Книга 2. Хладный холларг

– И мне оно ближе, отец, – пресек начавшуюся песнь Нинан-тар, – а потому я тебе гуркен заложить велел, да сына даю в управление.

– И я, – поддакнул Нинен-тар. – Что мы не смогли, то они смогут.

– То-то, будет так, – вздохнул Фодон-тар и смахнул набежавшую от умиления слезу.

На столе продолжали появляться яства. Когда мужчины отошли от стола, мать усадила за него детей и дала им вволю поесть.

Фодон-тар уже еле-еле держался на ногах, и братья отвели его в комнату, где уложили на постель и оставили отсыпаться.

После смерти их матери, Фодон-тар забросил рыбацкое хозяйство. Их домик у воды похилился, и, если бы не заботы сыновей, был бы смыт Велиководьем. Отец долгое время жил там в одиночестве, но, после долгих уговоров, все же разрешил увезти себя в деревню к внукам, и последние несколько лет занимался тем, что нанимался на чужие рыбацкие суда, кутил в кабаках да дрался на спор, ибо сил и боевого задора у него было предостаточно.

– Вот, Нинан, подсчитал я, как и просил ты, – младший брат положил в руку старшему моток веревки с узелками.

Они стояли в небольшом садике у дома Нинан-тара. Последний оглядывал ветви деревьев и любовно отирал от пыльцы их плоды, те, до которых мог дотянуться. У Нинан-тара, в отличие от Нинен-тара, все в жизни получалось хорошо. Нинен-тар считал это несправедливостью, ибо он был более авантюристичен и смел. Сперва он смотрел на жизнь брата с презрением. Как такое возможно, думалось ему, чтобы смолоду мечтать о том, чтобы дни куковать дома, среди будничной суеты; как это все может нравиться, когда вон там, за окнами, безбрежный простор Великих вод, где неимоверное количество приключений и способов показать свою удаль.

Шло время, и Нинен-тар понял то, что Нинан-тар осознал много ранее: счастье, действительное счастье невозможно отыскать далеко в Великих водах или во Владии, оно всегда рядом, всегда очень близко, оно в тех бесхитростных вещах, о которых не принято говорить, как о чем-то величественном и славном. И лишь с годами понимается и осознается, что это и есть главное. Это и есть абсолютное благо!

Нинен-тар каждый день бывал у своего брата. Он отдыхал душой в его доме. Радовался его радостям, горевал вместе с ним. Сам он женился поздно. Женился на женщине, у которой было четверо детей, которые не любили его, и он не любил их. Она была слишком стара, чтобы родить ему. Возможно, он нашел бы и моложе, но любовь не давала ему уйти от многодетной матери.

– Кто из нас пойдет? – спросил Нинен-тар.

– Я, – отвечал старший брат.

– Отпусти меня.

– Нет, пойду я, Нинен. Так надо, ибо теперь не просто иду, но весть несу. Лишь я знаю, кому ее отнести.

– Скажи мне и я пойду.

– Не скажу.

– А ежели ты… – Младший брат осекся.

– Дело угодное богам делаю.

– Как не боишься ты? Дивлюсь я… Есть у тебя все. Чего только нет у тебя? Все есть. Зачем же?!..

– Не поймешь ты меня. Остановись! Вижу, что рот открыл и спросить хочешь, но молчи. Уходи сейчас, а завтра там, где должен, оставь то, что надобно.

– Увижу ли я тебя?

– На все воля богов, брат.

– Дай, обниму тебя. – Братья обнялись. – Тяжко такое от отца скрывать.

– Надо так.

– Знаю, потому и тяжко…

Едва они вышли из-под сени деревьев, как перед ними предстала Омурка. Она широко улыбалась, держа в пальцах бабочку, пойманную за крылья.

– Смотри, папочка, какая удивительная… Ты удивительная! – Девочка в восхищении смотрела на творение природы. – Ты чего, дядя Нинен?

– Я? – удивился тот. – Я домой иду. До завтра, Омурка.

– Спокойной ночи, мама говорит, надо говорить, – наставительно произнесла девочка.

– Да… да… так и надо говорить… правильно мама говорит… – Нинен-тар быстро закивал и прошел к калитке.

– Почему он плачет, папочка, ты его обидел? Зачем ты его обидел?

– Я не обижал, – улыбнулся Нинан-тар.

– Мама говорит, что младшеньких нельзя обижать. Боги покарают за это. А знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что младшенькие приглядывают за старшенькими. Правильно?

– Верно. – Нинан-тар прижал дочь к себе и вдруг зажмурился. От ее тельца исходило умиротворяющее свечение. Оно проникало в него, успокаивая. И от этого уюта он должен броситься в омут. Зачем? Может быть, Нинен прав. Нет, надо отогнать эти мысли. Не то…

– Омурка! – позвала жена. – Куда тебя снова унесло?

– Пойдем домой…

– Я отпускаю тебя, удивительная… Лети-лети!!! – Девочка подбросила бабочку, и та, расправив крылья, полетела куда-то ввысь.

***

Тропинка петляла среди полей, покрытых густой сочно-зеленой растительностью. То тут, то там копошились еен-тары, терпеливо и с величайшей любовью помогая своей слабосильной земле рождать.

Нинан-тар бодро шел по тропе, поднимавшейся в гору, держа за дышло двухколесную телегу, которую одолжил в деревне. На телеге стояли две корзины со свежим обильно посоленным мясом ладаров и рыбы, а также несколько деревенских поделок, которые пользовались популярностью в дальних поместьях у Ступеней Брура.

Деревенские еен-тары неохотно покидали пределы своих владений посуху. Более всего они любили ходить под парусом, либо вовсе не ходить. Лишь водолюбы и ветровеи были охочи до пеших путешествий, а потому именно они охотно брались привезти в родовые поместья продукты из деревни.

Нинан-тар часто подрабатывал подобным образом. Это было не сложно, тем более, потому, что на Столпах не водилось никаких хищников, опасных для еен-таров, и ночи, как правило, были ясными и лунными.

Отец Омурки шел быстро, смотря перед собой и, изредка, себе под ноги. Его сандалии с подошвой из мягкой ладарской выдубленной кожи уже пропускали сквозь себя угловатые очертания камней, которые все чаше покрывали собой тропу. С каждым шагом идти становилось все труднее и труднее.

Лишь зоркий наблюдатель подметил бы, что Нинан-тар часто поглядывает по сторонам. Он делал это очень осторожно, не поворачивая головы, но лишь поводя зрачками. Оттого и держал голову слегка опущенной вниз. Ему приходилось часто останавливаться, чтобы переставить на переднюю часть телеги корзины, которые от дребезжания по камням сползали назад и грозили свалиться в дорожную пыль. Такие остановки также были прекрасным поводом осмотреться.

Однако, еен-тары, согбенные спины которых остались далеко позади в полях, не обращали на одинокого путника никакого внимания. И, если, кто и повернулся посмотреть на него, то были несколько ребятишек да женщина, с трудом разогнувшаяся и посмотревшая на небо.

Нинан-тар улыбнулся, когда заметил в стороне от дороги три камня, сложенные рядом. Один из камней был повернул в сторону гор. Значит, все хорошо.

Ночь еен-тар провел в небольшом трактире, который стоял у дороги. В отличие от всех трактиров всех земель под очами Владыки, еен-тарский трактир отличался необжитостью. Эта была часть комнаты, где обитала семья трактирщика, и для путников было выделено всего два маленьких столика. Они стояли во дворе под навесом. Никаких особых приготовлений в очаге не было, а потому Нинан-тару пришлось долго ждать, пока специально для него будет приготовлен ужин.

– Не любит наш народец прогулки, – вздохнул трактирщик, вытаскивая стол и ставя его перед путником. – Бывало ранее и два стола занималось вечером, а нынче и один редко… э-хе-хе!.. – Он смахнул со столешницы многодневную уличную пыль и поставил кусок хлеба и кувшин вина. – Мое, – указал он на вино с гордостью, – попробуй. Станешь чаще заходить!

К середине второго дня пути Нинан-тар взобрался на холм, служивший предгорьем Ступеней Брура, оставил телегу и, почесываясь, побрел к ближайшим зарослям.

Вечером его сандалии ступили на каменный порог гор.

Поместье под звучным названием Большое Гнездо Пелих-тара встретило его веселым гомоном детских голосов. Правила общежития еен-таров казались всем владянам весьма странными. Если в деревнях еен-тары блюли общепринятые приличия, то в таких поместьях царила древность, от которой морщились даже жрецы.

Пелих-тар был вторым сыном в семье, состоящей из двадцати шести детей. В поместьях было принято жить одной семьей, а потому братья находились под одной крышей. Лишь сестер раздавали по другим поместьям. Ходили слухи, что жены у братьев были общие, но Нинан-тар знал, что это неправда. Существовал обычай, если один из братьев не возвращается в поместье после двух бруровых гроз, его жена переходила под опеку брату старшему, либо тому, кто был самым младшим или не имел жены.

Бруровы грозы случались раз в год. Они бушевали по нескольку недель, изрыгая на землю настоящие водопады. Ходило поверье, что они случались оттого, что Брур пытался взобраться на небеса, но Длинный Столп не мог выдержать его веса и переворачивался вверх дном, и Бруру приходилось поворачивать его в прежнее положение.

Пелих-тар – седой старик, дремавший у массивной каменной стены большого круглого дома, был разбужен одним из своих сородичей. Открыв глаза, он долго вглядывался в пришельца.

– Нинан, – улыбнулся он. – Водолюб, – припомнил старец окончательно, – зачем ты здесь?

– Как и всегда я здесь, Пелих. Привез тебе рыбу и мяса. Купи и другого, коли душа пожелает.

Старик снова улыбнулся и кивнул: – Рыбки возьму. – Он порылся в кошме и достал оттуда деб. – А теперьче иди. Иди скорее прочь, не то они налетят и тогда спасу не будет.

Пелих всегда выпроваживал торговцев с долины до того, как его многочисленная родня, особенно женщины и дети, узнают, что торговец пришел.

Нинан-тар развернулся и поспешил восвояси. Он никогда не старался задержаться здесь подольше, ибо не в этом было его главное дело.

Очередная ночь была проведена под открытым небом. Еен-тар развел костер, сидел подле, в задумчивости вороша палкой угли. В такие минуты на него нисходило умиротворение и философский настрой, а еще он всегда задумывался над рассказами конублов о том, что во Владии нет огня.

«Как такое возможно?!» – недоумевал он. – «Нет огня!» – Он выкатил уголек к своей ноге и внимательно посмотрел на него.

Вдруг, где-то совсем рядом тонкой струйкой побежала вниз по склону каменная крошка. Нинан-тар слегка вздрогнул, но, почему-то, не поднял голову, не огляделся и не пошел выяснить, отчего побежал песчано-каменный ручеек. Он сделал вид, что ничего не услышал.

Ночью он крепко спал. Хотя в душе его сидела тревога, он не боялся уснуть. Нинан-тару ничего не снилось. Он словно бы провалился в черную бездонную пропасть. Спал он намеренно крепко, потому что знал – следующий день будет тревожным.

Поутру он поднялся на ноги и под пологом тумана, который стекал на тропу из ближайшей расщелины, пустился в путь. Посетив еще одно поместье, менее обильное на ребятню, но зато более щедрое, торговец подошел к похилившейся каменной постройке. Менее всего она напоминала жилище, – больше походила на навал из камней.

Поставив заметно полегчавшую телегу у входа, он прошел внутрь. Посреди небольшой комнаты стоял валун, на котором высилась фигурка Камнебога. Его грушевидное тело и добродушное лицо приветливо смотрели на Нинан-тара. Камнебог любил поговорить, ибо его слуги – камни – были большие молчуны, а потому всякий, кто решил поклониться ему, должен был рассказать многое из своей жизни.

Еен-тар уважил ритуал и принялся громко рассказывать о себе. Его голос не дрожал и не прерывался, хотя хозяин голоса быстро ходил по комнатушке.

Первое, что заметил еен-тар, один из камней-глазков в кладке храма был оставлен выдвинутым. Навряд ли Мягконогий совершил такой огрех. Нинан-тар подошел к камню, декламируя вехи своей тяжкой судьбы, отодвинул его внутрь и посмотрел в отверстие. Его взору предстал бок скалы, поросший мхом и чахлой растительностью.

«Ежели он смотрел сюда, когда его отвлекли, то…» Нинан выпрямился и повернул голову. Он стоял спиной к входу. «… то…» Еен-тар интуитивно оглядел то, что произошло в этом храмике с Мягконогим.

– … в тот день я встретил Атанку, о, Камнебог. Ее лицо осветило мою жизнь и кровь быстрее побежала во мне… «Когда так смотреть… Мягконогий знал, что здесь в скалу смотреться. Зачем же смотреть туда?» – размышлял еен-тар. – «Только, ежели там шаги были. Они вокруг храма шли. Он наблюдал. Или… они видели его здесь!» Нинан-тар снова резко выпрямился и внимательно огляделся. Взгляд не зацепился ни за что подозрительное.

Мягконогий был опытным охотником. Он происходил из рода ветровеев, жил в горах и охотился там же. Его осторожность была слишком развита, чтобы попасться на такой дешевый трюк, как нападение со спины.

Нинану не верилось, что камни-глазки можно бесшумно отодвинуть снаружи. Голос разносился в помещении так гулко, что любой другой шум оставлял за собой не меньший след.

Неожиданно, ветерок ворвался в храм, пробежал по ногам Нинан-тара и, завихрясь, полез, охлаждая колени и бедра. Еен-тар поежился. За стенами храма заметно похолодало. Пробравшись ему под платье, порыв, вдруг, обмяк и растаял, поглощенный теплом кожи.

Задвинув камень-глазок на прежнее место, Нинан подошел к божку и сел перед ним. Он продолжал говорить о себе, попутно раздумывая над всем подмеченным и увиденным.

Мягконогий должен был дать ему знать на подходе к храму. Особым образом сваленные в кучу камни лежали у тропы, но тот, который «говорит» – молчал. До этого все камни говорили ему – спеши, иди дальше!

Подойдя к входу в храм, Нинан взял в руки небольшую плошку, отнес ее к Камнебогу и насыпал в плошку зерен.

– Прими, Камнебог, скромное подношение. Я на исходе пути, а потому не могу многое дать.

И снова ветерок прошелся по его ногам и охолодил бедро и бок. Потянуло холодом.

Одними глазами огляделся Нинан. На душе стало неспокойно. Словно бы смерть дохнула на него.

Попрощавшись с Камнебогом, еен-тар поднялся на ноги и направился к выходу. Вдруг, взор его упал на порог храма. Два камня на нем вздыбились так, словно бы их потянули в едином порыве, поставив пирамидкой.

Еен-тар встал, как вкопанный. Сердце неистово билось в груди. Слишком много знаков указывало на то, что в храме произошло нечто плохое. Свет в проеме входа быстро мерк. Приближалась ночь. На ночь нужно было подальше отойти от храма, не то боги, прибывшие на пир к Камнебогу, могли заиграть путника, наслав на него видения и безумие.

Ноги Нинан-тара стали ватными. Воздух вокруг, так ему показалось, стал вязким и тугим. Дышалось очень трудно. Вспомнился маленький теплый домик у края Второй Ступени, где его ждали жена и дети.

Словно в полусне, ожидая нехорошее, Нинан направился к выходу. Он и сам не понял, как умудрился менее, чем за минуту позабыть про порог, но, когда выходил из храма, то запнулся о камни, упал и покатился по земле.

– Крых! – услышал он позади себя, вскакивая на ноги.

Первое, что он увидел, искаженное болью лицо Мягконогого. Однако, Нинан в ужасе отпрянул. У Мягконогого не было носа и глаза были абсолютно черны.

Как и откуда он появился, еен-тар не успел понять. Припадая на левую ногу и скрепя зубами, Мягконогий бросился к нему, размахивая каменным топором.

Топор вознесся в небеса и рухнул оттуда на Нинан-тара. Нападающий урчал, предвкушая вид крови, но топорище замерло над головой еен-тара, увязнув в лезвии короткого меча.

Глаза Мягконогого из свирепых, сделались удивленными. Они перевелись на меч в руке Нинан-тара, а потому не заметили камень в другой руке, который с силой ударил топорника в висок. Дико взвыв, Мягконогий отпрянул. Его повело в сторону и завалило на бок.

Нинан распрямился. В этот момент, свод над входом в храм с шумом обрушился. Только теперь еен-тар понял, где его поджидал убийца. Крыша. О ней-то он не подумал! Но, зачем?! Мягконогий! Тот, кто сам втянул Нинан-тара в борьбу против оридонцев?!.. Зачем?!..

– Ар-р-р!

Нинан увернулся от топора, который прохрипел своим каменным лезвием, пролетев над его головой и ударившись о каменную твердь. Мягконогий с трудом поднялся на ноги. Только тут Нинан увидел то, что его спасло.

Мягконогий неудачно упал. Предполагая обрушиться на плечи выходящего, он не рассчитал момент, не ожидая, что еен-тар запнется и буквально вылетит из храма, а потому бухнулся на каменную ступень, сильно повредив ногу. Его колено и ступня уже сильно опухли.

Мягконогий поскуливал от боли, но продолжил борьбу, стараясь доковылять до Нинан-тара.

– Зачем ты хотел меня убить? – спросил еен-тар охотника, но увидел полнейшую пустоту в его глазах. «Колдовство!» – Похолодело в животе у еен-тара. Он стал отходить назад, к храму, и шептать молитвы.

Мягконогий попытался дотянуться до него, но еен-тар легко увернулся. Тогда охотник зачем-то отвернулся от него и пополз в сторону. В его горле что-то клокотало, и пена бешенства стекала с губ.

Было слишком темно, чтобы Нинан-тар смог разглядеть, куда пополз охотник. Преследовать его у еен-тара не хватило духа, а потому он ждал, прижавшись спиной к холодной кладке храма.

Вдруг, с той стороны, куда отполз раненый, донеслись звуки борьбы, хрипы, а потом и стоны. «Приди!» – доносилось оттуда. – «Приди же!» Вскоре стоны перешли в возню, от которой Нинан-таром овладел такой страх, что остаток ночи он простоял, не шевелясь.

Когда лучи солнца тронули дальний край долины, видимый с тропы, и разогнали туман, наполнив воздух теплом и силой жизни, еен-тар решился отпрянуть от стены храма.

Он без труда разглядел ноги Мягконогого, которые торчали из-за навала камней недалеко от тропы. Осторожно приблизившись, еен-тар остолбенел, потом закричал и бросился прочь.

Он бежал до тех пор, пока не обессилел и не упал в беспамятстве. Но даже в стане видений его не оставлял образ того, что он увидел недавно.

Из-под груды камней наполовину торчало тело Мягконогого, который вцепился в горло Мягконогого, того, кто хотел убить Нинан-тара. Они походили один на другого, как две капли воды, и лишь глаза делали их различными. У первого они были голубыми, такими, какими их помнил Нинан, а у второго – черные, как бездонная пропасть.

Нинан-тар очнулся потому, что ящерица, привычная к тому, что на земле лежат только камни, и не знавшая, что, если они теплые, то это вовсе не камни, вползла на щеку еен-тара и принялась на ней обустраиваться. Согнав ее прочь, он сел у тропы, привалившись спиной к каменному склону, и полдня просидел недвижим, не зная, что делать.

Две бруровы грозы тому назад Мягконогий нашел Нинан-тара. В далеком детстве – еен-тар плохо помнил – их отцы часто ходили друг к другу в гости. Хотя они и происходили из разных родов: Фодон-тар был из водолюбов, а отец Мягконогого – из ветровеев, но это нисколько не мешало им дружить семьями. Дружба зародилась тогда, когда прадед Нинан-тара был еще малышом. Тогда их род жил где-то у подножия Ступеней Брура, там, где Великие воды обрушиваются на могучую твердь.

Мягконогий объявился в деревне внезапно, и сразу же прошел к дому Нинан-тара. Он был угрюм, грязен и молчалив. Семья Нинан-тара радостно приняла его, но охотник неотступно следил за оридонской крепостью.

– Они не будут над нами, – однажды сказал Мягконогий, указывая на оридонскую крепость. – Они не нужны. – Он был немногословен. – Боги сказали, что с ними к нам пришла беда. Их боги напали на наших богов. Они не будут над нами. – Мягконогий снова указал на твердыню.

Вскоре он пропал, а к Нинан-тару наведался староста и строго-настрого запретил ему общаться с этим «чудоковатым дикарем».

– Они заметили его. Он ходил неподалеку и высматривал. Гони его прочь! Прочь! Я не хочу браниться с оридонцами. Прочь гони его! – бушевал староста. Но это было ни к чему. Мягконогого и след простыл.

Второй раз Мягконогий появился ночью. С ним пришел владянин-реотв. Так Нинан-тар узнал о Морском скороходе, который отчего-то вознамерился разузнать о жизни на Длинном Столпе.

Совсем недавно, через несколько дней после окончания празднеств в честь Моребога, когда перед бруровой грозой из Великих вод пришел последний корабль, Мягконогий снова объявился в тиши ночи перед дверью Нинан-тара.

– Они уйдут во множестве. А когда придут, ты скажешь мне, сколько пришло. – Сказав это, он растворился в темноте.

И вот теперь, когда Нинан-тар проделал столь длинный путь, он застал Мягконогого мертвым. Более того, подле него лежала его точная копия с черными глазами.

У еен-тара тряслись руки, когда он обдумывал свое положение. Идти дальше по тропе, – означало найти верную смерть, потому как тропа оканчивалась высоко в горах, куда Нинан-тар никогда не ходил. Идти обратно было страшно – могила Мягконогого… могила Мягконогих была там.

Когда солнце переплыло середину небосклона и тени стали темнеть и удлиняться, пророчествуя о приближении ночи, Нинан-тар, наконец-то, решился вернуться назад.

Холодея от ужаса, он двинулся к месту недавней схватки. Несколько раз он останавливался, прислушивался и корил себя за то, что побежал вверх по тропе, а не вниз.

Его взору предстал обрушившийся купол храма Камнебога. Добредя до его стен, еен-тар прислонился к одной из них и никак не мог заставить себя посмотреть в сторону могилы.

Всякий раз, как он пытался сделать это, его зубы начинали звонко стучать один о другой, а ноги прирастали к земле.

Еен-таров нельзя назвать трусами по той только причине, что они надолго отдавали себя Великим водам, их буйству, их благости. Однако, в остальном, жизнь этого народца была спокойной и размеренной. Она протекала в тяжелом, но мирном труде, спокойствии привычного распорядка дня с двумя большими и двумя маленькими приемами пищи и ампаны, которые сопровождались игрой на ноприпле, походившим по звучанию на лютню, и на дудочках, которые еен-тары очень любили.

Если еен-тары и сталкивались с магией, то она была своей, родной – магией Моребога, благосклонного или разозленного, но своего, знакомого бога.

Перед Нинан-таром же предстала магия неизвестного бога, неведомо как появившегося в этих местах.

– О, Камнебог… О, Камнебог! – шептал мужчина, с трудом передвигая одеревеневшие от ужаса ноги в сторону могилы.

К своему удивлению, Нинан-тар обнаружил вместо второго Мягконогого лишь навал из странного рода субстанции, похожей на высушенные водоросли. Но под ними, как и до этого, лежал Мягконогий. Его остекленевшие голубые глаза смотрели в небо, а рот был слегка приоткрыт.

Поскуливая от страха, еен-тар заставил себя тронуть водоросли кончиком сандалий, а после оттащить их в сторону. Они все еще сохраняли очертания олюдского тела.

Нинан-тар отупело смотрел на труп своего друга детства и не мог поверить, что видит это, находится здесь и решился на все это. Остервенело сжимая меч, еен-тар приблизился к телу охотника еще на один маленький шажок.

Мягконогий лежал в странной позе, словно бы подпирал тело одной рукой, во второй он держал пучок водорослей.

Немного придя в себя, Нинан-тар разглядел в этом пучке очертания руки с хищно загнутыми пальцами. Она тянулась к горлу охотника.

Нинан подошел еще ближе, опустился на колени, и вдруг не выдержал и расплакался.

Он и сам не знал, сколько времени проплакал, но когда огляделся по сторонам, то узрел, что ночь сокрыла все вокруг, и он снова один наедине с вселенской мглой. Однако ему уже не было страшно. Он понял, даже умирающий, Мягконогий защитил его от нечисти.

Прикатив к могиле телегу, еен-тар разрубил мечом корзины и разложил из них костер прямо у изголовья трупа.

– Согрейся перед долгой дорогой, – сказал он, заботливо придвигая тело охотника к огню.

Неожиданно, он заметил, что рука нечисти вовсе не тянулась к горлу охотника, наоборот, она ухватилась за край его рубахи и будто бы расправляла ее. Замерший жест был таким странным, что еен-тар все ночь размышлял над ним и лишь к рассвету сон сморил его.

Утром он восстановил обвалившийся свод храма Камнебога, оставил ему дары из остатков мяса и рыбы, помолился и на прощание низко поклонился.

Дело оставалось за малым, отбыть в обратный путь. Охотников-ветровеев не хоронили. Обычаи запрещали делать это. Всю жизнь охотники питались тем, что порождали Ступени Брура и на прощание завещали свое тело на съедение, дабы гармония гор не была порушена.

Остановившись над телом друга, Нинан-тар второй раз всплакнул. Взгляд его снова упал на пучок водорослей. Сначала слабо, а затем сильнее и сильнее в душе стал подниматься зов к упорядочению. Как ни велико было отвращение, но еен-тар наклонился и резким движением выдернул клок водорослей из руки Мягконогого.

На мгновение Нинан-тар замер, приоткрыв рот. Его глаза внимательно смотрели почти в одну точку, а губы шептали нечто неслышимое. Не разгибаясь, он опустился на колени и безвольно уронил руки по обе стороны от себя. Еен-тар возвел глаза ввысь. В уголках его глаз стояли слезы.

Резкое движение, с которым Нинан-тар вытащил огрызок руки ночного монстра, оголило грудь Мягконогого от куска рубахи, явив взгляду Нинан-тара надпись, которую он начертал, царапая кожу в кровь: «Победишь. Встань за меня». Именно это пыталась скрыть рука подыхающей нечисти.