Дневники: 1915–1919

– Пожалуйста, дайте мне хоть один довод, который я смогу запомнить и передать Джеральду, – взмолилась Фредегонда.

Теперь я и не помню, что это был за довод.

– Он ужасно совестлив, – продолжила она. – Съев огромный рождественский ужин, они с братом затребовали консервированные фрукты, а когда прикончили и их, то были несчастны. “Мы вели себя как свиньи! Мы скоты!” – кричали они и были оба несчастны.

Л. привел нам множество причин, почему мы должны сохранить то, что имеем, и делать хорошую работу бесплатно. Однако я по-прежнему чувствую, что мой огонь слишком велик для одного человека. Я одна из тех, кому психологический барьер владения капиталом мешает. Аликс представляла позицию некой прочной и прагматичной экономики, которую она унаследовала от Стрэйчи. После этого долгого спора им пора было уходить.

7 января, понедельник.

Сегодня ездили в Лондон: Л. отнес мою статью про Джекса501 в «Times», а я была в «Spiller»502 по поводу очков – новая пара обойдется в £2,2. После этого мы встретились в Лондонской библиотеке и отправились на чай в Клуб, где Аликс практически играла роль хозяйки, а женщина курила свою трубку в углу. Пришел Литтон, и я допила с ним чай. Он торгуется с «Chatto & Windus» по поводу своей книги. «Когда спрашивают, нравится ли мне Тидмарш, я отвечаю, что он меня устраивает», – довольно загадочно сказал он. Его нежное отношение к юным дамам: Фредегонде, Фейт [Хендерсон] и Аликс – весьма заметно. Я сказала, что он слишком много пишет по образцу Маколея503. «Вижу, тебе не очень понравился “Гордон504”», – ответил Литтон.

Он был совершенно невозмутим, самодоволен и разве что не сиял. Шастающие туда-сюда люди мешали разговору. Главная тема – приближение мира, но вечерние газеты ставят его под сомнение.

8 января, вторник.

В качестве признака времени отмечу, что Фредегонде, которая хочет провести несколько месяцев в Лондоне, ее практичные друзья советуют жить в гостинице, утверждая, что иначе будет трудно достать еду, даже если она найдет служанку и комнату у друзей. Поэтому Фредегонда снимает номер в отеле «Thackeray»505.

Сегодня в памяти всплыли некоторые фрагменты, которые я запишу за неимением ничего более интересного. Как-то я ходила в бюро найма вместо Нессы и заметила, что у женщины на столе лежало 6 или 7 ручек, но все они, кроме одной, оказались непригодными: перья прилипли к держателю чернильной корочкой. Однажды вечером прошлым летом, выходя из автобуса, я заметила оставленный на сиденье пакет с рыбой и отдала его женщине впереди. Она поблагодарила меня и с полуухмылкой сказала: «Я просто не привыкла носить сумки». Сумка, очевидно, была признаком снижения уровня жизни. Есть, конечно, и другие воспоминания, которые при попытке записать хоть что-то улетучиваются из головы. Странно, с учетом их тривиальности, как эти маленькие сценки всплывают снова и снова в разные моменты: вспоминаются, проигрываются и исчезают. Странно и то, как человек опирается на окружающие предметы. Вчера я не могла вспомнить, оставила ли книгу в своей комнате. А потом заметила, как двигаю очки, и поняла, что сняла их перед тем, как отложить книгу, и, конечно, она лежала там же. Я бы многое отдала, чтобы хоть немного разбираться в психологии. Это была одна из тем для книги, которую я предложила написать Аликс, но «что толку, если не можешь сделать это действительно хорошо?». Сегодня были у печатника [у Макдермотта], который хладнокровно заявил, что станок к 14 января не приедет, поскольку он не может найти перевозчика. Какое нахальство, ведь он взял аванс в £10 и знает, насколько срочно нам нужен станок. Хотя этих чопорных полуживых и перегруженных работой маленьких существ нельзя воспринимать всерьез. Они не придают того же значения обещаниям, пусть даже письменным и заверенным печатью, что и мы. Люди донимают его мелкими заказами, говорит он, и времени нет даже на то, чтобы требовать оплату. Впервые за несколько недель или месяцев я провела всю вторую половину дня за покупками. В моем кошельке скопились медяки, и пакеты висели на каждом пальце. Магазины переполнены людьми; покупатели толкаются; ходить туда – худшая обязанность, особенно когда там столько народу.

9 января, среда.

Клуб «1917» – это что-то вроде приманки, ведь условия для чаепития в нем лучше, чем в других заведениях, поэтому, зайдя за новыми очками, я сразу же отправилась на Джеррард-стрит. В Клубе я обнаружила Фредегонду и Фейт, а также внушительный круг кембриджской молодежи, включая молодого человека506 с копной волос, написавшего пьесу, которая была у него с собой, а также курящую трубку девушку и еще пару человек. Меня позабавило повторение некоторых сцен из собственного прошлого: явное волнение, ощущение того, что я являюсь последним и лучшим (хотя внешне и не самым прекрасным) творением Бога, и впервые в истории мне есть что сказать, – а еще были юноши, столь прекрасные в глазах девушек, и девушки, столь желанные в глазах юношей, хотя мне, сидевшей по-старушечьи в кресле, все это было не особо заметно. Велись такие разговоры:

– Ах, но вы же читали его пьесу? Одобряете?

– Безусловно, да.

– И вам нравится ее трактовка?

– О, безмерно!

Затем другая, менее привилегированная, девушка наклоняется вперед и говорит:

– А можно мне посмотреть?

– Конечно, – отвечает юноша и достает, к ее восторгу, рукопись из ящика для корреспонденции.

– Я представляю публику. Эдит такая нетрадиционная.

Однако потом меня позвали пить чай в дальний конец комнаты; вошел Литтон в компании лорда Морли, обзор работ которого он делает для Л.507 Мы все еще пытались подслушивать разговоры кембриджского молодняка, и Литтон, приняв наконец-то мой вызов, примкнул к их вечеринке, которая к тому времени разрослась за счет нескольких высоколобых и с зачесанными назад волосами молодых людей, скрывавшихся от полиции.

Затем я немного поболтала с Фейт наедине. По ее словам, Ник испытывает сильные страдания от их треугольника «Саксон-Барбара-Ник». Его претензии игнорируются, а Барбара предпочитает Саксона и, похоже, стыдится интеллектуальности Ника. Она не хочет брать его к блумсберийским друзьям. Думаю, «Блумсбери» получит еще один труп на своем счету, ибо достижения бедняжки Б. не могут обеспечить ей там надежную опору, а брак с Ником, на мой взгляд, представляет куда большую ценность, нежели расчетливая и лишь отчасти реальная привязанность к Саксону. Я объяснила свою позицию, с которой согласились и Фейт, и Фредегонда. Я по-доброму пыталась убедить Барбару, что в Нике есть нечто большее, чем кажется. Ее снобизм раздражал, хотя он и естественен. На улице с меня свалились серые панталоны. Такое однажды случилось с Эмми Фишер508, и она укутала в них голодную бродячую собаку. Фредегонда проводила меня до вокзала Чаринг-Кросс. Чувствую себя похожей на нее в каком-то фундаментальном смысле.

10 января, четверг.

Из-за внезапной оттепели у нас вчера лопнули трубы. От резкого мороза мы избавились за час или два, и в доме стало теплее. Лотти и Нелли предприняли разумные действия, но мы все равно остались без ванны. После обеда трубы починили, и мы отправились к печатнику. Л. не терял самообладания. Мелкий Макдермотт утверждает, что по устному соглашению он гарантировал станок, только если его смогут доставить. Такой он снисходительный, упрямый и бестолковый, что повлиять на него не вышло. По правде говоря, он считает нас дилетантами, к которым не стоит относиться всерьез. Нужно все обдумать.

11 января, пятница.

Еще один малоподвижный день, который, однако, нужно вписать, поскольку лорды приняли закон об избирательном праве509. Я не чувствую себя более значимой, разве что чуть-чуть. Это как рыцарство – может произвести впечатление на тех, кого презираешь. Но, разумеется, есть и другие плюсы. Л. на обеде с Кэ и сербом, а я настроилась и теперь смогу легко закончить страницу после обеда. Л. приехал; мы прогулялись у реки и вернулись к чаю с множеством книг (наконец-то «Жизнь Китса510»).

12 января, суббота.

Теперь, когда началась печать (сейчас страница 18), писать особо не о чем, хотя день кажется полным событий и похож на сменяющие друг друга кусочки головоломки. У нас все еще нет ванны, из-за чего приходится терпеть и другие суровые ограничения. Сегодня мы сможем получить лишь один небольшой кусок говядины, которого должно хватить на неделю. И нет никакого жира: ни маргарина, ни ореховой пасты. Мы ограничены фунтом [≈ 0,45 кг] масла в неделю; яйца стоят по 5 пенсов за штуку, а курица – от 10 до 15 шиллингов. На прошлой неделе миссис Лэнгстон приготовила воскресный ужин из сосисок, хлеба и топленого жира. «Такого ужина у нас не было уже лет 5, а до этого – 20».

После печати мы позволили себе небольшую прогулку и видели почти точную копию Тинкера, кроме носа, но все же каждая собака производит незабываемое впечатление. Надежда на мир снова рухнула; политика опять расползлась в разные стороны, насколько можно судить.

14 января, понедельник.

В субботу мы позвали Саксона на ужин. У него полный упадок сил, и говорить с ним невозможно, но я догадалась, что он скорбит о неизбежной слабости человечества: мечты о любви и торжестве дружбы над ревностью, полагаю, уничтожены последними событиями, после чего он оказался в положении, отвратительном для столь порядочного и чувствительного человека. Друзей Саксона такие последствия тоже не вдохновляют. Даже его жесты вымучены. Он никуда не ходит и ни с кем не видится. Я помню следующую часть разговора:

– Ты с кем-нибудь встречался, Саксон?

– Я закончил третий том Антологии511.

Он принес две книги с подборкой итальянской литературы, очень ловко и аккуратно написав в них мое имя; играл в шахматы с Леонардом, был разгромлен, что не прибавило ему настроения, и ушел, обремененный тайнами этого непостижимого мира.

В воскресенье на чай пришел Клайв, но не успел он расположиться, как приехали Шоувы [Фредегонда и Джеральд], и следующие пару часов мы сплетничали. Когда c Клайвом видишься слишком часто, его способы поддержания успеха и блеска становятся довольно очевидными. Мы все обсуждали клуб «1917», на что он разразился тирадой: «Я был среди тех надменных людей, которые принципиально не вступают в клубы, когда их просят, но теперь, конечно, я все понял и готов согласиться», – а правда в том, что Клайв всегда мечтал присоединиться, но был отвергнут Л. и другими. Это, осмелюсь предположить, касается и многих других его историй, если бы только их кто-то знал. Однако никто не в курсе, а результаты деятельности Клайва внушительны независимо от того, как именно они достигнуты. Но, поскольку он согласился одолжить свою печатную машинку для Эшема, не мне его судить. Внешне Клайв напоминает увядшую красавицу: легкий румянец, прядь желтых волос, алые губы. Мы в основном говорили о гипнозе, который «Блумсбери» оказывает на молодое поколение. Немного повеселились над образом «школьного учителя» Клайва в Тидмарше. Ф. и Д. тоже были там, когда после чая учитель с учеником удалились, но вошла она (Кэррингтон) за книгой лорда Маколея, а позже попросила просветить ее насчет какого-то анекдота о Руссо512. «Это, моя дорогая, ты узнаешь, когда подрастешь», – по-отечески сказал Литтон. Она отвела Ф. в сторону и рассказала ей о некоторых трудностях, связанных с Барбарой и Ником. «Ник усердно читает», – сказала она, будто это его как-то обнадеживает. Все они «усердно читают». На днях Саксон спросил Мейнарда, считает ли он Петрония подходящим чтением для юной леди, которой нравится Апулей513. Но наедине с собой юные леди, конечно, не любят Апулея. Это материал для комедии. Я и правда вижу, как прямо сейчас в кругу наших друзей зреют сюжеты многих комедий. Есть комедии Аликс и Банни, Джеймса и незнакомки, а также трагикомедия двух какаду514. После ухода Клайва Ф. и Д. остались на ужин и чувствовали себя более непринужденно. Ф. рассказала нам о первой брачной ночи А., исполненной ею из почтительного желания набраться опыта, который, однако, включал в себя столько автобиографии Б., панегириков его отца, я уверена, и перепевов малых литературных светил того времени, что она, думаю, дорого поплатилась. Но «в целом я чувствую себя лучше, отчасти благодаря Банни». У Ф. огромный талант к пародии. Она изображала Карин, которая врывается поздно ночью и спрашивает: «У вас есть что-нибудь перекусить для Кэррингтон?» – а потом начинает рыться в их кладовой. Карин хлопает себя по бедру и восклицает: «Мы устроим веселую поездку, будем шутить», – а еще как-то ночью она разрыдалась, решив, что Мейнард и остальные не хотят ее видеть. Фактически, власть, которую «Блумсбери» осуществляет над здравомыслящими и безумными людьми, кажется достаточной, чтобы вскружить голову даже самым стойким. К счастью, я сама из «Блумсбери» и потому невосприимчива, но не сказать, что я совсем не понимаю, о чем они говорят. Из этого гипноза трудно выйти, потому что для него есть некоторые предпосылки. Но, как ни странно, главным источником волшебного духа, похоже, является Мейнард. Говорила с Джеральдом о капитале. Он утверждает, будто собирается расстаться со своим капиталом, но я полагаю, что у него всегда найдутся какие-нибудь сомнения, с которыми можно поиграться в качестве интеллектуального упражнения.

18 января, пятница.

Опять пропущено несколько дней – отчасти из-за того, что я отправила длинное письмо Нессе515, где исчерпывающе рассказала о вещах, о которых должна была написать здесь. Но дневник мне нравится больше писем. Возможно, стоит писать романы только для нас двоих. Однако я могу вспомнить несколько событий: во вторник на ужин приходили Тойнби [Арнольд и Розалинда] и Кот.516; в тот день нам читала леди Стрэйчи – по большей части мне, так как Л. опаздывал. Она читала маски517 Бена Джонсона518, короткие, поэтому между ними леди Стрэйчи прерывалась, чтобы немного поболтать, и вечер прошел легче, чем раньше, – мне понравилось. Она рассказывала, как в школе читала все подряд и до сих пор может вспомнить любую книгу по ассоциации с местом. В 18 лет отец разрешил ей прочесть «Тома Джонса»519, полагаю, при условии, что она сохранит это в тайне. «Одним из многих» разочарований в ее жизни, сказала она, было то, что Литтон не смог получить стипендию. «Ну, его следующая книга точно не разочарует», – ответила я. Однако она считает, будто Арнольды с этим не согласятся520. Ее гордость за Литтона и желание видеть его известным писателем так очевидны. Я предположила, что она хорошо относится к Тидмаршу, но, поскольку она застыла и притворилась, будто не знает, о чем речь, полагаю, по этому поводу имеет место семейный скандал. В самом деле, легко заметить, что, сталкиваясь с настоящим, она чувствует себя не в своей тарелке, проявляет консерватизм, очень нервничает и считает, что все разрушено. Но, окунаясь в прошлое, она подобных чувств не испытывает и с величайшим оживлением делится историями о прекрасных мертвых Пэттлах и Далримплах: рассказывает, как старый Пэттл выстрелил из танка и тем самым убил свою жену, которая думала, что он воскрес из мертвых, и как матросы выжали из него все соки во время плавания в Англию; каким очаровательным был Дал и при этом недостаточно хорошим человеком, чтобы выходить за него замуж; каким красивым и добрым был доктор Джексон…521 На самом деле, она, кажется, разделила свою жизнь на две части: яркую захватывающую романтическую пьесу и плутание по серым скучным улицам, от которых уже нечего ждать. Глаза ее ввалились, зубы выпали, а слух почти пропал, но стоит заговорить о прошлом или о литературе, как в ней снова вспыхивает жизнь. Хотя литература тоже должна быть из прошлого. Она прочла нам чванливое патриотическое стихотворение «Старый путь», воскликнув, насколько оно прекрасно, и сказала, что, пока у нас есть поэт Хопвуд522, нет причин жаловаться. Ее патриотизм пережил все остальное. Еще остались семейные чувства и некоторые воспоминания давно минувших дней, например: «Полагаю, ты не помнишь, как однажды встретила меня в автобусе, когда тебе было лет 10 или 11? Ты и Ванесса ехали с мамой». У нее семейный дар фантазировать. Она принесла две маленькие коробочки пастилок, завернутые в обрывки цветной бумаги, сохранившейся от каталогов магазина тканей. Она мало читает и пишет, раскладывает пасьянсы в одиночестве и, полагаю, размышляет о своем прошлом. По ее словам, это было лучшее время для жизни. Во-первых, она помнит Индию до Восстания523. «Они были прекрасными людьми, эти служащие Компании. Ваш Принцеп был одним из лучших. Представь мой ужас, когда на днях я пошла взглянуть на фотографии Дели и обнаружила, что они назвали пирс Принцепа пирсом Принцев!»524. Но разговоры об избирательном праве женщин ее мало волнуют525.

Из этого древнего мира мы вернулись в мир более молодой, чем наш собственный, если судить по датам. Но духовно Тойнби не очень молоды, хотя удивительно, что их взгляды на политику совпадают с нашими (которые все еще считаются молодыми и передовыми!). Я опрометчиво приняла это как должное, и Арнольд превзошел меня в антинационализме526, антипатриотизме527 и антимилитаризме528. В перерывах Котелянский выступал с официальным обращением из России на ломаном английском. О нем можно сказать много хорошего: он чем-то похож на русских литераторов и начинает объяснять свою душу без предисловий. Он объяснил душу Кэтрин [Мэнсфилд], но совсем не в ее пользу. Ложь и притворство КМ для него чересчур, и он не видит в ней ничего, кроме мелкого писательского таланта. Не уверена, нравится ли мне последнее заявление, но выглядит так, будто я записала его именно по этой причине. Его политические взгляды очень оригинальны: он считает, что Россия недостаточно цивилизована, чтобы извлечь выгоду из революции, но здесь, в Англии, она бы принесла огромную пользу, потому что у нас даже в самых бедных домах есть ковры и газ. Россия его почти не интересует, он не собирается туда возвращаться, предсказывает гражданскую войну весной, и ничего хорошего она ему точно не принесет. В 1905 году они уже жгли дома и резали дворян. У Розалинды, безусловно, есть свои достоинства. Она мне нравится больше Арнольда, который, однако, совершенствуется. Он, очевидно, безобиден и чувствует себя в своей стихии при обсуждении Оксфорда, о котором, однако, не может сказать ничего хорошего. Тойнби устали от Оксфорда и не собираются туда возвращаться. Арнольд и вовсе считает, что молодые люди могут жить там только в качестве студентов. Он был знаком со всеми аристократическими героями, которые нынче убиты и прославлены: с Гренфеллами529, Листером530, Шоу-Стюартом531, Асквитом532, – и ненавидел их. По некой причине они, должно быть, считали его бледным маленьким зверьком. Но Арнольд описал их ссоры, наглость, хорошо соображающие мозги, постоянно обеспечивавшие им стипендии, их издевательства и то, что они постоянно приносили стулья на колесиках в часовню, полную крыс, и не допускали никого в свое общество, так что в конце концов они были почти полностью подавлены колонистами, ненавидящими их в ответ. Практически сюжет романа миссис Уорд.

В среду, 16-го числа, я пошла в библиотеку и встретила Л., вернувшегося из Министерства по делам колоний, где он был в составе депутации, с которой дурно обошелся их секретарь533. Затем мы пошли в Клуб, где, конечно же, встретили Аликс и Фредегонду. Эти двое прилагают болезненные усилия для организации совместного проживания, но ни одна из них не может проявить решимость, хотя ясно, что Аликс стремится, насколько вообще способна, к компромиссу. Она ездила в Сидмут534, где ее тетя лежит парализованная и обреченная вскоре умереть. У нее подрагивает веко и шевелится одна губа, но, по мнению врачей, мыслей и чувств у пациентки больше нет. Это не сделало Аликс более или менее мрачной, хотя она, полагаю, считает подобное ниже своего благопристойного здравого смысла. Когда я уходила, Ф. позвала меня и умоляла решить за нее, должна ли она рассказать Аликс, что Джеральд против их совместного проживания, или увиливать. Я всегда говорю, что людям с короткими волосами надо говорить правду. Сегодня утром (в субботу) я узнала, что у них есть предложение насчет дома Эмбер535, которое, на мой взгляд, стоит принять, несмотря на возражения Джеральда.

В четверг, пятницу и субботу мы упорно работали, чтобы подготовить 8 страниц для печати у Макдермотта. Постоянный холод и мрак, переходящий то в дождь, то в снег. Это самый адский месяц года. Кажется, что мы застыли в грязи. В четверг вечером с нами обедал Райт536 – любезный и благовидный, но многословный человек, обращающийся за поддержкой к Л. в каждом вопросе и отказывающийся от своих взглядов, как только они начинают противоречить друг другу. Они с Л. пошли навестить Раунтри537. У меня есть свои домыслы, но углубляться в них я сейчас не могу.

21 января, понедельник.

В субботу вечером нам нужно было «посмотреть» на Ника; Барбара тоже пришла. Конечно, смотреть там особо не на что, но он настолько непритязателен, что его показ, можно сказать, прошел удовлетворительно. К тому же, у Ника приятный ирландский голос и скромные, очень незатейливые манеры, которые делают его присутствие в доме сносным. Я склонна думать, будто Барбара просто наблюдала за тем, чего мы от него добьемся. По большей части он говорил о своем магазине и устройстве пулемета Льюиса538. В Вулидже продовольственные бунты и забастовки, а гвардейцы получили приказ о готовности отправиться туда в любой момент и открыть огонь по людям, что их собственные вулиджские полки отказались бы сделать539. Он все воспринимает более серьезно. На следующее утро мы долго беседовали об ирландском характере. Он восхищается Сингом540 и утверждает, будто слышал, как ирландцы говорят в его стиле. Они лежат на земле, болтают и не играют в игры. Они глубоко религиозны (корень всех зол в Ирландии, говорит он) и умирают счастливыми только в присутствии священника и никак иначе. Их матери постоянно пишут, чтобы узнать, были ли у сыновей пышные похороны и стоит ли крест, – для них это большой источник утешения. Я полагаю, что мягкий, серьезный и довольно тоскливый нрав, который угадывается в Нике, является ирландским, поверх чего, не в обиду ему, есть признаки глубокого восхищения великой группой «Блумсбери», ее культурой и проблемами. Например, Ник сожалеет о пропасти между тем, что он называет взглядами квакеров541 и взглядами художников, утверждая, что после войны среди молодежи будут преобладать первые. Книги он тоже цитирует всерьез. Однако Ник уехал в Хампстед, а Л. отправился в Джипси-Хилл542 на обед с Уотерлоу, и бог знает, что его на это сподвигло, если не шахматы. Литтон пришел к чаю, остался на ужин, и около 10 часов вечера у нас обоих было чувство пересохших губ и иссякшей бодрости, как это обычно бывает после многочасовых разговоров. Но с Литтоном крайне легко и приятно. Среди прочего, он дал нам удивительный отчет о Британском сексуальном обществе543, которое собирается в Хампстеде. Звучит, будто речь идет о людях третьего пола, и аудитория, похоже, выглядела именно так. Тем не менее они были удивительно откровенны: 50 человек обоего пола и разных возрастов без стыда обсуждали такие темы, как деформация пениса декана Свифта544; пользуются ли кошки туалетом; онанизм; инцест. Инцест между родителем и ребенком, не осознаваемый обоими, был их главной темой, навеянной Фрейдом545. Я подумываю вступить в этот клуб. Прискорбно, что цивилизация в первую очередь обсуждает карликов, калек и асексуальных людей. И только в Хампстеде им помогают. Литтон периодически выкрикивал слово «пенис» – его вклад в открытость дискуссии. Мы также обсудили будущее мира, наше сильное желание того, чтобы профессии больше не существовали, Китса, старость, гипнотизм «Блумсбери» – множество тем. Л. победил Сидни своим шахматным мастерством. Уотерлоу покидают Джипси-Хилл.

Сегодня, в понедельник, я поехала к Харрисону лечить свой сломанный зуб, а Л. в Стейнс. Филипп вернулся с вновь открывшейся раной из-за отсутствия ухода в Фоуи546.

Тут меня прервали прямо перед описанием Лондона в часы заката солнца и восхода луны. Я ехала на втором этаже автобуса от Оксфорд-стрит на вокзал Виктория547 и наблюдала, как пассажиры любуются этим зрелищем с тем же чувством интереса и немым вниманием, как в бельэтаже перед каким-нибудь театрализованным представлением. Весенняя ночь, голубое небо с дымкой над домами. Магазины все еще были освещены, но не фонарями, так что всюду висели полосы света. На Бонд-стрит я не сразу поняла, почему в конце улицы горит большая люстра, но оказалось, что это несколько витрин, выходящих на дорогу, с огнями на разных уровнях. На углу Гайд-парка548 луч прожектора пробивался через синеву – часть спектакля на сцене, где было изумительно тихо. Меня поразила нежность этой сцены на фоне сумеречного Лондона. Дома величественно возвышались. Время от времени при появлении луны кто-нибудь отмечал возможность воздушного налета. Однако этого не произошло; ближе к ночи налетели облака.