Девять кругов рая. Книга вторая. Вверх и вниз

На следующий день я снова несколько раз оббежал здание, чтобы услышать это приятное для уха: «доброе утро, сэр!». Приятно всё -же, когда тебя называют сэром.

Конечно, свою американскую Цирцею я так ни разу больше и не встретил. Но зато на меня обратили внимания с той стороны, с какой я совсем не ожидал.

В холле гостиницы, где мы жили, за стойкой работала миловидная афро-американка. С первого же дня между нами установилось нечто вроде безмолвной симпатии. Не знаю уж что такого она во мне нашла.

Я, улыбаясь, здоровался с ней, а она улыбалась в ответ, причём так, как можно улыбаться только очень добрым знакомым. Однажды я даже подумал: а почему бы нам не познакомиться? Но что –то меня всё время останавливало, возможно тот болезненный опыт, который я получил при общении с туземкой в Бурунди.

Кроме того, в Вашингтоне я понял, что афро-американка афро-американке рознь. Как –то раз я зашёл в кафе, чтоб быстро чего-нибудь перекусить. Дины со мной не было. Их группы увезли на очередную встречу с американским бизнесменом. Было время ланча, и в кафе собралась много народа.

Блюдо, которое там продавали, называлось «эгвич». Это было просто жареное яйцо, спрятанное внутрь бублика. По желанию клиента, яйцо могли сделать в виде омлета и добавить в него зелень, овощи, кетчуп, майонез, что –то ещё… Идея мне понравилась, и я встал в очередь вместе с остальными белыми воротничками.

Когда настал мой черёд, я показал продавщице, молодой афро –американке на эгвич, нарисованный на рекламном щите. Она что –то быстро спросила. Я не понял её вопроса и снова показал на эгвич. Афро –американка в снова что –то произнесла, на этот раз, что крайне меня удивило, весьма сердито. Я опешил, так как не думал, что в Америке продавцы могут так себя вести.

Напомню, было обеденное время. К афро-американке выстроилась большая очередь солидных с виду людей, в костюмах и галстуках, выбежавших на ланч из здания Конгресса, библиотеки или откуда –то ещё, и я всех задерживал.

Понимая это, я пробормотал по-английски: «любое с этого плаката, выберите сами» и снова показал на картинку. Африканка не пошевелилась. Я с надеждой посмотрел на очередь, ожидая, что мне кто –то подскажет, что делать. Как бы это было у нас в России? Вышла бы какая –нибудь женщина и сказала: чего ты разоралась на человека, видишь, он не местный! И очередь всем бы скопом разобрались, чего мне надо. Этого примерно я и ожидал. Но здесь очередь молчала. Это было для меня не просто странно – загадочно! Я чувствовал общее равнодушие, а причину его понять не мог. Я просто не подумал, что в стране эмигрантов может быть именно такое негативное отношение к иностранцам!

В конце концов, чтобы не доводить ситуацию до крайности, я, пробормотав: «извините», вышел из кафе, так ничего и не купив.

Уже на улице, обдумывая вновь и вновь возникшую в кафе ситуацию, я спрашивал себя, почему мне не пришло в голову громко спросить по-английски: «Кто –нибудь понимает, что она хочет»? Или: «послушайте, я иностранец, я здесь впервые. Кто –нибудь объяснит, чего ей от меня нужно»? И так далее. И мне бы наверняка помогли. А вместо этого я стушевался, как последний мальчишка и элементарно сбежал. Глупо!

По дороге обратно в гостиницу я ещё несколько раз заходил в разные кафе, чтобы пережить эту ситуацию, остыть, поесть и чего-нибудь выпить. Но каждый раз почему –то неудачно.

Один раз я зашёл в заведение, вход которого затерялся между двух зданий, и в который мне пришлось чуть ли не протискиваться. Внутри горел красный свет, стояли бильярдные столы. Некий человек, вынырнув из –за моей спины, слегка оттолкнув меня, устремился к стойке бара, напугав меня этим до смерти. По залу в этот момент полз красноватый стеариновый туман. Какие –то мужчины в майках, небритые, с банданами на голове, ходили в этот ранний час по залу, лениво потягивая баночное пиво. Как добросовестный потребитель Голливудского кино, я немедленно представил себе разбитую о мою голову бутылку и ещё обломок кия, воткнутый мне куда–нибудь под лопатку, и обогнув первый же бильярдный стол, стоящий недалеко от выхода, я, не тормозя, на той же скорости, сделав круг по залу, вышел на улицу.

Третьим и последним местом, куда я зашёл по пути в гостиницу, было некое кафе возле гостиницы, где мы жили. По увеличенному фото сертификата в витрине, я понял, что кафе в этом году исполняется сто лет. Толкнув осторожно дверь, я зашёл внутрь.

Услышав звук колокольчика, за стойку из кулуаров вышла женщина, лет сорока, миловидная, степенная, гладко причёсанная. Она была одета, как одеваются женщины в Подмосковье, Воронеже или под Курском – в юбку, белую блузку и серую кофту, из –за чего выглядела очень по- домашнему, и весь её вид очень располагал к себе.

Увидев меня, она очень благожелательно спросила, что джентльмен желает. Джентльмен к тому времени уже почти расхотел есть, и больше для порядка спросил, нет ли яичницы. Наверняка же в Америке она стоит недорого! «Какую вам сделать?», тут же спросила женщина. «А что они бывают разные?», напрягся я, вспомнив негативный опят с эггвичем. «Простите, я иностранец, мэм и не знаю местных правил», сказал я. «Какую вы можете мне предложить»? Она засмеялась и сказала: никаких правил нет. Могу вам сделать болтунью или омлет. Вы какую предпочитаете?

– Видите ли, – стал бормотать я, – мы в России обычно выбиваем два яйца на сковородку и жарим их, не переворачивая, такая несусветная дикость…«А, sunny side up!», сказала она со смехом, мы тоже такую делаем. Сейчас я вам приготовлю.

– Санни сайд ап? Солнышки с одной стороны? Вот это прикол! – От души рассмеялся я. – Как весело их тут называют!

К яичнице я заказал ещё суп, цена которого в меню не показалось мне заоблачной. Через пару минут женщина принесла яичницу и суп, плюс гренки из хлеба, которые я с аппетитом съел.

И тут, сунув руки в карман, я вдруг обнаружил, что денег у меня в кармане нет. Это было странно, потому что они были! И тут я вспомнил бар, в который заходил по пути сюда, и ещё парня, который вдруг побежав за мной, у выхода оттолкнул меня, и мне стало ясно, где меня обчистили.

Что было делать, я не знал. Счёт за глазунью и суп оказался не таким уж и маленьким, где –то около восемнадцати долларов. Зря наверно я заказал суп, подумал я, он оказался дороже, чем в меню.

Перед моим мысленным взором уже мелькали заголовки в прессе: «русский арестован за попытку бесплатно пообедать в Америке». Вот меня ведут в суд, вот судья оглашает приговор, и меня отправляют в жуткий острог где –то на Аляске.

Я украдкой посмотрел на дверь кафе. До неё было в принципе недалеко, каких -то пару шагов. Но почему –то сил бежать у меня не было, ноги казались ватными и словно приросли к полу. Спустя ещё минуту, поняв, что бегство лишь унизит меня в глазах симпатичной американки, я отказался от этого варианта.

Однако надо было что –то предпринять. Немного посидев, я встал, подошёл к женщине за стойкой, и, заливаясь краской, пробормотал: «видите ли, какая история, у меня только вот эти деньги и других нет». Я выложил на стол две мелких монеты, завалившиеся в угол кармана. «Похоже, мне не хватает. Знаете, я здесь неподалеку живу, в одной гостинице и если вы немного подождёте, то я обещаю вам, что схожу и принесу…». Я хотел добавить: поверьте, я обязательно сюда вернусь, только не звоните в полицию.

Странно, но женщина, с улыбкой посмотрев на мелочь на стойке, спокойно сказала: «Какая ерунда. Занесёте как –нибудь в другой раз». Мне бы вздохнуть с облегчением, уйти и дело с концом. Но на меня вдруг напал приступ честности.

– Когда потом? – Стал бормотать я, опять начав шарить по карманам. – Я улетаю домой через три часа.

– И куда же вы улетаете? – Спросила она.

– Домой, в Москву, – ответил я.

– Ничего, – улыбнулась она, отдадите когда –нибудь в следующей жизни.

С ужасом подумав о том, чем мне придётся расплачиваться за обед в следующей жизни, думая, я сказал:

– Нет, лучше дайте-ка мне ваш адрес, – сказал я.

– Зачем? – Удивилась она.

– Приеду и вышлю вам деньги.

– Хорошо, – вытащив из держателя, где лежали ещё сотня таких, она протянула мне визитку с адресом кафе.

Поблагодарив её, я пошёл к выходу. Всю дорогу потом я думал об этом случае, и даже в самолёте всё мял в руках визитку, разглядывая её. Я представлял, как женщина из кафе получит конверт, где будет двадцать долларов. А на конверте будет написано , Москва, Россия и наш триколор. И будет приклеена почтовая марка с Пушкиным. Или с Храмом Василия Блаженного. Американка подумает: какие хорошие люди живут в этой стране! Может, она даже прослезится. И ещё один крохотный мостик между нами и Америкой будет построен.

Думая так, я сунул визитку в задний карман джинсов и забыл о ней. Уже дома, не вспомнив, что визитка в кармане, я положил джинсы с остальными грязными вещами и отнёс их в прачечную. А потом, уже спустя некоторое время, достав из кармана ссохшийся комочек бумаги, на котором ничего нельзя было разобрать, я просто выбросил его в мусор, не вспомнив о долге.

Лишь через пару месяцев рассматривая фотографии, сделанные в Америке, я вспомнил, что должен был выслать американке из кафе деньги. Вспомнил и покрылся холодным потом. Значит, эта женщина будет думать, что мы, русские обманщики? Я не знал, как поступить. Очень долго через Интернет я пытался найти кафе в Вашингтоне, которому больше ста лет. Там их было десять, и все они были по виду не те. Кафе, в которое я зашёл, судя по всему, не было знаковым местом!

Много лет я мучился этими взятыми в долг деньгами. Мне снились огромные проценты в следующей жизни, которые я должен буду вернуть. Из –за этого я просыпался в холодном поту, думая, только этого мне не хватало! Как –то проснувшись в очередной раз ночью, я даже подумал, а не посланница ли она ада, эта хорошенькая дама, заманившая меня в эту ловушку!

Короче, эта двадцатка стала для меня навязчивой идеей. Теперь даже когда в магазине, распложенном не далеко от моего дома, мне не хватало денег, и продавщица говорила: занесёте позже, у меня портилось настроение!

«Зачем я тогда не вернулся и не отдал ей деньги, дурак!», корил я себя, «ну, зачем?! Взял бы да отдал, а затем, поблагодарив, ушёл. И всё»!

Весь этот кошмар со мной продолжался до одного случая, когда один мой товарищ взял у меня однажды на время крупную сумму денег на покупку машины и не вернул.

Как оказалось позднее, он не мог отдать деньги, поскольку у него на фоне болезни мозга развилась тяжелая болезнь, в результате которой он перестал узнавать людей. Когда он выздоровел, я не стал напоминать его близким об этом долге, подумав: отдашь когда –нибудь потом, в следующей жизни, хоть через сто лет». И только после этого меня отпустило.

Но вернёмся к той афро-американке из нашей гостиницы, которая мне симпатизировала. Она всегда стояла за стойкой, миловидная, стройная, очень приятная внешне. При виде меня, она всегда улыбалась. Но на этот раз, увидев меня, зашедшего в гостиницу, она не просто улыбнулась, а вышла из -за стойки, чего не делала раньше, и пошла навстречу мне. Подойдя, она сказала:

– Не могли бы вы мне составить компанию сегодня вечером?

И вдруг посмотрела на меня так, что мне совершенно стало ясно, чего она на самом деле от меня хочет. Так на меня смотрела Дина, когда мы с ней познакомились. И так смотрела Ольга. И Таня. И Тая тоже.

– Вы хотите, чтобы мы с вами куда -то пошли вместе сегодня вечером? – Решил уточнить я.

– Да. Не пошёл, а поехал. – Сказала она. –У моего брата сегодня день рождения. Он живёт загородом. Все соберутся в его доме. И будут там парами. А у меня пары нет. Я сейчас без парня, потому что мы расстались. Но я бы не хотела ехать одна. Мой парень, это там все знают, белый, точнее, пуэрториканец, и он похож на вас. Но его никто не видел в лицо. И я и подумала – не согласились бы вы поехать со мной как бы вместо него?

Я посмотрел на эту шоколадку и подумал: неплохое начало для триллера. Вечеринка каннибалов. Девушка приглашает иностранца, неизвестного белого поехать с ней загород. Он соглашается. Приезжают – а там уже все закуски приготовлены, не хватает только главного блюда. Интересно, как я буду под соусом? Под «тысячью островов», например?

«Извините», говорю я девушке, улыбаясь, «с удовольствием бы, но через пару часов я улетаю назад в Москву».

«А, ну, тогда конечно», разочарованно сказала негритянка и, сделав печальное лицо, пошла обратно за стойку.

Да нет, конечно, никакая она не каннибал, думал я, поднимаясь к себе в номер. Обычная колдунья Вуду. Превратила бы меня в зомби, и я пошёл бы по её приказанию ночью к приятелю, который её бросил, чтобы до смерти его напугать. Эх, жаль, рядом нет Ольги, я бы спросил у неё, к чему чёрная дама.

Когда я шёл по коридору, из номера мне навстречу вышла Дина. «Наконец –то!», сказала она. «Стучу, стучу к тебе, а тебя всё нет. Пойдём, сходим в зоосад? У нас есть пара –тройка часов до прощального ужина»!

Памятуя о том, сколько всего неприятного со мной случилось без Дины, я с радостью согласился. Мы отлично провели время, фотографируя лохматых лам, которые, обедая, испускали такие громкие ветры, что мы с Диной, не сговариваясь, прыскали в кулачок.

После зоосада мы посетили ещё местную галерею Искусств. До этого я понятия не имел, что некоторые привычные глазу вещи могут называться искусством. Например, обычные бордюрные камни, были сложены здесь на полу в круг. Название у инсталляции было «Солнце».

Ещё были картонные фигурки оленей, подвешенные к потолку на ниточках. Штук тридцать. Инсталляция называлась «стада». Я бы и внимания на это не обратил, если б не некая поклонница, которая увидев «оленей», упала вдруг перед ними на колени и молитвенно простёрла к ним руки. Возможно, она боготворила автора. А, может, она и была самим автором, который ежедневно приезжал из другого Штата в Вашингтон, чтобы показать, как следует восхищаться её творчеством. Всё это было очень необычно.

Меня удивил ещё один «шедевр» – «Бесконечность», так называлась работа. Представляла она из себя поля газеты, на которых обычным карандашом было нарисовано множество ноликов. И больше ничего. За данное «полотно» предлагалось выложить миллион долларов. Я сказал Дине, пойдём купим ручку, газету и нарисуем себе пару миллионов! Мы посмеялись.

Ознакомившись со всеми представленными там образцами американского искусства и нашутившись по этому поводу так, как это могут делать только журналисты, до боли в челюстях, мы с Диной направились к выходу.

Здесь уже нас без обмана огрели настоящим шедевром живописи, а именно: Тайная вечеря с Мэрилин Монро вместо Христа и американскими звёздами Элвисом Пресли, Хэмфри Боггартом и одним из братьев Маркс вместо апостолов. Глядя на это, я вдруг проникся главной идеей американцев. Исключительность. Да! У них на всё своя точка зрения. И на то, что должно называться искусством в первую очередь!

Уже возле выхода меня вдруг остановил громадного роста охранник афро-американец, и, наклонившись ко мне, заявил, что хочет осмотреть мою сумку. Удивлённый, я протянул этому гиганту свой крошечный несессер. Просьба, если честно меня удивила. Что я могу вынести отсюда в такой сумке? Инсталляцию «Солнце»? Картонное стадо «оленей»? Газетные нолики? Да любой ребёнок у нас нарисует их в два раза больше, если его попросить! Но делать было нечего, я подчинился.

Вытряхнув всё из моей сумки, афро –американец (везёт же мне на темнокожих в Америке!), повертев в руках зажигалку и пощупав одну за другой все мои шариковые ручки, бросил весь этот хлам на стол и сказал, что мне можно уходить. «А собрать всё обратно?», спросил я. «Идите, идите», ласково показал мне на выход голиаф и сделал такое каменное лицо, что стал похож на экспонат.

После посещения галереи мы с Диной сделали ироничный вывод, что в американском искусстве нет чёрного входа, как у нас. Есть только чёрный выход.

После зоосада и галереи Искусств мы с Диной заглянули ещё на знаменитую площадь Дюпон Сёкл, где хотели отведать лучший, как утверждал выданный нам в гостинице гид, по местным меркам кофе.

Действительно, какой –то особый дух благополучия и элитарности обитал в этом уголке Вашингтона, какой –то исключительной важностью веяло от людей, сидевших, закинув нога на ногу. Все эти американцы сидели в сшитых на заказ костюмах, устремив глаза в раскрытые перед ними газеты. (Тогда ещё не было такого засилия гаджетов, как сейчас).

Хотя людей в этот час в кафе было всего трое или четверо, каждый занимал отдельный столик, однако, несмотря на это никому из прохожих в голову бы не пришло подсесть к ним, настолько внушительными были их позы.

Всем своим видом они словно бы говорили окружающим: мы не считаем, как вы, мелочь в своих кошельках, мы размышляем более сложными категориями, оперируем грандиозными суммами, и держим в голове целые страны и континенты.

Но если вы, также как и мы можете мобилизовать за короткий срок миллионы, подсаживайтесь, нам будет, о чём поговорить. А нет – так лучше проходите мимо. Потому что даже та пустота, которая витает вокруг наших столиков, и та имеет цену!

Посмотрев на это, мы с Диной, переглянувшись, решили отказаться от лучшего в Вашингтоне кофе на свежем воздухе.

Не знаю, что думала Дина, пока мы шли домой, но мне при виде этих людей, как при просмотре фильма, где масштабные декорации, на которые были потрачены сотни миллионов, заслонили простую человеческую историю, из –за которой всё и затевалось, почему -то стало очень скучно.

В конце концов, мы с Диной пришли ко мне в номер с единственным желанием заняться любовью в последний раз перед отъездом. Но тут вдруг к нам заглянула Рита. Та вторая подружка Дины, с которой она пожаловала на борщ на следующий день после прилёта. Присев на кровать, она заявила, что хочет быть с нами третьей. Тут я подумал, что это наверно эпидемия и раз так, то лучше наверно дать болезни дорогу. Переболеем все, получим иммунитет и дружно выздоровеем!

Рита не стала мне врать, как Тая, что она в душе нетрадиционной ориентации. Просто сказала, что за время поездки она соскучилась по нежности. В принципе, Рита мне нравилась. Настоящая русская пышечка с искрой в глазах. Всё у неё было на месте (я успел её потискать однажды в коридоре) и к тому же упругие танцевальные бёдра…

Я прежде не говорил, но однажды в Вашингтоне она уже заходила ко мне в номер с предложением быть третьей. Однако нас тогда поселили с парнем из Перми, странным типом, с изрытым оспинами лицом, молчаливым и зажатым. Было в этом парне что -то от пробороненного поля с посаженной в него, но ещё не проросшей брюквой.

Одет он был, как сейчас помню в табачного цвета костюм, коричневые ботинки и красно- белую рубашку с голубыми пуговицами. Пегие его волосы были аккуратно причёсаны. Очки с роговой оправой, висевшие на носу, он поправлял, смешно морща нос. Не знаю почему, но своим видом он напоминал недавно отремонтированный районный дом культуры с флагом на крыше и белым козырьком, но пока закрытым.

Когда Рита пришла к нам и стала намекать на секс, этот пермяк, уставившись на меня с таким лицом, будто хотел спросить: чего она?…Неужели насчёт этого? С одним тобой? Или с нами двумя? Вот прямо на поле с брюквой? Вот из –за этой его неопределённости разговор тогда и пришлось замять.

Теперь я думаю, что правильно сделал, отказавшись с ним от лямур де труа, поскольку секс втроём с таким парнем мог напомнить обед в общественной столовой, где первое принесли холодным, второе не доваренным, а по столу в это время бегали бы тараканы.

И вот теперь Рита снова пришла.

– Ну, что вы молчите? – Спросила она, с озорной улыбкой переводя взгляд с одного из нас на второго. Я, в принципе, не возражал против танго втроём. Но посмотрев Дину, я понял, что ничего не будет. Больше того её, кажется, оскорбило предложение Риты. Выражение её лица говорило: как ты посмела сюда прийти?! С чего ты взяла, что я соглашусь заняться с тобой любовью?

Поняв, что ей в очередной раз не светит, Рита с оскорблённым видом ушла. То, как Дина с ней поступила меня, меня признаться расстроило. Я думал, зачем? Ведь мы разъедемся, и никто из нас друг друга больше не увидит. Почему же тогда не повеселиться напоследок? И что за эгоизм? Дина даже меня спросила, хочу ли я этого. Решила всё самолично.

Признаться, в последнее время Дина стала мне надоедать. А, кроме того, она оказалась из тех женщин, которые предпочитали в постели всего один способ и не шли дальше двух известных поз.

Оставшись наедине с Диной, я вдруг почувствовал необъяснимую ярость. Нет, я не стал высказывать ничего ей, но начал так её охаживать, что в какой –то момент это стало напоминать насилие. «На! На!», кричал кто –то исступлённо внутри меня. «Получай всё одна, раз так хочешь!».

В какой –то момент Дина, яростно атакованная мною со спины, упала с кровати, но я настиг её и там. Потом она убежала в туалет, но я догнал её в туалете, и там продолжил проделывать всё это с ней, наклонив над унитазом. В конце концов, оба измученные, не глядя друг на друга, мы начали одеваться. Я чувствовал, как она недоумевает. Но мне было плевать.

На прощальной вечеринке перед самым отлётом ко мне подошёл Майкл и сказал:

– Я должен извиниться перед вами за то, что там в Нью Йорке мы хотели вас отправить домой. Это было досадным недоразумением (он именно так вычурно выразился: unfortunate misunderstanding). Мы поняли, что русские непосредственные и открытые люди. Вы не станете притворяться, если вам будет что –то не по душе. Вы об этом скажете. Этим вы сильно отличаетесь от нас американцев, мы –другие!

Рядом с Майклом, спиной ко мне стояли две симпатичные американки и пили коктейль. Вдруг они обе обернулись и посмотрели на меня. У меня чуть не отвисла челюсть, таково было моё удивление. Это были Ольга и Тая!

Теперь я мог уже спокойно рассмотреть их. Обе сильно изменились. Во-первых, похудели, причём сильно, не знаю, как им это удалось. Во –вторых, у обеих были великолепные причёски. Кожа на лицах у обеих была свежей и гладкой. Ольге, таким образом, я бы дал на десять лет меньше, Тая была абсолютно, то есть, совершенно другой женщиной, безо всяких следов обветривания, симпатичной и современной одновременно.

Похоже, они потратили все имеющиеся деньги на себя, но зато выглядели теперь сногсшибательно. Если я бы увидел их на улице, то наверняка бы прошёл мимо, подумав, ничего себе, какие интересные женщины!

Общаясь дальше с Майклом, девушки то и дело бросали взгляды на меня, словно бы спрашивая: ну, как мы тебе? Нравимся? Я даже подумал, боже мой, а не уговорили ли они Майкла на секс втроём? Мне очень хотелось спросить, но здесь, в Америке, об этом возможно нельзя было даже подумать, не то, что произнести вслух. Уж точно не в присутствии американца из проправительственного фонда!

Правда, не все изменения в группе были в лучшую сторону. Помните Марата из Казани? Чтобы сберечь выданные ему на поездку деньги, он целый месяц питался исключительно консервами и так похудел, что одежда болталась на нём, ка как вешалке. Щёки его впали, он едва ходил, совсем не шутил и не вызывал своим видом у окружающих ничего, кроме жалости.

В Домодедово, куда мы прилетели, Дину встретил муж. Собственно, она никогда и не скрывала, что замужем. Просто мы оба об этом деликатно помалкивали. И вот теперь он её встречал – обычный парень, каких тысячи в России, небритый, хмурый, с суровым лицом, в куртке и вязаной шапочке.

Дина что –то объясняла ему, спокойно, не кокетничая, дружелюбно и не изображая любовь, что мне понравилось. Дабы не компрометировать её, я прошёл мимо них со своим чемоданом мимо, даже не посмотрев в их сторону. И лишь отойдя на безопасное расстояние, я позволил себе один раз краешком глаза покоситься на Дину.

Она будто этого ждала, поймала мой взгляд, тоже посмотрев на меня. Её взгляд говорил: только умоляю, не выдавай меня! Поняв это, я отвернулся и больше на неё уже не смотрел.

Только выходя из аэропорта, я однажды нечаянно обернулся, споткнувшись от чьих –то ног сзади и вдруг снова увидел её. Она смотрела на меня. В её глазах я увидел столько отчаяния пополам с гордостью, что мне стало не по себе. Дина будто кричала этим своим взглядом: «ты не представляешь, куда мне предстоит вернуться! Ты понятия не имеешь, чего от меня там будут требовать. Поверь, я расплачусь сполна за всё, что делала в Америке. И даже наверно больше. Но я ни о чём не жалею. Я вернулась из свободной страны, где вела себя, как свободная женщина»! Я вернулась из свободной страны, где вела себя, как свободная женщина»!

Глава вторая

Я ухожу

Здесь начинается самая печальная и, пожалуй, самая некрасивая часть моего повествования. О торжестве моего «он».

После поездок заграницу я стал относиться к себе что -ли уважительней. При том, что отношение большинства людей ко мне при этом, что меня удивило, оставалось прежним. Мне казалось, что меня недооценивают, причём несправедливо.