь сценаристы под ударом. Сначала только шаблоны, потом – диалоги. Теперь они вообще хотят, чтобы генерация квестов шла через модифицированный LLM, а потом правка.

– А ты?

– Я в другой части. Больше по гейм-дизайну, баланс, механики. Пока не тронули. Но один знакомый – семь лет в проекте, с нуля поднимал лор. Его вчера попросили… «временно отдохнуть». Без объяснений.

Мы немного помолчали. За окном потянулись первые желтые кроны – сентябрь не спешил, но и не желал напоминаний.

– Тебя это не пугает? – спросил я.

– Нет. Я, знаешь, уже как-то смирился. Мир будет другим – вопрос, кто научится с ним жить, а кто – нет. Мы вот научимся. – Он глянул на меня искоса. – Или философы вымрут первыми?

Я усмехнулся.

– Философы никогда не вымрут. Мы просто опять станем пророками. Когда все рухнет – люди снова вспомнят, что смысл важнее скорости.

– Красиво сказал, – хмыкнул Антон. – Давай, сохрани эту фразу для переписки с женой. Пригодится, если будешь не вовремя звонить из палатки.

Мы оба засмеялись. Машина свернула к следующему дому – за Эльдаром. Нашим самым прагматичным и, возможно, самым загадочным другом.

***

Мы остановились у дома Эльдара и оба синхронно посмотрели на часы.

– Как всегда, – сказал я.

– Как швейцарские часы, но сделанные в Подмосковье, – буркнул Антон и вытянулся в кресле.

Я скинул капюшон, потянулся и, покосившись на экран телефона, спросил:

– Ну и когда ты, наконец, сделаешь Альбине предложение?

Антон закатил глаза.

– Опять ты за свое…

– Ну а серьезно. Ты с ней сколько уже? Лет десять?

– Девять и восемь месяцев, если быть точным.

– Ты это со дня знакомства или с первого совместного похода в ресторан?

Он усмехнулся.

– С момента, когда она оставила у меня зубную щетку и перестала звонить перед каждым визитом.

– То есть, когда уже пора было расписываться, а не тянуть кота за хвост. – Я мотнул головой в сторону подъезда. – Мы с Эльдаром за это время успели обзавестись семьями, он даже ребенком, ипотеками, варикозом…

– Ну, у кого что, – сказал Антон. – Зато у меня еще есть свобода выбора.

– Свобода от здравого смысла, ты хотел сказать?

Антон собирался ответить, но в этот момент из подъезда выскочил Эльдар. Картина была такая, будто его выкинул портал из другого измерения: шорты, майка-алкоголичка с надписью «Happy wife – happy life», кроссовки на босу ногу, рюкзак наперевес, две сумки в руках.

– Вперед! – крикнул он, подбегая. – Газуй, Антоха, газуй!

Мы с Антоном переглянулись, но ничего не спросили. Когда на полном ходу к тебе летит Эльдар, лучше сначала уехать, а потом разбираться.

Он забросил вещи на заднее сиденье, сам плюхнулся рядом и захлопнул дверь с таким звуком, будто прятался от полиции. Машина тронулась, и только на первом перекрестке я повернулся к нему:

– Ты чего такой, как из боевика про разводы?

– Вчера теща приехала, – сказал Эльдар, тяжело дыша. – Сходу начала реформу семейной жизни. Катя вцепилась в идею, что мне нужно провести выходные дома. И желательно не дышать. Мы поссорились.

– А сегодня ты решил, что ты мужчина, да? – Антон ухмыльнулся.

– Именно. Вспомнил. С утра вел себя тихо. Днем пошел к соседу – передал ему сумки и всю снарягу. А сейчас пошел «вынести мусор»… и все. Рывок в свободу.

– Красиво. – Я покачал головой. – И что теперь?

– А теперь все по плану. Вернемся – принесу Катюше цветы и новый фен, теще – сертификат в «Рив Гош», сыну – игрушку с голосом трансформера. Она меня через три дня простит, через четыре – снова полюбит.

– А если не простит?

– Ну, тогда ты найдешь мне адвоката, – сказал он и достал телефон. – Но скорее всего, все сработает. Главное – грамотно написать сообщение.

Он уткнулся в экран, шевеля губами и явно перебирая варианты: «Я уехал» – слишком грубо, «Прости, любимая» – слишком рано, «Так вышло» – вообще не вариант.

– Знаешь, – сказал я, вынимая сигарету, – тебе не на Олимпиаду писать эссе. Скажи прямо. По-мужски.

– Так я ж не идиот, – ответил он, не отрываясь от экрана. – Надо быть мягким, но уверенным. Ни к чему перегибы.

Кофе был почти горячий – бодрящий, с легкой горечью и ароматом дороги.Я щелкнул зажигалкой, сделал затяжку и достал термос.

– Долгая будет ночь, – сказал я вслух, ни к кому не обращаясь. – И Антона за рулем в одиночестве оставлять нельзя. Он еще повезет нас не на юг, а на свадьбу к Альбине. По ошибке.

Антон фыркнул.

– Да-да, философ. А пока – крепитесь. Пятьсот километров впереди. И одна теща позади. И вы меня еще спрашиваете почему я не женюсь?

Глава 2

Домбай встретил нас прохладным воздухом, прозрачным небом и первым легким налетом осени на хвойных склонах. Мы припарковались на стоянке, лениво вылезли из старого хэтчбека и потянулись, как трое запоздавших переселенцев на новую планету. Машина натужно скрипнула, будто прощалась с нами, как бабушка у вокзала: не забывай, звони, не пей холодной воды из ручья.

– Ну, вроде целы, – сказал Антон и хлопнул дверцей. – Даже без штрафов.

– Потому что я был рядом, – заметил я. – Моральный якорь и ночной дозор.

Эльдар не ответил. Он молча переодевался у багажника – скидывал свои шорты, майку и натягивал походные штаны и флиску, явно купленные в приступе решимости накануне. Было видно, что ночь и пара звонков от Кати его уже пообтесали.

– Ты че такой тихий? – спросил Антон.

– План, – буркнул Эльдар. – План дал сбой. Миссия провалена на сорок процентов. Осталось шестьдесят на спасение и реабилитацию. Один звонок от тещи – и все, режим эвакуации.

– Главное – не включай авиарежим, – сказал я. – А то жена подумает, что ты в астрале.

По старой традиции мы взяли билеты на фуникулер и поднялись на первую высоту. Вид сверху был как всегда великолепен: горы, будто старые мудрые звери, лежали неподвижно, глядя в небо. Воздух пах хвоей, сыростью и каким-то почти стерильным покоем.

Рынок с сувенирами встретил нас теми же лицами, что и все годы до этого. Те же платки, ножи, варенья из шишек, магниты с волками и ручной работы календари с видами гор. Мы прошли мимо, кивая продавцам, как старым знакомым, и свернули в ту самую кафешку, где когда-то в первый раз заказали шурпу, хычины, плов и решили, что будем возвращаться.

Внутри было тепло, пахло мясом, тестом и приправами. Массивные деревянные столы и лавки, теплый свет от кованых ламп и панорамные окна с видом на ущелье. Где-то в небе парили хищные птицы – коршуны или орлы, кто их разберет. Но это не имело значения. Главное – летали.

Мы уселись, заказали привычное. Я потянулся, раскинул руки по лавке и глубоко вдохнул.

– Жить можно, – сказал я.

– Здесь все медленнее, – добавил Антон. – Даже мысли.

Эльдар смотрел в окно. Он выдохнул и вдруг сказал:

– Знаете, в последнее время я почти перестал работать.

Мы с Антоном переглянулись.

– В смысле? – спросил я.

Эльдар работал руководителем генеалогических проектов. Помогал богатым людям внезапно найти у себя «голубую кровь», причастность к великим историческим событиям и прочее. По сути, он просто раздавал задания своим сотрудникам. Большинство из них были студентами местного истфака. А сам уже в конце вычитывал их текст и давал правки по делу или по своей внутренней вредности.

– Да без смысла. Все эти книги, редактура, сверка… Сейчас нейросети делают 90% работы. Мне нужно просто погонять какую-нибудь GPT, потом бегло просмотреть, подправить пару выражений – и все. Не дело, а симуляция. Хорошо, что гендир у меня пожилой мужчина, который не верит во всю эту лабуду про замену человека на ИИ.

Он положил салфетку, которую теребил в руках, провел ладонью по лбу.

– Я стал запираться в кабинете. Скачал старые игры. Перепрохожу «Готику». Да-да, ту самую. Потом, может, «Ведьмака». Иногда сижу до трех ночи. Знаешь, какое это удовольствие – сесть на скамейку у кузнеца и просто послушать, как звонит молоток? Без криков. Без мультиков на фоне. Без игрушек, летающих в голову.

Он усмехнулся.

– Сын – это счастье. Конечно. Но иногда хочется просто… чтобы все затихло. Чтобы тебя никто не трогал. Чтобы ты был сам с собой, как когда-то.

Мы молчали. Только вдалеке гремела посуда, за соседним столом смеялись туристы.

Антон посмотрел на Эльдара, потом на меня.

– Вот она, тридцатилетняя романтика. Бежать от семьи в горы, чтобы поплакать над старым сохранением.

– Или чтобы понять, что все не зря, – сказал я. – Мы же не только отдыхаем. Мы проверяем себя. Сколько еще в нас – нас самих.

Эльдар посмотрел в окно, где орел, или кто он там, сделал круг над хребтом и пропал в облаках.

– Может, вы и правы, – тихо сказал он. – Может, и правда надо просто выдохнуть. Хоть на четыре дня. Перед бурей.

Официантка принесла миски с дымящейся шурпой, хычины выложила на поднос, как на алтарь голодного паломника, а плов разложила по глубоким тарелкам, будто знала – нам нужно не просто поесть, а вернуться к жизни. Мы замолчали, отдали долг вкусу, лепешкам и чаю в пузатом чайничке.

Первые минуты царило то самое редкое, благодарное молчание, которое бывает только в двух случаях: когда ешь после долгой дороги и когда нечего больше доказывать.

Потом Антон – как всегда – стал первым, кто заговорил.

– Слушай, а у тебя, Андрюх, как вообще студенты? Ну… по философии. Живые еще?

Я оторвал взгляд от тарелки.

– Живые, да. Только с другим иммунитетом. Знаешь, раньше – спорили, лезли в Платона, как в драку, носились с Куном, как с флагом. Сейчас… просят объяснить «максимально кратко и утилитарно».

– Слушай, ну а что ты хочешь, – вставил Эльдар, ковыряя ложкой рис. – Мы ж и сами не особо были академическим цветом. Вспомни, как ты опоздал на экзамен к Кречетову, потому что не мог выйти из "Фактотума" Буковски.

– Это была великая книга, – возразил я. – Я не мог ее просто так бросить.

Антон хмыкнул:

– И все равно из нас философом остался только ты. Я – в геймдизайне, Эльдар – в книгах про прадедов. А ты упорный. Даже свою онлайн-школу философскую замутил.

– Ну, не совсем философскую, – сказал я. – Где философия – где все это? Больше фасад. Чтобы не загибаться.

Я вздохнул, отставил чашку с чаем.

– Наука бежит, как лось от пожара, а философия плетется с тростью. Пока я напишу статью, пока она выйдет – тема уже неактуальна. Обсуждать философские основания ИИ – когда архитектуры меняются раз в три месяца – это как объяснять устройство телеги, когда тебя уже посадили в гиперпоезд.

Эльдар кивнул.

– И все равно ты держишься. Вот за это тебе и респект.

– Ну да. Кто-то должен. Мы же были… – я усмехнулся, – как это пафосно звучит… носителями смысла. Стражами мышления.

Антон рассмеялся:

– Ты как будто сейчас запускаешь игру. «Philosophy: The Last Guardian». Где главный герой в кимоно и с айкосом, бродит по руинам старого университета и ищет остатки истины.

Мы рассмеялись. И в этой смеховой разрядке – было что-то, за что и стоит держаться.

Телефон завибрировал. Я посмотрел – знакомый номер.

– Это Рамиль, – сказал я, отодвигая стул. – Алло, Рамиль, салам.

Он говорил быстро, четко и с южной радушной деловитостью:

– Андрюха, все как договаривались. Два номера внизу, третий наверху. Постели чистые, душ работает, вайфай ловит. Машину ставьте возле старой конюшни, там сейчас свободно.

– Все, понял, спасибо, брат.

Я повесил трубку.

– Заселение готово, господа. Рамиль все организовал. Пора высыпаться – завтра маршрут будет серьезный. Иначе кто-то из нас поднимется только до ближайшей сосны и ляжет там умирать в позе философа.

Эльдар вытянулся:

– А можно уже сейчас? Прямо здесь?

Антон поднялся:

– Пошли. Пока мы еще смеемся, а не ругаемся из-за храпа и бороды, которую кто-то оставит в умывальнике.

Мы вышли на улицу. Воздух стал холоднее. Горы смотрели на нас, как зрители на сцену. И мы, трое сорокапроцентных беглецов, шли, чтобы выспаться перед началом чего-то важного. Хотя бы важного для нас самих.

***

Гостиный дворик был все тем же: массивные балясины, деревянные террасы, в воздухе – запах яблоневых корок и топленого молока. Мы радушно поздоровались с Рамилем, обнялись по-мужски, пообещали вечером заглянуть и, уклоняясь от предложений «ну по маленькой, на сон», почти хором сказали:

– Вечером. Сейчас только чай.

Рамиль хмыкнул, но отстал – понимал: у нас своя традиция – в первый день не сильно буянить.

Мы разбрелись по номерам. Я завалился на койку и мгновенно провалился в поверхностный, дерганый сон, такой, как бывает после долгой дороги – когда тело вроде отдыхает, а мозг все еще едет.

Проснулся часа через два. Было ощущение, что меня не столько разбудило время, сколько какой-то внутренний будильник, который всегда включает тревогу, как только наступает странная тишина.

Я встал, сыпанул в чашку порошок «кофе 3 в 1», залил кипятком из куллера. Термос давно стоял пустой и забытый, как старый тост о чести.

Вышел на крошечный балкончик. Закурил. Дым улетал в сторону леса, над которым уже начинала клубиться горная влага. Горы смотрели строго, будто судьи, которым надоело слушать оправдания человека. И в этой безмолвной высоте что-то давило, заставляло думать – глубоко, но, как всегда, без особой надежды.

Когда-то мы верили в объективность так же, как дети верят взрослым – слепо, восторженно, с уверенностью, что все объяснимо, если подойти ближе, если посмотреть под правильным углом.«Что такое объективность?» – спросил я сам у себя, глядя, как дым от сигареты уносится в сторону леса, растворяясь в прозрачной тени елей.

Но сейчас…

– Фикция, – прошептал я, словно боясь, что кто-то услышит. – Комфортная иллюзия. Маска на лице познания, чтобы не видеть его старческих морщин.

Объективность – это утопия разума, удобный флаг, под которым можно маршировать куда угодно: в лабораторию, на кафедру, в дискуссионный клуб. Мы говорим "объективно", когда хотим наделить свои утверждения моральной броней. Но броня ржавеет. И истина под ней – не мраморная статуя, а дрожащая тень, сшитая из предпосылок, ценностей, культуры, биографии.

Я снова, как и тысячу раз до этого, понял, что я гносеологический пессимист. Не скептик в стиле уютного университетского цинизма, не любитель постмодернистских жонглирований, а тот, кто чувствует: истина, если она и есть, – где-то вне зоны доступа. Не потому, что мы ленивы или глупы, а потому что мы – люди. Мы слишком вовлечены, слишком пристрастны, слишком зависимы от языка, от тела, от эмоций, от эпохи.