Октябрический режим. Том 2

Щегловитов привел целый ряд примеров, указав, в частности, что Лапина, обвинявшаяся в организации покушения на убийство военного министра Редигера, вела через защитника переписку с северным летучим отрядом, а в Одессе арестанты утверждали, что защитники принесут им бомбы и оружие.

Примеры Министра не произвели никакого впечатления на центр и оппозицию. Довод о газетах был признан смешным, сведения об одесских арестантах – вымышленными, причем Маклаков заявил, что вынесение на думскую кафедру ложных сведений, полученных от секретных агентов, – это «государственный скандал». В целом злоупотреблений со стороны защитников так мало, что Министр не смог собрать более веский фактический материал для своего выступления. Случай с Оголевцом, послуживший основанием настоящего запроса, – не преступление, а «анекдот», и «ни один самый остроумный юморист не придумает более комической обстановки, чтобы применить этот циркуляр». Посему в нем не было и необходимости.

Замысловский возражал, что указанный Министром случай с Лапиной очень серьезен ввиду опасности организации, с которой она сносилась через защитника, – северного летучего отряда социалистов-революционеров, совершившего покушение на убийство Председателя Совета Министров Столыпина и Министра Юстиции Щегловитова.

Правые указывали, что защитники выступают пособниками побегов, сопровождающихся убийствами тюремных надзирателей. «Знаете ли вы, – спрашивал Тимошкин, – сколько их гг. арестанты расстреляли из браунингов, сколько бомбами взорвали, сколько кинжалами распороли?». Замысловский рассказал о побеге 10 арестантов из Виленской тюрьмы, произошедшем весной 1909 г.: «если бы кто-нибудь из вас вошел после этого в тюрьму и увидел бы там лужи крови, искалеченные трупы тюремных надзирателей, которые пострадали только за то, что верно исполняли свой долг, тогда, может быть, он переменил бы свое мнение о ст. 569. Гг., тюремная стража стала каким-то убойным мясом, на которое идет охота».

Правительство идет! Щегловитов не намерен считаться с Г. Думой

Даже в стенографическом отчете обращает на себя внимание манера речи Щегловитова при выступлении с думской кафедры. Во-первых, Министр словно приноравливается к низкому уровню слушателей и потому переводит сложные понятия на язык упрощенных примеров (вспомним сравнение с хозяином дома) и анекдотов. Порой тон выглядит чересчур шутливым. Например, свои юридические доводы Щегловитов предварил следующим стихотворением, описывающим, по словам Министра, безвозвратно минувшее время:

Мы совсем не снабженыЗдравым смыслом юридическим,Сим исчадьем сатаны.Широта натуры русская,Нашей правды идеал,Не влезает в формы узкиеЮридических начал.

Это стихотворение Б. Н. Алмазова. Возможно, Министр прочел этот текст в статье Б. А. Кистяковского «В защиту права», вошедшей в сборник «Вехи».

Во-вторых, Министр не скрывает ни своих консервативных убеждений, ни своего пренебрежения к Г. Думе.

Объясняя, что защитники не должны распоряжаться в тюрьмах, Щегловитов рассказал о случае, произошедшем в октябре 1905 г. Группа адвокатов явилась в Сенат, и один из сенаторов воскликнул: «вон», после чего они ретировались. Министр не стал комментировать этот эпизод, но слушатели отлично поняли намек.

Конец речи, посвященный формальной стороне запросной процедуры, – это откровенная насмешка над думскими либералами:

«Заканчивая мои объяснения, гг., я отвечу кратко на те два вопроса, которые мне предложены. Во-первых, мне, Министру Юстиции, было известно о циркуляре, который последовал 18 января 1908 г. со стороны начальника Главного Тюремного Управления. Во-вторых, признавая этот циркуляр вполне закономерным, я не только не мог, но и не должен был принимать никаких мер ни к его отмене, ни к тому, чтобы подчиненные Министерству Юстиции должностные лица противодействовали исполнению этого циркуляра».

Переходя к вопросу о формуле перехода, в которой Г. Дума, вероятно, желает указать на незакономерность циркуляра, Щегловитов сообщил: «того положения, которое лежит в основе запроса, формулой перехода к очередным делам вы не достигнете, ибо Министр Юстиции, который является «оком Царевым», по завету Великого Петра, долженствующим быть отверстым для пресечения всякого рода злоупотреблений, не отступит от закона перед злоупотреблениями защитников». Слушатели поняли эти слова как отрицание парламентаризма.

Министр посоветовал Г. Думе добиваться беспрепятственного доступа недобросовестных защитников в тюрьмы не путем формулы перехода, а законодательным порядком. Щегловитов любезно составил для Думы соответствующую законодательную норму в таком виде: «на время пребывания защитника в тюрьме власть тюремного начальства от наблюдения за тюрьмой устраняется».

И шутливый тон Щегловитова, и пренебрежительное отношение к слушателям разительно отличаются от манеры выступлений Столыпина, говорящего с Думой на равных, как с сотрудниками или друзьями.

Правые в восторге

Правые наградили Министра Юстиции бурными рукоплесканиями и затем выражали свой восторг с кафедры.

«После долгих ожиданий, – восхищался Пуришкевич, – с этой трибуны впервые раздалась такая русская речь, как будто говорил представитель правой фракции Г. Думы, и за эту славную, русскую, патриотическую, прямую речь, за словами которой последуют дела, мы можем только низко поклониться г. Министру Юстиции и просить и надеяться, чтобы деятельность его в этом отношении соответствовала тем словам высоким, чистым и честным, которые были им сказаны с этой трибуны».

«Давно русский народ не слышал такой настоящей правительственной речи, – вторил своему товарищу Марков 2. – Едва заговорил человек, держащий в руках власть, мы почувствовали, гг., что с нами говорит Правительство, а не те, кто (обращаясь влево) перед вами некогда пресмыкался. (Голос слева: он же самый)».

«язык, которым говорил г. Министр Юстиции, – присоединился Келеповский, – это язык, который мы желали бы всегда слышать в устах человека, говорящего по указу и от Имени Его Императорского Величества и который, к сожалению, в последнее время перестал раздаваться здесь в Думе».

Наконец, и Замысловский отметил «прекрасный» тон речи Министра: «это был властный тон, которым Правительство должно говорить с членами Думы, которые идут по оппозиционной дорожке, хотя бы этим членам такой тон разговора и не нравился».

Правые горячо приветствовали заявление Министра о том, что он не намерен считаться с пожеланиями, которые Г. Дума выскажет в формуле перехода. Келеповский противопоставил заявление Щегловитова со словами Редигера, «который так более или менее странно говорил здесь, ссылаясь на какую-то близость с Александром Ивановичем или Александром Николаевичем, очевидно, одного [правильно: «одним»] из членов Г. Думы. Не находили ли вы это не совсем приличным от представителя Императорского Правительства?».

Ораторы крайней правой с удовлетворением отмечали, что Министр не идет на поводу у их оппонентов. «И вам, гг., Маклакову, выборгским ходильцам и всякой компании, которую назвать не хочу, ибо буду остановлен, вам, гг., ходу не дают», – говорил Пуришкевич, а Замысловский от лица фракции выражал одобрение «тенденции сильной власти, не потакающей революционерам и их потатчикам».

Наконец, правые с удовольствием повторяли за Министром словечко «вон».

О либеральных законопроектах министерства юстиции

Однако в предыдущей деятельности Щегловитова на министерском посту были эпизоды, которые правые не одобряли, и Келеповский счел нужным напомнить об этом. Министр вносил в Г. Думу либеральные законопроекты – о условном досрочном освобождении, об условном осуждении, о допущении защитника на предварительное следствие. Первые два, принятые Думой, «тяжким грехом лягут на душу его высокопревосходительства».

Тем не менее, оратор готов был простить Щегловитова, поскольку он-де не то, чтобы «внося эти законопроекты, думал логически, по-кадетски», а, наоборот, вовсе «не думал о том, что делал», неудачно скопировав свои проекты с Запада.

Ныне из речи Министра оратор убедился, что Щегловитов сошел с этого пути. «Что же сказать нам г. Министру Юстиции? Одно, по-моему: лучше поздно, чем никогда».

Личные побуждения Пуришкевича

Булат обвинил Пуришкевича в том, что тот защищает Министра из личных побуждений – в благодарность за помилование по делу с г-жой Философовой. Оратор прибавил, что старания Пуришкевича не увенчались успехом, по пословице: «заставь молодца Богу молиться, он и лоб разобьет».

В свою очередь Пуришкевич напомнил, что никогда не отличался угодничеством перед кем бы то ни было и, в частности, критиковал законопроект о местном суде, внесенный именно Щегловитовым. Оратор заявил, что не желает ответить «не-барчукову сыну Булату» по одной причине: «только потому, что я отсюда до него доплюнуть не могу».

Председателю пришлось выступить в той самой роли гувернера, которой его наградил Дорошевич в своем фельетоне. «Член Г. Думы Пуришкевич, – сказал Хомяков. – Как бы ваш пыл велик ни был, но, простите, того, что вы сказали, говорить нельзя. Это элементарное правило благовоспитанности, которое следует соблюдать вообще, а в Г. Думе в особенности».

Оппозиция и центр возмущены

Центр и оппозиция не без оснований увидели в речи Министра Юстиции вызов, брошенный Г. Думе. Как выразился Гучков, в последних словах своего выступления Министр бросил Думе перчатку.

Отвечать начали в том же заседании (25.XI.1909), где, между прочим, Булат заявил, что слово «вон» можно применить к самому Министру. К следующей среде (2.XII.1909) противники Щегловитова мобилизовали все силы. От центра решил ответить сам Гучков. Оппозиция выставила оратором Маклакова, несмотря на то, что у него в этот день было большое судебное дело. Зал заседаний был переполнен. Почти все члены Г. Думы на своих местах. Заполнены ложа журналистов, дипломатическая, все места для публики. Из ложи Председателя Совета Министров за заседанием следила супруга Щегловитова.

Сам Министр Юстиции, которого это заседание не беспокоило, на экзекуцию не явился, и Пуришкевич неудачно выразился, что оппоненты Щегловитова увидят в министерской ложе «только пустое место». Левые приветствовали это выражение рукоплесканиями, но оратор прибавил: «Они аплодируют на слово «пустое место», а я скажу, что Министр на их речь не находит ничего лучшего, как отсутствовать, ибо признает, что они недостойны ответа».

Отсутствовали и все остальные Министры. Пустота правительственной ложи бросалась в глаза на фоне переполненного зала. Лишь несколько чинов Министерства Юстиции находились в полуциркульном зале, за председательской трибуной.

Маклаков согласился с Пуришкевичем в том, что Щегловитов говорил, как член правой фракции. «Эту речь мог сказать и сам депутат Пуришкевич: в ней и его мысли и даже его стиль, в этой речи и ничем не стесненная прямолинейность, и то же пренебрежение к закону, когда он охраняет чужие права, и, наконец, то же глубокое неуважение к Г. Думе». Действительно, Щегловитов в лучших традициях Пуришкевича проявил небрежение к Думе как шутливой формой речи, так и отрицанием парламентаризма.

Объявление Министра, что он не будет исполнять пожелания формулы перехода, вызвало негодование либералов, прежде всего ввиду огромного значения, которое придавалось ими этим формулам. Маклаков провозгласил, что Министры подлежат контролю Думы: «в настоящее время не министры контролируют Думу и ее решения, а на Г. Думу возложена обязанность контролировать действия министров». «…браво», – одобрили в центре и слева. Отказавшись прислушаться к думской формуле, Щегловитов демонстративно нарушает этот порядок. Чхеидзе говорил, что Министр «глумится и издевается над правами Думы», Гучков упомянул о «злорадной насмешке» Министра над кажущимся «бессилием Думы».

С другой стороны, оба крайних фланга – правые с радостью, левые с озлоблением – высказали, что никакого права контроля у Думы нет. Замысловский продолжил фразу Гучкова так: «злорадная насмешка Министра Юстиции над бессилием Думы в тех попытках захватного права, в область которых ведут ее некоторые ее руководители, и мы, член Г. Думы Гучков, эту злорадную насмешку приветствуем и злорадно смеемся вместе с Министром Юстиции!». Чхеидзе подтрунил над «теми людьми, которые во что бы то ни стало хотят доказать, что у нас, слава Богу, есть конституция», которые «поддерживают эту иллюзию в себе» и «все время верят, что с их желаниями Правительство и его агенты будут считаться».

Независимо от вопроса о правах или обязанностях Думы заявление Министра казалось и попросту невежливым. По мнению Маклакова, «это не язык, которым говорят с Г. Думой. Ибо не нужно быть сторонником парламентаризма, чтобы понимать, что государственное дело не может идти при таких боевых отношениях между Правительством и народным представительством». Министр «афиширует свое пренебрежение» к Думе, и «этими словами он добивает то, чего и так немного осталось в России – последние остатки доверия и уважения к власти».

Бар. Черкасов усматривал в речи Министра «нервность». «Я думаю, что человек государственный, человек, имеющий известные чрезвычайно высокие задачи и совершенно соответствующую этим задачам ответственность, сохраняя полное самообладание, в состоянии хладнокровия не мог сказать той речи, которую мы здесь слышали от г. Министра Юстиции».

Среди октябристов родилась мысль о вопросе председателю Совета Министров в порядке ст. 40: составляет ли речь Щегловитова «партизанское выступление» или выражает взгляды кабинета. Однако этот замысел не был осуществлен.

От простого вопроса к политическому событию

Слева и справа отметили, что Министр Юстиции выбрал для своей декларации малозначительный повод. Маклаков сказал, что Щегловитову «было угодно очень простой вопрос превратить в политическое событие», а Келеповский – что Министр выступил «решительным тоном» по делу, которое, «право, не стоит выеденного яйца».

Вообще о присяжных поверенных

Справа воспользовались случаем, чтобы высказать свою неприязнь к присяжным поверенным. Тимошкин заявил, что из них «по крайней мере половина самые отъявленные негодяи», Замысловский – что это сословие все более становится «потатчиками революции», а Марков 2 дал такое определение: «институт присяжных поверенных – это есть организованное сообщество наемных пособников преступлению». Правые подчеркивали, что этот институт наводнен евреями – «современными и развращенными еврейскими брехунцами». Необходимо исключить этих евреев и вообще «очистить авгиевы конюшни нашего института присяжных поверенных». Только тогда можно будет применять ст. 569. До тех пор следует, по мнению правых, полностью закрыть защитникам доступ к арестантам. У Маркова 2 был и еще один рецепт: допускать адвокатов в тюрьмы, но не выпускать оттуда.

Кроме того, между Министром Юстиции и Маклаковым состоялся спор о защитниках, которые участвовали в недавних политических процессах. Министр утверждал, что с 1906 г. защита перестала оправдывать доверие, оказанное ей составителями Судебных Уставов 1864 г. Оскорбленный и за себя, и за своих товарищей по адвокатуре Маклаков заявил, что поднимает брошенную «перчатку», и провел целую апологию адвокатов, защищавших подсудимых в тысячах политических процессов недавних лет.

О гуманности и влюбленных перепелах

Правые настаивали том, что благополучие мирного населения важнее, чем гуманное отношение к арестантам. «Да, права подсудимого священны, – говорил Замысловский, – когда они не противоречат правам мирных граждан и когда право подсудимого не влечет убийства тюремной стражи».

Однако большинство Г. Думы слишком увлекается, по мнению правых, гуманизмом. Это заметно по обсуждению не только настоящего запроса, но и недавних либеральных законопроектов Министра Юстиции. «Перед нами прошло много законов, из которых уже достаточно выяснился взгляд большинства Думы на то, что интересы тюремных сидельцев ему дороже интересов мирного населения, но народ вас за это не поблагодарит», – отмечал Замысловский.

Марков 2 призвал «достопочтенных либералов» думать не о красивых принципах, а о благополучии мирного населения. Оратор сравнил либералов с перепелами, которые идут на зов мелодии, сыгранной охотником, принимая ее за «перепелиную любовную песню». «…перепел, ослепленный любовью, услышал чудные фразы, чудную песнь о неприкосновенности, о свободе, о равенстве, братстве и тому подобном вздоре, идет и попадает в сеть».

Сравнение с вопросом о мировых судьях в I Думе

Щегловитов напомнил, что в I Думе возник вопрос о допуске в тюрьмы мировых судей с целью ревизии. Министр отозвался об этом эпизоде в пренебрежительных выражениях: мол, такие «странствования» мировых судей стали одним из способов «штурма власти». Однако Сенат разъяснил, что закон не предоставляет этим лицам права ревизии тюрем. Тем более нельзя «хозяйничать» в местах заключения и защитникам.

Поскольку Министр упомянул, что давал по этому поводу объяснения в I Думе, то Маклаков взял на себя труд просмотреть соответствующие стенографические отчеты. Оказалось, что в 1906 г. тот же Щегловитов признал обревизование тюрем мировыми судьями назревшей потребностью и распорядился допускать их в места заключения. «Как после этого, гг., можно упрекнуть г. Министра Юстиции, что его взгляды недостаточно гибки и недостаточно переменчивы», – заключил Маклаков.

Скандал с Пуришкевичем 2 декабря

Выступая в Г. Думе 2 декабря, Пуришкевич, по обыкновению, произнес несколько крепких выражений. Поначалу оратору удавалось сдерживаться, и, говоря о левых, он прибегнул к эвфемизму: «всякая компания, которую назвать не хочу, ибо буду остановлен». Но пыл одержал верх над сдержанностью, выражения стали ярче (о Думе: «заржали налево»).

Наконец, заканчивая речь, Пуришкевич выразил возмущение хлесткими речами по адресу Министра Юстиции. «…мне думается, что, как-никак, Г. Дума в большей и лучшей своей части не пойдет за этими господами, налево сидящими и изрыгающими хулу на того или другого Министра. Это не либерализм, а хамство».

Справа поддержали, а слева закричали: «долой, вон».

– Меня вон? – удивился оратор. – Да, хамство, и вы хамы, – крикнул он левым.

Здесь Хомяков допустил ошибку. Не остановив оратора, не сделав ему предупреждение, Председатель сразу же предложил исключить Пуришкевича на пять заседаний, сославшись на какие-то свои «неоднократные» замечания неистовому депутату. Однако, судя по стенограмме, во время этой речи ни одного замечания оратору сделано не было.

Получив слово для объяснения, Пуришкевич заявил, что не возьмет своих выражений обратно, но пока не относит их к центру, откуда еще не выступали ораторы. Председатель попросил «прекратить подобного рода объяснения» и поставил на баллотировку исключение Пуришкевича. После голосования правые успели выразить уходящему товарищу поддержку: многие пожали ему руку, а Марков 2 даже расцеловался с ним. Пуришкевич ушел героем – под бурные аплодисменты товарищей по фракции и крики «Браво!». Оставшиеся в зале пришли в такое возбуждение, что помешали следующему оратору начать свою речь.

В кулуарах Пуришкевич поспорил с Маклаковым:

«– Если меня исключили, то и вас следовало исключить за оценку Щегловитова…

– Я был парламентарен.

– Ну, ничего, – отвечает Пуришкевич, – мне-то все равно. Нужно ехать на бессарабское земское собрание».

Формулы и голосование

Как раз перед своим исключением Пуришкевич сделал попытку отговорить центр от союза с кадетами. «…меня удивляет, меня возмущает и действительно оскорбляет то отсутствие государственного понимания, государственного чутья, которое проявляется вами в тот момент, когда заржали налево», – обратился он к октябристам.

Но те, конечно, не вняли. У них была выработана формула перехода из трех пунктов:

1) циркуляр начальника Главного Тюремного Управления от 18 января 1908 г. незакономерен;

2) Министр Юстиции не вправе отменять закон циркуляром;

3) в своих объяснениях с думской кафедры Министр Юстиции заявил, что будет продолжать нарушать закон.

Кадеты и социал-демократы присоединились к этой формуле, а правые внесли свою, признающую закономерность действий Министра Юстиции и необходимость издания пресловутого циркуляра.

У новой фракции – националистов – произошел раскол. Одни выступали против формулы октябристов в целом, другие – лишь против третьего пункта. Переговоры с центром по поводу смягчения редакции ни к чему не привели. Почему-то решили не прибегать к баллотировке по частям. В итоге многие националисты (Балашов, гр. Бобринский 2, Сазонов), чтобы не голосовать со своими товарищами против формулы, заранее покинули зал заседания. Поэтому против оказалось всего 30-40 националистов из 110 членов фракции. Некоторые другие националисты голосовали с правыми.

Правые октябристы тоже разделились. Бар. Черкасов и Гололобов голосовали с правыми, Шейдеман и некоторые другие – с оппозицией.

Наконец, в половине первого ночи формула центра была принята большинством 176 против 80, поэтому формула правых отпала, и яркое заседание завершилось.

Крайние правые решили, по-видимому, подстрекнуть Г. Думу к бунту – добиться представления дела на Высочайшее благовоззрение согласно ст. 60 Учр. Г. Думы. Для этого ряд правых нарочно покинули зал заседания, чтобы набралось необходимые две трети голосов против Министра. В стенограмму занесена просьба националиста Коваленко 1 посчитать голоса «на основании § 60 Наказа». Очевидно, оратор ошибся и подразумевал именно ст. 60 Учр. Г. Думы, поскольку § 60 Наказа к этому делу не относится. Возможно, некоторые националисты уклонились от голосования не из-за фракционных разногласий, а по той же причине, что и правые.

Как видим, две трети голосов присутствующих были собраны. Тем не менее, постановления о направлении дела в порядке ст. 60 Учр. Г. Думы не состоялось. Правые подумывали даже особым заявлением побудить Хомякова выполнить эту обязанность. Говорили, что соответствующий запрос сделает Акимов. Однако замысел не получил осуществления.

В кулуарах некий видный член правой утверждал, что Щегловитов сам подал в отставку. Как бы то ни было, Министр остался на прежнем месте.

«Ни в одной парламентской стране ни один министр не остался бы на своем месте после того, что 2 декабря высказано было по адресу г. Щегловитова и подтверждено вотумом Думы, – сокрушались «Биржевые ведомости». – Но у нас, «слава Богу, нет парламента»» и т.д.

Красноречие Г. Думы было потрачено впустую, чем подтвердилось то ее «бессилие», которое пытался отрицать Гучков.

Крестьяне о пустых речах с думской кафедры

В забавной форме об этих бессмысленных речах высказались два крестьянина.

«русский народ от этого сегодняшнего вашего заседания нисколько не будет ни богаче, ни сытее, – заявил Тимошкин. – наоборот, лишний раз только он узнает, что Г. Дума занимается пустыми делами».

Сушков напомнил своим товарищам по Г. Думе, что они стоят народу денег. «Зачем записываться 20-30 ораторам? Не так, как следует, сделал Министр – поставьте ему это на вид, и довольно, но не бранитесь, а что-нибудь делайте».

Курьезы

Гучков и Цицерон

Гучков прибегнул к оригинальному приему, заявив, что не будет говорить ни о тоне речи Министра Юстиции, ни о политической тенденции этой речи, ни о критике Щегловитовым института присяжных поверенных, ни о вызове, брошенном Министром Думе в конце выступления. Словом, оратор ухитрился сказать все, что хотел, под видом того, о чем не будет говорить.

Замысловский сравнил это выступление с речами Цицерона против Катилины, которые будущий товарищ прокурора изучал в VI классе гимназии: «я не буду говорить, Катилина, что ты грабитель, я не буду говорить, Катилина, что ты развратник, я не буду говорить, Катилина, что ты тогда-то и там-то украл столько-то денег у статуи Юпитера».

Соколов 2 грозил кулаком

Выступая с речью, Соколов 2 погрозил в сторону Щегловитова кулаком. По этому поводу Келеповский насмешливо отметил, что хотя слова оратора были неразборчивы ввиду отсутствия у него достаточного количества зубов, однако благодаря жестикуляции речь была «красочная»: «он даже корявым кулачищем помавал в сторону Министра». Оратор утверждает, что позабыл фамилию этого члена Г. Думы, но говорит, что тот выступал первым после министра и что он именует себя Секретарем. По этим признакам личность вычисляется без труда.

Погладить по головке

Бар. Мейендорф употребил неудачное выражение: правые, сказал он, приветствовали речь Министра и «погладили его по головке».