228.1

– Да, имел, обыскивали, как только доставили из суда, к татуировке тогда прикопались.

– Ну это те ещё петушки, не дай Бог им на этапе попасть в общий вагон, ох уж эти крысы бегать будут, ох уж рвать им жилы мы будем. У нас тут свой есть, вот видишь «дальняк»? – глядя в сторону занавески, спросил Иваныч. – Там у нас рядом с унитазом место дырявого петушары. Понимаешь, о ком я?

Туалет, а вернее унитаз без ободка и без смывного бочка, был в дальнем углу камеры и стоял напротив умывальника. Унитаз был огорожен какими-то грязными занавесками, а рядом с ними стоял ковш, наполненный водой, который заменял арестантам смывной бачок. Чуть поодаль был разложен матрас, на котором лежали тарелка, кружка и ложка.

Иваныч встал с места, подойдя к дальняку и показывая пальцем на матрас, громко и отрывисто произнёс: «Сюда не подходи, на матрас не наступай, с этой тварью не общайся. И ещё увидишь, что он во весь рост по камере пошёл, кинь в него тапком или мне скажи, я с ним быстро разберусь».

– Понятно, а по поводу грева, я должен передачки от родителей отдавать?

– Нет, ты домой звонить хочешь?

– А что тут можно?

– Ты на вопрос отвечай, а потом свои вопросы мне задавай.

– Да, хочу.

– Вечером нам телефон пацаны сверху по дороге передадут, мы тебе дадим, матери наберёшь, попросишь её, чтобы тысячи две на номер положила, вот и будет твой первый грев. А дальше разберёмся.

– Ясно, я не против.

– Так, ну в общем считай, что ты у нас прописался, – отдавая Беридзе постановление суда о страже, просипел Иваныч.

– А вот и твоё место, – улыбаясь и хлопая по железной опоре нар, сказал Иваныч, – так, пацанов наших сегодня всех в суд забрали, кого-то на этап, но ничего, вечером вернутся, и начнутся движения, а пока поспать можешь, вертухаи днём не заходят, и шмона22 не бойся, он два раза в день: утром и перед сном.

Беридзе разместился на своей шконке и теперь почувствовал себя взаперти: сверху и снизу его также сдавливали чужие нары, и он ощущал себя как будто погребённым в гроб. Закрыв глаза, Георгий увидел не чёрный экран, нет, ему не было темно, ему было по-настоящему страшно.

Теперь он всем своим нутром чувствовал одиночество, понимая, что скоро он либо начнёт выть по-волчьи, а если и не начнёт, то его заставят, а хуже того, могут и опустить на низ пищевой лестницы в разряд петушар. «Эх, быстрее бы суд, чтобы уже понимать, сколько ему дадут срока и где он этот срок будет отбывать. Как там мать, отец, как там брат, как там друзья? – эти мысли не покидали Беридзе и постоянно на него ещё больше давили, не давая ему покоя. – Кто обо мне думает и что думает, а главное – кто я теперь в их глазах? Отец теперь от меня откажется, у него нрав такой, он человек эмоциональный, мать простит, конечно, куда ей деваться, я же её сын, а брат? Что будет делать брат? Да и мне в целом как быть…» Беридзе становилось хуже, и теперь он начинал понимать, что чувствует зверь, загнанный в угол, перед своей смертью. Тюрьма и смерть, оказывается, так близки, что от этого чувства Георгию становилось всё хуже и хуже. Переворачиваясь с бока на бок, он пытался уснуть, но мысли о семье и о близких ему людях продолжали его терзать, не давая какого-либо покоя. Провалявшись так несколько часов, Беридзе услышал скрежет замка в замочной скважине.

– Голову опустили, пасти закрыли. По одному проходим, – послышался голос конвоира из коридора.

В камеру зашли 5 молодых парней, один из которых был в сильно подавленном состоянии и что-то повторял скороговоркой.

– Ну что, Демьян, угадал я твой срок? – из-за стола весело прокричал Иваныч.

– Да какой там угадал, папа… 17 лет дали, как так 17 лет, и кому дали, я же в такси работал, я же не знал, – заикаясь и давясь от нехватки воздуха, отвечал ему смятённый парень.

Этого смятённого парня звали Демьяном, и переехал он в Ижевск в 2014 году, устроившись работать водителем в такси. Всё изменилось в его жизни в начале этого года, постоянный клиент попросил отвезти пакет с подарком своему знакомому. Демьян согласился, тем более в пакет при нём был положен запечатанный картридж из-под принтера, в котором, как позже выяснилось, кроме самого картриджа были распиханы пакеты с крэком и героином.

У Демьяна не было денег на платного адвоката, да и сам он был неграмотным, так как окончил только школу, после которой тут же получил водительское удостоверение с категориями B и C. Отправителя товара оперативно найти не смогли, а Демьяна в деле сделали крайним. Судья в приговоре так и написала: «… героин приобретён в неустановленном месте у неустановленных лиц в неустановленное время, но не позднее 20:00 20.01.2016 года».

– Эй, шныри, ну-ка быстро на стол накрывайте, видите, у человека горе, – рявкнул Иваныч в сторону двух «чесоточных» арестантов.

Демьян же не хотел заходить в камеру, хотя уже был в ней, он просто сел на корточки, облокотившись спиной к железной двери, и смотрел в потолок на лампу.

– Я же только вёз этот чёртов картридж для этого принтера и ничего больше! 17 лет, ну как так? Мне сейчас 20 лет, это когда я выйду, я и матери, и никого не увижу в живых, ни бабушку, ни дедушку, ни у сестры на свадьбе не погуляю. Господи, за что? – начал выть Демьян и бить в это время по двери своей головой.

– Оттащите его, не хватало нам сюда вертухаев, быстро, – скомандовал Иваныч.

Демьяна оттащили от двери и начали приводить в порядок. Психическое состояние парня было очень сильно расшатано, тут и психологом не нужно быть, чтобы понять, человек надеялся на иной исход своего дела, но, получив столь суровый приговор, он явно понимал, что всё для него кончено.

– 17 лет, 17! – продолжал он сокрушаться. – Как мне дальше этот срок тянуть…

В этот момент дверной замок камеры снова сообщил всем, что сейчас дверь будет открываться и в камеру зайдёт новая партия арестантов.

Но в камеру завели одного арестанта, и после того как дверь закрылась, он встал на колени, наклонив голову низко к полу.

– Маруся приехала, – каким-то мягким голоском кто-то словно пропел из арестантов.

– Георгий, вот посмотри, – указывая сжатой в кулак ладонью правой руки, просипел Иваныч, – это наш дырявый петушара.

Георгий слез с нар и сел за стол, понимая, что сейчас что-то должно произойти мерзкое, низкое, и ему от этой мысли стало нехорошо на душе.

– Так вот, – продолжал Иваныч, – это наш опущенный и дырявый петух, к нему любому арестанту запрещено подходить, запрещено прикасаться, запрещено получать от него какие-нибудь вещи, продукты, а главное – с ним «западло23» сидеть за одним столом.

– Ну ты, Маруся, – окликнул сидящего на коленях маленький арестант, забравшись на свои нары, – давай-ка убери дальняк, а потом полы помой в хате, чтобы насухо всё было сделано.

– Да, сейчас сделаю, – ответил арестант, вставая с колен и сгибаясь в туловище в форме буквы Г.

Чуть позже Беридзе был представлен своим сокамерникам, которые не проявили особого интереса к его личности, разве что предложили ему поесть вместе с ними хлеба с колбасой и сыром, но Беридзе отказался.

Спустя час после того как полы были помыты, а туалет почищен, Марусе разрешили занять своё место у дальняка и привести себя в порядок.

К этому моменту камера начала жить своей обычной жизнью, тем более ужин уже всем раздали, и до отбоя оставались считаные минуты. Баланда в этот день была более или менее на вкус приятная, и Беридзе её съел, приятным бонусом было есть её с колбасой, которую ему также дали сокамерники.

– Так, Беридзе, тебе сколько на общение с матерью нужно будет? – спросил Иваныч.

– Ну минут 20, думаю.

– Какой 20, у нас всего после отбоя 1 час на общение с родными, потом пацаны работать начинают. Тебе 3 минуты даём как новичку, тебе ясно?

– Да, ясно.

Через час Беридзе получил в руки телефон и начал с замиранием сердца набирать цифры на память. Телефоны арестанты получали через «дороги» – систему верёвочной связи, опоясывающую тыльную сторону блока изолятора П-1. Дырки в окнах были маленькие, и сквозь них арестанты просовывали верёвки, к которым и крепили те самые малявы24, связывающие хаты арестантской почтой. И на весь блок П-1 было несколько телефонов, которые хранились в потайных местах, про которые уважающие себя арестанты вслух не говорили, ну а если разговор и заходил за телефон, то за его аренду администрации щедро выплачивалась ежемесячная подать или оброк, смотря где и как говорили.

У каждой камеры был ровно час на то, чтобы все успели позвонить родным, близким и услышать их голос. При этом вновь прибывшим арестантам предлагалось организовать грев, пополнив счёт номера или забросив денег в общак на карту смотрящего или его близких друзей на воле. Набрав номер матери, Беридзе с замиранием сердца выдавил из себя:

– Мама, это я, Георгий, у меня всё хорошо, – начал Георгий, сев на скамью и крепко сжав телефон правой рукой.

– Что? Как ты звонишь, тебя что выпустили? – дрожащий голос от волнения прокричал в трубку

– Нет, не выпустили и не выпустят. В общем, нормально всё. Вы адвоката видели?

– Да, видели, оплатили ему вознаграждение, он сказал, что срок будет большой. Ты действительно торговал наркотиками?

– Да, – еле сдерживая слёзы и давя в себе злобу на самого же себя, ответил Беридзе.

– Ну как так, сынок? Ну что тебе не хватало, всё же было!!! Всё.

– Ладно, в общем, у меня просьба, этот номер запомни и положи на него завтра 2 000 руб. Я тебе буду периодически звонить. У меня тут нормальные условия, мне тут сказали, что ты уже можешь мне передачку принести. Я тебя очень люблю, извини меня, пожалуйста, отцу и брату передавай привет, – едва сдерживая слёзы и теряя самообладание, произнёс Беридзе, жадно глотая подступивший ком к горлу.

Комок к горлу подступил так сильно, что Георгий не смог его сглотнуть, и из глаз посыпались слёзы ручьём, Беридзе хотел продолжить диалог, но не смог и сам положил трубку. Закрыв глаза руками, он начал плакать, обхватив свою голову руками. Спустя короткое время ему стало чуть легче, он налил в стакан воды и выпил, сердце стало стучать чуть тише.

Беридзе наконец-то огляделся по сторонам и увидел множество совершенно не знакомых ему лиц, фигуры которых бегали туда-сюда. Это движение не прекращалось ни на минуту, кто-то стирал в тазе свои вещи, кто-то же, напротив, вешал сушиться на длинную верёвку свои только что отстиранные вещи, Маруся сидел лицом к стене на корточках, и на него больше никто не обращал внимание, пара мужчин выстроилась в очередь в туалет, а двое шнырей, которые готовили для местной братвы ужин, мыли посуду у раковины, что-то оживлённо обсуждая и перекидываясь парой фраз между собой. Оставшихся арестантов Беридзе не видел, большинство из них уже лежало на нарах.

Георгий тоже захотел лечь спать, так как день для него был очень насыщенным, на душе после того, как он услышал голос матери, стало как-то полегче.

Забравшись на свои нары, он лёг на правый бок и закрыл глаза. Его мучили различные мысли о жизни, и теперь его больше всего интересовал вопрос не что будет завтра, а сколько ему дадут. Парень, который вернулся из суда, интересно, по какой статье обвинялся, тоже, наверное, по 228.1 или по другой? 17 лет – это же полжизни, реально половина жизни. Эти размышления были прерваны какой-то каплей, которая упала на лицо Беридзе. Открыв глаза, он увидел, что ещё одна капля с верхних нар опять упала на него, и ещё, и ещё. Беридзе вытер каплю с лица и понял, что это кровь.

– У меня кровь на лице, Иваныч, сверху капает, – уже понимая весь ужас случившегося, закричал что есть мочи Беридзе.

В секунду арестанты запрыгнули на верхний ярус нар и увидели, агонию Демьяна, изо рта его шла пена, а конечности тряслись, глаза остекленели и не моргали.

– Врача, врача! – завопил кто-то.

Другой арестант начал неистово бить по железной двери кулаками.

– Врача, врача! – начали орать ещё громче.

Спустя минуту в камеру залетели трое конвоиров, которые по рации вызвали дежурного фельдшера. Демьяна положили на пол, и тут его сокамерники увидели, что он перерезал себе руки, горло и воткнул какой-то острый предмет в сонную артерию, из которой ещё стекала кровь.

– Так этого в санитарную часть, как его зовут? – спросила фельдшер у конвоира.

– Его звали Демьян Арсеньевич Лихоманенко, – уверенно произнёс Иваныч, смотря на бледное лицо усопшего.

Глава X

За стеклом

– Вячеслав Игоревич, доброй ночи, вы меня извините, что я так поздно вам звоню, – едва сдерживая слёзы, сказал мне женский голос.

– Доброй ночи, а кто это?

– Это мама Георгия Беридзе, мы к вам приходили, вы помните? Меня зовут Светлана Сергеевна Беридзе.

– Ах да, помню. Что там, кстати, с оплатой моих услуг?

– Муж вчера в банк ходил, завтра перечислим вам вознаграждение.

– Вот это хорошо, теперь я готов с вами пообщаться, – ответил я, чуть отдаляя от уха телефон и параллельно рисуя в воздухе указательным пальцем, обращаясь в сторону Дарьи: «5 минут».

Всю неделю моя русалка усердно писала очередную главу своей кандидатской диссертации, посвящённой Методикам изготовления полных съёмных протезов. Первым редактором и корректором был, конечно же, я. В момент звонка матери Беридзе я как раз должен был обсудить с Дарьей очередную главу и объявить ей своё «профессиональное» суждение, которое она очень сильно ждала, но в самый неподходящий момент раздался звонок.

– Да, спасибо, мы завтра точно всю сумму зачислим на ваш счёт. Вы знаете, мне только что сын звонил, как вам сказать, оттуда, ну вы понимаете откуда, да?

– Да, это стандартная практика, после отбоя у них появляются телефоны.

– Ну это ясно, он сказал, что у него всё хорошо. Вы знаете, такой вопрос, он попросил ему на грев отправить. Это как понять? Что такое грев?

– Ну, как я понял, когда спрашивал у рецидивистов, это некая разновидность формы хорошего поведения, то есть некий налог, уплатив который, тебя принимают в свой круг общения.

– А-а-а. А это вообще законно?

– Конечно же, нет, но вы же знаете, где сейчас ваш сын. Я, кстати, у него был на днях, но сообщить вам не мог, извините, ваш телефон у меня не вбит в записную книжку. У него всё хорошо, жалоб от него на условия содержания не поступали. Там, по моим прогнозам, должно быть всё отлично, как я и обещал, 7 лет, я думаю, получит ваш сын.

– Вячеслав Игоревич, ну а можно, может, поменьше? Или хотя бы домой его как-то хоть на сутки, мы же с ним даже не попрощались.

– Послушайте, Светлана, я, конечно же, всё понимаю, но мы не на торге и не на базаре. Давайте на вещи трезво смотреть, – резко начал я, повышая голос. В этот момент я понял, что нахожусь под прицелом Дарьи и что мне нужно скорее заканчивать этот разговор, – в общем так, я к нему на днях схожу, и, кстати, я у следователя для вас завтра получу разрешения на свидания, так что как увижу деньги на счёте, то буду готов отдать разрешение вам лично в руки, и учтите, я договорился, что свиданий будет 2, а не 1, как обычно.

– Да, да, я всё понимаю, я буду ждать тогда завтра вашего звонка. Извините за ночной звонок.

После этого я положил трубку телефона.

– Ну всё, я его выключаю, Дарья, честное слово, – смотря на Дарью, произнёс я, положив выключенный телефон на стол, – так давай теперь к твоей работе, что тут у нас? – беря в руки рукопись врача-стоматолога, торжественно произнёс я.

На следующий день я получил разрешения на два краткосрочных свидания, а также удостоверился, что все подозрения с личного водителя Беридзе, а по совместительству экс-соучастника преступления Семёна Выборнова, были сняты. Теперь осталось подготовить и сдать в суд, как дело назначат к слушанию, ходатайство о назначении наказания ниже низшего предела.

– Вячеслав Игоревич, – передавая мне в руки разрешения на свидания, Александра Игоревна Сухоруких как-то мило мне улыбнулась, – вы знаете, так приятно с вами работать, всё оперативно и без лишних жалоб.

– Александра Игоревна, и мне с вами также приятно, тем более тут явно будет ниже низшего, все останутся довольны, Семён Выборнов, я думаю, до потолка прыгать будет, главное – чтобы выводы для себя сделал правильные.

– Ну да, надеюсь, сделает, а если не сделает, мы его в следующий раз перевоспитаем и, так сказать, отправим поправлять здоровье в какой-нибудь санаторий ФСИН, я бы на Север его отправила, говорят, холодный климат закаляет организм, – деловито махнув правой рукой вверх, отчеканила Александра Игоревна.

– Отнюдь, вы кровожадная особа, – с улыбкой произнёс я, решив далее не продолжать разговор, попрощавшись, я вышел из кабинета.

Спустя короткое время секретарь Коллегии адвокатов уведомил меня о зачислении денег на счёт от граждан Беридзе, которым теперь нужно было отдать разрешения на свидание с их сыном.

– Алло, Светлана, извините, отчество забыл ваше, это Вячеслав Несмеян, я получил разрешения на свидание, сегодня в офисе могу вам их отдать, вам удобно будет приехать ко мне?

– Да, удобно. Моё отчество Сергеевна. Спасибо вам большое за разрешения на свидание.

– Давайте тогда сегодня в обед, сможете приехать?

– Да, смогу.

В обед Светлана Сергеевна приехала в офис. Как раз в это время комната переговоров была пустой, и мы смогли всё ещё раз обсудить. Конечно же, я не стал ей говорить про Семёна Выборнова и при то, что именно благодаря изменению показаний Беридзе мы получили гарантии благоприятного исхода дела в нашу пользу. Светлана Сергеевна в этот раз предстала передо мной человеком, который тяжело болен, и это было видно невооружённым взглядом.

Глаза были явно заплаканы и были пронизаны мутными ядовито-красными линиями, подчёркивающими воспаление. Макияж на лице отсутствовал, по всей видимости, из-за регулярных истерик, прически как таковой не было, волосы были распущены в какой-то лихорадочной абстракции, так как местами лежали неровно, и даже постоянная их укладка обеими руками Светланы Сергеевны картины внешнего вида ничуть не меняла.

Было видно, что человеку очень больно в душе, и душа эта ныла и ныла, никак не успокаиваясь ни на секунду. Но рано или поздно даже слёзы имеют свойство заканчиваться, и человек смиряется со своей участью и начинает жить новой, пусть и более трудной жизнью, принимая новые испытания и понимая, что они теперь будут следовать за тобой как тень утром и как усталость вечером.

– Ну что, давайте я вам расскажу, что можно, а что нельзя проносить в передаче сыну? – глядя в глаза своей собеседнице, начал я общение.

– Да, давайте, – утирая слёзы, ответила Светлана Сергеевна.

– Первое – исключите передачу в красном пакете, желательно выбрать какой-нибудь бесцветный, вы лучше бы записали или давайте я сам вам запишу?

– Да, если можно, запишите.

– Так, продолжим, к первому, сами понимаете, алкоголь, любые яды, клеи к проносу запрещены и к передаче также. Второе, консервы проносить нельзя, сыры только в нарезке, колбасы также в нарезке, как и хлеб. Конфеты только без обёртки и в отдельном прозрачном пакете. Чай только пакетированный, также без обёртки. Мясо любое проносить нельзя, так как это скоропортящийся продукт, фарш, рыбу, даже сушеную, также нельзя. Сок можно, но только в прозрачной пластиковой бутылке. И ещё варенье, если будете передавать, перелейте его в пластиковую посуду, стеклянные банки не подойдут. Ну из одежды можно передать любые вещи, как и тапочки, ботинки только без шнурков, всё равно их забирают.

– А почему без шнурков, Господи, он что, может повеситься, там бывает такое? Как там вообще условия содержания, его там могут бить? Как надзиратели к нему будут относиться, я боюсь, чтобы он там ещё делов не натворил, он же может!

– Нет, там же отдельно они сидят, не переживайте, я завтра к нему поеду или, может быть, сегодня вечером успею с ним увидеться. И там по внутренним правилам стараются отдельно сажать в одиночные камеры убийц и насильников, разбойников и злостных рецидивистов. Я уверен, у него хорошие условия, тем более телефон есть. Вы только ему сами не звоните, вы же понимаете, телефон они прячут.

– Да, спасибо вам большое, я ему тогда завтра передачку оформлю, может, с работы отпустят, и послезавтра тогда отгул возьму, чтобы на свидание успеть.

– Да, чуть не забыл. Я, если хотите, могу от вашего имени передать ему рукописное письмо. Если вы хотите, то можете его написать сейчас, и я его вечером ему передам, а он вам ответит на оборотной стороне листа.

– Да, да, если можно.

– Я читать не буду. Вот вам листочек, пишите, пожалуйста.

Светлане Сергеевне было сложно совладать с потоком мыслей и той информацией, навалившейся на неё так резко. Ручку в руке ей держать было сложно, так как она сильно тряслась, и мысли путались, как это уже было с ней, когда в молодости она получила первое письмо от своего ухажёра и долго думала, что ему написать в ответ, а тут всё было сложнее, и адвокат хоть и не ограничил во времени, но Светлане Сергеевне внутренне казалось, что он её мысленно торопил.

– Может, воды вам принести? – из-за спины спросил я.

– Да, если можно, принесите, пожалуйста, с мыслями не могу собраться, – положив ручку на стол и закрыв лицо ладонями, всхлипывая, ответила Светлана Сергеевна.

– Хорошо, сейчас принесу.

Спустя 30 минут письмо было написано, и я положил его в свою сумочку, а вернее засунул в папку для бумаг, помеченную для отвода глаз проверяющих, надзирателей, приставов и иных охранников ярко-красной полосой, на которой было крупными буквами написано: «Адвокатская тайна, любое визуальное изучение запрещено. Документы охраняются Законом об Адвокатуре».

– Ещё вопрос по поводу бабушки будем обсуждать или дедушки? Я же вам ранее говорил, как дополнительное смягчающее вину обстоятельство можно оформить письменно иждивение престарелых родственников Беридзе на него лично.

– Нет, вы знаете, дед сказал, что помогать преступникам он не будет, у него нрав крутой очень. К сожалению, этого мы сделать не сможем, он даже бабушке запретил в суд ходить.

Попрощавшись со Светланой Сергеевной, я подошёл к своему столу и посмотрел на закрытую сумку.

Признаюсь честно, письма родителей своим детям я не читал, как письма жён, подруг своим мужьям я также не просматривал и не вникал в суть написанного. Краем глаза я обычно видел начало письма: «Милый сынок…» и его окончание: «Скучаю, люблю, обнимаю, береги себя».

Конвоиры эти письма также прочесть не могли, так как не имели права вникать в суть адвокатской переписки со своим клиентом, да и осматривали адвокатов при входе в изоляторы, тюрьмы и прочие места лишения свободы с целью найти наркотики, телефоны, их комплектующие или иные устройства связи, переписка и деловые бумаги адвокатов надзирателей интересовали редко.

Вечером, как и обещал матери Беридзе, я поехал в СИЗО и, заняв очередь, получил разрешение на свидание со своим подзащитным.

Беридзе на этот раз задавал мне мало вопросов, и общение прошло довольно-таки быстро, я пытался его подбодрить, уверяя, что самое худшее уже миновало и что пожизненного наказания в нашем деле не будет, как и не будет наказания сроком в 17 лет. Но, как я понял, Георгию уже было безразлично, что 7 лет, что 17.

Камера краткосрочных свиданий, в которую привели Беридзе, выходила на сторону улицы. Георгий подошёл к зарешётчатому окну и как-то грустно произнёс: «А там жизнь».

Действительно, за окном бурлила жизнь в каком-то её проявлении. На улице было светло и были видны силуэты людей, возвращающихся с работы домой. Рядом с изолятором был производственный цех по ремонту автобусов, трамваев и троллейбусов. Перед въездом в цех образовалась очередь из автобусов и эвакуаторов для транспортирования специальной техники, которые попеременно сигналили друг другу и включали аварийку.

– На хрен я вообще во всё это полез, олень, – сокрушаясь и дотрагиваясь лбом до решётки на окне, сказал Беридзе, смотря на улицу.

Я не ответил ничего и понял, что ему нужно высказаться.

– Чёрт, так влипнуть, так влипнуть, а этот Семён мне даже никакой передачки не замутил, он вам звонил?

Я отрицательно кивнул головой.

– Тварь. И, наверное, сейчас сидит у себя дома или со своей бабой где-то гуляет в клубе. Это он же мне предложил эту работу изначально. Типа напиши во «ВКонтакте», даже адрес страницы дал. Я написал на свою голову, хрен ли, тоже голова не варит, малолетка чёртова. Если бы можно было бы вернуться вспять, я и ехал когда по этому шоссе в день задержания, нутром чувствовал, что-то должно произойти.

Беридзе тяжело вздохнул и попросил у меня закурить. Сигарет у меня для него не было, и он расстроенно усмехнулся.

– И на хрен я на это подписался, кладмэн. Тварь я большая. Только сейчас я понял, как людям жизнь испоганил и себе, и родителям, этим торчкам малолетним. Нам сегодня днём привезли с ломкой прямиком из суда, так он так орал, как будто его режут. Конвоиры сказали, что карантинные камеры заполнены, по зоне слух пошёл, что для увеличения показателей раскрываемости по городу какую-то специальную операцию провели. И назвали её как-то то ли «НАРКО стоп», то ли «ГЕРОИНУ нет».