Литания Длинного Солнца

Как только Шелк переступил порог беседки, майтера Мрамор поднялась на ноги и вновь села, как только сел он.

– Сиба, к чему эти церемонии, когда мы одни? Я ведь сколько раз говорил о том, – заметил Шелк.

Майтера Мрамор склонила голову так, что на ее неподвижном металлическом лице отразилось раскаяние.

– Забываю порой… прошу прощения, патера.

– А я вечно забываю, что тебя не следует поправлять, поскольку ты всякий раз оказываешься права, только выясняется это чересчур поздно. О чем ты хотела поговорить со мною, майтера?

Майтера Мрамор подняла взгляд к сводчатому сплетению виноградных плетей над головой.

– Дождь тебе не мешает?

– Разумеется, нет. А вот тебе, пожалуй, мокнуть не стоит. Знаешь, если ты не в настроении идти до палестры, идем в мантейон. Я все равно хотел проверить, не протекает ли кровля.

Старая сиба отрицательно покачала головой:

– Майтера Роза забеспокоится. Да, она понимает, что никакого греха в этом нет, однако не хочет, чтоб мы встречались в палестре, когда поблизости никого. Понимаешь, сплетни по кварталу могут пойти: мало ли вокруг тех, кто не посещает жертвоприношений и ищет себе оправдания… Самой ей идти в палестру не хочется, майтера Мята присматривает за огнем, вот я и решила: уж лучше здесь. С одной стороны, место не столь уж уединенное: ведь нас видно из окон киновии, с другой же – какая-никакая, а крыша над головой.

– Да, понимаю, – кивнув, согласился Шелк.

– Вот ты волнуешься, не неуютно ли мне под дождем… Благодарю за заботу, однако сама я дождя не чувствую, а одежды просохнут. Выстиранное в последнее время сушить нетрудно – гораздо труднее воду для стирки качать. В обители с колодцем как?

– Полный порядок, – отвечал Шелк, но, оценив выражение ее лица, сокрушенно покачал головой. – Нет, нет, и у меня, конечно, с колодцем дела неважны. М-да… как ни приятно, подобно детишкам, верить, что Пас в скором времени снизойдет к мольбам пекущейся о нас дочери и не оставит нас без заботы, поручиться, увы, нельзя ни за что. Остается одно – не терять надежды. Если мантейону не обойтись без новых колодцев, Церкви придется выделить нам ссуду, вот и вся недолга. Как же иначе, если колодцы нужны позарез?

Майтера Мрамор не ответила ни слова, только склонила голову, будто бы пряча глаза.

– Неужели тебя это так тревожит, майтера? Тогда послушай меня, и я открою тебе кое-какой секрет. Сегодня Иносущий ниспослал мне просветление.

Замершая без движения, майтера Мрамор вполне могла бы сойти за отшлифованную временем статую, в память о чем-то экстравагантном облаченную в черные ризы сибиллы.

– Это святая правда, майтера! Неужто ты мне не веришь?

Майтера Мрамор подняла взгляд.

– Верю, патера. Верю, что сам ты в этом не сомневаешься. Насколько я тебя знаю – а знаю я тебя, смею полагать, неплохо, – шутить подобными вещами ты бы не стал.

– Так вот, – сбивчиво, путаясь в словах, продолжал Шелк, – вдобавок он объяснил, для чего… для чего поручил мне спасение нашего мантейона. Поручение от одного из богов! Ты и представить себе не можешь, что это за чудо, майтера! Подумать только: вмиг осознать, для чего ты сотворен, всей душой, всем сердцем устремиться к единственной цели!

Не в силах усидеть на месте, Шелк поднялся со скамьи.

– Ну а если мне вверено спасение мантейона, о чем это, спрашивается, нам говорит?

– Не знаю, патера. А говорит ли?

– Да! Да, и еще как! Ведь логика применима даже к велениям богов, не правда ли? И к деяниям их, и к речениям, а значит, и здесь применима вполне. Все это говорит нам о двух вещах, причем крайне важных. Первое: наш мантейон в опасности, иначе зачем поручать мне его спасение, верно? Итак, нам грозит нечто серьезное, и первым делом следует выяснить что.

Шагнув наружу, под теплый дождь, Шелк устремил взгляд к востоку, в сторону Майнфрейма, обители богов.

– Однако второе, майтера, еще важнее. Выходит, наш мантейон можно спасти. Другими словами, он, конечно, в опасности, но на погибель вовсе не обречен: ведь Иносущий не стал бы поручать мне невыполнимое, правильно?

– Будь добр, патера, вернись внутрь и сядь, – взмолилась майтера Мрамор. – Мне совершенно не хочется, чтоб ты подхватил простуду.

Шелк послушно вернулся в беседку. Майтера Мрамор снова поднялась на ноги.

– К чему эти церемонии, когда… – начал было он, но, тут же спохватившись, смущенно заулыбался: – Прости, майтера. Прости меня, будь добра. Расту, расту, старею, а ничему не учусь.

Майтера Мрамор покачала головой, обозначив безмолвный смех.

– Ты еще вовсе не стар, патера. Я нынче немного понаблюдала за вашей игрой. Ни одному из мальчишек не сравниться с тобою в проворстве.

– Это лишь потому, что у меня опыта больше, – возразил Шелк.

Едва оба сели, майтера Мрамор, к немалому его удивлению, с улыбкой взяла его за руку. Мягкая кожа на кончиках пальцев сибиллы давным-давно изветшала, истерлась, оголив потемневшую от времени подобно ее мыслям, отполированную бесконечными трудами сталь.

– В нашем мантейоне давно состарилось все, кроме тебя да детишек. Не место вам здесь… ни им, ни тебе.

– Ну, отчего же, майтера? Майтера Мята вовсе не так уж стара годами, хотя, конечно, много старше меня.

Негромкий вздох майтеры Мрамор прозвучал словно усталое, неторопливое шарканье швабры о мозаичный пол.

– Боюсь, наша бедная майтера Мята состарилась еще до рождения… либо приучилась к старушечьей жизни, прежде чем выучилась говорить. Как бы там ни было, здесь она на своем месте с младых ногтей. Чего о тебе, патера, не скажешь, сколь бы ты ни состарился.

– То есть ты тоже считаешь, что наш мантейон ожидает снос? Что б ни сказал мне Иносущий?

– Да, – неохотно кивнув, призналась майтера Мрамор. – Вернее сказать, здания, может, и сохранятся, хотя даже это внушает нешуточные сомнения. Однако твой мантейон более не приведет богов к здешним жителям, а наша палестра прекратит обучение их ребятишек.

– Но каковы шансы этой мелюзги на лучшую жизнь без вашей палестры? – зарычал Шелк.

– А каковы шансы на лучшую жизнь у ребятишек из подобных семей сейчас?

В ответ Шелк гневно встряхнул головой, с трудом сдержав желание топнуть как следует оземь.

– Такое случается далеко не впервые, патера. Капитул подберет нам новые мантейоны… и, думаю, куда лучше этого, поскольку хуже еще поди поищи. Я продолжу учительствовать и прислуживать при отправлении треб, ты продолжишь вершить жертвоприношения и принимать исповеди… и все будет в порядке.

– Сегодня мне было ниспослано просветление, – напомнил Шелк. – Об этом я не рассказывал никому, кроме человека, встреченного по пути к рынку, да тебя, и ни ты, ни он мне не поверили.

– Патера…

– Из сего явно следует, что я не слишком убедительно о нем рассказываю, верно? Что ж, попробую исправиться.

Ненадолго умолкнув, он задумчиво почесал щеку.

– Итак, я молился. Молился о помощи. В основном, разумеется, Девятерым, но время от времени обращался ко всем богам и богиням, упомянутым в Писании, и вот сегодня, примерно в полдень, на мои молитвы, как я уже говорил, откликнулся Иносущий. И знаешь, майтера…

Тут голос его задрожал, но справиться с дрожью Шелку не удалось.

– Знаешь, майтера, что он сказал мне? Знаешь, что мне объяснил?

Руки майтеры Мрамор стиснули его пальцы до боли.

– Насколько я поняла, он наказал тебе спасти наш мантейон. Будь добр, расскажи об остальном, если сможешь.

– Да, ты права, майтера, дело это нелегкое. Я всю жизнь считал просветление голосом, звучащим из самого солнца либо в собственной голове… голосом, говорящим отчетливо, ясно, а это совсем не так. Представь: в ушах гудит, ропщет шепот великого множества голосов, а слова – живые создания, явленные тебе воочию! То есть всех их не просто видишь, как собеседников в стеклах, но слышишь, обоняешь, и осязаешь, и чувствуешь боль каждого, и все они связаны, сплетены воедино… составляют то самое, что тебе следует осознать, и ты все понимаешь. Вот это я и имею в виду, говоря, будто он что-либо показал или сказал мне.

Майтера Мрамор ободряюще закивала.

– Так показал он мне все молитвы, когда-либо вознесенные кому-либо из богов за наш мантейон. Видел я и детишек, молившихся здесь с первого дня постройки, и их отцов с матерями, и других людей, просто зашедших помолиться или явившихся к часу жертвоприношения в надежде разжиться кусочком мяса и молившихся, чтоб скоротать время. Видел я и ваши молитвы, молитвы всех сибилл, служивших здесь с самого начала. Не стану просить тебя в это поверить, майтера, однако я видел каждую из молитв, вознесенных тобою за наш мантейон, за майтеру Розу с майтерой Мятой, и за патеру Щуку, и за меня, и… и за всех, проживающих в нашем квартале, тысячи и тысячи молитв! Молитв, произнесенных стоя и преклонив колени, и за стряпней на кухне, и за мытьем полов. Видел я за молитвой когда-то служившую здесь майтеру Истод и майтеру Бетель – рослую, смуглую, с сонным взглядом…

Сделав паузу, Шелк перевел дух.

– А самое главное, я видел патеру Щуку.

– Это же просто чудесно! – воскликнула майтера Мрамор. – Просто прекрасно, патера!

Казалось, глаза ее ожили, замерцали, хотя Шелк и понимал, что этого не может быть, что все дело лишь в солнечных бликах на поверхности хрустальных линз.

– Итак, Иносущий решил исполнить все эти молитвы и поведал о сем патере Щуке. Патера Щука был просто счастлив! Помнишь, майтера, тот день, когда я прибыл сюда из схолы?

Майтера Мрамор снова кивнула.

– В этот-то день все и произошло. Иносущий ниспослал просветление патере Щуке и сказал… сказал: вот помощь, которую я… которую я…

Осекшись, Шелк неудержимо расплакался и сам устыдился собственных слез. В тот же миг дождь, словно подстегнутый струйками, стекавшими с его щек к подбородку, усилился, забарабанил по виноградным листьям куда чаще прежнего.

Майтера Мрамор подала Шелку большой чистый носовой платок белого полотна, извлеченный из рукава риз.

«Практична, как всегда и во всем, – подумал он, утирая глаза и нос. – Вот и носовой платок для малышей у нее припасен. Должно быть, в ее классе кто-нибудь хнычет каждый день. Вся хроника ее жизни писана слезами… а сегодня хнычущим малышом довелось стать мне».

– Полагаю, тебе, майтера, нечасто попадаются такие великовозрастные детишки, как я, – кое-как выдавил он.

– В классе, патера? Нет, таких больших учеников у меня никогда не бывало. А-а, должно быть, речь о взрослых, учившихся у меня в детстве? Многие из них гораздо старше тебя. Самому старшему сейчас лет шестьдесят или около, ну а до того… до того я еще не учительствовала, – ответила майтера Мрамор, вызвав из памяти реестр учеников и мимоходом, как всегда, упрекнув себя в том, что не обращается к нему почаще. – Вот, кстати… знаком ли ты с Чистиком, патера?

Шелк отрицательно покачал головой:

– Где он живет? Здесь, в нашем квартале?

– Да, и порой, по сциллицам, заглядывает к нам. Ты его наверняка видел: рослый, плечистый, грубоват с виду, обычно усаживается в заднем ряду…

– С квадратным подбородком? Одевается чисто, но постоянно небрит… Носит полусаблю, а может, охотничий меч… а приходит всегда в одиночку. Значит, он тоже один из твоих мальчишек?

Майтера Мрамор печально кивнула:

– С тех пор он, патера, преступником стал. Взломщиком и грабителем.

– Прискорбно слышать, – вздохнул Шелк, на миг представив себе дюжего, плечистого парня из задних рядов, застигнутого домохозяином и неуклюже, но на удивление проворно разворачивающегося навстречу противнику, вроде затравленного медведя.

– Мне его тоже жаль, патера. О нем я с тобой и хотела поговорить. Патера Щука исповедовал его в прошлом году. Ты уже служил здесь, но об этом, думаю, не знаешь.

– Если даже знал, позабыл, – откликнулся Шелк, покачав головой, дабы заглушить шипение широкого клинка полусабли, выхваченной из ножен. – Хотя ты права, майтера: скорее всего, даже не знал.

– Я и сама узнала об этом вовсе не от патеры, а от майтеры Мяты. Чистик привязан к ней до сих пор и, бывает, перебрасывается с ней парой слов.

Шелк, высморкавшись в собственный платок, слегка успокоился. Очевидно, об этой исповеди майтера Мрамор и собиралась с ним поговорить.

– Патере удалось вытянуть из Чистика обещание больше не грабить бедных. Тот ведь признался, что грабил бедняков, и грабил нередко, но обещал впредь так не поступать. Дал слово и патере, и майтере Мяте – она рассказывала… Впрочем, сейчас ты, патера, наверняка пожуришь меня: дескать, слову такого человека, преступника, веры нет и быть не может.

– Доверять безоговорочно нельзя никому, – неторопливо поправил ее Шелк, – поскольку ни один из людей не способен, никогда не сумеет полностью очиститься от зла… и я, разумеется, тоже.

Майтера Мрамор спрятала носовой платок в складки рукава.

– По-моему, обещание Чистика, данное без принуждения, стоит не меньше слова любого другого, патера. Не меньше твоего… уж не сочти за обиду. Таким был он в мальчишестве, таким, насколько я могу судить, и остался, сделавшись взрослым. С малолетства рос без отца и без матери, и… впрочем, от продолжения я воздержусь, не то невзначай проболтаюсь о чем-либо из того, что обещала майтере Мяте не пересказывать никому, а признаваться обоим в нарушении слова – это ж стыд-то какой!

– Ты вправду считаешь, что я в силах помочь этому человеку, майтера? Я ведь наверняка не старше его. Скорей, даже младше. Не забывай: я ведь не патера Щука, мне не внушить ему того же почтения.

О юбку майтеры Мрамор забарабанили капли дождя с искрящейся влагой листвы. Старая сиба машинально отряхнула подол.

– Возможно, так оно и есть, патера, однако, сдается мне, ты поймешь его гораздо лучше, чем патера Щука. Ты, как он, молод, силен, а если и уступаешь ему в силе, то ненамного. В конце концов, сан авгура достоин уважения сам по себе, так что тебе ни к чему его опасаться. Просила ли я тебя хоть раз об одолжении, патера? О настоящем, серьезном одолжении?

– Однажды ты попросила вступиться за тебя перед майтерой Розой. Я постарался, но, кажется, мое заступничество принесло больше вреда, чем пользы, а стало быть, этот случай не в счет. Однако ты, если нужно, вполне можешь попросить меня хоть о сотне одолжений, майтера. Ты заслужила их все и даже более.

– Тогда потолкуй с Чистиком, патера, как-нибудь, в сциллицу. Исповедуй, если попросит.

– Ну, это вовсе не одолжение, – заметил Шелк. – Это я сделал бы для кого угодно… но, разумеется, разговор о том, чтоб я отнесся к твоему Чистику с особым вниманием – поговорил, отвел в сторонку и так далее. Хорошо. Будь по-твоему.

– Благодарю, патера. Скажи еще вот что. Ты знаешь меня больше года. Как по-твоему, не слаба ли я в вере?

Вопрос застал Шелка врасплох.

– Ты, майтера? Э-э… нет, я никогда так не думал. Ты… по крайней мере, мне ты неизменно казалась…

– Однако же мне явно недостало веры в тебя и в бога, ниспославшего тебе просветление. Недостало, я это только что поняла. Я слушала тебя, веря лишь человеческой речи да внешности, будто мелочная торговка! Помнится, ты говорил, что бог обещал патере Щуке помощь. Будь добр, расскажи о сем снова, подробнее. Прежде я слушала тебя только с вниманием, теперь же выслушаю… постараюсь выслушать с верой.

Окончательно успокоившийся, Шелк задумчиво почесал щеку.

– Всех подробностей мне попросту не пересказать, сколько ни тужься. Сегодня Иносущий явил мне просветление, снизошедшее на патеру Щуку. Полученная патерой Щукой весть гласила, что в этот день исполнятся все его молитвы о помощи, вознесенные в течение многих лет… что помощь, испрашиваемая им для себя самого, для мантейона, для всего квартала, ему ниспослана.

Обнаружив, что его ногти впились в ладони, Шелк не без труда разжал стиснутые кулаки.

– Узревший все это, увидел я и явление ниспосланной ему помощи во всем ее великолепии, сияющей, будто солнце, будто огнь Всевеликого Паса… а оказался ею я сам, понимаешь? Всего-навсего я, и не более.

– Тогда ты просто не можешь не справиться, – негромко заметила майтера Мрамор.

Шелк покачал головой:

– Ах, если б все было так просто! Могу, майтера, еще как могу. Но не смею.

Майтера Мрамор помрачнела, приняла привычный, предельно серьезный вид.

– Но сам ты, если не ошибаюсь, узнал об этом только сегодня – примерно в полдень, за игрой в мяч?

– Вот именно, только сегодня. И еще он сказал… понимаешь, сказал, что настал час действовать.

Майтера Мрамор испустила глубокий вздох.

– У меня есть для тебя новость, патера. Боюсь, довольно печальная новость. Но прежде мне очень хотелось бы спросить еще кое о чем и, может быть, в свою очередь кое-что сообщить тебе. Стало быть, с тобой говорил Иносущий?

– Да. Однако я не так уж много знаю о нем даже сейчас. Иносущий – один из шестидесяти трех богов, упомянутых в Писании, но с тех пор, как все это произошло, я не имел возможности заглянуть туда, и вдобавок, насколько мне помнится, сказано там о нем не слишком-то много. Он же поведал мне о ряде вещей, в Писание не вошедших… ну, разве что я о них позабыл, однако обдумать их у меня тоже пока не нашлось времени.

– Пребывая вовне, подобно ему, живя в Круговороте Короткого Солнца, прежде чем сей круговорот был завершен и заселен людьми, мы поклонялись ему. Впрочем, это ты, патера, вне всяких сомнений, знаешь и без меня.

– Нет… нет, увы мне, забыл, – признался Шелк. – Забыл, но теперь припоминаю. То ли десятая книга, то ли двенадцатая, верно?

– В Круговороте Короткого Солнца нас, хем, к участию в жертвоприношениях не допускали, – вздохнула майтера Мрамор и ненадолго умолкла, вчитываясь в старые архивные файлы. – И мантейоны назывались в те времена не мантейонами. Как-то иначе. Эх, отыскать бы… возможно, тогда б я еще что-нибудь вспомнить смогла.

Не понимая, о чем она, Шелк ограничился безмолвным кивком.

– С тех пор многое, многое переменилось, однако о нем издавна говорили, что он бесконечен. Не просто велик, но воистину не знает себе предела. Схожие выражения есть в арифметике… хотя в моем классе до них дело еще не доходило ни разу.

– Да, он показал мне и это.

– Говорят, даже круговорот, сколь он ни огромен, где-то заканчивается, – продолжала майтера Мрамор, – а он – нет. Раздели его поровну меж всеми составляющими круговорота, каждая часть его и тогда останется бесконечной. Не чувствовал ли ты, патера, себя ужасающе крохотным, когда он открыл тебе все это?

Над ответом Шелку пришлось поразмыслить.

– Нет. По-моему, нет. Нет, не чувствовал. Напротив, почувствовал себя… э-э… великим. Огромным, хотя сознавал, что он – тут ты права – неизмеримо огромнее. Представь, майтера, что со мной говорит, вверяет мне какое-либо особое поручение лично Его Высокомудрие Пролокутор. В таком случае я – разумеется, помня, что он намного превосходит меня величием, что мне подобного величия не достичь никогда, – также почувствую себя персоной немалой важности.

Сделав паузу, Шелк вновь глубоко задумался.

– Ну а теперь представь, что Пролокутор неизмеримо велик, – подытожил он.

– Да, понимаю. Сейчас я получила ответ разом на полдюжины вопросов, не дававших мне покоя долгое-долгое время. Благодарю, патера. Что же до моей новости… позволь рассказать, ради чего я просила тебя о встрече.

– Полагаю, новость неутешительна, – с глубоким вздохом рассудил Шелк. – Зная, что судьба мантейона на волоске, чего-то подобного и следовало ожидать.

– Да, с виду – но только с виду, патера, не сомневаюсь – она свидетельствует, что ты уже потерпел поражение. Видишь ли, во время твоей отлучки в палестру явился рослый краснолицый толстяк. Явился и объявил, что выкупил наш мантейон у города… – Голос майтеры Мрамор дрогнул, зазвучал тише. – У Аюнтамьенто, патера. Так он сказал мне, а приехал, чтобы взглянуть на постройки. Я показала ему палестру и мантейон. В киновию и в обитель авгура, разумеется, не пустила, но он осмотрел все снаружи.

– И сказал, что сделка заключена?

Майтера Мрамор кивнула.

– Да, майтера, ты абсолютно права. Новость – скверней не придумаешь.

– Приехал он в пневмоглиссере с наемным пилотом. Машину я видела, пока мы шли из палестры в мантейон, от парадных дверей, и вдоль Солнечной, мимо дворика для игры в мяч. Еще он обмолвился, что разговаривал с тобой перед приездом к нам, но о сделке тебе предпочел не рассказывать. Сказал, от такого, как ты, только и жди беды.

– Возможно, возможно, – неторопливо кивнув, заметил Шелк. – Пожалуй, я выволок бы его из машины и свернул ему шею. По крайней мере, постарался б свернуть, это уж точно.

Майтера Мрамор коснулась его колена:

– И поступил бы негоже, патера. Отправился бы в ямы Аламбреры…

– Что уже не имело бы никакого значения, – закончил за нее Шелк. – Зовут этого толстяка Кровь. Возможно, он тебе представился.

– Возможно, и представился…

Умолкнув, майтера Мрамор принялась просматривать недавние файлы: быстрый поиск в последнее время работал нечасто, от случая к случаю.

– Весьма, весьма необычное имя, – продолжила она. – В народе считается несчастливым. По-моему, у меня в классе не было ни единого мальчика по имени Кровь.

Шелк поднял задумчивый взгляд к своду беседки, вновь почесал скулу.

– Ты о нем слышала, майтера? Я – нет, однако он, должно быть, богат, если разъезжает в собственном пневмоглиссере.

– Кажется, нет… нет, не слышала. Но, патера, если купля-продажа свершилась, что ты тут можешь поделать?

– Не знаю.

Снова поднявшись на ноги, Шелк шагнул за порог. Сочившееся редкими, немногочисленными каплями дождя, сияние солнца, пусть и укрытого тенью более чем наполовину, слепило глаза.

– Рынок вскоре закроется, – заметил он.

– Да, – согласилась майтера Мрамор, остановившись рядом.

Небесные земли, прежде практически неразличимые в вышине, озарились рассветом, выхватившим из темноты далекие, по слухам, зачарованные леса и отдаленные города, якобы населенные призраками, духами, что исподволь, к добру или к худу, правят жизнью обитающих здесь, внизу.

– Он не из заезжих иноземцев, – продолжил Шелк. – По крайней мере, говорит совсем не так, как иноземцы, с которыми мне доводилось встречаться. Разговаривает, будто родился и рос в нашем квартале.

– Да, я и сама отметила, – кивнув, подтвердила майтера Мрамор.

– Ну а способов разбогатеть у наших, местных, по-моему, не так уж много, верно, майтера?

– Не понимаю, к чему ты клонишь.

– Ладно, не важно. Тебе хочется, чтоб я поговорил с этим человеком, Чистиком, в сциллицу, но по сциллицам разговора со мной постоянно дожидается дюжина человек. Как ты думаешь, где я смогу отыскать Чистика нынче вечером?

– Э-э… понятия не имею. А ты вправду сможешь увидеться с ним сегодня, патера? Это же просто чудесно! Возможно, майтера Мята знает, где его искать.

– Смогу, – кивнув, подтвердил Шелк. – Ну а майтера Мята сейчас в мантейоне, дожидается угасания жертвенного огня. Будь добра, пойди расспроси ее, помогая очистить алтарь, и возвращайся ко мне.

При виде их расставания наблюдавшая за обоими из окна киновии майтера Роза удовлетворенно хмыкнула. Опасное, опасное это дело – подобные встречи, как бы майтера с патерой ни обманывали себя самих! Страшно подумать, сколь грязные штучки она способна проделать с ним, не говоря уж о том, что может проделать с ней он! А ведь Непорочная Эхидна, коей претят любые подобные вещи, карает падших слепотой, как покарала ее! Случалось, майтера Роза, преклоняя колени перед образом ее дочери, сама чувствовала себя Эхидной, Матерью Богов, Повелительницей Круговорота…

Рази, о Эхидна! Рази!

Сумрак успел сгуститься настолько, что грохот двери о притолоку пробудил к жизни, возжег тусклый светоч в углу спальни Шелка, комнатушки над кухней, бывшей кладовки, при помощи патеры Щуки освобожденной Шелком от хлама по прибытии в мантейон. (Заставить себя перенести пожитки в большую спальню, принадлежавшую Щуке, а выцветшие портреты родителей старика выбросить либо сжечь вместе с его изветшавшей, слишком короткой и тесной одеждой Шелк так и не смог.) При мутном, неверном свете Шелк сменил ризы на те, что похуже, а воротничок с манжетами, отстегивающиеся, чтобы удобнее (а стало быть, чаще) стирать, снял и спрятал в комод, уложив рядом с единственным сменным комплектом.

Что еще?

Шелк взглянул в зеркало.

Да, еще надо бы чем-то прикрыть неопрятную светло-русую шевелюру. Для этого у него имелась широкополая соломенная шляпа, которой он покрывал голову с утра, латая кровлю новой черепицей, и черная скуфейка с синей каймой (ее патера Щука носил в холода). Поразмыслив, Шелк решил надеть и то и другое: тень полей шляпы прекрасно укроет лицо, но шляпу может сдуть ветром. Скуфейка вполне под нею поместится и тоже хоть как-то прикроет приметные волосы. Интересно… не так же ли чувствуют себя люди вроде этого Чистика? Не так же ли рассуждают перед очередным предприятием?