Чёрный Лес

Меня словно подкинуло от неожиданности. Так вот значит, какой ты – Николаич.

– Как же вы, Виктор Иванович, допустили такое? Ай-яй-яй, – тихо продолжил старик.

От его слов у меня нестерпимо зажгло внутри, невыносимая боль и стыд терзали внутренности. Я не знал, что ответить. Молча ёрзал на скамейке, краснея от стыда. Я уже сам сегодня миллион раз пожалел об этом, зачем же ещё бередить рану.

– А ведь она вас любит, – тихо сказал Николаич.

– Вы-то откуда знаете? – недовольно воскликнул я.

Николаич вздохнул, прислонил трость к спинке скамейки.

– Знаю… Я много чего знаю. Встречался я с ней.

– Когда?! – я крикнул так громко, что оглянулась женщина, выгуливающая маленькую серую собачку, метрах в ста отсюда. Она покачала головой, пробормотала что-то себе под нос и поспешила увести подальше от нас своего питомца.

– Давно. Слишком давно.

– Скажите, где она?! Я приеду, я попрошу прощения, я…

– Слишком давно это было. Она там, куда ни вам, ни мне никогда не добраться. Вы упустили своё счастье, Виктор Иванович.

– Господи! Она жива?!

– Жива, конечно, жива, но недоступна, ни для вас, ни для кого-то ещё из людей.

Закрапал мелкий дождик.

– Но ведь, можно же что-то сделать?! Вы, это, войдите в своё состояние, свяжитесь с ней. Если нет телефона, можно послать письмо, записку. Я заплачу, я сделаю всё, что нужно.

– Эх, молодой человек, иногда, исправить свою ошибку нельзя никак. Да, и не только вы в этом виноваты. Наш мир не любит правду. Мы врём себе, врём другим, даже не замечая этого. Называем банальную физиологию любовью, выгодные отношения – дружбой, нежелание – забывчивостью, занятостью. Врём, лицемерим, боимся оскорбить чьи-то чувства. Вот идёт дождь. Вполне возможно, за эту фразу уже завтра могут и прикончить.

– Да ну, это уже перебор. Не будет такого.

– Думаете? Как знать. Кто-то, к примеру, страдает депрессией, а напоминание, что на улице хмуро, идёт дождь, может вызвать обострение, подтолкнуть к неисправимому. Видите, как нетолерантно получается, как это модно сейчас говорить. Кого обвинят первым?

– Да уж, сегодня такое вполне возможно, согласен.

– Видите, как легко можно найти виновного, уж куда легче, чем искать причину в себе. Это ещё что. Глядишь, и человека человеком назвать нельзя будет. Вдруг, кто-то считает себя, скажем, деревом, а вы обижаете его своими словами? Вот я сейчас делаю вам больно. Прогнать меня просто, ещё проще уйти, но вы не уходите. Не уходите потому, что подсознательно желаете исцелиться, а не принять привычное обезболивающее в виде заученных мантр, навязанных жизнью. И это хорошо. Именно эту искорку добра и нашла в вас Диана. Зацепилась за неё, мечтая создать семью, где каждый будет счастлив, потому, что здоров душевно. Без лжи.

Николаич замолчал. Дождь то утихал, то нарастал, но ни он, ни я не спешили в укрытие. Зонтов у нас не было, да и никто не думал о дожде.

– Пойдёмте прогуляемся, Виктор Иванович, – вдруг предложил старик.

Глава 7

Мы с Николаичем неспешно пошли по мокрой, усыпанной жёлтыми берёзовыми листьями, асфальтовой дорожке. Впереди показался небольшой магазинчик.

– Зайдём, а то я уже промок, – предложил он.

Внутри было тепло. Я почувствовал, что тоже слегка продрог. На витрине лежали фонарики, ножи, фляги и прочая мелочь. Николаич с интересом рассматривал товар.

– Дайте-ка мне, пожалуйста, вон те часы, – сказал он полной, неряшливо одетой продавщице, мрачный и измученный вид которой не вызывал желания вступать в общение.

Она молча подала старику черный китайский будильник.

– Говорящий, – коротко отрезала продавщица.

– Можно включить? – робко спросил старик.

Продавец нехотя достала пару дешёвых пальчиковых батареек, вставила их в гнёзда. Аппарат ожил, запищал, затем произнёс: «Ноль часов, ноль минут».

– Беру, – сказал Николаич, доставая из кармана скомканную пятисотрублёвую купюру, – Пусть и в моей квартире тоже звучит женский голос.

Мне стало нестерпимо жаль его. Одиночество – страшная вещь, особенно в старости. Ты никому не нужен, потому, что нет у тебя ни детей, ни внуков. Прожил жизнь в удовольствиях, ради себя, теперь вот получай себя – больного, немощного, никому не нужного. Не вставал ты среди ночи на крик ребёнка, не носил его на руках до самого утра. Не стирал пелёнки, чтобы жена поспала лишний часик. Хорошо хоть Ромка не забывает старика. Кумир он для него, это и спасает Николаича от самого страшного, когда никто никогда не придёт, чтобы узнать: дышишь ты ещё или нет.

– Ну, пошли, Виктор Иванович. Дождь вроде кончился, мы согрелись.

Действительно, по небу метались рваные обрывки туч. Дождя уже не было. Сейчас он исчезнет в своей квартире, наглухо перекрыв мне последнюю ниточку, соединяющую с Дианой. Этого допустить было нельзя.

– Евгений Николаевич, может, по маленькой? – спросил я в отчаянии.

– Можно, пожалуй, – согласился старик.

Я возликовал. За магазином имелся бар, в котором допоздна подавали горячительные напитки. Мне хотелось отблагодарить старика и выведать ещё хоть что-нибудь про мою Диану. С этими мыслями я уверенно толкнул дверь. Внутри было довольно чисто и уютно. Несколько человек сидели за кружками пива, ещё парочка употребляла напитки покрепче. Я заказал по паре кружек пива и рыбу. Очень скоро всё это принесли. Николаич ожил. Выдув одним махом первую кружку, он слегка понюхал вяленого леща. Пригубив вторую, принялся стучать им о стол. Наконец, очистив рыбу, ополовинил вторую кружку.

– Эх, Витёк, Витёк! – горестно вздохнул он, – Как же ты так?!

Мне хмель тоже ударил в голову, но совсем чуть-чуть.

– А что мне было делать? Тайна у неё какая-то, а сказать не может – не поверю, мол. Я тоже, между прочим, человек. И неглупый. Я даже не знаю, кто она. Как начинать отношения?

– Эх, Витюня, я тоже когда-то так считал. Мол, я человек, со своими правами. И вот результат – остался совсем один. Вот такая она – свобода. Если тебе не о ком заботиться, то вот так и получается. Ромка что? Хороший парень, но вино сгубит и его. Уж говорил я ему, говорил, всё без толку. Может, вы как-то повлияете? Бросит пить, работу найдёт.

– Он что, бездомный?

– Да нет, есть у него хата. Сдаёт он её, на это и пьёт.

– Скажите, Евгений Николаевич, а Диана – она откуда? В чём её тайна? Может, вы знаете? – выпалил я давно мучавший меня вопрос.

– Оттуда, – Николаич указал на потолок.

– Я серьёзно спрашиваю, мне это важно. Очень.

– Я тоже серьёзно. Оттуда она, из космоса. Инопланетянка.

– Забавный вы человек. Ну, не хотите говорить, так и скажите, – я обиженно и разочарованно отстранился. Тоже мне. Нашёл время для шуточек.

Николаич отхлебнул из кружки, зажевав лещом. Я обратил внимание на неплохие зубные протезы во рту старика.

– Я серьёзно, Виктор. Тебя, видимо, смущает, что она выглядит, как земная женщина, говорит, как земная русская красавица? Вот, смотри, – он снова достал свой будильник, нажал верхнюю клавишу.

– Один час сорок три минуты, – ответил женский голос.

– Видишь, говорит по-русски, хотя сделан где? В Китае. Такой же будильник продаётся и в Турции, но там он говорит по-турецки. В Японии он же шпарит по-японски. Один товар, а подстроен под конкретного покупателя. Так и она была человеком, потому что жила среди людей. Её так запрограммировали.

– Она что? Робот?

– Да нет, там всё сложно очень. Она мне объясняла, но я не понял и половины.

– Так, значит, вам объясняла, а мне – нет? – воскликнул я.

– Погоди, Витя, не кипятись, – Николаич взял меня за руку.

Собеседник давно перешёл на «ты», верный признак опьянения. Самое время задавать вопросы.

– Она бы тебе сказала, но считала, что пока не время. Не готов ты был ещё это принять, да и не поверил бы.

– Тут любой не поверит. Вылупилась из яйца, да ещё сразу взрослая: умеет говорить, готовить.

– Так и не надо! – старик склонился к моему лицу, – Нужно было просто принять этот дар. Просто принять – не спрашивая, не проверяя. Принять с благодарностью, а ты мучил её проверками, допросами. Я как-то рассказ один прочитал. Фантастика, но мысль в нём заложена верная. Так вот, в одной деревне был родник, вода в котором вдруг оказалась сладкой. С сахаром, значит. Ну, пчёлы из неё мёд делали, мужики – самогон, бабы – варенье. И нашёлся в тех местах один грамотей, решил причину этой сладости узнать. И так, и эдак – не получается. Взял динамит, взорвал. Тут же пошла из недр земных вода в колодец мутная, с запахом сероводорода. Вся сладость вмиг исчезла. Вот так и ты. Зачем лезть туда, куда не нужно? Не взорвал бы тот умник родник – была бы в деревне сладкая жизнь, а теперь вот и питьевой воды не стало. Дары принимать нужно такими, какие они есть.

– Да, Евгений Николаевич, тут вы абсолютно правы.

– А ты, наверное, думал: слишком уж она идеальная, чтобы это было правдой. Всё подвох искал, боялся простачком оказаться. Боялся – и оказался. Упустил своё счастье. Знаешь, шанс на счастье получает каждый, но один раз. Ухватит его один из миллиона, дай Бог, остальные профукают. Потом винят кого-то в несправедливости мира. Хотя сами же и создают эту самую несправедливость. Своими руками. Кого винить?

Николаич уже клевал носом. Я расплатился, вывел старика на свежий воздух.

– Витя, вот, возьми! – сказал Николаич, еле ворочая языком, протягивая мне коробку с будильником.

– Ну, что вы, мне это зачем? – принялся отнекиваться я.

– Значит, надо. Я, между прочим, экстрасенс, будущее знаю, поэтому говорю – бери. Тебе он нужнее. Считай его прощальным подарком от Дианы.

– Хорошо, – я молча сунул коробку в карман.

Николаич начал оседать.

– Где живёте-то? – спросил я, не надеясь на ответ.

Да, придётся тащить старика к себе.

– Тут недалеко, – неожиданно бодро ответил он, – Я сам дойду.

– Ну, уж нет, – твёрдо сказал я, беря старика под руку.

Он не сопротивлялся. Пятиэтажный кирпичный дом старой постройки. Обшарпанная дверь подъезда, такой же подъезд. Второй этаж, деревянная дверь. Николаич уверенно вставил ключ. Я уложил старика на диван, обещая утром заглянуть. Что сказать? Я надеялся увидеть здесь Диану, но квартира оказалась пустой и холодной. С лёгким скрипом закрылась входная дверь. Сухо лязгнула защёлка замка. Небо очистилось, сотни звёзд высыпали на ночную прогулку. Одна из них когда-то послала мне Диану. Миллиарды километров ледяной пустоты пролетел маленький золотой шарик, чтобы оказаться у меня в квартире. Одна маленькая звёздочка, вокруг которой кружится её планета. Где же она, эта звёздочка? Куда кричать, у кого просить прощения? Может, и не видно её вовсе. Улетела Диана, улетела навсегда. Я зашёл в подъезд. Вспоминая недавний разговор, я ещё больше, чем когда-либо чувствовал свою вину. В кармане что-то больно упёрлось в бок. Чёртов будильник. Я хотел уже, было, швырнуть его в угол, но не сделал этого. «Считай его прощальным подарком от Дианы». Я раскрыл коробку, вывалил на ладонь будильник.

– Четыре часа, тридцать две минуты, – сообщила механическая девушка.

Нужно будет установить правильное время. Я заглянул в коробку – там лежала свёрнутая бумажка. Инструкция, неплохо. Лишь бы не на китайском. Но это была не инструкция. Это оказалось аккуратно сложенным листом формата А4, исписанным каллиграфическим почерком. Я держал в руках письмо Дианы, адресованное мне. Старик когда-то успел засунуть его туда.

«Здравствуй, мой любимый Витюша. Если ты это читаешь, то Николаич уже объяснил тебе самое основное. Я – из другого мира, с другой планеты, которая очень-очень далека от Земли. Я пришла в ваш мир, так как считала, что нужна тебе. Прости, но я не могу здесь находиться – тут слишком мало правды. Вы слишком часто врёте – себе, близким, друзьям. Боитесь называть вещи своими именами, придумываете что-то, неимоверно глупое, лишь бы не казаться окружающим смешными. Одна ложь соединяется со второй, вы запутываетесь, и рубите без разбора всё – хорошее и плохое. Да, проще разорвать отношения, чем пытаться реставрировать их по камушку, по слезинке. Ищете оправдания, вместо того, чтобы принять правду, и эти оправдания дают вам возможность лгать и дальше. В вашем мире холодно и сыро. Холодно от отсутствия тепла, искреннего интереса друг к другу, поддержки и уважения, а сыро от слёз. Тех слёз, что пролились по вашей вине, но не стали вам упрёком, потому, что у вас уже готово очередное оправдание. Оно всегда наготове – идеальное средство уничтожения совести. И любовь, настоящая любовь, в вашем мире скорее, исключение, чем правило. Как горько это осознавать, мой милый. Я ведь поверила, отказалась от сытого и спокойного существования, как часть колонии. Это такой огромный разумный организм, в котором мы счастливы, потому, что нужны ему, а он – нам. Каждый из нас вправе стать индивидуальным организмом и отправиться жить на любую выбранную планету. Я стала таким организмом. Полетела в ваш мир, в котором смогла бы начать жизнь, как её начинали наши далёкие предки. Программа, заключённая в яйце, может сделать меня похожей не только на человека, но и превратить в любую форму разумной жизни. Если бы на Земле обитали разумные пауки – я стала бы паучихой. Забавно, да? Наша планета очень далека от Земли, но до нас иногда долетают отражения эмоций, мыслей, чувств людей. Мне казалось – здесь царит рай, поэтому я и выбрала Землю. Я мечтала сидеть у костра, в пещере, замке, доме, неважно, с любимым мне человеком – человеком, которому не нужны никакие оправдания, потому, что он живёт и поступает не так, как принято в обществе, не так, как «надо» по мнению большинства, чтобы быть «правильным», а лишь так, как велит ему его сердце. Невозможно соврать своему сердцу, если живёшь под его ритм, созвучный с ритмом другого такого же сердца. Но вы научились и этому. Вместо высоких чувств – выгода, тщеславие, нежелание выпасть из рамок, принятых в обществе. Мне не нужен муж, как часть интерьера, как показатель статуса – мне нужен любимый, чтобы быть с ним, как одно целое. Увы, Витюша, у меня не получилось. Мне придётся возвратиться домой, утратить индивидуальность, влиться в колонию. Я люблю тебя, но твои чувства ко мне пропитаны ложью, иначе ты бы так не поступил. Я желаю тебе счастья, и хочу дать последний совет: брось Марину. Ты её не любишь, она тебя – тоже. Очень скоро вы оба это поймёте и сильно пожалеете, если не расстанетесь. Ты для неё – один из вариантов, всего лишь выгодная партия. Страдать так, как я, она не станет, да и ты тоже. Страдания придут, если вы создадите семью. Я пишу это не от зависти, не от желания отомстить – эти чувства мне чужды. Я пишу это затем, чтобы уберечь тебя от беды, потому, что продолжаю любить тебя. Взять тебя с собой я не могу, да ты и не согласишься. Живи, Витюша, и будь счастлив!

Твоя бывшая жена Диана»

Я перечитал письмо несколько раз. Эмоции душили, сдавливали шершавым комом горло. Пришлось снова выйти на улицу. Над засыпающим городом висело потрясающе красивое звёздное небо. Нужно жить. Как? Пока неизвестно, но нужно. Она любит меня, несмотря на предательство. Домой идти не хотелось, оставаться на улице – тоже. Надеюсь, Николаич меня сегодня приютит, а завтра… Завтра я скажу всё Марине. Надеюсь, она всё поймёт, как надо. Она же умная.

Блазной Лог

Глава 1

Месяц глядел с неба лукавым прищуром, словно хитрый жёлтый глаз чёрного, толстого кота бабки Вареньевны, объевшегося сметаной и оттого дюже довольного. Звёзды, коими обсыпало небесную кошачью морду, ярко сияли, подмигивая и приплясывая, их лучики расходились в стороны, топорщась тонкими вибриссами. А Юра шёл по дороге, идущей вдоль тёмного леса. Лес был не страшным – тут даже нечисть своя, родная, как и местные хулиганы. Кого бояться? Юра возвращался домой, в родную деревню Пестречинка из села Студёные Ключи, где жила его бабка – Галина Валерьевна, всю жизнь проработавшая в сельском детском саду воспитательницей. С лёгкой руки какого-то малыша, что не мог выговорить её имя-отчество, и прозвали бабку вместо Валерьевны – Вареньевной. Бабка, а тогда ещё молодая женщина, не обижалась, смеялась со всеми вместе. Вот уже много лет она на пенсии, а прозвище Вареньевна так и осталось за ней в селе по сей день. Юра провёл у бабушки неделю и за это время успел переделать сотню разных дел, и потому сейчас он шёл по дороге с лёгким сердцем и донельзя довольный собой. Совесть шептала ему, какой он молодец, и что теперь он имеет право отдохнуть и устроить себе несколько праздных дней. А там уже и сенокос начнётся, не расслабишься. С утра до ночи будут с родителями да старшим братом Ванькой в лугах пропадать. Ванька должен был подъехать со своей семьёй в деревню аккурат к сенокосу. Юра же вышел в отпуск пораньше, семьёй он пока не обзавёлся, и потому в первый же день сел в поезд и приехал из далёкой Якутии, в которую занесла его судьба, в родные края. Юра шёл налегке и насвистывал песенку, вдыхая сумеречный воздух, напоённый ароматами луговых трав и цветов, слушал оркестр ночных насекомых-певунов. Бабка пыталась, конечно, всучить ему всяческих гостинцев, но Юра кое-как отвертелся, сказав, что отец как-нибудь заедет на днях на своём УаЗе, да и заберёт. Бабка поохала, посокрушалась, но от внука отстала. К вечеру, когда спал полуденный зной, и раскалённый шар солнца скатился на запад, за берёзовую рощицу, Юра засобирался домой.

– Не ходил бы на ночь-то, – пыталась отговорить его бабка, – Разве ж это дело? Ночуй, да с утра и вертайся.

– С утра уже палит немилосердно, ба, а сейчас одно удовольствие прогуляться перед сном. Свежо, прохладно. Ветерок. Цикады вон поют, сверчки всяческие. Час неспешным шагом – и дома буду. Не переживай.

– Ой, вот же ж неугомонный, ну, ступай, коли, да только смотри, мимо Блазного Лога пошустрее пробегай, не мешкай там.

– Ладно-ладно, ба, не беспокойся. Закрывай за мной ворота, да отдыхать ложись.

Они попили чаю на дорожку, и бабушка вышла его провожать за калитку. Долго она стояла, глядя внуку вослед, крестя его и сокрушаясь, что он её не послушался.

Юре шагалось радостно. Думалось о разном. Но мысли все были лёгкие, беззаботные какие-то, как мотыльки, что вьются в сумерках возле яркой лампы, висящей на веранде. Не успев додумать одну мысль, в его голову уже прилетала вторая, а за нею и третья. Юра только год назад окончил институт, и теперь работал в инженером в крупной компании, куда его направили с кафедры, как одного из самых лучших студентов. И потому во всякие россказни про русалок, домовых и леших он не то, чтобы не верил, но считал, что если они когда и водились на земле, то все давно вымерли, как древние динозавры. Ну, правда, 21-ый век на дворе, такие нанотехнологии кругом, а тут – Шутиха. Юра даже усмехнулся, остановившись на дороге и взъерошив пятернёй волосы на макушке. Про Шутиху бабка ему рассказывала ещё, когда он маленьким был. Мол, девка есть такая, в реке нашей живёт, аккурат под мостом, там, где вода воронкой закручивается. Там-то на дне и есть её жилище. В лунные ночи Шутиха сидит на мосту и волосы гребнем чешет. А иногда плакать начинает. Коль плакать стала – так значит ребёночка ей надо, тоскливо ей, а это верная примета – скоро утонет кто-то из детей. Взрослых тоже топила. В основном обманом брала или мороком. Юра хорошо помнил, как вечерами в детстве, когда гостили они у бабки с братом Ванькой, слушали, раскрыв рты, бабкины сказки. То она им про найденного ночью на дороге мужиком барашка рассказывала, который вдруг по-человечьи заговорил, когда тот его в свою телегу посадил, да повёз. То про ведьму, что по ночам в село приходила, и, просунув руку в окно, кропила спящих, а наутро те мёртвыми оказывались. Ванька с Юркой боялись, прижимались друг к дружке, и ночью до ветру только вдвоём ходили, ежели приспичит. Но страшнее всего были сказки про местную нежить. Ведь события эти происходили не где-нибудь там, в каком-то селе, которое Бог весть, есть ли вообще на белом свете, а прямо туточки, в местах, которые с детства им хорошо знакомы. То вспоминала бабка Вареньевна, как мужик один из ближней деревни в лес пошёл, да заплутал, и покуда одёжу не вывернул наизнанку, не мог тропку сыскать. Лешак его водил. А как выбрался мужик на опушку, так услышал, как из леса ему вослед филин захохотал, насмешливо так. Обернулся мужик, а там сам Хозяин стоит – высотой, что твой дуб, руки корявые, ноги – корни, а в кроне густой глаза светятся – круглые зелёные. Мужик и грибы побросал, припустил к деревне. То рассказывала про то, как на том месте, где раньше мельница стояла, по сей день черти озоруют из тех, что мельнику при жизни помогали. Он, де, очередной оброк им обещанный не уплатил, помер. Так они по сей день всё ждут, новых должников себе ищут. Ежели кто мимо того места ночью пойдёт, не знаючи, так непременно к ним в лапы попадёт. Окружат, заморочат, заговорят, и сам не заметишь, как уже заключишь с ними договор. Да такой, что после и рад не будешь. На всю жизнь возьмут они тебя в оборот, сколько долг не отдавай, всё равно должен будешь. Уж они это умеют.

– Но самое, де, жуткое место у нас, – говорила бабка, – Это Блазной Лог. Там и днём-то всякое может привидеться, а уж ночью так и вовсе упаси вас Бог поблизости оказаться.

Блазным Логом назывался неглубокий, но длинный овраг, что располагался в лесу, протянувшись в некотором отдалении от дороги, чуть скрывшись за деревьями. С виду это был совершенно обычный овраг разве что уж очень богатый на ягоды. Росли они там так, словно их нарочно кто-то сажал, а после ещё и ухаживал – поливал, да сорняки полол, которые эту землянику глушили. Ягод было так много, что подойдя к краю и заглянув вниз, в лог, казалось, что он красного цвета. Даже травы было меньше, чем этой земляники. Юра слышал, как иные старики говорили, что это кровавые слёзы и собирать их, а уж тем более есть, ни в коем разе нельзя. Иначе беда будет. Что за беда и чьи слёзы, Юра не знал, да, поди, и сами-то старики того не ведали. Так, болтали то, что сами когда-то от предков слышали, и всё на том. Сказки – так думал Юра. Но всё ж таки местные обходили Блазной Лог стороной.

А однажды, Юрке с братом тогда лет по десять и тринадцать было, приехали городские из чужих в их места по ягоды. Дед Афанасий тогда аккурат мимо их машины проходил, остановился и предупредил, мол, вы во-о-он в тот лог не ходите, люди добрые, дурное там место. Те головами покивали, и пошли, захватив корзины, на ягодную охоту. Но, видать, слова деда они мимо ушей пропустили, либо же не сочли за что-то значительное, потому как в Блазной Лог они всё ж таки залезли. То ли жадность при виде такого изобилия перевесила, то ли заморочило их в полдень по жаре, когда воздух дрожит и переливается волнами, но нашли их потом всех троих на самом дне того лога. Все трое седые, даже девка молодая, дочка их. А из закрытых глаз слёзы текли, видать, да так и застыли на щеках потёками. И слёзы те были кровавыми, что земляника, покрывшая сплошь склоны лога. Причём нашли их деревенские. Поутру пастух в луга стадо погнал, а у дороги машина стоит. Что-то смутило его, остановил он своих коровушек и к Логу подошёл, от дороги, благо, шагов двести в лес пройти. Там-то на дне и разглядел он всех троих. Но спускаться побоялся. Вернулся вместе со стадом в деревню, сообщил председателю, а тот куда надо. Через недельку слух пронёсся по деревне, что тех троих без глаз, оказывается, нашли. Вот откуда слёзы кровавые были. Кто их глаза забрал, что случилось, куда они делись – так и осталось загадкой. Для милиции. Местные-то знали, что это сделало то, что живёт в Блазном Логу. Зря, зря приезжие не послушались совета. Ну да, каждый своим умом живёт. Чужой не пришьёшь. Кто-то или что-то водилось в том месте испокон веков. Древнее, неизведанное. Откуда оно взялось, неизвестно. Возможно, вылезло наружу из земных недр ещё тогда, когда образовался сам этот овраг, и земля разошлась трещиной, что с годами росла-росла и превратилась в этот лог. Виделось в том месте всякое. Кто-то встречал там давно умершего родственника, кто-то знакомого, которого давно не видел, и который находился в этот момент за сотни километров отсюда, кто-то встречал сам себя, а четвёртые никого не встречали, но описывали, что в какой-то момент начинали ощущать рядом с собою чьё-то невидимое присутствие и дикий, просто животный страх. Сам же Юра ни разу ни с чем таким не сталкивался и к рассказам подобного рода относился с некоторой долей скептичности. Он не отрицал, что людям могло померещиться разное, но не относил это к чему-то мистическому. Скорее всего, в овраге скапливаются какие-то газы, и испаряются наверх, что и вызывает галлюцинации. Так думал Юра, идя по грунтовке, залитой лунным светом под хор цикад. Пока его не окликнули. Он обернулся и сердце его пропустило удар.

Глава 2

Вся залитая лунным светом, обтекающим её силуэт, похожая в этом сиянии на небесного ангела или фею, что по ирландским поверьям в такие вот лунные ночи водят на лесных полянах хороводы, увлекая в них припозднившихся путников, чтобы заморить их в танце до смерти, перед ним стояла Ирина – девушка из их деревни. Но Ирина была не просто девушкой, а первой Юркиной любовью, потому-то и ёкнуло сейчас его сердце при виде той, которую он до сих пор не мог забыть и, как знать, забудет ли когда-то. Иринка Вострецова жила с родителями на другом конце деревни, аккурат у того места, где пробегала местная речушка – Густомойка. Раньше была она полноводной, такой, что и рыба водилась, и купаться было можно. Теперь же обмельчала, высохла, и водились в ней разве что лягушки да мальки, из которых вырастали небольшие окуньки. Речушку, которая теперь больше напоминала ручей, в самом глубоком месте которого было по шею воды, облюбовали гуси и утки, что с весны по осень плескались в грязной воде и гоготали от счастья. Там они с Ириной и встретились впервые, когда им обоим было по десять лет. Юрка с пацанами прикатили в тот день к Густомойке и, бросив велики, побежали к воде, чтобы шугнуть гусей, и потом, хохоча, наблюдать, как те с гоготом понесутся врассыпную. Это было одно из их любимых занятий, за которое, правда, им часто прилетало от взрослых, если находился свидетель их безобразия. Тогда их заставляли сгонять перепуганных и возмущённых птиц обратно в речку, а самим убираться восвояси. Но в тот день назидание им пришлось выслушать вовсе не от взрослых, а от своей же ровесницы. Когда они с мальчишками уже стояли, хохоча, на берегу и смотрели на удирающих птиц, сзади вдруг послышался тихий строгий голосок, сказанный таким тоном, как обычно говорит учительница, если ученики чересчур разошлись – негромко и с достоинством, но так, что в шумном классе тут же становится тихо. Так случилось и тут. Ребята враз смолкли и обернулись назад. Чуть в стороне от них, на склоне, покрытом муравой, сидела незнакомая девчонка в голубом сарафане и такого же цвета бантами в длинных пшеничных косичках и держала на коленях раскрытую книгу. Она смотрела на них укоризненно и как-то печально что ли…