Девять кругов рая. Книга вторая. Вверх и вниз

Надо сказать, что постоянно дующий из кондиционера холодный воздух был серьёзным испытанием для нас, нелюбящих сквозняков, русских. Подумав так, я прикрыл покрывалом ноги, подумав, что если художник и впрямь тут до нас жил, он наверняка уехал отсюда с насморком.

Тарас, посмотрев на меня, тоже разделся до трусов, причём я бы сказал даже немного демонстративно и лёг на свою кровать рядом. В какой –то момент, открыв глаза, я поймал на себе очень странный его взгляд, но в первый момент не придал ему значения. Смотрит, и что?

Потом я поймал его взгляд ещё раз. И снова. И опять… Здесь меня немного кольнуло и я даже подумал, что пару раз за свою жизнь видел такой взгляд, устремлённый мальчиком на другого мальчика, но затем выбросил эти мерзкие мысли из головы –мало ли что может померещиться человеку вдали от родины?

Полежав и послушав для приличия ещё о Шекспировской поэзии, я, извинившись перед Тарасом, встал и пошёл в душ. Через пару минут я вышел оттуда, обернутый полотенцем и снова лёг на кровать.

Тарас тоже пошёл в душ, но вышел оттуда, в отличие от меня, голым. Без одежды Тарас выглядел совсем не так приятно, как в одежде: заросший на груди и ягодицах какой звериной растительностью, худой, с прилизанными волосами, в круглых очках, он напоминал нациста из фильма Спилберга.

По правде говоря, голое тело моего соседа окончательно испортило то романтическое настроение, которое возникло у меня по приезду в Америку. Тарас, заметивший это, решил это настроение поднять. Он ещё с большим энтузиазмом начал читать наизусть Шекспира. Теперь голый.

Во время нашей прогулки, как я уже говорил, он тоже это делал. Но просто слушать Шекспира на улице, это одно, а в закрытом помещении, да ещё от голого человека, совсем другое. Там на улице мы всё время отвлекались, и выглядело примерно это так: «…о, если б муза вознеслась, пылая…» смотри, памятник еврею с швейной машинкой, вот это да! «…на яркий небосвод воображенья, внушив, что сцена – это королевство…». Слушай, ты видел какая очередь на автобус? Куда он интересно едет? – Никуда, из него продают бутерброды! – А, вот оно что… «…актёры –принцы, зрители –монархи!..». Ты сейчас видел рогатого бульдога? Или мне померещилось? – Не, по –моему, это у них такой карликовый бык. «…премудрость возвышает голос свой на улице…». –Видел сейчас парня, который раздавал флайеры? Спорим, он трансгендер? –Почему ты так решил? – По особой форме задницы. «А какая она?». «Надутая, хи-хи»! И так далее. Короче, поэзия, разбавленная улицей, была ещё терпимой. Но когда поэзия стала подаваться в голом виде, это было уже слишком!

Короче, я деликатно намекну Тарасу, что ему стоило бы одеться. Он послушно зашёл в душ, обернулся там полотенцем, а затем вернулся и снова принялся сыпать цитатами.

Я постоянно думал о том, как деликатно заткнуть его фонтан, но ничего путного придумать не мог и Тарас продолжал. Более того, теперь, отделённый от улицы непроницаемыми, толстыми стенами, он абсолютно распоясался. Окончательно стало ясно, что Тарас не просто любитель средневековых пьес, а фанатичный шекспировед, откуда и была, видимо, его очевидная внешняя схожесть с этим автором.

Читая стихи, он то и дело заламывал руки, вспоминая сцену из «Макбета» или «Укрощении строптивой», а то вдруг вскидывал голову, читая дактили, или замирал, как вкопанный возле кондиционера, обдуваемый холодным бризом и бормоча очередной монолог. Закончив с Бьянкой, которая, кажется, опьяняла его не хуже одноимённого вермута, он, бросившись вдруг на соседнюю с моей кровать, заявил, что восхищается королём Генри, который убил эту проститутку Анну Буллен. Полежав немного, он зачем то опять решил вернуться к Макбету, для чего, вскочив, подбежал к окну и, обмотавшись занавеской, стал цитировать:

«Ты женщиной рожден. Каким мечом

Ни угрожал бы женщиной рожденный,

Я буду цел без всякой обороны!»

(«Макбет», акт 5, сцена 7)

Затем, пробормотав: «ну, это слабо. Вот сильное место из «Как вам это нравится?»»:

« …В мужское платье я переоденусь!

Привешу сбоку я короткий меч

(тут он показал рукой на свой «меч», отчего я нервно хихикнул)

Рогатину возьму: тогда пусть в сердце

Какой угодно женский страх таится-

Приму я вид воинственный и наглый,

( в этом месте Тарас срывал с себя занавеску)

Как многие трусливые мужчины,

Что робость прикрывают смелым видом.

(«Как Вам это понравится?» акт1-й, сцена 3»

Надо ли говорить, как он мне надоел! Кроме того, я изнывал от жары. Уже было окончательно ясно, что американский кондиционер не может справиться с накалом английских страстей в этой старой гостинице, построенной пусть не в конце 16-го века, но в начале 20-го.

Солнце над Нью–Йорком начало клониться к закату, а мы с Тарасом все никак не могли приступить к супу, который я успел сварить между королём Ричардом и Генрихом Восьмым. Устав от готовки, я снова разделся и лёг на кровать. Тарас будто только этого и ждал.

Одевшись, а потом снова раздевшись, он с готовностью присел на соседнюю кровать. Я посмотрел на радостное выражение его лица и понял: нет, лучше мне не раздеваться до трусов. Кто знает, что у этого парня на уме.

Но потом, в забывчивости я встал и начал переодеваться к обеду и Тарас, едва увидел меня без брюк, тут же бросился ко мне со словами: «постой! Ты просто должен послушать это!..» Я быстренько натянул первые попавшиеся штаны, торчащий из чемодана, сделал посильнее ветер из кондиционера и устроившись поудобней на кровати, стал проклинать своего школьного преподавателя по литературе, которая учила меня любить талант в других, а не в себе.

Занавески в нашей комнате, тем временем, уже стояли колом. Должен признаться, за Тарасом было интересно наблюдать. Декламируя, он ни секунды не оставался на месте: ходил, прыгал, ползал, приседал в поклонах. Во время монолога из «Макбет», он побежал на кухню, схватил там морковь и стал вращать ей на манер клинка. При этом он бросал на меня такие хищные взгляды, да так, что мне сделалось не по себе. Вначале я был не очень обеспокоен этим его поведением. Мало ли, что? Во –первых, перелёт был долгий. И опять же, может, перегрелся под западным солнцем человек! С кем не бывает? Но постепенно я стал приходить к выводу, что «вечер перестает быть томным», как бы сказал герой Алексея Баталова в фильме «Москва слезам не верит»!

Глядя на напоминающего одетого в плащ призрака отца Гамлета занавес, болтающийся в воздухе, я уже начал завидовать Полонию, который хотя бы вовремя умер, посоветовав перед этим сыну, чёрт бы его побрал: «всем жалуй ухо, голос лишь немногим»!

Украдкой я иногда поглядывал на часы, мечтая отправить эту сумасшедшую Офелию в мужском обличье куда-нибудь подальше. Но она категорически не хотела идти никуда одна, и я, стиснув зубы, был вынужден продолжать слушать всё новые отрывки из трагедий, которые мне уже, если честно, порядком осточертели.

Наконец, когда шекспировед стал повторяться, я не преминул ему об этом заметить. «Нет! Этого не было!», горячо начал возражать он. «Это был другой отрывок!». «Да? Ну, ладно», миролюбиво соглашался я. Портить отношения с соседом в первый же день мне не хотелось. Так мы играли в театр примерно до восьми вечера по местному времени.

В девятом часу, когда я понял, что Тарас не оставляет попыток меня любым способом соблазнить, я сделал вид, что не понимаю, на что именно он намекает. Уловив мое настроение, Тарас стал как –то нервничать, перескакивать с акта на акт, запинаться, запас цитат у него заметно уменьшился. Было ясно, что он вложил в свою первую попытку, все, что у него было, и теперь его машина совращения стала буксовать и давать сбои. Однако он не торопился выбрасывать белый флаг:

– Что еще? – Закидывая голову, как заправский поэт Серебряного века, спрашивал он, кладя руку тыльной стороной себе на лоб.

– Ты еще «быть или не быть» не читал, – с усмешкой напомнил я ему.

– Ненавижу Гамлета! – Взвился вдруг он.– Чудовищная по своей бездарности вещь! Нет, сначала я ее любил, -поправился он – как все, пока вдруг не понял ее истинную подоплеку. Конечно, Гамлет и Гораций были любовниками! Это увидит любой, кто хоть раз внимательно прочитает книгу. Гамлет – кровавый, ужасный, отвратительный урод! Он не мог любить женщин, он ненавидел мать! Тарас принял театральную позу и тут же процитировал:

Еще и соль ее бесчестных слез

На покрасневших веках не исчезла

Как вышла замуж. Гнусная поспешность-

Так броситься на одр кровосмешенья!

(«Гамлет». Сцена вторая.)

Все, все там проникнуто ядом кровосмешения! Ты помнишь? ( я, кстати, не помнил) Офелия…бедная девочка! Ясно же, что Лаэрт с ней спал!

– По-моему, в пьесе об этом ни слова…-попытался возразить я.

– Еще бы! Средневековая Англия, в театре на сцене только мужчины: сильные, мускулистые атлеты с красивыми, как у богов телами! Трико, делающие выпуклыми напряжённые гениталии! О, об этом невозможно сейчас говорить открыто! Тема женщин под запретом, как и их тело…А инцест – о, ужас! Что ты! Даже намек на это невозможен – сожгли бы театр! Но я тебе точно говорю, она с ним совокуплялась! Это видно из характера монологов. Я к сожалению сейчас не помню на память, но если ты приедешь ко мне домой, когда мы вернемся в Москву…

Тут он бросил на меня такой томный и выжидающий взгляд, полный затаенной надежды, что я чуть было не расхохотался.

– Как ты красиво улыбаешься, – сказал он вдруг нежно.

– Так что там Гамлет? – Увёл я разговор с опасной темы, отведя я глаза в сторону.

– Ах, да, Гамлет…-сказал он. – Господи, да что о нем говорить! Разборка педиков в маленьком Лондоне!

– Точнее, в Роскилле, – поправил его я, проявив эрудицию.

– Нет, именно в Лондоне! – Тарас хохотнул своей, как ему показалось, удачной шутке. – Шекспир, конечно, все это не с потолка все взял. Он из этих…-здесь сосед скосил в сторону глаза, отгрыз половину грязной морковки и стал нервно жевать, беспокойно бегая глазами по полу. – Я имею в виду по духу. – продолжи л он. – Закрытое театральное сообщество, вокруг одни мужики…Это мое открытие!

Тарас опять сбегал и взял на кухне морковку. По-моему, последнюю. С ней он опять победоносно проследовал, как с жезлом к окну. Там он снова накинул на себя занавеску: «To be or not to be. That is the question!» Хи – хи! На самом деле он думал не «быть или не быть», а с кем быть! Вот в чем вопрос! Не понимаю, как до этого не додумались все эти шекспироведы, все же очевидно. Когда–нибудь напишу об этом книгу. Назову ее «Гамлет, как изнанка Шекспира».

– А наш борщ уже готов? – Без перехода спросил он, подчеркнув "наш".

– Давно, – кивнул я, вставая и делая шаг в сторону кухни. – Поедим?

– Нет, я ещё не проголодался, – отрезал Шекспировед, заставив меня разочарованно сесть обратно. – Ха-ха, кому сказать, что в Америке проблема купить обычную капусту! Не поверят…

В самом деле, по дороге в гостиницу, как я уже говорил, мы остановились возле уличного развала, чтобы купить продукты. Пока я выбирал овощи, шекспировед, с выражением непередаваемого умиления на лице, наблюдал за тем, как я покупал для нас картофель, капусту, зелень, овощи, мясо… Лишь потом я сообразил, откуда возникло это выражение: ведь я это покупал, чтобы мы должны съесть это вместе! Это его умиляло! То, о чём он в России возможно мог только мечтать, происходило в Америке, в стране, где мечты для многих становилась явью.

Так вот с капустой действительно произошла некоторая заминка. Вместо привычной для нас савойской капусты, нам несколько раз пытались всунуть обычный кочанный салат.

– Послушайте, как называется ваш русский суп? – Измученный нашими туманными объяснениями на английском, обратился ко мне пуэрториканец -продавец в овощной лавке.

– Schi, – сказал я.

– Shit? – Удивленно переспросил он.

– Сам ты «щит»! – Грубо обругал его шекспировед, выхватывая из бушующего зеленью овощного ряда нужную капусту и засовывая ее в пакет.

Потом мы ещё долго смеялись над этим случаем и, каждый раз, когда это делали, Тарас смотрел на него влюблёнными глазами и говорил: «боже, какая у тебя красивая улыбка!», чем, по правде сказать, сильно смущал меня.

В конце концов, мы решили сесть за стол. Пока я наливал нам двоим суп, шекспировед всё также не умолкал ни на минуту. Кастрюля получилась огромная и мне вдруг пришла в голову идея, которую я сразу озвучил:

– Слушай, а что если нам пригласить двух сибирских журналисток из соседнего номера? – Предложил я. – Ну, помнишь тех симпатичных, с которыми мы познакомились в Шенноне, Дину и Вику? Мне кажется Вика…

Но не успел я объяснить, что имел в виду, сказав о Вике, а я лишь хотел сказать, что по-моему, она ему должна понравиться, у шекспироведа вдруг отвисла челюсть. Ей богу, я не имел в виду ничего плохого, напомнив про девушек, поэтому очень удивился, когда после моих слов у Тараса вдруг задрожал подбородок, а его глаза наполнились слезами. Бросив на стол ложку, он, с непередаваемым выражением оскорблённого самолюбия на лице, вскочил и опрометью бросился из кухни. Я удивлённо посмотрел на его тарелку, из которой он ничего не успел съесть.

– Слушай, ты чего? – Встал я из-за стола, чтобы пойти я за ним следом.

– Ничего, – буркнул он, вставая у окна, скрещивая руки на груди и обливая ненавистным взглядом улицу.

Видимо, он думал, что я брошусь успокаивать его, но я, уже поняв, что надо принимать меры, вместо этого взял и демонстративно позвонил одной из девушек по телефону, номер которого успел взять на рисепшне. Мы приятно побеседовали с Диной и в конце разговора я пригласил её и её подружку Вику на суп.

Когда Тарасу окончательно стало понятно, что не будет пира в духе короля Эдуарда, а будет унылая вечеринка в классическом пуританском стиле, Тарас ещё раз встал под душ, затем оделся и ушел, едва не сбив с ног в дверях удивлённых такой хамской их встречей, двух премилых журналисток из Сибири.

Удивившись такому приёму, девушки, обратив на меня до боли родные советские глаза, спросили одними глазами: "что это было? Нам не рады?».

– Ничего-ничего, не обращайте внимания, – пробормотал я, приглашая их в номер – долгий перелёт и всё такое.

– А, ясно, – понимающе закивали девушки, хотя по их лицам было ясно, что им ничего не ясно.

Девушки, надо сказать, оказались просто сказочными. Одна, Дина, была крашеной блондинкой с красивой фигурой и голубыми глазами, другая, Вика, полненькой шатенкой с добрым лицом и по-детски пухлыми губками. Обе были именно такими, какие мне нравится! Глядя на них, я понял верность еврейской поговорки, если ты отказываешься в хорошем доме от не понравившегося угощения, тебе тут же предложат другое. Мы чудесно провели время. Перед тем, как уйти, девушки по очереди нежно меня поцеловали. Исполненный величайшей благодарности к судьбе, я принял душ, почистил зубы и лёг спать.

Ночью меня разбудил страшный грохот. Ничего не понимая, я проснулся, заспано моргая глазами. Было впечатление, что в мой номер ломится конница. Входная дверь ходила ходуном. Подскочив с кровати, я открыл её. На пороге стоял Тарас, пьяно улыбаясь. В руках у него была почти допитая бутылка виски.

– Что, проводил своих дешёвок? – Заплетающимся языком спросил он, в шутовском полупоклоне заглядывая в номер. Я промолчал. В конце концов, его можно понять: такое разочарование! Я думал, он скажет и успокоится, но его несло всё дальше и дальше:

– Предал нашу чистую мужскую дружбу, переспав со шлюшками? – Повысил он голос.

– Слушай, ты, Лжефальстаф из Останкино, давай тише, все спят уже, – выглядывая в коридор и глядя с опаской направо и налево, попытался утихомирить я его. Не хватало ещё, чтоб нас увидели!

– Измазал грязными женскими секретами наши чистые постели? – Не унимался Тарас. – Осквернил нашу мужскую дружбу предательством с женщинами? Интеллигентному человеку можно зайти и лечь спать?

– Заходи, печальный странник, в нашу мирную обитель, – решил я немного подыграть ему, открывая дверь шире, делая театральный поклон и гостеприимно приглашая его войти. – Ложись и отдыхай, раз тебе нужно.

Показав соседу, таким образом, свои мирные намерения, я прыгнул на свою кровать, растянулся и закрыл глаза, сделав вид, что сплю.

Но мой сосед, кажется, не собирался спать. Он встал возле моей кровати, подбоченившись одной рукой, а в другой держа бутылку, как это делают несчастные домохозяйки во всем мире, когда им изменяют, затем отпил из бутылки виски и сказал: -Может, объяснишь, почему мною побрезговали? Я что тебе не нравлюсь?

– Не нравишься, – открыв глаза, честно признался я ему и потом, повернувшись на бок, закрыл лицом подушку, чтобы не расхохотаться ему в лицо.

– Да ты на себя посмотри! – Обрадованно сказал Тарас.– Я то думал…А ну, вставай! – Тарас вдруг сдернул с меня одеяло, которым я за миг до этого накрылся:

– Отвечай, как мужчина!

Я немного полежал, затем, поняв, что он серьёзно, встал, надавал ему, как настоящий мужчина оплеух и выставил за дверь.

Через минуту из коридора послышался грохот, а затем громкие крики. Это Тарас бегал по этажу, колотя ногами во все двери, которые ему попадались на глаза.

– Вставайте! – Кричал он. – Меня избили! Есть в этой долбанной Америке закон или нет?! Или отправьте меня, к такой-то матери, домой!

Я решил помочь Тарасу с его отправкой на родину. Вытащив из под кровати его чемодан, я открыл дверь, чтобы с размаху передать его соседу. Но то ли из –за того, что замах оказался чересчур сильный, то ли из –за тяжести чемодана, ручка его внезапно оторвалась, оставшись у меня в руке и неуправляемый багаж полетел прямо в голову шекспироведа. От удара он рухнул на пол, и даже, кажется, слегка протрезвел, а потом, заломив руки, как датская Гертруда, вдруг заплакал:

– Ненавижу, ненавижу вас всех! – Трясясь всем своим жалким телом, хныкал он. В этом явно шекспировском месте должны были наверно последовать аплодисменты. Но никто, конечно, не зааплодировал. Народ, который Тарас разбудил, безмолвствовал, стоя заспанно в дверях и с жалостью, я бы даже сказал потрясённо, наблюдал за ползающей по полу Гертрудой.

Мне его тоже стало вдруг жалко. Он меня полюбил, а я…. Короче, я подошёл к нему и сказал: «Не ори, Тарас. Всех перебудил! Давай, ползи назад в номер и ложись спать». Но он распустил нюни уже нешуточно, а может, ему и впрямь пригрезилось, что он несчастный Король Лир, которого жестокие дочери выставили за порог дома. Пробормотав: «Как больно бьётся сердце! Тише, тише…», он пополз на карачках к черной лестнице, где, как образцовый крупнопородный щенок, лёг, свернувшись калачиком, на коврике. Я не стал его тревожить, а показав всем жестами, что человеку плохо и пусть он спит, где спит. Затем отправил всех по номерам, и пошёл спать сам.

Беда случилась на следующее утро. Придя на работу в гостиницу горничная, найдя Тараса на коврике, подняла тревогу и вызвала всех ответственных за наше пребывание в Штатах лиц.

Надо ли говорить, что означает в Америке обвинение в дискриминации по сексуальному признаку? На завтраке все переводчицы от меня шарахались, а после обеда ко мне в номер пожаловала делегация в составе пяти человек и стала проводить форменный допрос.

Первый вопрос, который мне задали: «было проникновение или нет?». Спрашивали по-английски. Я так обалдел от всей этой внушительной процессии, что долго не мог вспомнить, что это за слово такое «penetration». Потом, когда вспомнил, меня чуть не прорвало: боже мой, так вот чего они хотят от меня узнать! Занимался ли я с ним сексом! Поняв это, я едва ли не заорал – no! no! no penetration at all! Я надавал ему по физиономии за одно лишь намерение такой penetration сделать! Американец, который назвался Майклом, выслушав это, сделал серьезное лицо, с каким обычно выступают в Сенате, затем встал, поправил галстук и заявил:

– К нашему огромному сожалению, вы оскорбили человека, который принадлежит к сексуальному меньшинству. Здесь в Америке закон не на вашей стороне. Вы действовали грубо. Вы ударили представителя секс –меньшинства его же чемоданом, нанеся ему побои. Это недопустимо! Нам придется вас депортировать. Ваше поведение несовместимо с той задачей, которую мы возложили на себя, как проправительственный фонд. Скорее всего, вам никогда не разрешат больше приезжать в Соединенные Штаты Америки. Очень жаль! Прощайте.

После этого заявления, американцы встали и в полном составе покинули мой номер. Вместе с ними убежала испуганная переводчица, которая долго искала мои апартаменты и пришла, когда наш разговор был почти уже закончен. Едва все ушли, я, упав без сил на кровать, подумал: вот и съездил в Америку. Тут я вспомнил про Лолиту в аэропорту, которая, пройдя мимо меня, сделала вид, что меня не узнает. Теперь я понял, что это точно было плохим знаком. Как началось, так и закончилось, подумал я. Ничего еще не видел, а уже придется лететь обратно домой. И все из – за безумного шекспироведа, любителя запретных страстей.

Некоторое время я ходил из угла в угол своего номера, безумно жалея себя. Потом мне вдруг пришла в голову идея позвонить в российское консульство, и попросить совета. В конце концов, что я теряю? Случай был не из лёгких, и я не знал, как поступить. Мне нужно узнать, что делают в таких ситуациях.

Кое-как найдя телефон, я позвонил в российское консульство в Нью-Йорке и попросил, чтобы меня связали с консулом. Консула на месте не было, трубку взял кто –то другой, может, его помощник, а, может, вообще кто –то ещё, кто их всех знает. Он внимательно выслушал меня, да потом как засмеется! Слушай, говорит он, не принимай ты всерьёз этих шутов гороховых!

Как это, говорю, возможно? А он мне:

– Да так! Никуда они тебя не депортируют! Эти американцы, они обожают всякие расследования, им везде преступления мерещатся! А уж в белье чужом покопаться – это вообще одно удовольствие. Так что сиди спокойно и не рыпайся. Участвуй в их расследовании, раз надо. Они это обожают, когда с ними сотрудничают. Это тебе плюс. И со всеми их требованиями соглашайся. Они так себя хотят обезопасить. Только не подписывай ничего ни в коем случае! Не признавайся ни в чём, не делай заявлений и ничего не обещай. Просто скажи: хотите депортировать – депортируйте! И все!

– И все? – С сомнением спросил я.

– Да. И все! – Заржал он. –Вот увидишь, они походят к тебе, потом отстанут.

Так я и сделал. На следующий день с утра ко мне снова пожаловала комиссия, ещё больше и внушительней. Переводчица на этот раз успела вовремя.

Глава делегации Майкл, первым делом положил на стол бумагу и попросил её подписать.

– Что это? –Спросил я.

– Это бумага, в которой вам нужно расписаться за причиненный ущерб. – Сухо перевела переводчица.

– Какой ущерб? – Стал недоумевать я.

– За чемодан. – Пояснила девушка. – Вы чемоданом в своего друга бросали? Бросали. У чемодана оторвалась ручка. Такой чемодан здесь стоит 45 долларов.

Ну, соображаю про себя, это справедливо. Не будешь, дурак, бросаться в людей чемоданами. Вынимаю все те немногие наличные, что у меня были с собой и кидаю на кровать. А они не берут. Сначала говорят –распишитесь за причинённый ущерб вот здесь и кладут передо мной вторую бумагу. Я им говорю, как меня по телефону научили: не буду я нигде расписываться! Хотите взять деньги –берите, а подписывать я ничего не буду.

Посмотрели они на меня, посоветовались, но деньги не взяли. Оставили их лежать на кровати. Только какая –то симпатичная тётенька американка наклонилась и пересчитала все купюры. Зачем ей это только надо было, не понимаю?

Потом опять давай меня спрашивать – был penetration или не был? Я говорю: да не было у нас никаких пенетрейшенов, не выдумывайте! Они опять: тогда распишитесь. И новую бумагу суют. Я говорю: не буду ничего подписывать, хоть убейте!

Этот Майкл мне снова вдруг говорит: ну, раз вы не хотите ничего подписывать, завтра поедете домой. Мы вас депортируем. Вы понимаете, что это значит? Вы никогда больше не сможете приехать в Америку. И ждёт, что я скажу на это. У меня на душе от тих слов, конечно, гадко, но я им всё равно говорю, как меня в консульстве учили: депортируйте, раз надо. Они мне опять суют какую –то бумагу: хорошо, тогда подпишите вот здесь. Я опять говорю: ничего я подписывать не буду!

Потом взял полотенце с кровати и говорю:

–Извините, мне надо в душ, я вспотел. Понимаете? Помыться хочу! Для этого мне надо раздеться.

И, чтобы доказать, что не шучу, начинаю расстёгивать на себе рубашку. Они так на меня посмотрели все, как на сумасшедшего, а потом с разочарованным видом собрали все свои бумаги и ушли.

И больше ко мне не приходили. Ни разу. До самой конца поездки.

С этого момента моя поездка в Америку начала приобретать более или менее нормальные формы. Мы ездили по разным городам и Штатам, слушали лекции, как нужно делать бизнес. Посещали музеи, выставки и частные предприятия… Внутри нашей группы стали завязываться отношения.