Кого выбирает жизнь?

Ведь как получилось у меня? Организм без помощи моего сознания быстро и правильно догадался, что в лежачем положении ноги ему не нужны! Стало быть, всё нужное и дефицитное для себя (кислород, кальций, энергетическое питание и пр.) можно перераспределить в пользу тех органов, которые нужнее. И коль уж у меня, лежащего, таковых органов почти не осталось (именно так решил мой приспосабливающийся организм), началась стремительная деградация всех мышц, костей, суставов, сухожилий, да и головного мозга. Всё это оказалось второстепенным, даже совсем ненужным! Одновременно стало слабеть сердце и легкие, ведь в кровати им не приходится работать на пределе! Можно и передохнуть!

Удивительно в этом вопросе лишь то, что нового-то я ничего не открыл! Каждому известно, что именно на свойстве приспосабливаться основаны любые тренировки организма. Вон как спортсмены, например, поступают! Они за счет частого повторения одних и тех же движений, делая их на пределе возможного, «убеждают» свои организмы, что условия работы и далее будут предельными, и напрягаться из последних сил придется именно этим мышцам, тренируемым сейчас. Так что, извольте! Должны соответствовать новым, пусть и искусственно созданным условиям!

Для меня же особенно интересно, что человеческий мозг, даже если он и выступает у кое-кого буквально в качестве субпродуктов, не используемый по прямому назначению, всё же составляет от одного до трёх процентов от веса его обладателя. Зато потребляет мозг невероятно много – четверть всего кислорода, солей, глюкозы и прочих ценных питательных веществ, в целом используемых организмом!

Отсюда следует и мораль, самостоятельно выработанная организмом человека: в первую очередь именно прожорливый мозг следует посадить на голодный паёк!

Вот те раз! Люди гордятся, что именно своим разумом отличаются от животных, но в действительности они, как оказалось, не очень-то стремятся отличаться от тех же, к примеру, обезьян, всячески экономя на собственном мозге!

Но не пугайтесь! Для большинства людей потеря головного мозга не так уж опасна. И не обижайтесь – я здесь ни при чём! Ведь многим людям, и даже совсем неглупым, мозг в полной мере нужен редко; только при решении новых и сложных задач. Поскольку эти люди чаще всего пользуются готовыми решениями более компетентных, более образованных и более сообразительных людей. Особенно в наше время, когда развит интернет, позволяющий, не думая, быстро отыскать и применить чужой опыт.

Выполнять же массу немудренных делишек, например, дойти до работы, доехать до неё или вернуться домой, вскопать огород или испечь пироги удаётся и без сложных размышлений. Конечно, ведь дорога хорошо известна, копать удаётся без напряжения головы, а для пирогов имеются давно освоенные рецепты, которые реализуются по пунктам, то есть, опять же, без подключения головы! Помогают инстинкты, как говорил Павлов! Условные или безусловные!

Ввиду этого организм человека, не занятого умственным трудом, быстро «понимает», что мозг для него весьма затратное, но бесполезное образование. Вот он без тренировки и дряхлеет, а, не получая к тому же нужного питания, становится неспособным функционировать достаточно продуктивно.

В этом сокрыто особое коварство природы. Жить без мозга люди могут лишь среди множества других людей, копируя их действия, но если однажды им придется самостоятельно решать задачу, пусть даже жизненно важную, и для этого потребуется напряжение всех сил, мозг с ней может и не справится, подобно моим подкосившимся без тренировки ногам. Следовательно, человек, надолго погруженный в трясину нетворческой рутины, рискует утратить свою способность мыслить! И это ужасно потому, что повсеместно так и происходит! А причина данной беды человечества в том, что в последние десятилетия основная масса людей, превратившись в «активных пользователей», перестала вырабатывать самостоятельно важные для себя знания и умения, а, вместе с тем, утратила способность самостоятельно мыслить. Круг замкнулся!

Мораль проста: люди, не тренирующие свой мозг постоянно, быстро его теряют! В этой истине я нахожу повод для собственной радости, поскольку с первых дней пребывания в больнице неутомимо занимал свой мозг хоть какими-то, пусть и не очень важными и не очень нужными, но творческими задачами. Я думал, я рассуждал, я спорил с собой и с воображаемыми оппонентами, я вспоминал, я что-то планировал и составлял впрок.

Пусть все мои темы безнадёжно перепутаны! Пусть в размышлениях меня шарахает из стороны в сторону! Пусть я во всём не прав, и кто-то обвинит меня не весть в каких грехах и искажениях действительности! Пусть! Всё это – три раза, пусть! Главное ведь для меня, что моя голова ежеминутно работает, не ленясь! Главное, чтобы мозги мои не засахарились!

И теперь надеюсь, мои принудительные занятия стали хорошей тренировкой для мозга, который травмирован инсультом и уже, я сам это замечаю, не способен в полной мере работать по-прежнему. Со всей очевидностью ухудшилась сообразительность, очень сильно подводит память – и оперативная, и долговременная – существенно село зрение. Теперь я плохо вижу и вблизи, хотя раньше плохо различал лишь удаленные предметы.

Как выяснилось при анализе деятельности космонавтов, в человеческом организме повезло лишь некоторым костям. Наше неглупое тело в процессе эволюции само рассудило вполне разумно: череп и ребра обижать нельзя, ведь они защищают от внешних воздействий мозг, сердце и легкие, без которых никак не выжить! Потому кальций и прочие нужности из этих костей изымать недопустимо! А все остальные кости как-то перебьются: если они станут хрупкими и сломаются, не велика потеря, ведь они не очень и нужны!

Вот и попробуй после этого отрицать, что при столь стремительном приспособлении моего организма к новым условиям превращение мухи в слона, или обезьяны в человека вполне возможно! Конечно, возможно! Если на это уйдет несколько миллионов лет, а не жалких двадцать пять суток, которые, как ни странно, и во мне многое изменили! Надеюсь, не безвозвратно!

38

«Что за чертовщина? – перетряхнуло меня, когда медсестра старалась сделать укол столь аккуратно, чтобы я не заметил этого. Но все-таки разбудила и, обнаружив это, тихим, по-женски ласковым голосом, успокоила:

– Всё, всё, Александр Фёдорович! Можете еще поспать! Ещё совсем рано!

Однако утраченный сон не возвращался: перед глазами навязчиво скакали, одна за другой, сцены приснившегося шабаша, погруженные от края до края в полутемноту. Желто-оранжевые проблески периодически выхватывали кого-то из мрака, усиленного клубами почти живого дыма, тягуче заволакивающего пространство.

Охваченная взглядом обстановка воспринималась зловеще, оттого меня сдавило предчувствие беды и возникло желание если не убежать, то хотя бы спрятаться.

Между тем, картина непрерывно менялась. Что-то странное происходило здесь, требующее внимания и понимания. Преодолевая животный страх, связанный с неопределенностью моего положения, я, таясь, присмотрелся к действующим лицам этого кошмара.

Посредине в отблесках мерцающей подсветки от тлеющего костра сидя вели беседу черти: голые, черные, не волосатые, а блестящие, в дыму, но без обязательных, как мне представлялось, рожков.

Чертей было много, а я, не в силах побороть свой озноб и, весьма опасаясь, как бы меня не обнаружили, сосчитать их всех не смог. Кто-то из чертей иногда выныривал из темноты или погружался в неё обратно, кто-то пересекал сцену в ее глубине. Там всюду творилось что-то неясное.

Постепенно в этом «аду» я освоился, видя перед собой всё больше и разбирая сопутствующие шабашу речи. И тогда моему удивлению не оказалось предела, но ужас, еще больший, чем ранее, так сковал мою бедную психику, что я смотрел на происходящее, не в силах в этом разобраться, и думал лишь о своей несчастной судьбе.

В центре, опираясь друг на друга, кто боком, кто спиной, по-царски раскинувшись, вольготно восседали четыре Путина, но не одинаковые. У одного были странные уши, не как у остальных; у другого казалась ненормально вывернутой нижняя губа. Тот, что сидел ближе к центру, сцепил в замок на колене свои страшные толстые пальцы, каких нет у других, и ритмично покачивался взад-вперед. Последний Путин поражал широченными лоснящимися скулами, вылепленными заодно с глазницами Чингисхана…

«Чёртова мистика!» – продолжало трясти меня от подобного соседства.

– И как там наши выборы проходят? Голоса хоть сосчитали? – спросил один из Путиных.

– А на фига их считать? – как всегда нервно и отрывисто выкрикнул чёрт-Жириновский. – Никогда не считали и сейчас не будем! Напишем, сколько надо! Кто проверит?

– А сколько надо? – спросил чёрт-Зюганов. – Ведь Владимирам Владимировичам надо писать по полной! То есть, сто процентов «за»!

– Ну, да! Сто процентов и напишем! Конечно, сто процентов! – заверещал чёрт-Жириновский, словно ему в тот миг глубоко сверлили голый зад. – И ни пяди меньше! Ни пяди!

– Так-то так! Кто же из нас против такого расклада? – подтвердил рассудительный чёрт-Зюганов. – Вот только трудности в связи с этим наметились. Их ведь четыре! – чёрт-Зюганов уважительно мотнул головой в сторону Путиных. – Значит, требуется четыреста процентов!

– Ну и что? – рявкнул затаившийся в стороне черт-Володин. – Эллочка нам напишет, сколько надо! У неё же электронный подсчёт голосов! Так ведь, Эллочка? – подлизнулся черт-Володин к чёрту-Памфиловой, мгновенно состроившей страдающую за весь мир мордочку и привычно хлопавшей невинными глазками. – А моя Дума, то есть, Государственная, всё подпишет, всё поддержит, всё подголосует! Вы и не представляете, какой у меня в этом деле опыт наработан, – еще с Саратова! Там всегда голосовавших за меня получалось значительно больше, чем жителей области! И ничего – арифметика терпела!

– Вы не волнуйтесь, Владимиры Владимировичи! Мой Совет Федерации тоже некоторый опыт имеет. Да и в советские годы я времечко не теряла! Потому меня на Кипр послом и сослали! – встряла в разговор густо накрашенная чёрт-Матвиенко, прятавшаяся ранее в глубине сцены.

– Ну, да! Ждите! На Кипр ее сослали! Будто у нас на курорт когда-нибудь ссылали! Пустили козла… или козлу… Черт вас, рыжих, разберет! – распалился чёрт-Жириновский, но, спохватившись, сориентировал коллегу. – Впрочем, ты пиши, пиши, рыжая! Лишним не будет!

– Так нельзя! – не согласился чёрт-Зюганов. – Ведь могут и посчитать! А нам теперь шум не нужен, ведь Трампа этого не разберешь! То ему так нужно, то эдак! Вон до него был, который негроидной расы, постоянно нам подыгрывал, постоянно помогал! А этому еще учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин!

– Что значит, могут посчитать? – взвился чёрт-Жириновский. – Кто из них теперь считать умеет? Что мы зря всех недоучками-бакалаврами сделали? Вон, Ливанов, настолько замучился всех в идиотов превращать, что самого менять пришлось – в последнее время совсем чокнулся, если его внимательно послушать! Так что, не трясись, Геннадий Андреевич, не смогут они сосчитать то, чего больше пяти! Да и кто им позволит? Терроризм! Экстремизм! Национализм! Коммунизм! Мы им такое напишем! А наши Патрушевы, Колокольцевы и Коноваловы всё, что надо, то и расследуют; куда надо, туда и заведут; кого надо, того и упакуют! Зря мы их так жирно кормим, что ли?

В это время другой Путин стал терять терпение:

– Так что, клоуны? Получу я от вас конкретный ответ, наконец?

– Какой ответ? Какие клоуны? – взвился оскорбленный произнесенной правдой чёрт-Жириновский. – На себя посмотри сначала! Сам-то не клоун, что ли? Если бы мы в твоём спектакле не участвовали, кто бы тебя избирал?

– Молчи, дурак! – огрызнулся один из чертей-Путиных. – Спектакль не мой! Скоро настоящий режиссёр вас всех заменит… А то в последнее время ваши роли даже бакалаврам стали понятны!

В тот ужасный миг я встретился глазами с огромнейшим и свирепым чёртом-Валуевым, усилившим мою нервную дрожь, и догадался, что меня заметили и разоблачили. Я взмок от страха до самых костей, но напоследок героически выкрикнул:

– Что вы здесь творите? Народ свой пожалейте, ироды! Вы же всякие выборы превратили в завлекательные конфетные фантики, в которые тайно своё старое дерьмо заворачиваете! Наш народ победил фашизм в Германии, победил его в Европе, а вы что нам прививаете! Ведь половина народа давно мечтает от вас избавиться!

– А вот и гости дорогие пожаловали! – усмехнулся мне в ответ чёрт-Валуев. – Да еще, смотрите, как красиво выражаются! За всё это, мил человек, я тебя сейчас такой заботой окружу, что ты и не пикнешь!

Он сжал меня своими клешнями, словно тряпичную куклу и, не обращая внимания на громкий хруст моих костей, принялся завязывать в узел.

– Он всё подслушал! Он нас выдаст! – испуганно заверещала чёрт-Памфилова, и ее острые длинные зубы впились мне в ягодицу.

Я отрывисто вскрикнул, тяжело задышал и открыл глаза – надо мной со шприцем склонилась медсестра Катя – однако я не проснулся, опасаясь быть поддетым чертями на рога, потому отчаянно дернулся, постарался отскочить в сторону, но был решительно прижат Катериной к постели:

– Тихо-тихо, Александр Федорович! Совсем ведь не больно! И что это вы так разбушевались? По всему видать, на выздоровление пошли! Если хотите, можете ещё поспать, ведь рано совсем; только шесть часов!

Очумело вращая глазами и головой, тяжело дыша, я стал медленно осознавать, где нахожусь, и, лишь поверив в свою безопасность, несколько расслабился. – «Неужели всё обошлось? Если опять такое приснится, то второго инсульта не избежать! Надо же! Никогда ничего подобного даже в уме не держал! Игра больного воображения!»

– А что на свободе новенького? – машинально поинтересовался я у Катерины.

– Да ничего, пожалуй! Всё – как всегда! Разве вот, о досрочных президентских выборах вчера объявили! – прощебетала Катя милым голоском.

«Это уж слишком! Прямо-таки, телепатия во мне проснулась! – подумал я, снова дрожа всем телом. – Вот уж этого добра мне совсем не надо!»

39

Следующий день стал для меня особенным, а, возможно, и самым важным в жизни. Наконец-то я, с наилучшими пожеланиями от всего персонала, с которым за трудный для меня месяц близко сошёлся, простился весьма тепло, хоть и без оркестра, и покинул реанимацию, чтобы пока, до обретения полной от медицины независимости, закрепиться в палате неврологического отделения.

Напоследок врачи и сестры, собравшись по такому случаю вместе, подарили мне наиболее ценное пожелание реаниматологов:

– Вы уж к нам, Александр Федорович, больше – ни ногой!

– Будет исполнено! А вам всем полновесного счастья! Спасибо вам всем, дорогие мои! – пожелал и я, и про себя подумал. – Теперь уж, точно, всё! Я действительно вырвался из пут отделения реанимации и интенсивной терапии, которое едва не оказалось последним моим пристанищем на этом свете! Пришла пора вступать в настоящую новую жизнь!

40

– Везет же людям! Кого-то даже здесь в персоналках возят! – весело прокомментировал паренёк с повязкой на носу, опоясывающей голову, из моей новой палаты, в которую меня лифтами и коридорами доставили в кресле-каталке.

«Вот и пошёл отсчёт новой жизни!» – удовлетворенно констатировал я, здороваясь с присутствующими в палате, где кроме кровати, к которой меня подвезли и предложили перебраться на нее самостоятельно (для меня это прогресс!), имелось еще семь обитаемых мест. Все они оказались заняты. Рядом с одной из кроватей, склонившись к лежавшему на ней парню, сидела, чуть сгорбившись, молодая женщина, всем своим видом демонстрируя, что кроме него она не видит и не слышит никого на свете. Они негромко о чём-то переговаривались.

– Всех приветствую! Моя фамилия Белянин. Зовут Александром Федоровичем. А с вами, товарищи, думаю, познакомимся по ходу!

– Вообще-то, товарищей здесь нет! Мы – господа! – среагировал сосед, кровать которого стояла у той же стены, что и моя.

– В этом не сомневаюсь, но пока я представился только товарищам! – парировал я.

– Если так, то я Василий! – отрекомендовался господин. – Надолго к нам и с чем?

– Инсульт был, да не весь пока сплыл! – усмехнулся я. – Но, врачи торопят! Говорят, что мой отпуск на исходе!

Василий не стал что-либо уточнять. Не дал и мне возможности расспросить его подробнее. Он, казалось, странным образом замкнулся, ушёл в себя, но через минуту вдруг запричитал, не обращая внимания на меня и окружающих:

– Вот живешь, живешь! Справляешься, преодолеваешь и, себе же на удивление, ничего не подозреваешь о том, что может случиться в следующий миг! Ни ухом, ни рылом! И однажды – бац, и ты готов! В полном дерьме! И всё в твоей жизни вверх дном! И не исправить, и заново не начать. Ужас! Но даже он, этот ужас, ничего не изменит, поскольку безнадежно опоздал! Сколько ни пыхти, и впрямь всё пропало! Жизнь моя, вся горбатая, и вся за спиной! И новенького в ней ждать бесполезно! Тоска!

– Образно обрисовали! – поддержал я. – Но чересчур уж безнадежно. А почему так?

Сосед смолчал, отвернувшись после своего монолога к стене. Потом я еще не раз замечал, как он уходил куда-то, как лениво и неаппетитно ел больничную кашу, как зло, со всего маху, валился на скрипучую кровать, но больше не философствовал. Он совсем потонул в своём странном внутреннем мире, в который никого не впускал.

Полежав немного, я принялся ходить по палате, надеясь после некоторой тренировки выйти на оперативный простор, в коридор, что в первую очередь определялось отсутствием в палате элементарных удобств. Но то, что я называю ходьбой, таковой пока не являлось. Это было нестерпимо медленное перенесение себя с одной ноги на другую, от одной опоры к другой. И хотя оно вызывало одышку и головокружение, я не намеривался сдаваться, не присаживаясь для начала минут по пять, потом и по двадцать пять, вышагивая туда-сюда.

Шажок, потом другой! Стоим! Отдыхаем! Шажок, опять другой! Стоим! Снова всё сначала. Еще один, еще другой! Тем не менее, пусть медленно, но в этом деле я всё же продвигался вперед. А, значит, к новой жизни, независимо от того, какой она окажется и по длительности, и по своему содержанию.

Тащиться вдоль коридора было веселее. Во-первых, не приходилось часто возвращаться на исходный рубеж, как в палате; во-вторых, всюду тенями бродили занятные больные и стремительно порхали озабоченные медсестры, важно вышагивали посередине врачи. В третьих, на стенах красовались информационные стенды, призывающие мыть руки перед едой, пугающие таинственным СПИДом, воспалением легких и гепатитом «Ц». Всё это, конечно, мне пришлось перечитать много раз, от безрыбья, измеряя длину коридора мизерными шажками. Для тренировки памяти кое-что выучил наизусть.

На следующее утро вместо зарядки я дерзнул спуститься по лестнице и даже осилил целый пролет, победно прошелся по чужому коридору и вернулся к себе в палату. На это ушло сорок минут! Довольный собой, но основательно вымотавшийся, я тут же уснул. Не знаю, сколько времени прошло, когда меня бесцеремонно разбудила невропатолог:

– Кто здесь Белянин? – ей указали; она подсела ко мне. – На что жалуетесь? – докторша для больных представляла собой своеобразный возбудитель смеха, который из такта всем приходилось подавлять: совсем молоденькая, она, видимо, для солидности давила голосом, отрывисто и бесцветно, тщетно стараясь произвести внушительное впечатление.

– Всего и не перечислить! Например, чай всегда холодный! – ответил я, едва не засмеявшись от своих наблюдений.

– Про чай расскажете не мне! – пресекла она мой насмешливый настрой. – Поднимите рубашку! Выше! – и долго рисовала на моей груди ногтем прямоугольные решетки, своими руками больно сгибала мои ноги в коленях, просила повертеть головой в стороны и к подбородку, поводить глазами вослед ее молоточку и, наконец, приказала встать, уточнив, справлюсь ли я без посторонней помощи?

Она занималась со мной с полчаса, демонстрируя всё, что знает и умеет с прилежностью, достойной школьницы-отличницы, но под конец всё же удивила:

– У вас, больной, всё хорошо!

– Этому я бесконечно рад, но как-то странно! В реанимации мне говорили, будто болезней у меня, как игрушек на новогодней елке! Вон, даже гипс всего несколько дней как сняли. Но вам – спасибо! Значит, больной здоров? – уточнил я.

– Нет, больной не здоров! – обиделась молоденькая докторша. – Вы пока нуждаетесь в лечении, но не в стационаре. Так что, завтра – на выписку! Я вам всё распишу, чтобы дома самостоятельно выполняли упражнения и принимали лекарства. Вопросы есть?

41

На оставленный после ухода докторши стул рухнул не пожилой, но совсем седой сосед по палате, назвавшийся Виктором.

– А по отцу? – уточнил я у него, однако собеседник отмахнулся, давая понять, что и этого достаточно.

– Завтра домой? – спросил он утвердительно, с завистью в голосе и мечтательным тоном. – А в богадельне-то давненько? Слышал я, будто целый месяц? – он перекосил лицо, что могло означать нечто совершенно неприемлемое для него. Потом сам за меня и ответил. – Я бы с ума сошёл!

– Может, и я уже сошёл, если было с чего сходить!

– А где работаешь? – поинтересовался Виктор, а когда узнал кое-что обо мне, надумал поговорить.

Я давно замечал, что слово «профессор» на многих людей действует магически, поскольку они приписывают данной категории работников некие сверхординарные способности, хотя этого-то у них, как правило, и нет. Кто такой профессор? Обычный учитель, только более высокой квалификации, нежели остальные, вот и всё.

– Ты слышал? – поинтересовался Виктор заговорщически. – Говорят, будто большевики тогда царскую семью не шлёпнули? И все они потом долго жили. Как считаешь, возможно?

– Послушайте, Виктор! Что толку спрашивать меня о моем мнении? Мне свидетелем тогда стать не удалось, и я знаю не больше, нежели способен узнать кто-то другой, имеющий мозги?

– Э, нет! – Виктор активно возразил, давая мне понять, что ему интересно как раз то, что думаю я. – Ты же профессор! Значит, должен знать!

Последний аргумент вообще выглядел смехотворно! А если я не историк, не архивный работник, не археолог, не политик, наконец? Если я обыкновенный технарь? Да и кто мешает тебе самому узнать по интересующему тебя вопросу больше, нежели смогу это сделать я?

Ох, уж эта опора русских людей на любые авторитеты, часто ненадёжные и липовые, но закрепленные громкой должностью! Если я соловьем подпою ему в том вопросе, о котором он где-то уже поднабрался информации, то он меня непременно зауважает. Предполагаю также, что стоит мне промахнуться, как он превратится в человека, которого я якобы оскорбил! Чем? Да тем, что не поддержал его «мнение»! А есть ли оно, и с чего ему взяться, этому мнению?

Соседу следовало для начала собрать разнообразную информацию по своему интересу, переработать ее беспристрастно, а уже потом делать какие-то выводы. Но в данном случае как их сделать, если достоверная информация уже лет сто покоится в чьих-то надежных руках, а в нашем распоряжении лишь всякая туфта? Коль раньше те секреты не обнародовали, с какой стати сделают это сейчас? Не отрицаю, может и появился у них некий интерес или условия изменились, но я-то в этом деле опять же ни бельмеса не смыслю! Вот и отвечай ему теперь, коль уж попался:

– Если вам столь важно, что именно я думаю по этому поводу, то извольте!

– Конечно, интересно! – поддакнул Виктор.

– Ладно! Вот только меня больше занимает совсем другой вопрос, поскольку он сильнее влияет на нашу жизнь. Что же касается вашего вопроса, то я кое-какие материалы на эту тему действительно читал. Походя читал и, сознаюсь, с некоторым интересом! Так вот, совмещая всё это (разумеется, после отсеивания того, что я считаю дезинформацией) с моим представлением о той эпохе, о личности Ленина, Сталина и об интересах страны, я давно пришёл к выводу, что у Советов не было жгучего интереса избавляться от отрёкшегося царя и членов его семьи!

– Но у Ленина-то такой интерес был! – возразил Виктор. – Прежде всего, месть! Кровная месть за любимого старшего брата Александра.

– Согласен! Такой интерес был! Тем не менее, Ленин, обладая трезвым умом и заботясь о своём детище, о созданной им Советской России, совершил, как мне по многим сведениям представляется, очень целесообразный обмен царской семьи на прекращение убийственного германского наступления на Москву. До нее оставалось километров триста, и никаких препятствий! Конец маячил для молодой и неокрепшей республики! Если судить по общедоступной истории, то именно на это время приходится подписание с германцами, так называемого Брестского мира, официальная суть которого такова – наши западные земли в обмен на прекращение наступления Германии и выход ее из войны против нас. Это официальная история, но я думаю, что она кое-что умалчивает! Думаю, с известной частью земель Белоруссии, Украины и Молдавии немцам вполне могли отдать и всё царское семейство!