228.1

– Да, бабуль, давай. А как мне к этому «Гному» проехать?

– А тут близко, сейчас метров 500 прямо, а потом налево, там и увидишь.

Подъезжая к «Гному», я удивился количеству машин, стоящих у входа, сложилось впечатление, что происходит какое-то очередное великосветское мероприятие. Джипы, один больше другого стояли прямо у входа, я же решил оставить свои 4 колеса чуть подальше от входа.

Комплекс зданий детской деревни «Гном» был построен по проекту голландских архитекторов. Смысл постройки заключался в том, чтобы дети, которые остались без родительского внимания, жили рядом с дикой природой и вдалеке от города.

В России этот опыт решили перенять и сделать нечто подобное, так сказать, поэкспериментировать над детьми. В детской деревне «Гном» действительно было огромное количество вольеров с дикими животными: волки, лисы и даже две рыси. Упор тут делался на то, чтобы привить любовь к дикому зверю, который, попадая в неволю, так нуждался в заботе и ласке. И действительно, опыт в целом показал свою состоятельность, так как многие дети в последующем пересматривали своё будущее и связывали его не с антисоциальным образом жизни, а, напротив, с легальным.

Гостей, действительно, собралось очень много, и кого тут только не было: представители СМИ, депутаты местного парламента, главы администраций районов города и, конечно же, представители исполнительной ветви власти, включая полицейских, работников прокуратуры и, собственно, моих коллег – адвокатов.

Торжественная часть праздника прошла в актовом зале одного из административных помещений, она растянулась на несколько часов всевозможными речами гостей, выступлением местных творческих коллективов и самих подопечных детской деревни.

Я сидел со своим знакомым в самом конце актового зала, периодически узнавая у него последние новости в судебной системе города. Моего знакомого звали Дмитрий Станиславович Григорьев, он был младше меня на 2 года и последние 4 года работал в местном арбитражном суде в должности помощника председателя суда.

– Ну как, Дима, экзамен на статус судьи сдал уже, добро сверху получил?

– Да, всё сдал. Мама лично поговорила, чтобы мою кандидатуру как можно скорее в администрацию Президента на согласование отправили. Говорят, до конца года должен получить чёрную мантию.

– Отлично, отметил уже, небось?

– Нет, там проверка же начинается глобальная, после того как экзамен сдаёшь. Я последний год никуда не вылетал из-за этого экзамена, Шенген окончательно протух. И квартиру, и машину, что мама в честь окончания ВУЗа мне подарила, пришлось срочно на бабушку переоформить, теперь молюсь за её здоровье каждое утро в красном углу, как бы старушка на тот свет не улетела.

– Хм… А завещание?

– Да какое там завещание, боится, что я у неё дачу отожму, тут-то еле-еле мать её упросила к нотариусу съездить генеральную доверенность оформить. Слава Богу, что оформила, мы всё через Регпалату быстро сделали.

– Ну что же, здоровья твоей бабуле, сколько у неё теперь квартир в собственности?

– Ха-ха-ха, слушай, не считал, думаю, и мамина недвижимость тоже на ней висит.

– Да, хорошо у нас пенсионеры живут, квартиры каждый год покупают, – ехидно начал я подкалывать Диму.

– Ну да, ну да. Очень даже неплохо, – с перекошенным лицом и давя в себе раздражение моей шуткой, ответил мой собеседник.

Дима был уникальным персонажем, университет он еле-еле окончил, и те дипломные проекты, рефераты, эссе, которые он якобы делал сам, на самом деле за него всегда делал я за плату.

В университет Дима ходить не любил, ему были по душе тусовки, ночные клубы, отдых летом в Барселоне, благо мама всегда позволяла ему жить на полную катушку, оно и понятно, всё же мама возглавляла местный пенсионный фонд.

Правда, было в Диминой биографии одно тёмное пятно, которое чуть было не перевернуло его жизнь вверх ногами. Как-то на студенческой вечеринке, посвящённой окончанию 3 курса, которую студенты называли «Экватором», Дима, явно перебрав с «Ганджубасом»14, решил уединиться с такой же, как он, «обжабанной15» в хлам подругой. Девушка вроде была не против, но то ли что-то с Димой было не так, то ли случился какой-то там диссонанс, но у молодых людей совсем ничего не получилось.

История так бы и закончилась, если бы не одно существенное но. Девушка зачем-то начала орать на всю комнату: «Да ты вообще кто такой? Чего ты ко мне лезешь?». Дима тут же протрезвел и заявил, что ничего не было и ни к кому он не лез.

Но подруга не умолкала и начала кричать на Диму ещё больше, утверждая, что что-то было и теперь он обязан как мужчина на ней жениться и связать себя с ней узами брака, по всей видимости, наркотическое опьянение на неё подействовало именно так.

Такой поворот в жизни Диму не устраивал, и он послал подругу в грубой форме, еле поднимаясь с дивана. После чего та, также еле поднявшись с дивана, догнала его, и их конфликт перерос в большую драку, результатом которой стало исцарапанное лицо Димы и его покусанные руки и шея. Всё бы ничего, но родители несостоявшейся Диминой любви как потерпевшая сторона тут же сообщили об инциденте в местный отдел полиции, который, как велело им начальство, заявление спустил на уровень участкового уполномоченного.

Последний, получив соответствующие консультации сверху, разбирался в деле около полугода и в конечном итоге состава преступления в действиях обеих сторон конфликта не усмотрел.

Перед самой сдачей экзамена на получение судейской мантии этот инцидент неудачно всплыл в руках проверяющих, которые сначала Димину кандидатуру отвергли, но после того, как из Информационной базы упоминание о данном происшествии было удалено, к кандидатуре Дмитрия Станиславовича Григорьева решено было вернуться, и спустя короткое время экзамен Димой был сдан на отлично.

После того как торжественная часть мероприятия закончилась, гостям предложили экскурсию по детской деревне, мне было это не интересно, и я решил просто поговорить со своими старыми друзьями, коих здесь было очень много.

– Ну как, Вячеслав Игоревич, быстро добрались? – спросила у меня милая кудрявая девушка с тёмными миндалевидными глазами.

– А-а-а-а, госпожа Иляна Ильдаровна, рад видеть, – отводя в сторону свой взгляд, нервно пробубнил я.

– Не смогу сказать того же, господин Несмеян, не могу, вернее могу, но надеюсь, сделаю это в ином статусе.

– Иляна, мы с тобой уже триста раз это обсуждали. Ты проиграла суды, о чём речь? Пиши кому хочешь… Это твоё право. Как там Верховный Суд, рассмотрел твою жалобу?

– На изучении, и не нужно от меня взгляд отводить. Да, ты его дом не сжигал, но именно ты его жилья лишил.

– Ты всё из-за Сухова себе места не находишь? Ну это твоё право. Суд рассмотрел дело, и оно кончилось в пользу моего доверителя.

– Пффф…. Он месяц тому назад умер, вернее как умер, в петлю полез, и ты в этом виновен, как никто другой!

– Я виновен в том, что защищал его оппонентов?

– Нет, ты виноват в том, что защищал беспринципных уродов, и ты сам такой же, как и они, – со злобой в голосе прокричала Иляна, явно удерживая себя от того, чтобы публично не отвесить мне пощёчину.

Не могу сказать, что я не знал новости о смерти Сухова, о ней активно писали в социальных сетях нашего города, я бы сказал, что я даже сам активно следил за новостями. Дело гражданина Сухова было одним из самых «грязных» в моей биографии, и касалось оно строительства нового торгового центра на месте бывшего кинотеатра в центральной части города. И если с администрацией города вопрос по поводу сноса нерентабельного здания старого кинотеатра был решён быстро, тем более инвестор проекта пообещал устно построить свой кинотеатр, то вопрос о сносе близлежащих домов никак не решался. Хотя со временем начала стройки несколько собственников приняли условия игры и начали договариваться с инвестором о компенсациях и переезде в другое место жительства. Приняли условия игры все, кроме гражданина Сухова.

Что он только не делал в борьбе за свою землю, писал письма Президенту, письма спускали в городскую администрацию, далее она же спускала письма в местную полицию, которая наконец-то отдавала требования участковому.

Участковый же, получая очередное гневное письмо гражданина Сухова, стандартно отвечал постановлением об отказе в возбуждении уголовного дела. И куда только Сухов не ходил жаловаться: уполномоченный по правам человека разводил руками и говорил, что не он выдавал разрешение на строительство и ничего сделать не может, глава администрации говорил, что да, мы выдали разрешение на строительство, и показывал соответствующую бумагу. Сухов же кричал: «Незаконно выдали, незаконно, это историческая часть города, моему дому больше 100 лет, его нельзя сносить, он охраняется государством». Мужчина самостоятельно обратился в суд с иском, но его заявление сначала оставили без движения, а потом и вовсе вернули с формулировкой о неверном оформлении просительной части заявления и отсутствии в заявлении ссылок на нормы права.

И так бы Сухов и ходил по инстанциям, пока его делом не занялась адвокат Иляна Ильдаровна Закирова. Иск ею был составлен шикарно, те самые нормы материального права в обоснование своих требований также были выбраны верно, но как только суд принял иск и назначил дело к слушанию на 20.01.2015 года, дом Сухова сгорел за один день до судебного заседания вместе с женой и дочерью этого гражданина.

В городе началась информационная буря, и даже из Москвы приезжал десант журналистов, который твердил взахлёб о беспределе местной власти, коррумпированности местных чиновников и всеобщем беспределе в городе Ижевске, о существовании которого в России многие и знать-то ничего не знали. Сухов с экранов телевизора, со страниц передовиц кричал о поджоге дома, так как земельный участок, на котором он стоял, плотно подходил к территории будущего торгового центра «Евразия». Впрочем, спустя неделю про эпизод с поджогом дома забыли, и никаких кадровых чисток в городе произведено не было, а столичные журналисты десантировались в другой город рассказывать россиянам об очередном беспределе местных чиновников, за что народная молва окрестила их как «десантируемые крикуны».

Спустя год судов с Суховым мне удалось склонить обе стороны конфликта к миру, за это время Сухов стал более сговорчивым, так как жить ему было негде.

Судом было утверждено мировое соглашение, согласно условиям которого Сухов отдавал земельный участок инвестору, возводящему торговый центр, а взамен получал компенсацию. Как только право собственности на землю Сухова перешло к инвестору, последний отказался выплачивать мужчине его компенсацию и начал кормить «завтраками». Что было после утверждения судом мирового соглашения, меня, в принципе, не интересовало, и о смерти Сухова я действительно не знал, поэтому новость о его самоубийстве меня повергла в ступор.

– Я тебе на почту его предсмертную записку пришлю, он в ней и тебя упоминает, жди вызова в полицию, – шепнула мне на ухо Иляна, смотря после этого в глаза в надежде увидеть моё замешательство.

Интересно, что же там написал Сухов? По идее ничего плохого я ему не сделал, смерти я никому не желал и ему, прежде всего, текст мирового соглашения согласовывался с Иляной, и она ставила на нём свою подпись, а суд его в свою очередь утверждал.

Да и к Сухову я относился с болью в душе, мужика мне было искренне жаль, не хотел бы я оказаться на его месте, когда у тебя на глазах сначала погибают в огне близкие тебе люди, а потом тебя же обманывают с компенсацией под аккомпанемент из чиновничьего оркестра с бэк-вокалом в стиле а-ля: «Извините, ничем не могу помочь, не моя зона ответственности-и-и-и-и».

Настроение после слов Иляны резко упало, и оставаться тут я больше не хотел, да и зачем я сюда приехал, так, тупо отбыть номер и походить, поторговать своим лицом, мол, смотрите, дети хоть и остались без родителей, но мне они интересны, напишите об этом и покажите по «ящику», пусть маме и папе будет приятно, мол, какого сына воспитали, не зря старались, вкладывали средства, что сына теперь по тв показывают, ему, стало быть, не безразлично.

Постояв ещё чуть-чуть в одиночестве, я принял решение поехать домой, тем более дома меня ждала Даша, и хотелось увидеть её побыстрее, всё же нужно было обсудить нашу поездку в Санкт-Петербург и купить билеты в Мариинку, Юсуповский дворец или в Эрмитаж.

– Слав, а ты когда домой, кстати? Я же без машины, может, подвезёшь? – хлопая меня по плечу, произнёс Дмитрий Станиславович.

– Хорошо, я как раз собираюсь уже.

Сев в машину, я хотел включить свою любимую радиостанцию, но, судя по свисту и неприятному звуку в виде жужжания, исходящему из колонок, поймать волну мне было не суждено.

Дмитрий Станиславович этому событию не расстроился, напротив, даже воодушевился, начав со мной разговор по душам:

– Слушай, а вот лично ты доволен своей жизнью?

– Ну, допустим, доволен.

– А я нет, не доволен.

– И поэтому ты так скучаешь по Барселоне?

– Да я бы туда переехал жить, жаль языка не знаю, они же там на 2 языках говорят: испанский и каталонский. Вот там бы родиться и там кайфовать.

– Хорошо, что хоть не тут родились, – заметил я, сделав круговое движение рукой.

– М-да, та ещё дыра, и население такое же недовольное, и дети соответствующие. Ты же опоздал, мы же им типа книги привезли, я отдал одной девочке лет 7 книжку, так она даже спасибо мне не сказала. И что из неё вырастет? Я уверен, ничего хорошего, а мы же её ещё одеваем и обуваем, лечим за свой счёт, содержим.

– Дим, ну ты лично этого не делаешь.

– Что значит «не делаю»? Я налоги плачу и, замечу, немалые налоги-то, ох, немалые.

– Ну, бабушке-то ты своей явно не за просто так всё своё имущество переписал, – оборвал я резко Дмитрия.

– Ой, ой, товарищ адвокат, вот только не нужно из себя святошу строить. Всё-то я про вас знаю. И про бабушку я тебе сугубо между нами сказал, если что, – грозя мне пальцем, ответил Дмитрий.

– Да никому я тебя не сдам, зачем ты мне сдался-то, тем более у меня своих проблем хватает. А дети эти, Бог с ними, мы их навряд ли ещё раз в жизни увидим, и кем они там станут, мне безразлично.

– Правильно, и мне, честно говоря, также по х… Мне вообще всё это мероприятие на х… не нужно, меня сюда принудительно отправили, даже председатель нашего суда какие-то деньги дал, типа там со всех собрали сумму какую-то, и на сайте нашего суда наперёд информацию о мероприятии разместили, типа коллектив суда активно участвует в общественной жизни нашего родного края. Да я вообще-то всю неделю придумывал какие-нибудь отговорки, как бы сюда не поехать, в один конец только добираться 2 часа. Да мне вообще на эти жизни по х… Я и не подписывался в своей жизни никогда на помощь всяким там больным, слабым, угнетённым, мне вообще на них по барабану, главное, чтобы мне было хорошо, а на других плевать. И так ведь у всех, каждый гребёт под себя, кто-то больше, кто-то меньше, но во главе угла всегда стоит своё я, а потом уже общее. Имею в виду сначала личное, а потом уже общее.

Продолжать диалог на эту тему я дальше не хотел, да и особо смысла не видел. Хотелось сменить тему, пошарив на приборной панели своего радио, я понял, что так ничего работать не будет.

– Слушай, Дима, а ты в Санкт-Петербурге давно был?

– О-о-о-о. Это ты удачно спросил, там есть такая улица Думская, вообще огонь. И рядом с ней бордель, блин, улицу забыл уже, я туда еле-еле дошёл, помню, – задыхаясь от хохота, проржал Дима, хлопая себя ладонью по коленке.

– Дим, я со своей девушкой лечу, да и дешёвыми проститутками не интересовался вообще-то, а что там на Думской расположено?

– О-о-о. Как ты загудел, дешёвыми проститутками он не пользовался, прямо высокоморальный адвокат, и что, ни разу не пользовался дешёвыми шлюшками?! – прокричал Дима, с особым упоением делая ударение на последнее слово.

– Нет, как-то не доводилось. Я, знаешь ли, из рабоче-крестьянской семьи, мне как-то не до этого, что ли, было, что в школе, что в университете. Ты мне лучше про Думскую расскажи, что там интересного?

– Да ладно, хорош, как это так у тебя ничего никогда не было со шлюхами? – положив мне на плечо свою руку, недоумевая и кривя лицом, вопросил Дмитрий Станиславович.

– Ну так, и что значит никогда не было? Должно было быть, что ли?

– Ну как у всех.

– Ладно, проехали, так что там на Думской?

– А, ну там клубы, бары, рестораны.

– Хорошо, а так культурный же город. Там и мест интересных много, наверное? Мариинский театр, соборы, Петергоф.

– Я в каком-то храме был, там свечку за бабушку поставил, не помню, правда, как называется, там ещё памятники рядом стоят вроде полководцам каким-то. Я и был-то там 2 дня, на следующий день так плохо было после всего того, что я выпил.

За этими разговорами мы стали подъезжать к городу, радио наконец-то заработало, и я включил его громче, чем обычно, дабы не слушать излияния своего собеседника, тем более мысль о самоубийстве Сухова меня так и не отпускала, и где-то в глубине души я чувствовал свою вину перед ним также, но признаться себе в этом не мог.

Глава IX

«Общее»

На 10 день Беридзе перевели из карантина в общую камеру. Общая камера была рассчитана на 20 арестантов, но по факту в ней находилось 26, так как СИЗО был переполнен.

Камера, в которую завели Беридзе, ничем не отличалась от других камер этого же изолятора. В ней также воняло дымом от сигарет, как и в других камерах, единственное зарешётчатое окно камеры было замазано краской, и с улицы в камеру не поступал свет, невозможно было понять, какое сейчас время года, какой месяц. Просыпаясь утром, арестанты понимали, что сейчас начало нового дня, но разбуди их ночью за три часа до подъёма и скажи, что сейчас уже утро, никто бы особо никакой разницы не заметил.

С потолка камеры свисали ленты-ловушки для мух и прочей летающей живности, населяющей камеру. Ленты-ловушки уже были забиты под завязку насекомыми и чем-то отдалённо напоминали переполненное кладбище без крестов и без холмиков на могилках. Потолок в целом произвёл на Беридзе гнетущее впечатление, ему вдруг показалось, что переверни его с ног на голову и заставь пройтись по потолку, он бы не смог отличить, где потолок, а где пол, так как обе эти плоскости были жутко чёрного цвета, потолок почернел от табачного дыма, пол же был покрашен в чёрный цвет, и было видно, что покрашен он был совсем недавно, так как местами была видна старая краска.

По центру камеры стоял длинный стол, заваленный алюминиевыми тарелками, пластиковыми бутылками, хлебом и всевозможными колбасами, а также сырами. При этом на углу стола, поджав под себя ноги, лежала кошка. Стол, как и две скамьи, стоящие параллельно к столу, были крепко прикручены к полу. По углам камеры были расставлены трёхъярусные шконки, на которых беспорядочно где как лежали матрасы, подушки.

– Лицом к стене, голову опустил, – скомандовал надзиратель, закрывая за вошедшим в камеру Беридзе дверь.

– Бог в помощь, – просипел старичок, вставая с нижнего яруса шконки.

– Добрый день, – глядя в пол, ответил Георгий.

– Эй, шныри, на стол накройте, у нас тут пополнение, – медленно прокричал сиплым голосом старичок, обращаясь к двум парням, сидящим у края стола, – ну что, садись, будем знакомиться, вещи пока что на край скамьи положи.

Беридзе сделал, как было приказано, и сел у края стола.

– Ну что, представляйся, кто ты, давай пока что я твоё постановление о страже посмотрю, а ты мне про себя расскажи, выводы сделаю о тебе, – также продолжил старик, смотря в глаза Беридзе.

На вид старик напоминал Георгию чем-то бывалого моряка или героя какой-то войны, чей образ часто любили рисовать во всевозможных картинах, посвящённых лихому подвигу. Было на вид старику 50 лет, половины верхнего ряда зубов у него уже не было, на правой щеке виднелись шрамы в виде грубо зажившей кожи, а на нижней скуле под левой щекой была небольшая впадина в виде ямки. Руки у старика были тонкие, но ими он не тряс, был опрятен и гладко выбрит, Беридзе он встретил в тапочках, спортивном трико и синей футболке.

– Беридзе Георгий, обвиняюсь в распространении наркотиков. Взят под стражу на 2 месяца. Ранее к уголовной ответственности привлечён не был, тут оказался впервые, – ответил Беридзе без запинок, передавая в руки старика постановление суда об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу.

– А-а-а, – мечтательно поглядев в потолок, изрёк старик, – значит ты у нас барыга?

– Да, барыга.

– Ну, а барыга должен двойной грев нам организовать, слыхал про такое правило?

– Нет, говорю же, я тут первый раз.

В этот момент двое парней поднесли к краю стола, где сидел Беридзе, чашку чая и печенье, аккуратно сложенное в алюминиевую тарелку.

– Можешь чай попить, устал, наверное, мальчуган? – как-то неестественно продолжил диалог старик. – Меня, кстати, тут Иванычем кличут, а у тебя какое погоняло или нет ещё?

– Нет ещё, – вздыхая, ответил Беридзе, начав пить чай мелкими глотками.

– Ты вот что мне, сынок, ещё ответь. Вертухаи16 как с тобой, пока в карантине ты был, играть во всякие игры мусорские предлагали? А? Ты говори, мозги мне не тереби, не дай Бог вычислим, что ты сука17, на первой же удавке вздёрнем. Лучше сразу скажи, что сучить пришёл, просто ломовым станешь18, к своим в курятник тебя определим, нам с тобой не по пути будет. Кум19 тут молодой такой, психолог хороший, старший лейтенант вроде как, я в их званиях не разбираюсь, но та ещё он гиена, – показывая на свои татуировки в виде царских эполетов, просипел Иваныч.

– А кто такие вертухаи, суки, ломовые и кум этот? Кум, я так понял, это тот, кто со мной при приёме в изолятор общался? Константин вроде как его звали.

– Ха-ха. Суки – те, кто мусорам стучат на порядочных людей в надежде на подачки со стола легавых. Вертухаи, то есть надзиратели, они же менты, а ломовые – это те, кто с людьми хорошими ужиться под одним небом не может и начинает ломиться в камеру с более лучшими условиями. Про кума ты правильно сказал, но у него работа такая – стукачей искать. К нему ведь как арестант человеком заходит, а может выйти чернью.

Вон как эти двое, – показывая рукой в сторону двух парней, приготовивших чай, указал Иваныч, – мы их пока что в «часотку»20 определили, слух пошёл, что они досудебки заключили, то есть досудебные соглашения о сотрудничестве со следователями и прокурорами, и людей сдали, суки они, я их за годы своей жизни за забором за километр чувствую. Но знаешь ли, какая незадача. Определил их в чесотку наш смотрящий, они нам грев хороший организуют, и пока что на более низшую категорию их перевезти нельзя, так как неясно, заключили они эти досудебные соглашения или нет. Как приговор суда будет, так и ясно будет, что с ними дальше будет, а глядишь, и отпустят их вовсе, но у нас в судах, как правило, не отпускают. Сел, так сиди, тюрьма не мужской половой орган, садись, не бойся, – последнюю фразу Иваныч произнёс с какой-то подростковой наивностью, словно уверяя Беридзе, что всё будет хорошо и тут совсем не страшно.

Георгий понял, что теперь он точно влип, и никуда он с этого корабля не денется, и нет тут выхода, как и входа тоже нет. Его мозг жутко поглощал поступающую информацию о том, что можно сделать, о том, кто тут кем является и с кем ему общаться нельзя, а с кем можно. Но одно Беридзе понял точно, пока что его не тронут, а если и тронут, то за какой-то прокол или за какое-то нарушение здешних правил и порядков.

– Ну так что? Предлагали тебе сотрудничать или нет? Что тебе кум обещал взамен?

– Предлагали типа за звонок домой, я отказался. Меня адвокат предупредил, что с ними лучше не общаться и держаться от них подальше.

– А что за наколка у тебя на руке? Типа волк на поводке? Ты не бойся за наколку, по «незнанке» масть не катит, по малолетке сделал?

– Да, на 16 лет, тайком от родителей.

– А вот тут я тебе ничего колоть не советую, администрация увидит, что у тебя новое наколотое, тут же в ШИЗО21 определит, или не дай Бог подцепишь заразу и будешь мучиться весь оставшийся срок от какого-нибудь сифилиса, тут, знаешь ли, каждый второй этой срамной болезнью болен, – подняв указательный палец вверх, словно обращаясь к Господу Богу, прошептал Иваныч, – Господи прости, Господи прости, Господи прости, – повернувшись к стене и перекрестившись, покаялся Иваныч и сел на место, тяжело вздохнув, проведя ладонью по лбу.

Беридзе удивился, действительно, в стену под замазанным окном была вмонтирована длинная железная полка, на которой стояло огромное количество всевозможных икон, аккуратных, чистых, без пятен, без засален, без дырок деревянных икон. Там были и образы Божьей матери с ребенком, и образы святых на коне, и образы блаженных Ксении Петербургской и Матроны Московской.

– Видишь ли, тут у нас как, – продолжил Иваныч, – главное – не контачить с дырявыми петушарами, грев организовывать хороший, ментам ни на кого не стучать и слова подбирать, к примеру слово козёл в нашем обществе употреблять нельзя. Козёл, знаешь, кто такой, имел, наверное, с ними общение?